Я запустил руку себе за пояс, и постепенно опускаясь, добрался до самых щиколоток. Чесалось все ужасно. А самое противное состояло в том, что, сколько не чеши, все равно легче не становится.

Вошь — она и есть вошь! Ее ничем не возьмешь!

Бойцам я вида не подавал, держался, но когда оставался в кабине в темноте один, чесался неимоверно. Все-таки ошибся медик, не разглядел укусов от насекомых. А вот уже ничего и не сделаешь!

Очень большие надежды были у меня на баню. Здесь, под Курчалоем, приезжала полевая баня, разворачивалась. И даже работала. Но все мои надежды были на чистое обмундирование. Я бы тогда все свое барахло убрал, а в чистом гнид уже не должно было бы быть.

Однако разбились мои беспочвенные надежды о суровую российскую действительность. Да, теплая вода была, мыло у меня было свое, а вот насчет шмоток — увы! Не привезли вообще ничего. Так что снова пришлось надевать свое грязное, заскорузлое, пропитанное насекомыми тряпье.

И перебирал я форму, и выдавливал белых вшей десятками… Да толку-то! Из оставленных яиц вскоре вылуплялись новые голодные гниды, и впивались в меня с утроенной, удесятеренной злобой.

Раз я достал ведро воды, вскипятил его на костре, и простирал там свой горный свитер, нательную рубашку, кальсоны… Просушил, с большим удовлетворением рассматривая красных как раков вшей… Но простирать сам бушлат и штаны от бушлата я не мог. А яйца были и там.

Вскоре вшивая популяция полностью восстановила свое поголовье, да еще и прибавила.

Пребывание под Курчалоем становилось воистину кошмарным. Было довольно холодно, дул резкий холодный ветер, (хотя и светило солнце), мучали вши, и маета от безделья.

Найданов со своими подчиненными все свое время проводили в палатках, я, в основном, сидел в кабине, периодически наблюдая, как Чорновил гоняет Сомика. Моя «шишига» стояла как раз мордой к нашему ПХД, и все там происходящее было для меня, как на ладони.

Я со злорадным удовлетворением думал, что теперь-то уж Сомов точно понял, что именно потерял он в моем лице. Впредь будет умнее.

Пару дней назад пришлось отражать атаку вновь назначенного начальника штаба батальона товарища Хазова. Прилетел он на вертолете к нам совсем недавно. Цель, у него, видимо, была какая-то карьерная, потому что попытался сразу всех «построить». Лично ко мне у него пока была одна большая претензия — почему я не бреюсь?

В зеркало я себя видел редко, так, иногда заглядывал в боковое на «шишиге». Но мне казалось, что ничего особенного у меня на лице нет. Не окладистая, как у староверов, по земле не волочится, как у Черномора — нормальная бородка. Слегка кучерявится, но так даже и красивее.

Нет, он начал на меня «наезжать», с требованием побриться. Я недолго выслушивал его указания, и перешел в наступление.

— Товарищ майор! — сказал я. — Дело не в том, что я ленюсь бриться, и тем подрываю всяческую дисциплину в нашей легендарной и героической части. Я принципиально не буду бриться! Не буду! Потому что в этой местности один неудачный порез, и я буду гнить. Вот как у бойцов руки. Вы видели, наверное? А это будет у меня на лице! Как вы считаете, это будет хорошо? Это будет здорово?.. А порезы всегда бывают. Пусть даже малюсенькие, микроскопические. Зараза проникнет, и будете меня лечить. И потеряете меня как боевую единицу!… Оно вам надо?!

Он опешил. Все-таки мой монолог произвел на начштаба впечатление. Майор от меня отстал. И то правда, чего он к моей бороде прилип? Тут, в батальоне, и поважнее задачи были.

Чего мы тут делали, я, правда, не представлял. Кроме нас еще до хрена было частей, наши даже кого-то знакомых встречали. Вот Поленый, например, встретил из своего училища — из ЛАУ, лейтенанта. Только тот на курс младше был. Теперь в Прохладном служил — в 135-й бригаде. Тоже на местных жаловался. А что скажешь — Кабардино-Балкария! Такие же обиженные Сталиным мусульмане. Странно даже, что летом 94-го чехи не смогли их поднять. В Нальчик врывались, стреляли, гремели, шумели… И убрались, не солоно хлебавши.

Одна у меня была отдушина. Вечером я ходил к Васе. Там у него жили Поленый и Куценко, так что я не стал претендовать на место. Да и вши у меня… Вдруг на кого перенесу эту гадость, «награжу», как говорится — потом скандалу не оберешься. Нет уж, посижу просто в кампании, в карты поиграю. А на ночевку в родную «шишигу» — гнид вычесывать.

Сладкий это был момент: весь день терпеть, терпеть, а потом, в кабине, расстегнуть портупею, расстегнуть ширинку, и начать чесаться!… Ух, до чего же здорово в этот момент! Какой там секс! Хрень все это, говорю я вам. Истинно так! Ничего нет приятнее того момента, как измученное, зудящее тело можно расчесать. До крови, до боли. До самых костей!.. Ох!.. Ах!.. Эх!…

Сэм привез портативный приемник. Сначала мы что-то ловили, слушали даже какую-то музыку, (хотя с радиостанциями в Чечне было, мягко говоря, довольно хреново), а потом у Сэма сели батарейки, и трансляции прекратились. Правда, Поленому кто-то дал толстую книгу Виктора Донецкова, и он в нее просто впился.

