Через день еду в Хаджимус. Никого из стариков со мной нет. На Серже с Жоржем взвод и общая безопасность, ради которых они не могут отлучиться из города. Федя заступил помдежем, у Тяти свои дела. Гуменюк и Семзенис получили какое-то другое задание. Вместо них Достоевский выделил двух новых бойцов, дав им такую «накачку», что они готовы ехать хоть к черту на рога, лишь бы подальше от своего командира. Остальной состав — тот же, что при поездке в Кишинев. Село отсюда всего в десяти километрах, а от окраины и того меньше.

Проскользнув мимо «Дружбы» и Кинопроката, дежурный автобус комендатуры быстро проезжает компактный микрорайон Ленинский и углубляется в сады и поля. Боев здесь не было, кругом благостный сельский пейзаж. В километре перед селом, у придорожных зарослей, видим пару человек на обочине. Они с оружием, в форме молдавской полиции. Один из них поднимает руку. Не доезжая метров сто, останавливаемся. Мало ли что. Пусть подойдут, потопают у нас на виду. Подходят. Прочитали уже, конечно, что едет объединенная военная комендатура. Водитель открывает им переднюю дверь. Первый полицейский поднимается на подножку, оглядывает своими черными глазами салон и произносит:

— Ребяты, в село не ходите! Там банда. Мы сами туда не ходим.

Вот это да! Неужто после окончания боевых действий полиция до сих пор не может войти в село? У себя порядок не могут навести, а еще к нам в Бендеры лезут! С молдавским опером и одним из миротворцев выходим из автобуса. В ответ на вопросы полицейский отвечает, что местная власть в селе вроде как есть, но Кишиневу она подчиняется только на словах. На деле она под каблуком у бандитов — бывших волонтеров, которые еще до прекращения огня вернулись домой с награбленным барахлом и с оружием в руках. Переглядываемся: что делать дальше? Служба есть служба. Не поехать — окажемся трусами. Не свои, так полицаи будут со смехом в спину тыкать. Хороши «участники», неизвестно чего испугались! Не так страшен черт, как его малюют! И потом, нас много, человек десять, и все бодрятся. Молдавские оперы на родном языке объявляют коллективное решение представителям хаджимусской полиции. Ни слова больше не говоря, они уступают дорогу, и мы едем.

Перед въездом в село приходится почти до нуля сбавить скорость, чтобы проехать под трубами то ли теплотрассы, то ли мелиоративной системы. Автобус, качаясь на ухабах, едва не касается их крышей. Попросил заранее открыть двери, уж слишком место удобное для засады. Не стреляют. Минуя первые дома, въезжаем на какое-то подобие площади. Вокруг непривычно безлюдно. Ни души. Что-то не так! В молдавских селах так не бывает! Водитель на всякий случай не глушит мотор. Посовещавшись с опером, решаем податься к дому справа, который похож на сельскую управу. Опер хочет сойти первым и тут же отдергивает ногу от земли. У самых носков его туфель взлетают фонтанчики пыли. Мы оба инстинктивно отскакиваем назад, в салон. Треск очередей. В окне рядом с дверцей появляются дырки от пуль.

— Ходу!

— Ой! А-а-а!

Кто орет? Миротворцев с сидений как ветром сдуло. Они лежат внизу, вжимаясь в проход. Вот обо что я споткнулся! Лежит, сукин сын, и на спине у него упавший следом с сиденья автомат. По нам продолжают стрелять. Еще ряд дырок в окнах. Резко щелкает о металлический поручень рикошетирующая пуля. Водила газует, пытаясь сразу же, на скорости, развернуться. Площадь мала, не пускает! Шиплю от боли, ударившись о какой-то угол. Ох, отстреливаться надо, иначе крышка! Хватаю чужой автомат и, передергивая на ходу затвор, прямо по миротворческим спинам и головам прыгаю в заднюю часть салона.

— Огонь, вашу мать! Стреляйте или убьют!

Даю короткую очередь и выбиваю прикладом продырявленное стекло. Не видно сукиных детей, бандюганов, нигде! Снова звенит стекло, и рядом оказывается мой новоявленный друг — кишиневский опер со вторым автоматом. Хоть до кого-то доперло! Кричу ему, чтобы короткими бил по окнам и заборам, поверх каменной кладки и посередине плетней. Он тут же начинает строчить вовсю, будто из шланга огород поливает. Царандой! Что ни скажи — все без толку! Коротко бью по окнам и углам. По всем, какие вижу. Нашему водиле, которому пришлось под огнем сдавать назад, на второй или третий раз удается развернуться. Хорошо, миротворцы переняли местную привычку связывать автоматные магазины валетом! Оперу, который в пять секунд расстрелял магазин, удается тут же вставить новый. Яростная прополка огородов и снабжение деревенских калиток не предусмотренными в них «глазками» возобновляются.

Автобус, надрываясь, выскакивает за околицу. Сквозь рык мотора взвизгивают запоздалые пули.

— По кустам! Бейте по кустам!

