Пятиэтажные общежития на Первомайской — как остатки расползающегося муравейника. Перестрелка у «Дружбы» и визит приднестровцев явились для жильцов сигналом к завершению начавшегося задолго до нашего прихода бегства. Как водится в этих местах, жило здесь довольно много молдаван из Каушанского, Чимишлийского и других близких к городу районов. Они, не чувствуя угрозы со стороны вошедших в город националистов, покинули его еще утром. Эта часть города всю ночь и сегодняшний день была под полным контролем кишиневских сил, и препятствий выходу населения они не чинили. Наоборот, предлагали временно эвакуироваться их транспортом и начали даже раздавать гуманитарную помощь. Южной стороной гораздо больше людей могло безопасно выйти, только город-то больше чем наполовину русский и большая часть населения националистам не верит ни на грош. Последние жильцы, едва завидев нас, спешат уйти. Нас даже никто ни о чем не спрашивает и не просит. Мы тоже не готовы к дискуссиям.

— А ну быстро все к Днестру! — Разгоняют остатки населения Мартынов и Серж.

У входа в угловой корпус встречает, путается под ногами еще один дед, чуть свежее того, первого. Он то ли комендант, то ли за коменданта. Вместе с ним заходим в помещение при входе в общежитие, типа маленького фойе.

— Дед, ключи от комнат верхних этажей, живо!

Испуганные, придурковатые глаза. Мы, мол, люди маленькие…

— Папаша, обалдел, что ли?! Хватит за майно держаться! Здесь война идет!

И тут замечаю над вахтой дешевый, из распространявшихся советскими пропагандистами, фотографический портрет Горбачева на древнем, засиженном мухами планшете. Не сняли деятеля пятнистого до сих пор. Под портретом — не очень умело выписанный потускневшей краской лозунг: «Перестройке — идеологию обновления!» Серж с садистской рожей поднимает автомат и посылает в Горби короткую очередь. Летит на пол штукатурка. Гладко отретушированное лицо последнего генсека рвется, бумага провисает, и становится похоже на побитый плесенью осклабившийся череп из анатомического кабинета.

— Кто стрелял?! — выскакивает взводный.

— Я! — отзывается Серж. — Вон, смотри на это б…ство!

— Все наверх, к окнам, а ты, дед гугнивый… все лишние, марш отсюда! Сдерните эту агитацию на хрен, к е… матери! Доперестраивались!

Дырявый планшет с обрывками портрета и лозунг летит на пол. Отобрав у бестолкового дедка связки ключей, мчимся наверх. Пробовать к каждой двери их некогда. В угловую комнату дверь вышибают ногой.

Из окон верхнего этажа коротко обстреливаем кинотеатр и дома вокруг него. Мои первые выстрелы в этой войне. Как первые, а перед «Дружбой»? Все из головы вышибло… Внизу, в частном секторе, сидит с людьми и пулеметом Жорж. Под нашим и его прикрытием Мартынов, Миша и Серж перебегают на другую сторону улицы. Под стеной зрительного зала заходят мулям в тыл и врываются внутрь. Ни одного выстрела в ответ. Кинотеатр брошен. Мулиный заслон удрал, предупредив своих о продвижении приднестровцев, и чуть не отправив нас на тот свет.

Меня тянет посмотреть, откуда в нас стреляли. Сбегаю вниз и иду к ним. Увидев выходящего из фойе командира, останавливаюсь под колонной у входа. Взводный садится на корточки и смотрит на открывшуюся перед ним Коммунистическую улицу.

— Обернись, — говорит он. — Видишь, ложбинка, где вы лежали? Она вам жизнь и спасла! Были бы у румын нервы крепче, подпустили бы еще метров на двадцать ближе — и крышка!

— А знаешь, они еще пытались отстреливаться! Лично этот, заместитель твой, и гранатометчик тоже. Без толку, конечно, но хоть не усрались!

Слово «заместитель» в устах Сержа сквозит пренебрежительной иронией. Он вылезает из проема дверей, и я вижу у него пулемет. Глядя на меня с превосходством, комод-два довольно склабится.

— Трофей!

Не только у меня, у националистов, оказывается, тоже нервы сдали. Бросили свою машинку, чтоб налегке смыться.

— Как же все-таки нас обстреляли еще и с высотки рядом с ГОПом? — спрашиваю. — Говорили же, окружили их там!

— Говорят, что кур доят! Надо не слушать, что говорят, а делать, как надо! На слухах долго не проживешь, — поучает Мартынов. — И вообще, замок, — продолжает он, — командир должен башкой думать, а не у подчиненных на поводу идти, особенно в городе, где все меняется через каждые двадцать метров и десять минут! Командир без мозгов — как задница без унитаза. Что ни делает — все в говне!

— А если в штабе такой полководец присядет, вообще ховайся! — ухмыляется с высоты своего роста облокотившийся на колонну Серж.

— Он пока еще не в штабе. И я не о личностях, а вообще предупреждаю, — начальственно-добродушно отзывается взводный.

— Так я за то же самое! Тираспольский штаб-клозет мы с тобой уже видели. Не хочу поиметь такой же в своем батальоне… Майора нашего давно знаешь? Он и вправду толковый?

Затем слушаю их пояснения, что уперлись наши вояки в ГОП, местами обошли его, но кольцо не замкнули. В дома, что на улицах Горького и Кавриаго да за полицией, не совались даже. А молва понесла: окружили!