— Неплохо пишет! — говорил Сэм.

Я тоже прочитал пару страниц. Да, вроде бы ничего, увлекательно. Но это была не моя книга, не мне ее дали почитать, и пришлось вернуть.

Однажды Сэм принес страницу из «Комсомольской правды».

— Вот, почитайте! — сказал он.

— «Налет на Буденновск — совместная операция?» — прочитал я вслух заголовок. — Интересно…

Статья была небольшая. В ней рассказывалось о том, что в первую очередь в Буденновске Басаев сжег здание местного отделения банка, через которое, по странному стечению обстоятельств, обслуживались все финансовые потоки между Москвой и Чечней. Автор заметки недвусмысленно давал понять, что рейд Басаева на Буденновск был совместной акцией обеих, якобы противоборствующих сторон. Там приводилось еще много очень подозрительных фактов, но больше всего мне запомнился именно этот.

Я помрачнел.

— После этого, — сказал Сэм, — и воевать не хочется.

— Главное, чтобы это бойцы не видели, — ответил ему я. — Я как-нибудь переживу. Я от Баруха Натановича ничего иного не ожидаю.

— Как — как? — спросил меня Куценко, который, как казалось до этого, спал.

— Ну, ясно, Барух Натанович Эльцин, — сказал я. — Известно, жидомасонская морда.

Да, здесь в войсках, президент России ни то, что не пользовался особой популярностью… Его откровенно ненавидели.

— Я вот не за Эльцина воюю, — ответил я на немой вопрос. — Мне по барабану, даже если чехи из него шашлык-машлык сделают. Мне за детей в Буденновске горько, за русских в Грозном, за нас вообще всех. За свой дом, за скамейку у палисадника, за речку, за лес… Я не шучу. Я вот за это воюю. За маму, за папу, даже за жену — будь она не ладна… Вот за них. А Гусинский, Березовский и прочая жидовская сволочь меня не волнуют.

— Нехорошая эта война, — вступил в разговор Куценко. — Не хорошая. В темную нас разводят… А люди рубятся насмерть. Как всегда. А что там за спиной творится!… Ужас!

— Как говорил когда-то Деникин о войне с Гитлером, — блеснул я знаниями. — Русская армия выиграет эту войну и обратит штыки свои против большевиков. В данном случае, против дерьмократов и их прихлебателей.

— Ты не веришь в демократию? — спросил меня Сэм.

— Конечно, нет! Что за вопрос? Если я всегда голосую за одних, но при этом постоянно выигрывают другие, и я даже не могу себе представить, кто за них в принципе может голосовать… То какая же это демократия? Это, блин, такая демократия, что когда избрали «правильных» товарищей — это здорово, молодцы! Все легитимно. А если избрали «неправильных» товарищей — выборы нелегитимные, все плохо, надо срочно голосовать снова. И так до тех пор, пока не выберут правильных товарищей.

— Вообще-то, — прервал меня Куценко. — Выборы выигрывает не тот, кто голосует, а тот, кто считает. Это еще Вождь Народов сказал. Чтобы стать депутатом, надо просто скупить избирательную комиссию. Или запугать до смерти. Они потом ночью сами нужный результат сделают.

— А наблюдатели?

— Тоже покупаются. Или запугиваются… Все люди, все жить хотят. И хорошо жить.

— Короче, — сказал капитан. — Наша главная… Нет, главнейшая задача здесь, в Чечне, это сберечь личный состав, и не погибнуть или покалечиться самим. Все остальное — вторично.

— А людей защищать? — тихо спросил я. — Тех, кого в рабство угоняют, грабят, убивают, насилуют?

Капитан помрачнел.

— А мы ничего не можем сделать! — ответил он. — Там, в России, никто с ними и не борется. С чехами. Они творят там, все, что захотят… Если бы была нормальная война, то она была бы тотальной! По всей территории страны. А мы здесь даже не воюем, а просто восстанавливаем конституционный порядок. Официально войны в стране у нас нет.

— Ни мира, ни войны, — сказал с лежанки Сэм.

— Вот, вот! — обрадовался поддержке Куценко. — Как при Ленине… Все равно, главное — сохранить свою жизнь. Ну, и подчиненных тоже. А потом… А потом уехать куда-нибудь подальше. На Кубу, например. Я на Кубе служил… Ничего так там — нормально…

Тут я заметил, что в углу, у буржуйки, притаился, слушая наши разговоры, Ваня. Заметил его и Куценко.

— Ты чего тут притих, папуас?! — закричал он. — Ты подслушиваешь?!

От схватил сапог, стоявший внизу, у лавки, и запустил его в Ваню. Тот уже ринулся к выходу, но сапог увесисто и сочно треснул его по заду.

— Ой-е-ей! — завопил Ваня, исчезая где-то внизу за тентом.

— Вот надо так сделать, чтобы такого вот балбеса Ваню здесь не убили, — задумчиво сказал капитан. — Балбес-то он балбес. Но ведь свой — русский. Жалко…