Весна тихо, особо не торопясь, вступала в свои законные права. Снега уже не было совершенно, и земля начала подсыхать. Хорошая была земля, черная, жирная, сочная…

И пахла она изумительно! Весной, водой, будущей травой… Жизнью пахла!

Как-то по-особому я чувствовал эту весну. Зиму пережил — раз! Скоро будет совсем тепло — два! А главное — если доживу — в конце лета, (а это самое позднее) — домой! Это три. Эх, как я соскучился по всем своим! Как домой-то хочется! Да-а…

Через стекло кабины мне очень хорошо были видны дома Майртупа. На одном, видно, в виде вызова, висел зеленый флаг. Но мне было все равно. Хоть серо-буро-малиновый. Какая мне-то разница!

Снова мы соединились с Найдановым, снова «его» вместе с ним жили в палатке, а «мои» — у себя в кузовах. Машину мне добавили, (уж не знаю, от кого оторвали), а «шишигу» Сомика сделали, но оставили на ПХД, в распоряжении снабженцев. Как-то незаметно наш прапор перебрался в снабженцы, и уже носа у нас не показывал. Вот ему-то Сомика и вручили. Оставленный один на один с неутомимым и дотошным папоротником, Сомик сник, и теперь если я его и видел, то это была бледная тень от моего бывшего водителя.

У меня же появился новый. Армян Григорян. М-да, весьма колоритная личность.

Если Боев был весьма активен, Восканян — очень активен, то Григорян был безумно активен. Он обладал огромным количеством энергии, фантастическим количеством знакомств, (так, например, он утверждал, что близко знаком с нашим командиром дивизиона; а что — оба армяне; кто их знает, может и правда они все друг друга знают, или родственниками приходятся), и поразительной неутомимостью, чтобы эту энергию и эти знакомства использовать в своих целях.

Мой новый водитель постоянно был занят добычей каких-то новых вещей, примочек, прибамбасов для украшения своей машины и себя любимого. Этим он мне, конечно, даже импонировал. У меня никогда не было такой энергии, чтобы позаботиться о себе самом. Мне было лень. И я ему даже немного завидовал.

Но вот что меня, честно говоря, сильно напрягало, так это то, что он был очень злой и жестокий. Правда, не со всеми. С вышестоящими он всегда старался поддерживать хорошие отношения, в том числе и со мной. С друзьями можно сказать, душевен; с иными — даже заискивал. Но вот к остальным относился очень плохо. И при каждом удобном случае распускал руки. А такие случаи предоставлялись ему сплошь и рядом.

Больше всего страдали от Армяна, (как звали его все друзья), мои старые знакомые Папен и Рамир.

Папену вообще сильно доставалось. И основу под палатки выкапывал он, и за еду отвечал он, и вообще за все хозяйственные работы. То же доставалось и Рамиру. Но последний оказался как-то более стоек. Хотя он всегда выглядел измученным и невеселым, но лямку тянул спокойно. А вот внешне казавшийся невозмутимым Папен был уже на пределе. Хотя в этот момент я об этом и не догадывался. К сожалению.

Я думал совсем о другом. О гораздо более близком к телу. А именно о чесотке.

У меня начало чесаться тело. Не сильно пока, не до невозможности. Но беспокойство это доставило мне большое. В голове крутилась только одна жуткая мысль: «Вши»! У меня никогда, слышите! никогда не было этой гадости. Я смутно представлял себе, что это такое, и предположения у меня были самые — самые плохие…

В общем, недалеко от нас располагался госпиталь. Хоть у меня и не было привычки таскаться по врачам, но я решился сходить. Вдруг что посоветуют? А вдруг у меня вообще не вши, а что-нибудь похуже?

Я зашел в палатку к Найданову, предупредил о том, что пойду в госпиталь. Ненадолго. Но соврал, что животом маюсь. Называть истинную причину я почему-то побоялся. Хотя знаю почему. Потому что у нас считалось, что у офицера вшей быть не может.

