На этой истории опасности, подстерегающие нас при совместном наведении порядка, как вскоре выяснилось, закончились. Бандами волонтеров в селах занялся молдавский ОПОН. Теперь уже не приднестровцы, а молдавская полиция громила своих бывших «соратников». А для нас в узких границах города ожидаемый поначалу риск постепенно свелся к нулю.

Продолжилась служба, наполненная частыми суточными дежурствами. Как и предвиделось, все дела свалились на нас. Выезды, особенно ночные, мне даже нравятся. Ночью, когда действует усиленный режим патрулирования и город совсем пуст, из квартала в квартал, из района в район далеко разносится по воздуху гром и треск катящихся по асфальту российских бээмдэшек. Вот и сейчас тарабанят бээмдэшки кругами по Солнечному микрорайону, где мы на выезде. Где-то совсем близко та школа, о которой молва носит, что националисты, ворвавшись в нее прямо на выпускной вечер, расстреливали десятиклассников и насиловали выпускниц. Правдива эта история или нет, сейчас уже не скажешь. Но правдой является то, что нападение на город совпало с выпускными вечерами в школах и с одного из таких вечеров не вернулась домой непутевая Антошкина мама.

Все больше общаемся с солдатами-миротворцами, которых тоже «отпустило». Поначалу откровенности особой не было. Вдруг по служебному рвению застучат, что приднестровская милиция, выделенная в состав объединенной комендатуры, раньше здесь воевала. Сейчас таких опасений уже нет. Они расспрашивают, что здесь было. Мы отвечаем. Мальчишки удивляются. Молдавия, даже побитая гражданской войной, кажется им богатой и ухоженной, они не понимают, против кого и за что тут можно было воевать. Некоторые, подавшись сюда, воображали увидеть «черных», как в Средней Азии, а молдаване вполне европейский по внешности народ. Один воин, перепутав Бендеры с «бандерами», лишь на днях прозрел, что приехал не туда, куда хотел, и до польского шмотья ему не дотянуться. Впрочем, такую же глупость я слышал прошлым летом в одной из донских электричек. Ребята думали, что здесь серьезные проблемы давно, а им говорят, что они начались только при Горбачеве, да и то не сразу.

Вновь рассказываю им, что много лет жил в Молдавии в разных поселках и городах и никогда ни с чем подобным не сталкивался. Первые школьные друзья были молдаванами. И первая в жизни большая обида была у меня отнюдь не на молдаванина, а на подростка-хохла, сынишку работника КГБ, который нагло отобрал найденный мною вместе с приятелем Никушором корпус от гранаты-лимонки военных времен. Ходили, конечно, анекдоты про молдаван, но, кроме шпаны, их никто всерьез не принимал. И почва под этими анекдотами была вовсе не национальная. Что поделаешь, если большие города Молдавии все до одного выросли уже в советское время и до сих пор населена она народом по существу сельским. Как же тут «умным» горожанам не пошпынять селян? В восемьдесят восьмом году, буквально перед началом событий, месяцами ходил по окраинам Кишинева, причем не по самым приятным поводам — долги по алиментам и кредитам выбивал. Но при этом слова худого на национальной почве ни от кого не слышал, хотя встречался с разными людьми, в том числе со стариками, не знавшими русский язык. Но на следующий год как навозный пруд на свиноферме прорвало.

Вот это мальчишки как раз понимают с трудом. Как можно было при одной вере, похожей культуре, богатом хозяйстве, цветущих селах и городах разодраться и угробить нормальную жизнь за каких-то три года. По глазам видно, считают, что, доведись им жить здесь, где в каждом продмаге были шоколад и мясо, а в любом дворе фрукты, виноград и вино, они уж точно не поддались бы ни на какие провокации. От моих слов о том, что пусть редко, но бывали в свободной продаже бананы, а жевательная резинка и кока-кола даже производились здесь, они немеют. Посмотришь на этот наивный восторг простых русских парней, которых от рождения и до самого призыва в армию по-жлобски обделяла благами их Родина, как в собственную голову закрадывается мысль: а нужно ли было нам возмущаться и лезть в приднестровскую бучу? И только через секунду приходит отрезвление: не было выбора. Раскол нагнетался так подло и грамотно, что не поддаться на провокации было нельзя.

Посмеялись еще раз над громкой в свое время историей со строительством компьютерного завода в Кишиневе, на которое город ежегодно получал сто миллионов рублей, в том числе на жилищное строительство. Националисты всячески противились созданию завода, чтобы не было приезжих специалистов, и доболтались до утверждений, будто бы земля под новыми цехами стоит дороже, чем сам завод, и все персональные компьютеры, которые на нем выпустят за десять лет. А затем, добившись своего, они подняли новый вой: караул, злая, нехорошая Москва остановила финансирование! Придумывали всю эту глупость, конечно, не в тех семьях, которые должны были получить работу и жилье, а в Союзе молдавских писателей, Народном фронте…

Спрашивают миротворцы и о том, как ведет себя в бою оружие, что у них в руках. Пока выясняем, где находится указанный дежурной частью адрес, отвечаю, что АК-74 хваленый по сравнению с АКМ — дрянь. Кто здесь воевал, не любят его и при первом случае меняли на автомат калибра 7,62. Те в ответ пыхтят, защищают свое оружие:

— Но ведь точность у него больше и пуля, если в руку попадет, из пятки выйдет!