От частного сектора подходит женщина и рассказывает, как всего полчаса назад здесь стояли румынский танк и два бронетранспортера. Ее переспрашивают, действительно ли это был танк. Женщина обижается. «Я, — говорит, — что, танков не видела?! Башню с большой пушкой от тазика, что на бронетранспортерах, как-нибудь отличу!» Вот и первое подтверждение распространившимся со вчерашнего дня слухам о появлении у врага танков… Правильно, мули что, рыжие? У приднестровцев ещё месяц назад появились десяток машин. Вот националы и подсуетились, одолжили танки у братской Румынии нашим машинам в противовес. У российской армии они их взять не могли, потому что на правом берегу Днестра русских танков нет.

Ну и гусь же я лапчатый! Чуть людей под вражеский танк не вывел! Проехал бы он по нам и не заметил, что под гусеницами кто-то был… Ничего, время сейчас работает против румын и мулей! Обстановка продолжает меняться в лучшую сторону. Мы сидим на ступеньках и смотрим, как в наступающих сумерках очередной приднестровский отряд, следуя проверенным нами путем, движется еще дальше — на Ленинский. Мы же, по переданному от комбата приказу, пока остаемся здесь, помогать блокировать ГОП и обеспечивать безопасность дорог в южные районы города. Оттого, что кончилась неизвестность, впереди тоже есть наши и горотдел полиции скоро будет надежно окружен, душа снова начинает петь.

— Техники у них мало, — обсуждая вооружение проходящих, бросает Серж.

— День-два — и техника будет, — обнадеживает Мартынов. — Ты откуда родом, Эдик? — Вдруг спрашивает он.

— С Кубани.

— Казак, что ли?

— Нет. Просто родился там, а большую часть жизни прожил здесь. Сейчас забыто уже, а раньше много связей было меж Кубанью и этими краями. При царях Черноморское казачье войско отсюда на Кубань переселяли. С ним много молдаван на Кавказ ушло. Под городком моим родным до сих пор село есть, так и называется — Молдаванское. И под Новороссийском есть поселок Гайдук, а возле Анапы — село Аккерманка. Потом войны и голод отсюда народ через Украину на Кавказ гнали. Там все ж больше хлеба и работы было на больших стройках тридцатых-сороковых годов… А уж потом, в шестидесятые, люди сюда возвращались. В том числе и моя семья…

— Чего ж ты в менты, а не в черноморцы записался? Приняли бы на раз! — удивляется комод-два. В его представлении быть казаком явно престижнее.

— Да я и не думал об этом…

Серж презрительно фыркает. Ни дать ни взять кавалерийский жеребец, на которого посадили неумеху городничего. Сейчас еще и понесет…

— А я из Крыма, — продолжает разговор взводный. — Дядьку моего сюда послали служить, тут он на пенсию вышел. Ну, и я приехал с ним, ведь был он мне как отец… Серж — он такой же мигрант, николаевский, из столицы советских наркоманов. Поэтому такой худой и булки с маком любит безумно! Южный мы народ, пограничный. Вот и нашему поколению рубежи снова приходится защищать… Кабул, Сумгаит, Гянджа, все муслики хитрые… Теперь Бендеры… Тоже старая крепость турецкая! Никуда меня турецкая кровь от себя далеко не отпускает!

— Что, был у предков грех? — каверзно щурится Серж. Ему не очень-то понравилось про булки с маком. Мартынов не чувствует подвоха, кивает.

— Дважды! Первый раз — когда Крым присоединили и турки там свои гаремы бросили, а второй — прапрадед с русско-турецкой войны семьдесят восьмого года снова привез жену-турчанку.

— Так ты у нас не Паша, а паша, — с ударением на последний слог отпускает каламбур Серж. Голос у этого гнуса от удовольствия становится глумливым.

— Али-Паша Бендерский, — ни с того ни с сего ляпаю я.

— Почему?! — сверкнув глазами, поворачивается ко мне Серж.

— Потому что Бендеры.

Наглое Сержево жало расплывается в ухмылке. Взводный, уловив, что лирическим отступлением сделал промах, поднимается и говорит:

— Хватит бездельничать! Расслабились! Я тут, внизу, делами займусь. А вы оба — в общагу. Проследите, чтобы постоянно в сторону ГОПа и Ленинского кто-нибудь наблюдал! Соблюдать светомаскировку. Внизу выставить пост! И еще: телефонная связь по городу работает. Найдите телефонную книгу или узнайте у кого-нибудь номера, и с телефона на вахте свяжитесь с исполкомом, рабочкомом и другими центрами обороны. Эдик! Приказы выполнять будешь буквально, а не творчески. Специально для тебя довожу!

Тут из-за угла дома напротив в нашу сторону выворачивают несколько казаковатого вида личностей, распространяющих вокруг себя шум и гам.

— Младшой, пошли! С этими бабаевцами звездежа не оберешься! — решительно подкрепляет распоряжение взводного Серж.

— А кто они такие?

— Своих спасителей видел?

— Нет…

— И не увидишь! А это — казаки, которые видели, как вас спасали. Сейчас забьют тебе, как салаге, баки. Ничего, Али-Паша их быстро отошьет…

— Мартынов! Где Мартынов?! К комбату! — долетает до нас окрик издалека.