Конечно, не может. Если он с личным составом общается на расстоянии… И тут у меня мелькнула мысль, откуда я мог подцепить такое счастье. Это же Мамаев! Сволочь! Я ему давал свое одеяло! А, как оказалось, вши на нем просто кишели! Уже здесь, под Центороем, к нам внезапно нагрянул старшина, и устроил осмотр личного состава на предмет вшивости. Вши были почти у всех бойцов, но Мамаев отличился особо. Они его просто оккупировали! Если остальным Чорновил сказал, что у них вшивость в пределах нормы (!), то Мамаева он забрал с собой. На обработку. Кажется, особо она ему не помогла.

Поминая по дороге этого козла, я в пешем порядке сокращал расстояние до нашего полевого госпиталя.

Но прежде я уперся в проволочное ограждение. Из-за угла спецмашины показался часовой и замахал на меня автоматом. Я покрутил пальцем у виска, и аккуратно обошел огороженную зону по периметру. Внутри него была масса автомобилей с торчащими до самого неба антеннами. Рэбовцы… Где-то здесь смотрели телевизор, который тяжкими трудами добыли Боев и Шура Эйнгольц. И они считали это нормальным! Пользоваться плодами чужого труда.

«Ладно, это все лирика. Где госпиталь»? — подумал я. Впрочем, особо искать не пришлось. Самая большая палатка в этом лагере издалека выделялась красным крестом на боковинах, и на флаге, развивающемся на флагштоке около входа. Около входа крутились «калеки». Кто-то курил, кто-то с чем-то носился, а кто-то просто плевал в потолок. Все, как обычно. В Темир-Хан-Шуре, около входа в медсанчасть, я наблюдал ту же самую картину. Ничего нового.

Я зашел внутрь… Ничего себе! Здесь были женщины! И даже не одна!

Но самое интересное, что одну из них я хорошо знал. Ее родственники жили около моей квартиры. Так что я эту довольно симпатичную девушку, (из местных), видел частенько. А так как мы были соседями, то и перекидывался с ней порой парой фраз. Звали ее необычно для нашего, славянского, уха — Ажайка.

Она лежала на раскладушке, в синем тренировочном костюме, и о чем-то оживленно болтала с медбратом. Вообще-то Ажайка была замужем, поэтому внезапно увидев меня, она смутилась. Это она зря. Мне было абсолютно по барабану, чем она тут занимается. Но вот что меня поразило. На ней заметно сказалась полевая обстановка. Ажайка была не накрашена, как-то помята, выглядела усталой. Я привык видеть ярко накрашенную, эффектную женщину. А тут… Может быть, и ей было не очень удобно. Уж очень скованно она со мной поздоровалась.

Однако мне было не до этих психологических нюансов. У меня чесалось тело, а все муки совести — потом.

— Слушай, — сказал я. — У меня тело начало чесаться. Кто может посмотреть, а? Что у меня? Неужели вши?

— Запросто, — с усмешкой сказала она. — Вон, Тимур. Он специалист. Он посмотрит.

Она сама подошла к врачу, что-то сказал ему, и он поманил меня пальцем. Я сразу подошел.

— Раздевайся, — приказал врач. — Пока до пояса.

Я усмехнулся про себя. Особой стеснительностью я не страдал. Я мог бы раздеться и догола. Присутствующие дамы меня смущали мало. Точнее, вообще не смущали. Ну, что ж! До пояса, так до пояса.

Я, не торопясь, но и не задерживая врача, побросал свою форму на ближайший свободный стул.

Медик быстро осмотрел меня со всех сторон, ощупал, и сказал:

— Следов укусов я не вижу. Скорее всего, просто чешется от того, что ты давно не мылся. Тело грязное.

Я вздохнул с огромным облегчением. Ха! От грязи! Да это ерунда. Это достаточно обмыться, и все закончится. Это терпимо.

Конечно, бани я не видел с самой зимы, с водой у нас всегда было туго, с топливом не фонтан, и очень холодно, так что с купанием было более чем проблематично. Но ведь наступала весна! Должно же было рано или поздно потеплеть! И реки здесь есть все-таки какие-то. Доберемся и до реки когда-нибудь.

Окрыленный благоприятным диагнозом, я вернулся в расположение даже быстрее, чем добрался до госпиталя. За время моего отсутствия ничего, как и ожидалось, не произошло.

