Книга: Рецепт предательства
Назад: Глава 6
Дальше: Глава 8

Глава 7

Да, конечно, намерения мои были не совсем благими, что греха таить. Я рассчитывала сыграть на слабости гениального художника к спиртным напиткам и, слегка подпоив его и разговорив, нечаянно узнать что-нибудь интересное.
А что мне оставалось? В деле – ни единой серьезной зацепки, версии одна за другой рассыпаются как карточный домик, клиенту уже неинтересно…
«Такое, кажется, у меня в первый раз, – думала я, подруливая к ресторану. – Чтобы человек, отдав деньги, да еще вперед…»
– Здесь, кажется, слишком дорого, – испуганно проговорил Вася, взглянув на вывеску.
– Не волнуйтесь, Василий, мы одолеем все преграды.
Побритый и перед рекламной встречей со мной, по-видимому, побывавший в парикмахерской Вася все равно выглядел не очень презентабельно и, сознавая это, снова весь сжался и ссутулился, видимо, надеясь, что это сделает его незаметным среди блистающих интерьеров одного из самых престижных ресторанов нашего города. Зато я вела себя смело и решительно, и моей самоуверенности хватало на двоих.
Устроившись за столиком, я заказала фаршированных голубей – фирменное блюдо этого ресторана, холодные закуски и коньяк.
При виде плещущейся в бокале золотисто-коричневой жидкости в глазах Васи появилось плотоядное выражение, но, видимо, вспомнив полученные недавно инструкции, он с сожалением отвел взор.
Однако разве могли сравниться бездушные и сухие рекомендации какого-то там Сени с волшебными чарами меднокудрой Анжелы и уж тем более с ослиным упрямством Татьяны Ивановой.
– За знакомство! – бодро произнесла я, поднимая бокал.
– Нет, я…
– Смелее, Василий! Поддержите компанию! Посмотрите, какие деликатесы, – под такую закуску грех не сделать по глоточку.
И Вася сдался.
Отведав голубей и разговорившись, следующий глоточек мы сделали уже на брудершафт, и дальше все пошло как по маслу.
Став самим собой, раскрепостившись и перестав бояться дышать, Вася оказался весьма интересным и довольно интеллектуальным собеседником. Он сыпал именами не только знаменитых художников, но и критиков и торговцев живописью как местного, так и столичного разлива, и было понятно, что он, несмотря на незавидное свое социальное положение, подпорченное коварным недугом, все еще в курсе событий и довольно хорошо ориентируется в антикварно-художественной среде.
– Подделок – море! – оживленно говорил он, уплетая остатки голубя. – Нет ни одного престижного салона, ни одной галереи, которая не имела бы в своей истории казуса с подделкой. Все обжигались на этом. Все до одного!
– Семен Петрович рассказывал, что даже «Сотбис»…
– У-у! Эти – сплошь и рядом. Все ломятся в солидную фирму, надеются, что уж там-то не обманут. На этом они и играют. Если копия хорошего качества, не всякая экспертиза отличит. А просто глазом – ни за что не определить. Поэтому я и говорю: незачем тебе соваться сюда. Наберешь хлама – за сто миллионов туалет украсишь.
– А я тебя приглашу. В качестве эксперта.
– А что я? Я тоже… я только свои могу отличить. И то только потому, что у меня особая метка есть. Светотень.
– Светотень?
– Ну да. Я на своих копиях всегда где-нибудь на фоновой части делаю такой… как бы… тоновый перелив… ну, в общем, ты не поймешь.
– Куда уж.
– Да нет, ты не обижайся. Просто это… такая… профессиональная примочка. И потом, подробно объяснять я и сам не буду, потому что это – секрет. Это – только для меня, чтобы я всегда мог точно сказать: да, это моя работа.
– А если бы этой… «примочки» не было бы? Что, свои копии и сам бы от подлинников не отличил?
– А ты думаешь, я всегда вот так вот под забором валялся? – Взгляд Васи стал очень серьезным. – Я, между прочим, академию почти окончил. Если бы не этот… да что теперь говорить. Давай-ка еще по глоточку.
Мы выпили еще, Вася окончательно расслабился и осмелел, и я поняла, что следующий глоточек будет уже лишим. Сделав незаметный знак официанту, чтобы коньяк больше не подливали, я слушала, как Вася хвастает, потеряв всякую меру, и терпеливо ждала, когда в потоке самопрославления он выболтает что-нибудь интересное о Мазурицком.
– Мне, если хочешь знать, мою собственную копию предлагали за подлинник толкнуть.
– Как это?
