С маленькими домами как-то проще. Но каждая пятиэтажка отнимает несколько лишних минут. Перед каждым новым проездом, у каждого угла — короткая остановка, оглядывание дворов и крыш. И надо успевать за Сержем, который задает бешеный темп. Вокруг жилые дома, дворы, лавочки… Чистый, без следов боя, район. Начинают шевелиться жители, во дворах все больше людей. Тащат сумки, чемоданы, скарб, со страхом вслушиваются в щелканье выстрелов и стрекот очередей у ГОПа и еще дальше, где-то на окраинах. На глазах у них шнырять и выглядывать из-за углов с автоматами кажется как-то неприлично. Чувствую, опять начал выпадать из обстановки. Внутри какое-то раздвоение: не то воюем, не то играем в войну… Кого-то мы пугаем, кто-то наоборот стремиться что-то у нас спросить. От этого, несмотря на мои отчаянные попытки командовать, движение замедляется. Вскоре оно утрачивает большую часть признаков военной осторожности. Чувствуется, что еще немного — и отсюда на Тирасполь хлынет лавина перепуганных насмерть беженцев. Надо быстрее, как и сказал взводный, идти к назначенному месту и занимать отдельные дома! Другое просто бессмысленно! Через полчаса даже простое передвижение может стать почти невозможным, а с наступлением темноты жидкие цепочки наступающих окончательно потеряются в этих улицах и дворах…

Из очередного двора навстречу нам выходят несколько женщин с детьми, старик тянет тяжело нагруженную тачку-котомку на колесиках. Такие тачки, ставшие обычными в обиходе мелких торговцев-челноков в Украине называют «кравчучками», у нас в Молдавии — «снегурочками», а в России — там я не знаю как. Женщины шарахаются в сторону, но тут же узнают, что мы свои.

— Наши мальчики! — бросаются они к нам. — Вы здесь?! Что делается-то, что будет?! Куда нам? Говорят, мосты взорвали!

— Не взорвали. Пушечная стрельба шла, она для мостов неопасна.

— Боже, ночь-то какая страшная была! И два часа назад такой грохот снова был, такой грохот! Потом тише, мы бежать собрались, а рядом снова бу-бух!

— Румыны в округе есть? — спрашивает подошедший сзади Гуменюк.

Женщины косятся на него. С трубой гранатомета он выглядит особенно воинственно. Старик топчется рядом. Он, видно, глуховат и при каждой фразе вытягивает шею. На руках у одной из женщин маленькая девочка с большими испуганными глазами на замурзанном личике. Наверное, плакала и забыли умыть. Другая девочка, постарше, застенчиво жмется к матери. Тятя с грустной улыбкой гладит ее по голове.

— Нет, не видели. Они ночью по улицам ездили, стреляли. У соседей наших из пушки стену пробило. А во дворах чужих людей не слышно было и утром не видно… Нет их здесь.

— Что делать-то нам? — спрашивает другая женщина. — Будут еще за город воевать? Мы детей увозить собрались… Или оставаться?

Я смотрю на женщин Что сказать им? У них дети… И тут звякают оконные стекла. Издалека, на этот раз с северо-западного направления, опять грохочет.

— Сами не знаем. Обнадежить не могу. Думаю, если окружены они в ГОПе и обстрел возобновился, полезут. Или город брать, или окруженных выручать!

— Такие, значит, дела! — надтрестнутым, слабым голосом произносит дед. — Жили мы себе, не тужили…

— Вы к мостам не идите, — мягко, по-отечески произносит Тятя. — Могут обстрелять, а место открытое, как раз под пули и осколки попадете. Идите на речной вокзал. Там у наших лодки есть. И ближе будет, и безопаснее!

— Война… — качает головой бабка. — Не думала, что снова до этого доживу. Когда малой была, нас в Лихой немец бомбил. Сильно бомбил. До сих пор помню, как страшно было! Нашлись теперь новые нелюди! Страну поделили, а несогласных, значит, можно теперь снарядами и бомбами… Нелюди…

— Ну, до бомб пока не дошло! — улыбается Федя.

Прошла его бравая шутка мимо. Как-то еще больше погрустнели, поникли женские лица и фигуры. Да, не порадовали мы их. Пусть идут себе, пока можно, а нам вперед, куда взводный приказал, надо.

— Ребята, пошли дальше! Не хватало еще от своих отстать! Идем!

— Куда спешите, служивые? — спрашивает бабка.

— Вперед, — отвечает ей Кацап. — Оборону занимать, чтобы народ мог втечь!

Оглядываясь, вижу, как она грустно качает головой. Беженцы подбирают свой скарб, детей и продолжают путь. Внезапно бабка, как забыла что, останавливается и, повернувшись нам вслед, истово нас крестит.