Я остановился в раздумье. Куда идти? Побродить по окрестностям? Так уж не раз ходил — не интересно. Опять засесть в кабину? Обрыдло надоело. Я уже было надумал сходить в гости к артиллеристам, (не близкий путь — да делать все равно нечего), как увидел БРДМ, спешащий явно в нашу сторону.

— Где командир батареи? — спросил меня незнакомый прапорщик.

— Андрей! — крикнул я в сторону палатки. — Тут к тебе.

Найданов довольно быстро вылез. (Не разувался, что ли?).

— Что случилось? — спросил он.

Прапорщик довольно толково объяснил, что в паре-тройке километров отсюда есть запасы моторного масла, тосола, тормозной жидкости и веретенки. И нам неплохо было бы приехать, и набрать всего этого для своей техники на будущее. Папаротник посоветовал торопиться, так как он уже проехал немало подразделений нашего батальона, и они очень быстро шевелятся. Так что может и не хватить. Да и вообще, темнеет.

Прапорщик исчез в глубинах БРДМ, и отправился в сторону госпиталя.

Найданов посмотрел на меня:

— Слушай, съезди, а?

— Да, конечно, — ответил я. — Сколько брать?

— Погоди, сейчас, — ответил мне Андрей, и закричал. — Водители, все ко мне!

Как-то он излишне напрягался, когда кричал. Лицо у него сильно краснело. Я все хотел ему посоветовать так не напрягаться, но никак не решался.

Собрались все. Армян сразу загорелся, и начал кричать, что брать надо столько, сколько дадут! По максимуму. Не меньше!

— Вот мы и поедем, — сказал я ему.

— Отлично! — воскликнул он. — А куда?

— Да мы и сами толком не знаем. Куда-то налево. Через два — три километра будут наши. Там надо найти капитана Скруджева.

При упоминании Скруджа Армян сказу поскучнел. Да, капитан был тем еще типом. Мало того, что ревностный служака, так еще очень вспыльчивый, злой, злопамятный, и безумно отважный. Если солдат не подчинялся, или не угождал капитану чем-то еще, Скрудж сразу распускал руки. Бил он точно и жестоко. И ему было абсолютно все равно — кто этот солдат, чей друг, товарищ или брат… По барабану.

Да что говорить! Я и сам его побаивался.

И Армян сразу нашел выход.

— Я не могу ехать, — с деланной грустью сказал он. — У меня же в кузове люди живут!

Это была правда. Там проживали целых два расчета — Абрамовича и Боева. Палаток у нас не было — ведь те, что я дал Бандере, сгорели во время боя вместе с ним. Чорновил попытался что-то вякнуть по этому поводу, но на него так посмотрели не только я, но и окружающие, что он почел за благо сразу заткнуться.

— Ладно, — решил Андрей. — Тогда Солохин.

Солохин пожал плечами. Этой блатате из Ростова-папы было все равно. Он просто повернулся и пошел к машине. Правда, пришлось еще немного разгрузить ее, чтобы влезло как можно больше ГСМ.

— Ничего, много все равно не дадут. Поместиться, — напутствовал нас Найданов, и с кривой улыбкой я помахал ему рукой. В качестве грузчиков к нам добавили Папена и Рамира, которые полдороги чем-то шебуршали в кузове.

— Что они там делают? — наконец спросил я больше у самого себя, чем у Солохи.

— Наверное, жратву тырят! — ответил безмятежный Солоха.

Вполне возможно. Когда еще приведется случай побыть в кузове землякам вдвоем, причем весь кузов в их распоряжении? И когда точно не заглянет командир расчета, или какой другой «авторитет».

— Вы что? — все-таки спросил я. — Им есть не даете, что ли?

— Они не успевают! — ехидно ответил мне водитель.

— Так работой завалили, что людям и пожрать некогда? — спросил я со злобой. — Смотрите, копыта откинут, сами все будете делать.

Солоха промолчал.

Меж тем, наша «шишига» въехала в чье-то боевое расположение. Кругом стояла военная техника, горели костры, бродили солдаты.

Я выглянул из кабины:

— Эй, воины, где тут 136-я? Не знаете?