– А вот так это. Здесь, в Тарасове. А копия была сделана… Бог весть где еще. Так что, считай, по всей стране мои работы ходят. Да и за рубежом если… тоже не удивлюсь. Они, ты думаешь, галереи-то эти, они все подлинниками торгуют? Подлинников-то, тех, которые не в музеях, которые на руках, их по пальцам пересчитать. Остальное – все подделки.
– И многие – твоей работы.
– А ты что думаешь, я… ты не смейся. Я в академии один из первых был. Поэтому и вышли на меня…
– Кто вышел?
– Да так… люди. Предложили работу, деньги. А я зеленый был, не понимал еще ничего. Стипендия маленькая, жрать нечего… ну и согласился…
Уже прослушав трогательный рассказ Сени, зафиксированный горошиной, и зная, о чем идет речь, я все-таки внимала с интересом. Рассказ о махинациях в музее из уст непосредственного участника всей истории воспринимался по-другому, и, еще не представляя, для чего все это могло бы мне пригодиться, я все-таки навострила уши.
– Делал копии? – осторожно предположила я.
– Делал, – с сердцем выдохнул Вася. – Ну и наделал себе… на всю оставшуюся жизнь.
– А что случилось-то?
– Да не важно…
– Ну, как знаешь. Не хочешь говорить – не говори.
– Да не то что не хочу, а так… дело прошлое. Теперь уже ничего не изменишь. Только смешно… Здесь, в Тарасове, приходил ко мне один… как раз с одной из тех копий. Тех еще. Понимаешь?
Уже слегка осоловевшие Васины глаза глянули в мои глубоко и трезво. И хотя продолжалось это всего лишь секунду, я поняла, что только зависимое и подневольное положение, продиктованное неодолимым недугом, заставляет Васю соглашаться на роль бессловесного скота, а в действительности до настоящего дна ему еще далеко.
Но собеседник уже снова расслабился и как-то беспокойно стал поглядывать на бокал, все еще остающийся пустым.
– А что это за копия была? – спросила я, чтобы отвлечь его от ненужных мыслей.
– Копия? Какая копия?
– Ну, та, которую тебе предлагали продать. Как подлинник.
– А это… Это Дюрер был. Рисунок. Ну и возился я с ним… Кажется, чего сложного? Цветок. А поди-ка изобрази его… Сложный художник.
Вася еще что-то говорил про особенности копирования Дюрера, но я уже не слушала. Как громом пораженная, сидела я, потеряв дар речи и не зная, что и думать. Второй раз за сегодняшний день слышу я о каком-то рисунке Дюрера, который играет в человеческих судьбах весьма не последнюю роль.
«Что за наваждение такое с этим рисунком? Откуда он взялся? Какого черта путается весь день, напоминает мне о себе?» – думала я, на время лишившись способности воспринимать окружающую действительность.
Не представляя даже приблизительно, каким образом можно было бы привязать информацию о рисунке к моему расследованию, я инстинктивно чувствовала, что информация эта пришла не зря. И совсем не случайно, именно услышав имя Дюрер всего лишь с полчаса назад, так напрягся Сеня и всполошился Вася. Нет, не случайно.
– А кто предложил тебе толкнуть эту копию? Кто-то из галереи? – прервала я поток Васиных объяснений.
– Копию? Нет, что ты! Они разве предложат. Они за копейку удавятся. Сами продадут. Да надуют еще. Раза в три цену завысят. Иногда подлинник столько не стоит, за сколько они копию умудряются толкнуть.
– А ты делал для них… копии-то?
– А куда деваться? Пить-есть надо. Вот и насчет тебя тоже… Сеня говорит, вот богатенькая лохушка, сама на удочку просится… Ты только не обижайся…
– Да нет, чего там. Я и сама знаю, что не разбираюсь в этом. Но ведь со мной изначально шел разговор о копии. Здесь-то в чем обман?
– Тебе просто еще не сказали цену, – угрюмо глядя куда-то вбок, проговорил Вася.
Было очень похоже, что его доля в этой цене давно уже для него не секрет, но от безысходности он мирится с нищенским процентом.
– А кроме меня… для кого еще ты делал копии? Вот так же вот, если находился заказчик?
– Иногда и так. Иногда и просто, Сеня говорит, нарисуй. А куда и зачем, не объясняет.
– Думаешь, мухлюют?
– Однозначно. Поэтому я и говорю: не лезь ты сюда. Некуда деньги девать – вон недвижимость скупай. Или золото. Это хоть настоящее будет.
– Так кто же предлагал тебе продать Дюрера? Ты так и не сказал. Если у тебя есть свои каналы, зачем ты пашешь на Сеню? Что ты, сам заказчика не найдешь?