Ускорив шаг, доходим до Советской улицы, по которой надо поворачивать к общагам и кинотеатру. Ага, вот и Серж, подтянулся дворами. Миша постоянно с ним. Считает, с той стороны опаснее. Это еще как сказать… У меня не меньше забота — не столкнуться по-глупому со своими. Но батальон куда-то запропастился. Иду к ним договариваться, как дальше пойдем. Предлагаю, чтобы не лезть в полные людей дворы, перестроиться. Они пойдут вместо меня по улице, а я выйду на квартал правее, в частный сектор, где людей меньше, узнать там обстановку и, если получится, установить прямую связь с отрядом ТСО. Серж тянется за схемой, но Миша уже кивает, говорит, что здесь они дворами пройти вообще не смогут, впереди забор городского следственного изолятора.

— Хорошо. Только к горотделу полиции не лезьте! Квартал — и точка! — решительно повторяет приказ Мартынова Серж.

— Не полезем. Оттуда до ГОПа еще квартала три будет. Зато сразу узнаем, что за движение на Коммунистической.

Получив «добро» от Сержа, веду своих бойцов дальше. Как это он со мной согласился, новый шанс выпендриться упустил? Внимательно оглядываем новый перекресток. Командир со своим охранением остался далеко позади, и мы уже за пределами указанной им полосы движения батальона. Как бы сидящие где-то недалеко тэсэошники не перепутали нас с врагом, не саданули сзади! Говорю об этом Кравченко. Пока он сосредоточенно выглядывает из-за угла, мы не высовываемся.

— Эй, — кричит Крава, — свои, пехота, стой, свои!

Они с Гуменюком начинают махать руками, потом выходят из-за угла на тротуар. Так и есть, мартыновский маршрут не подвел! К нам приближается четверка дозорных из другого отряда нашего же батальона. Видно, они, как и мы, в движении стали забирать правее. Отсюда и задержка. Выясняем у них, что все в порядке. Связные, отправленные взводным, дошли. Если бы не его требование идти дальше с батальоном, который застрял из-за всеобщего братания возле горисполкома, они давно вернулись бы к нам. Перестраховка! Говорю дозорным, что мы пройдем еще квартал вперед и уберемся с их пути к себе, налево. Они отвечают, что доложат о нас и через пару минут двинут следом.

Настроение эйфорическое. Шагаем впереди всех. Шестерка Кравы слева и чуть позади, а я с остальными — справа по улице, чтобы лучше видеть, что делается в стороне осажденного горотдела полиции. Нет сомнений, враг попросту бежал. Улица достаточно широкая, и кажется, что все на ней под нашим контролем. В отличие от пройденых, эти кварталы города с частными домиками кажутся пустыми. Впрочем, это понятно, народа тут живет мало. Вблизи находятся заброшенный строительством стадион и парк. И люди, конечно, давно потопали отсюда в сторону тихого Ленинского, подальше от Днестра и центральных улиц, где ночью была буча. Вот уже и улица Кавриаго. Вокруг совершенно спокойно, и я, вопреки договоренности, решаю продолжать движение прямо. Квартал оказывается длинным, и свернуть уже некуда, слева — стадион. Впереди становится видно хорошо знакомое мне приземистое здание кинотеатра с одинокой фасадной колонной. Я уже во власти приятных воспоминаний, на губах играет улыбка. И тут нам в лицо строчит пулемет.

Эйфории как не бывало. Все девки из головы вылетели на раз. Грохаюсь на землю, прижавшись боком к бордюрным камням. Хоть какая-то защита. Впереди лежит кто-то из моих бойцов, остальные сзади. Проворонил, осел, не знаю даже, кто где находится! Вот теперь действительно страшно! Пули крошат асфальт, цвиркают над головой. Голову не поднимешь! Шея вдруг будто одеревенела. Пересиливая себя, поворачиваю лицо, чтобы посмотреть вперед. Из кинотеатра бьет! Глаз испуганно дрожит и щурится перед огненной бабочкой на фасаде. Кажется, сейчас попадет прямо в глаз… И тут же душа заходится от ударов в голову и спину. Неужели все?! Нет, это не пули, а камни, подброшенные пулями с тротуара. Чей и откуда крик? В кого попало? Надо что-то делать, пока не поздно! Подтягиваю удачно оказавшийся не подо мной, а на локте автомат. Пропихиваю его перед собой, приподнимаю ствол и нажимаю на спуск. Целиться так нечего и думать. Просто стреляю в сторону «Дружбы». Но пулемет не унимается, не отпускает! Как холодно внутри! Хочу крикнуть, чтобы те, кто сзади, ползли назад. Но горло сжало, голоса нет. Вместо команды — мычание придушенного теленка.