Нас трясет и подбрасывает на ухабах. С очередного толчка влетаем под трубы, те самые, под которыми на тихом ходу едва проползли. Удар! Трескаюсь обо что-то спиной, подбрасывает обратно, и клацают в резко захлопнувшихся челюстях зубы. Скрежещет по крыше. Затем громкий хлопок. Это отрывается и улетает крышка верхнего люка. Проскочили! Даю в направлении удаляющегося села последнюю очередь. Тут где-то хаджимусские полицаи стояли?! Может, им тоже в задницу настрелять?! Запросто могли быть у бандоты на шухере! Но на пролетающих мимо обочинах никого нет. Да мы, собственно, в город уже въезжаем! Водила газует, как угорелый! Смотрю, а миротворцы, надежда и опора наша, все еще внизу лежат, скучают. Остальные шевелятся, расползаются по сиденьям.

— Подъем! Кто ранен! Раненые есть?!

— Нет, все целы вроде!

— Гвардия, все целы?!

— Целы!

Удивительно! Как это обошлось? В окнах и верхней части кузова — куча пробоин. Штук пятьдесят, не меньше. Повезло, что стреляли в нас поверху, по силуэтам в окнах. Не солдатская — бандитская манера. Били бы, как положено, по колесам и борту под окнами, ранений и потерь было бы не избежать. Застенчиво улыбаясь, выползают, поднимаясь из прохода, миротворцы. Вместе с молдавским опером вручаем им обратно автоматы. Нате, защитники, получите с благодарностью!

Возле комендатуры народ сбегается смотреть на ободранный автобус. Считают дырки. Пусть считают. Не моя забота. Срочно надо найти сто граммов, залить бушующие нервы и для куража перед докладом. Молдаванин-опер на автопилоте тащится за мной в приднестровский флигель и за спиной о чем-то вовсю хихикает.

— Ты чего ржешь?!

— Смешно! Я, когда к тебе бежал, тому мордатому миротворцу прямо на харю наступил! Хи-хи!

— Это не ты ему, а он сам тебе рожу подставил… Слушай, у тебя выпить есть?

— Хи-хи! Есть! Пошли в нашу столовую!

— А что, там наливают?

— Наливают! Только никому не говори! С этим у нас строго!

Соблазнительное предложение. Не посмотреть ли, как насчет пожрать и выпить устроилась полиция?

— Ладно, пошли быстро, пока все для доклада не собрались!

Спускаемся и быстрым шагом переходим двор. Заходим в неприятельскую харчевню. Никто не останавливает, не говорит ничего. Опер перебрасывается несколькими словами по-молдавски с поварами в раздаточной. Раздающий в белом колпаке испытующе смотрит на меня и молча выкладывает каждому из нас по банке тушенки и наливает по стакану водки, подкрашенной компотом. На дне стакана болтается одинокая вишенка. Конспираторы! Залпом пьем сладковатую от компота водку. А тушенка у них хороша! Куда лучше той, что была у нас на штаб-квартире. Вкусно! А я-то думал, что к тушенке без содрогания больше притронуться не смогу!

Выпили и разбежались. Он в свою оперчасть, а я к себе, доложить Камову и Бордюже о чепэ. Бордюжа ругается, что после предупреждения не надо было лезть в село. Оправдываюсь: «Кто же знал, что так круто встретят!» Попыхтев, начальство успокаивается. Оргвыводов не будет. Раз обошлось, все добрые. Под конец разборок черти приносят Сержа. Получив от начальника ГОВД полагающиеся по случаю указания об усилении бдительности, Достоевский выпуливается следом за мной.

— Ну, повеселился? Кого-нибудь завалили?

— Нет вроде бы.

— Как мои бойцы?

— Ничего, получше миротворцев будут. На пол не падали. Один, я видел, из пистолета через переднюю дверь отстреливался.

Серж удовлетворенно кивает.

— Ну, и что дальше? — спрашивает он.

— А ничего! Замнут. Никому такой случай посреди совместной идиллии не нужен. Просто по селам больше не будем ездить. Помяни мое слово, даже по сводке не пройдет.

— Башкой в песок, голым задом к солнцу? Так и будем, как страусы, дальше загорать? — ухмыляется Достоевский. — Верю! Ты эти ваши ментовские штучки-дрючки лучше меня знаешь!

— Ни войны, ни перспектив… Пойдет так и дальше, мотать отсюда надо будет. Не то после всего запрут обратно в следственный кабинет на грошовую зарплату. За стенами полчаса езды — и граница… А служить-то здесь кому? Клетка!

— Угу, — Серж сумрачно кивает, — благодарности от Тираспольских коммуняк не дождемся!

— А я у полицаев в столовой был! — вдруг выпаливаю ему. — Тушенка у них там мировая и водку из-под полы льют!

Но он ничуть не удивлен.

— Как-нибудь сходим. Вот только наберу у Днестра поганок, чтобы в котел подкинуть, и сразу пойдем.

— Ага! Случай будет! — благодушно поддакиваю ему я.

Это все треп. Свару с полицией никто из нас затевать не намерен. Ни к чему сейчас это.