– Не знаю… Тот человек, он… он вообще со стороны был. И на меня он не сам вышел, а тоже там… через жучка одного. Потом уж, когда я сказал, что это – копия, причем моя собственная, так что я и доказать могу, он сам приходил. Посидели, поговорили. Солидный такой, пожилой мужик. Грустный очень.
– Как звали?
– Да не сказал он, как звали. Да и не спрашивал я. Какая разница…
– Ну, в общем… да, действительно… Слушай, Вася. А хочешь, я этот заказ тебе сделаю? Лично. А? Мимо галереи. Какое им дело? А? Хочешь? Я заплачу хорошо, разбогатеешь, жить начнешь. А?
На секунду глаза бедного Васи загорелись, но тут же снова потухли, и опять появилась в них тоскливая безысходность.
– Нет… не нужно. В галерее узнают, больше ни одного заказа не дадут… не нужно.
– Ну, оставь хотя бы телефон. Этот заказ, ладно, так и быть, через них сделаем. Но, может, еще что когда понадобится. Консультация там или что… Может, и копию какую-нибудь еще захочу. Того же Дюрера. Если уж я в подлинниках не разбираюсь, буду сразу копии заказывать.
– Ну запиши.
Вася продиктовал мне свой номер и, совсем осоловевший, засобирался домой.
– Заболтался я с тобой. Сеня теперь замучит допрашивать.
– А ты не колись. «Не было ничего» – вот и весь ответ. Скажешь, лохушка остатки картин посмотрела, да и домой поехала. Сказала, что скоро зайдет в галерею, сама все сообщит, что надумала.
– Ладно, начальник, так и скажу, – усмехаясь, проговорил Вася.
– А чего? Я дело говорю. Что ты им, докладывать, что ли, обязан? Ты свою работу делаешь, картины для них рисуешь… за копейки. А как свое свободное время проводишь, никого не касается. Твое дело!
– Ну да. Это – да.

 

Я поехала домой, даже позабыв, что все еще пребываю в образе прекрасной Анжелы. Новая информация, снова перевернувшая все вверх дном, настолько заняла мои мысли, что ни о чем другом я просто не могла думать.
Загадочный рисунок, и подлинник, и копия которого по какому-то невероятному стечению обстоятельств оказались в Тарасове, махинации с художественными ценностями, болезни легких, каким-то фатальным образом преследующие семью Всеславиных, – все это, несомненно, было как-то связано между собой, но как – я не имела ни малейшего представления.
Требовалось немедленно сопоставить и проанализировать все вновь полученные факты, но, поскольку я начала процесс уже в машине, результат не замедлил сказаться на управлении. Первый же светофор, встреченный мною на пути, разумеется, горел красным, но я, занятая своими мыслями, к сожалению, не обратила на это внимания.
Услышав раздраженное гудение со всех сторон сразу, я затормозила так, что чуть не выбила собственной умной головой лобовое стекло.
«Да, пожалуй, Сеня прав: на «БМВ» еще рано».
Довольная, что все обошлось, я стояла на самой середине перекрестка, дожидаясь, когда загорится свет, разрешающий мне ехать, и пыталась взять себя в руки.
«Все! Забыть! – приказала я себе, стараясь не обращать внимания на то, как проезжающие мимо товарищи крутят пальцем у виска. – Все раздумья, анализы и предположения – дома. Сейчас – следить за дорогой. Внимательно и неотрывно».
Как бы исполняя эту рекомендацию, я машинально глянула в зеркало заднего вида, прикрепленное в салоне, и, кроме прочего, увидела в нем прекрасный медный локон.
«О черт! Мне же к Светке!»
Увы! К Светке было ехать в прямо противоположную сторону. Улучив момент на желтом светофоре, когда одни уже закончили движение, а другие еще не начали, я развернулась на сто восемьдесят градусов и, стараясь не думать о том, какими словами сейчас меня ругают, надавила на газ.

 

– Ну что, новая прекрасная внешность поспособствовала?
Похоже, сейчас Света была настроена лучше, чем утром.
– Как обычно, незаменимая моя, как обычно, – ответила я, стараясь попасть ей в тон. – Сама знаешь, там, где прикоснулись твои гениальные руки, удача просто гарантирована.
– Что, правда помогло?
– Еще бы! Все поражены, удивлены, раздавлены и уничтожены. Ни один не устоял.
– Раскололись?
– А то. Так что давай живенько разоблачай меня и приводи в себя. У меня – море новой информации, я должна срочно засесть и обмозговать все это.
– Что-то долго возишься ты с этим делом, – произнесла Светка, отстегнув парик и смыв макияж.
– Тебя бы на мое место. Уже стопятидесятую версию разрабатываю, и везде в результате – ноль. За какую ниточку ни потяни, вытягиваешь пустоту. Вроде думаешь: вот оно, сейчас, еще чуть-чуть и будет в руках… И – ничего.