Бум! Тр-рах! У колонны кинотеатра взлетает облако пыли. Это Крава стрелял из гранатомета. Его группа не попала в такое мерзкое положение, как мы. И стучит из-за угла автомат. Не попадут они по пулеметчику оттуда… Драпать! Сейчас или никогда! Пауза хоть две секунды была бы… Когда у сволочей лента кончится?! Стреляют теперь и справа, со стороны горотдела полиции. Но это не по нам, высоко. Сверху сыпется дождь сбитых пулями листьев, веточек и коры. Да это же по Краве стреляют! Как же так?! Там же вокруг наши! Где они, почему ничего не делают?!

Клекот крупнокалиберного пулемета сзади. Фасад кинотеатра расцветает частыми облачками пыли. Пулемет в нем наконец затыкается. На ватных ногах, продолжая жаться вниз как побитые обезьяны, мы поднимаемся с асфальта и бежим под прикрытие стен. Помогаю встать замешкавшемуся впереди лежавшему. Пятнистая маскировочная куртка у него на спине порвана и в крови. За углом осматриваем его. На спине полосчатые следы от пуль, большие, с разорванной у лопатки кожей, и поменьше, будто ушибленные, от милицейской палки.

— Снимай все, как там тебя?

— Костя, Костя я…

Пока мы возимся с ним, спасший нас бэтээр, повернув башенку, ведет огонь вверх, по тому гаду, что хотел заметелить Краву во фланг. Между его очередями становится слышно, как «Дружбу» продолжают обстреливать уже откуда-то слева. Наверное, это Серж и Жорж. Успокоив Костика, что ранили его не сильно, через шею и грудь бинтуем ему спину. На это уходят все наши бинты. Обильно текшая поначалу кровь останавливается. На душе отлегает. Смеемся. Ржем до упаду, вспоминая, кого и как со страху крючило на дороге. Прибегают Мартынов, Серж с Мишей, и кто-то еще. На лице взводного ходят желваки. Оглядев нас, он понимает: каким-то чудом обошлось. Докладываю ему, что один боец легко ранен очередью по касательной.

— Какого дьявола ты выперся сюда с людьми?! Где ты должен быть?! — орет на меня взводный.

Заслуженный разнос. Неуверенно объясняю ему, что хотел установить связь с ТСО и батальоном.

— Ты мне зубы не заговаривай! Установил?! Так зачем полез впереди разведки в чужой полосе?! Дурак!!! Твое счастье, что установил, помогли вам, не то сам бы костьми лег и людей сложил! — Тут Мартынов резко поворачивается к Сержу: — А ты? Я же тебе сказал следить, чтобы менты не вылезли вперед?! Ты где был?!

— Мы вместе решили, думали, так будет лучше, — вмешиваюсь я.

Эффект получился обратный. Взводный вытаращился на Сержа и рычит:

— Думали?! Ты, мудак, с необстрелянным ментом вместе думал?! Я тебе за твой гонор рога переломаю!

Серж, к моему удивлению, не отгавкивается, только обиженно поводит плечами.

— По дворам двигаться невозможно, — оправдывается он. — Сплошная возня, драпают. Румын никто не видел, батальон на хвосте… Откуда я знал, что он квартал обходить с другой стороны попрет?

— Кто не видел? Беженцы не видели? Да как можно верить населению и беженцам? Слушай, брат, ты чем в Афгане занимался?!

Тут, вижу, Серж готовится зашипеть. Но взводный, тяжело дыша, переводит дух. Устал. Сначала бежал сюда. Потом матерился. Проработка, кажется, закончена.

— Ладно! — выговаривает, как остатки пара выдыхает. — Дуракам везет. Марш отсюда на наш участок!

— А мули в кинотеатре?!

— Дойдем — проверим! Думаю, их там уже нет. Они свое дело сделали. За мной!

Как настоящие герои, мы плетемся за своим обозленным вождем в обход. Вдруг с криками «Ура! Раненого ведут!» к нам бежит группа каких-то лоботрясов.

— Эй! Остыньте! Он пока еще в строю! — кричит Мартынов.

— Но-но! — Костик принимает бравый вид и крепче прижимает к себе оружие.

Лоботрясы переходят на трусцу и останавливаются. С их лиц медленно сползают идиотские ухмылки. Не выдержав, спрашиваю взводного:

— Командир! Они что, на голову больные? Чему они радовались?

— Горожане хотят создать ополчение, а оружия нет. Увидели его бинты и вообразили, что освободился автомат.

Вот оно что! Проглотив конфуз, безоружные добровольцы с надеждой плетутся за нами и готовятся терпеливо ждать во дворах.