— Нет, — последовал ответ.

Вполне можно было ожидать. Мы проехали еще немного. Я вылез из машины и пошел искать офицеров. Мне попался какой-то старлей. Он меня выслушал, и сказал, что где-то здесь кто-то из 136-й есть. Точно он не знает, где. Но есть. Надо проехать еще в этом же направлении, а потом повернуть направо. Где-то там он видел много каких-то бочек. И вроде бы там кому-то что-то отпускали.

Я пожал ему руку, залез в кабину и передал слова старлея Солохе. Мы отправились дальше. Вскоре грунтовка кончилась, и наша машина выбралась на асфальт.

— Так, — сказал я, — похоже, именно здесь нам направо. (Солоха кивнул).

Пока мы добирались до нужного поворота, стало совсем темно. Солоха вырулил на асфальт, сразу прибавил газу, и машина, измученная постоянным движением по бездорожью, словно ощутив свободу, резво поскакала. Меня, впрочем, терзали смутные сомнения: как это наша база с ГСМ оказалась впереди передовой? Правда, здесь передовая — это понятие более чем условное, так как противник, находится, в принципе, везде, но все-таки… Нет, непонятно. И чем дальше мы ехали по дороге, тем меньше мне все это нравилось. Наконец, мы въехали в поселок. Я это сразу понял, как только начались дома и заборы. Света нигде не было. Ни на улице, (ну, еще бы), ни даже в домах, (тоже можно догадаться, по какой причине). Однако здорово светила луна.

— Стой! — закричал я.

Солоха с перепугу ударил по тормозам так, что я чуть не улетел через лобовое стекло. За нами, в кузове, что-то сильно загремело, и раздался мат. Я узнал голос Рамира. Впрочем, сейчас мне было не до этого.

— Разворачивайся, быстро! — сказал я водителю. — И газу! Мы к чехам заехали!

Солоху проняло: он со свистом развернул «шишигу», так что в кузове опять кто-то с воплем рухнул, и дернул вперед. Мы проехали с километр, и машина внезапно заглохла. Солоха повернул ключ, стартер закрутился, но зажигание не схватывалось. Водила попробовал снова — и опять неудача. У меня все оборвалось.

— Это что еще такое? — спросил я Солоху.

Да он и сам заметно побледнел.

— Я не знаю, — ответил он. — Надо смотреть.

Ситуация вырисовывалась просто «блестящая»: мы заглохли ночью, на нейтральной полосе. Где нас искать, никто не знает. И будут ли искать до утра вообще — это очень большой вопрос.

«Так», — лихорадочно соображал я. — «Надо, для начала, успокоиться. Что мы имеем?.. Да, а кстати, что мы имеем»?

Я вылез из машины, так как Солохе нужно было поднять всю кабину, чтобы добраться до двигателя. (Привет конструкторам!). Затем очень негромко позвал Папена и Рамира. Они с грохотом полезли наружу, и мне пришлось резко предупредить их, чтобы они вели себя как можно тише.

— А что случилось? — спросил Папен, потирая бок. Видимо им он и треснулся в машине.

— Мы заглохли, — сказал я. — А рядом — чехи. Так что у нас могут быть большие проблемы… У вас оружие есть.

— Нет, — пробормотали Папен и Рамир. — Мы не взяли. Мы же грузить ехали!

Этих ребят я знал уже давно. Нечто подобное я и предполагал, потому и задал вопрос об оружии.

— Солохин, — спросил я у водителя. — У тебя оружие есть?

— Да, — ответил он. — Автомат и два рожка.

— И все? — переспросил я.

— И все, — ответил Солоха. Он пытался что-то разглядеть при слабом свете лампочки, освещавшей пространство под капотом. (Хотя в отношении «шишиги» имело смысл говорить «под кабиной»).