— Сначала попадите! Давайте серьезно. Вам лично особые мучения раненого из вашего оружия нужны? К чему это? И потом, в уличном бою открыто расположенного противника, на которого рассчитан этот автомат, почти не бывает. Открыто только мирные граждане, спасаясь, бегают. Это их, значит, надо вензелями, от пяток до ушей, простреливать? Они от этого в первую очередь и страдают. Потому что какой-то садист дал задание спроектировать оружие, которое, помимо всего прочего, максимально затруднило бы лечение раненых. С другой стороны, самые обычные уличные препятствия и укрытия, за которыми прячется в городе враг, он часто не пробивает. Его длинная пуля в полете легко отклоняется при касании о препятствия, сплошные рикошеты дает! По улице, засаженной деревьями, где стены с обеих сторон, столько рикошетов бывает, что часть пуль сыплется обратно на головы тем, кто стреляет! Они залетают в замкнутые дворы и вообще черт-те куда, вы себе даже не представляете! Почему столько рассказов и слухов о снайперах? Ведь не только потому, что их много было, но еще от этого самого свойства малокалиберного автомата! Щелкнуло воина своей же пулей по каске — и сразу «Караул, нас обстреливают снайперы»!

Для них это — откровение.

— Ну-у!

— Вот вам и ну! Я просто скажу: АК-74 — это оружие не солдата, а убийцы. Глупое подражание американцам, воевавшим против полураздетых вьетнамцев. А мы с какими партизанами, с каким безоружным народом собирались воевать? В настоящем бою с ним солдат наполовину безоружен. Можно больше патронов с собой взять, говоришь? Ну, скажи, на фига тебе больше патронов, если ни одним из них ты врага поразить не можешь?!

— Так зачем тогда его на вооружение приняли?!

— Не знаю. Могу думать только, что из-за нашей любимой доктрины общевойскового боя. В расчете на то, что воевать придется только в большой войне, где заранее все расписано и организовано. Бежит солдат с автоматом, а рядом пулеметы и пушки с минометами, да поспешают могучие танки! Сверху авиация летит, как на парад, бомбы кидать. Делать ну просто ничего не остается, кроме как отстреливать сумасшедших врагов, кто из окопов выскочит от всего этого в ужасе. Только туфта все это. Совсем другой оказалась моя война. Нормальной организации боя я не видел. Она проваливается. Поддержки нет. И в гробу солдат. А ему домой, к семье надо. Жить хочется! И на жизнь эту всем тем, кто сидит выше комбата, плевать! Ничему наши командующие за много лет не научились… Знали, что национализм — это непримиримый враг, что националисты ударят. Но вместо того, чтобы к этому готовиться, русские генералы и тираспольские полковники нас успокаивали. Рассказывали, как они уже со всеми договорились. Офицеров, таких как Костенко, кто тревогу бил, судить грозились. А потом — здравствуйте, я ваша тетя! У румын артиллерия и минометы на высотах, БТРы и БМП на всех дорогах, а нам суют в руки пукалки: нате вам автоматы, что весят меньше… Сами же — задний ход. За провал обороны никто не в ответе! Все пали за Родину! Слава героям! А хитрые п…расы живы и довольны. Мотай на ус, воин!

— Ну ты намалевал картину! — от такого попрания авторитетов удивленный миротворец переходит на ты.

— Картину?! А что, думаешь, в твоей российской армии не может случиться то, что произошло с нами? Я тебе не про живопись, а про жизнь и смерть… Ты ведь по городу ходил? Не заметил случайно, что приднестровские позиции разбиты намного сильнее румынских? Так спроси себя, какой ценой их удерживали и удержали? Чем за это, пока политики за рекой шушукались и каждый «лишний» ствол дать боялись, плачено?!

— Чего злитесь, я же не обидеть вас хотел, лейтенант!