«Так», — в моей голове лихорадочно запрыгали мысли и их обрывки. — «Рассчитывать можно только на себя. У меня четыре рожка, и две гранаты. Не густо… Совсем не густо. Что делать?.. А может, все обойдется? Ну, кто нас там видел, кто слышал? Да если и слышали, кто догадается, что у нас одна машина, и два автомата на четверых? Может быть, у нас тут целая колонна? Пусть сидят по домам и трясутся… А если сработает такая штука, как невезение? Если нас все-таки видели? Видели одну машину, которая резко развернулась, и рванула обратно. Значит, заехали случайно, испугались, и решили удрать. И вскоре звук движения оборвался. И потом пытались завестись. И неудачно. Слышно это было там? Кто его знает? Будем исходить из того, что было слышно. Могли сопоставить факты и сообщить кому следует? Стоит предполагать худшее — наверное, могли. И что делать?… Бросить машину, и уходить пешком? Направление известно. Да нет! Так не пойдет. За машину меня за яйца подвесят. Да и стыдно будет. Очень стыдно. Будут пальцем показывать — обосрались, технику бросили…».

— Ну, что там, — нетерпеливо спросил я Солоху.

— Я не понимаю, — ответил он. — Пока ничего не могу сказать. Смотрю…

«Может послать кого к нашим? Пусть приедут и заберут», — подумал я. — «А кого послать? Папен бестолковый. Он уйдет, и вообще может потеряться. Рамира? Да он не дойдет. Он давно на ноги жалуется и хромает. Упадет еще где по дороге. Я буду на него надеяться, а он валяется на земле, и о нас не думает».

В поселке залаяли собаки. Я встревожился. С чего это они? Кто там их мог потревожить? Кто-то идет или еде сюда. Я пошел в направлении поселка. Отойдя метров на двести, я передернул затвор автомата, и притаился у дороги. Если уж что, то лучше напасть первому, неожиданно.

Удивительно, но ужасное чувство обиды, которое терзало меня еще несколько минут назад, (ну почему все это случилось именно со мной?), ушло. Я сосредоточился. Наверное, дело было в том, что внутренне я уже смирился с произошедшим, и страх за себя и свою жизнь как-то даже отступил… Нет, конечно, все равно было страшно. Но этот страх был похож на тот, который я всегда испытывал перед началом официальных соревнований по шахматам. Перед каждой партией с серьезным противником у меня было пугающее чувство холода в животе. Но оно заставляло просто очень тщательно подходить к каждому ходу, заставляло сосредотачиваться. Сейчас было то же самое.

Время шло, но было тихо, (если не считать отдаленной канонады). Никто никуда не двигался; я слышал только те звуки, которые издавал Солохин, ковыряющийся в моторе. Вот он снова попытался завести двигатель, и снова безуспешно.

От этого звука у меня внутри все оборвалось. Но что можно было сделать? Конечно, этот шум нас однозначно демаскировал, но ведь и мотор нельзя завести, если не пробовать!

Я ничего не мог сделать в этой ситуации, и только бессильно скрипел зубами.

Солохин поробовал еще раз… Еще… И… Мотор взревел!

Я со всех ног бросился к машине. Запрыгнул на свое место и сказал:

— Гони!

Солоха вдавил в пол педаль газа, и мы рванули вперед, как выстрелянные из пращи. Проехав километра два, я заметил слева от дороги что-то похожее на боксы и бочки. Там явно бурлила жизнь: метались из стороны в сторону огоньки, раздавалась брань, кто-то кому-то что-то «втирал», где-то что-то ухало, бухало, визжало и скрипело. Сигналил и гудел автотранспорт… Но главное — мне показалось, что я различаю крики Скруждева.

— Все, давай поворачивай сюда, — указал я Солохе, и он послушно повернул «шишигу» в старые ржавые ворота.

Мы выбрали свободное место, я приказал остановить машину, и ждать меня в ней, никуда не выходя. А сам отправился разыскивать местное начальство.

Обнаружилось оно довольно скоро. Я не ошибся: кричал именно Скрудж, и кричал очень громко. Он вместе с каким-то незнакомым мне папоротником избивал рядового. Быкастый товарищ продолжал стоять на ногах, но глаза у него были уже мутные. На удары он реагировал тем, что покачивался из стороны в сторону, и мне казалось, вот — вот должен был завалиться. Давно я не видел капитана в такой ярости.

— Что за суд Линча? — спросил я у нарисовавшегося лейтенанта службы ГСМ. Знал я его плохо, но, по крайней мере, мы встречались несколько раз на строевых смотрах, и уже вроде как были не совсем чужими людьми. По крайней мере, служили в одной бригаде.