— Я не злюсь. Я хочу, чтобы ты понял и прозрел сейчас. И увидел, как все здесь оказалось похоже на Отечественную войну. Когда у нас все было и все не там, где надо. Когда те, кто мог командовать, сидели в тюрьме, а кто не мог — командовали. Не надо прозревать потом, кровью в своих глазах и дырами в своей шкуре! Не для того нас с тобой рожали матери. Поэтому техника, полностью готовая к бою, должна быть на месте, в частях, а не в кармане у генералов, которые все раздумывают, применять ее или не применять. При таком подходе она гибнет не в бою, а на складах! Эта техника должна отвечать конкретным условиям боя и вооружению противника, а не выдуманной потребности тащить на солдатской заднице на полкило веса меньше! Захочешь жить, слона на горбу потащишь! А отвечать за то, куда и когда из нее стрелять, должен серый и небритый пехотный майор, а то и сержант. Вздорно думать, что они хуже и глупее генерал-майора, потому что сидят на передовой, а не в уютных штабах! И, самое главное, обманывать и зря успокаивать всех не надо. Нельзя казнить офицеров, которые в силу своего долга возражают и говорят об опасностях и ошибках. А иначе каждый раз будет, как здесь и как пятьдесят лет назад, когда немцы взводом пехоты и одной-двумя грамотно расположенными пушками уничтожали целые советские батальоны, а генералы по телефону бесновались: как же так, вас была тысяча человек с рогатками, а вы не справились с одним взводом с пушкой! Элементарной перестрелкой не в силах командовать, а под свои вселенские теории уже оружие подгоняют. Мы тебя облагодетельствовали, солдат! Теперь у тебя не просто рогатка, а с больно стукающим облегченным камнем!

Молчат.

— Из вас кто-нибудь потом в военное училище собирается?

Отвечают что да, конечно.

— Вот если поступите, вспомните мои слова. Там я, правда, не учился, но, как начался горбачевский бардак, стал искать военные учебники и читать. В книге по тактике, скажу, нашел все, за исключением этой самой тактики. Как действовать в условиях применения ядерного или химического оружия, там есть. Как выкопать ротный узел обороны землеройной техникой, тоже есть. Политподготовка, разумеется, разъясняется как важнейшая вещь для успеха в бою. Типовые схемы движения и атаки массой войск… А вот о том, как действовать, когда противник ни ядерного, ни химического оружия не применяет, какова обычная тактика пехоты, у которой просто ни черта нет — ни саперных машин, ни тяжелого оружия, ни заботливого командования, — там об этом не сказано. И о том, каковы конкретные особенности этой тактики в зависимости от местности, тоже ни гу-гу. Одни общие слова. На кой ляд мне знать про кубометры копания ротного узла обороны, если нет бульдозера и каждая лопата ценится, будто она из серебра? Зачем мне вся эта мудрость ученых генеральских голов, когда они не предусмотрели как раз того, что случилось: действий в самом обычном, а не вселенском конфликте, в условиях нехватки сил и средств, в условиях поражения! Тихой сапой вернулись к тому, за что получили в морду и потеряли миллионы жизней в сорок первом… Может, не везло мне с этими книгами, но из этой книжной тактики ничего здесь применить не пришлось. Учили меня те, кто раньше порох нюхал, а я поначалу еще обижался, возмущался, терпел… Прозрел только, когда дали нам румыны в хвост и в гриву! Теперь думаю: боже, сколько же я еще всего не знаю, сколько таких же, как я, неумелых по всем республикам и границам поляжет костьми…

Еще помолчали. На такой ноте обрывать разговор нехорошо. Угощаю их сигаретами, и, когда вновь спрашивают, как националисты били город артиллерией, отвечаю спокойно:

— Нет, этого я подтвердить не могу. Артиллерию средних и крупных калибров национальная армия в городе применять избегала. Грех напраслину возводить. Иначе был бы вообще ужас. Достоверно знаю всего о десятке выстрелов по жилым домам — и те либо по пустым, либо попали случайно. Ну, конечно, на Шелковом районе и в Борисовке, которые подальше от дорог и согласительных комиссий, они резвились круче, но про это я говорить не могу. Залпы слышал, но куда они ложились, не видел. А у нас все, что вы на Первомайской видели, натворили малокалиберные пушки, минометы-восьмидесятки и пулеметы густым огнем. Только крыша сверху провалена стодвадцатками, которые румыны тоже пускали в ход в самом крайнем случае. А мы, приднестровцы, не имея ничего, кроме автоматов, артиллерию применили бы с огромным удовольствием, да пушка была всего одна.

— Как одна, на весь город?

— На весь ли — не знаю, но на полгорода точно. И два миномета. Против двадцати четырех румынских…

В этих беседах российские солдатики всех нас, приднестровцев, называют гвардейцами. Так запало им в голову. Почему? Мы ведь не гвардейцы. И не увидеть уже нигде первоначальную приднестровскую гвардию, ее истекшие кровью, затравленные, расформированные и переформированные батальоны… Но дух гвардии пережил ее плоть. Он продолжает кипеть в нас, горячих осколках этой войны, на которой мы его нахватались. Мы не были гвардейцами батальонов Костенко и Воронкова, но мы мечтали быть ими, равнялись на них. Наверное, этот дух еще продолжают чувствовать миротворцы, и, обращаясь к нам как к гвардейцам, они в чем-то правы…

Впрочем, долгие ночные разговоры с миротворцами не так уж часты. Чаще с ними перекидываются всего парой слов или подкалывают: «Так от чего и от кого там ваша Россия объявила независимость»?