— А-а, — раздраженно протянул лейтенант. — Ты что, Скруджа не знаешь? Довел солдата до того, что тот на него с гранатой кинулся.

— И чего? — спросил я. — Что с гранатой?

— Да капитан перехватил. А потом пришел в ярость, и начал бить. (Он употребил другое слово — нецензурное: но я думаю, вы и сами догадаетесь — какое именно).

— Доиграется капитан когда-нибудь, — осторожно предположил я.

— Ну да, может быть, — легко согласился со мной гээсэмщик. — Только вот этого конкретного урода мне не жалко. Хорошо, что Скрудж его отполирует. Бычара тупой и ленивый, и наглый.

— А, вот оно что! — Ситуация для меня изменилась на 180 градусов. — А что он сделал-то?

— Да масло моторное пытался потихоньку слить. Наверное, продать хотел кому-то. А вот тот прапор его увидел.

— Ну и?..

— Ну и Скружда вызвал. Тот прибежал, стал расстрелом угрожать. А тот гранату выхватил, стал вроде бы усики сжимать, и тут Скрудж его ногой по руке и ударил… Вообще нехороший солдат. Вороватый и наглый. Надо бы от него избавиться.

— Не переживай! — утешил я лейтенанта. — Скрудж такое дело просто так не оставит. Считай, что этого бойца уже здесь нет.

Мы замолчали, потому что бычара все-таки рухнул на землю. Бой двух тяжеловесов был окончен. Двух — потому что капитан и прапор вдвоем составляли только одного тяжеловеса. Легковат был капитан, хотя рука у него была очень даже тяжелая.

— А ты какими судьбами? — спросил, наконец, мой собеседник.

Тут я спохватился. Конечно, то же мне! Забыл уже, зачем сюда приехал, и о водителе с бойцами забыл. С другой стороны, подходить к Скруджу мне сейчас было просто страшно. Еще и мне достанется за компанию… Тут у меня мелькнула разумная мысль.

— Я за ГСМ приехал. Для минометной батареи. Масло, антифриз, веретенка… Что там нам положено еще? И желательно по максимуму.

Летеха засмеялся:

— Ага, прямо сейчас тоннами отгружу! Пойдем, отпущу по нормам… А куда грузить будешь?

— Слушай! — сказал я, постаравшись быть как можно более убедительным. — Пойдем со мной. У меня тут рядом машина, а ты покажи нам — куда подъезжать. А то ты сейчас уйдешь, и я тебя потом не найду.

Не специально, но последнее предложение я произнес уже почти жалобно. Строго говоря, я очень устал, и меня эта поездка просто достала. Страшно хотелось, чтобы все поскорее закончилось.

Лейтенант пожал плечами, и пошел за мной.

Как оказалось, место выдачи ГСМ было совсем рядом с нашей машиной. Буквально метров через пятьдесят. Лейтенант достал из планшетки документы, начал указывать Папену и Рамиру, что им нужно брать, а мне сказал, чтобы я все-таки подошел к капитану и отметился о прибытии.

Я вздохнул, и пошел искать Скруджева, надеясь, что он успел хоть немного успокоиться. На месте недавней экзекуции его уже не было. Ну и где он?

Рядом было помещение — что-то типа сторожки — и там светились окна. Я, недолго думая, открыл дверь и заглянул внутрь. Капитан сидел там, в одиночестве, и что-то строчил. «Рапорт, наверное, пишет», — подумал я, и демонстративно кашлянул. Скрудж чуть не подпрыгнул.

— Чего тебе? — недовольно спросил он.

В общем-то, меня он неплохо знал, так что особо представляться мне и не требовалось.

— За ГСМ от минометки приехал. Корнилов сказал, отметиться у вас нужно.

Скрудж достал какой-то свой журнал из кучи, лежащих перед ним на столе, черканул где-то, и пробурчал:

— Все, свободен. Накладные у Корнилова подпишешь.

— Так точно, — щелкнул я каблуками, и вышел, не дожидаясь реакции. Мало ли какая она у него будет?