– Бедная моя! А может, там и правда нет ничего? Если, как сама говоришь, за что ни возьмись, везде пусто.
– Ты удивишься, но это было первым, о чем я подумала, когда поговорила с заказчицей. Криминала – ноль. Но баба оказалась настырная, пришлось взяться. Думала, задаток возьму, денек-другой потусуюсь для очистки совести, да и объясню ей… все как есть. Разумеется, с фактами на руках. А как начала собирать эти факты, вижу – что-то таки есть. А что – не пойму. Не дается в руки, ускользает, как угорь какой-то.
– Кто ускользает?
– Нить.
– А-а-а…
– Вот сейчас опять все с ног на голову перевернулось. Что ни новая информация, то новая версия. И так – все расследование. Какими бы ни оказались новые полученные факты, предыдущую версию они никогда не подтверждают. Зато дают повод выдвинуть новую. Вот так и мучаюсь.
– Судьба твоя такая.
– Ну да. За что боролись, на то и напоролись. Спасибо, Света, теперь я – снова я. Поеду думать.
Приехав наконец домой, я первым делом заварила кофе. Чтобы выстроить все разрозненные данные в систему, требовался мозговой штурм, ни больше ни меньше. А главное, что для этого было необходимо, – чашка горячего крепкого кофе.
Итак, что мы имеем?
Первый пункт – Витя. Въедливый коллекционер Виктор Приходько, придирающийся к запятым и, несомненно, могущий испортить деловую карьеру, особенно в самом ее начале, как у Тамары. И этот Виктор Приходько завязан с очень важной, можно сказать, стратегически определяющей сделкой с крупнейшим мировым аукционом. То есть удар Мазурицкого попадает прямо в цель. Узнав, что ему подсунули копию, Витя рассвистит всем, кому сможет, а, учитывая замкнутость и своеобразие этой среды, новость, несомненно, распространится не только в пределах Тарасова.
Учитывая, что при подобных сделках обязательно оформляются все документы с именами и фамилиями, Витя, разумеется, будет знать, кому ушел его Дега, и, думаю, не преминет поставить в известность этого человека о том мошенническом способе, с помощью которого досталась ему картина.
Таким образом, и Тарасов, и Москва для Тамары будут закрыты, а уж об остальном нечего и говорить.
В общем, с Витей ясно. Это как раз тот человек, с помощью которого можно вывести из игры любого, и, натравив его на Тамару, с ненавистным ему семейством Всеславиных Мазурицкий, несомненно, покончит.
Но это – этап второй и заключительный, а относительно этапа первого я и сейчас, кажется, нахожусь там же, где была в самом начале расследования.
Что я имею предъявить Мазурицкому? Да ничего!
Теперь попробуем зайти с другой стороны.
Мазурицкий сделал карьеру на мошенничестве, подтверждений этому более чем достаточно. Возможно, какому-нибудь фрукту вроде Вити он и не продавал подделок, но, несомненно, существуют люди, имеющие к нему подобные претензии. Не попытаться ли выяснить что-нибудь через них?
Например, кто это приходил к Васе с предложением продать поддельного Дюрера? Леонид? Друг семьи Всеславиных, которому в благодарность за спасение сына подарили рисунок как запредельно дорогой подлинник?
Что ж, это вполне возможно. И это связывает Мазурицкого, промышляющего копированием мировых шедевров, и Всеславина, специализирующегося на подлинниках, и дает новое направление моей творческой мысли. Отсюда вопросы.
Тамара говорила, что муж приобрел сразу несколько рисунков Дюрера. Где и у кого? Знал ли он, что среди них – подделка? А возможно, все они были поддельными… Знал ли Всеславин?
Впрочем, думаю, что на этот вопрос я и сама могу дать ответ. Всеславин не был идиотом и репутацией своей, несомненно, дорожил. На кой ляд стал бы он скупать копии партиями? Чтобы потом не знать, куда их пристроить? И, кроме того, Тамара так настойчиво повторяла, что они не продавали картину другу именно из-за высокой цены… Ведь изначально, если я правильно поняла, этот Леонид просил продать ему рисунок, а не подарить. Если бы это была копия, с какой стати Всеславин стал бы жаться?
Значит, одно из двух: либо антиквар приобрел действительно подлинники, либо был уверен, что это подлинники, на самом деле купив копии.
Кто продавец? Вот главный вопрос на сегодняшний день. И если этот продавец хоть как-то, хоть косвенно связан с Мазурицким… о! Тогда дело приобретает весьма интересный оборот.
У Всеславиных серьезно заболевает сын, положение критическое. Каким-то образом другу семьи Леониду удается поспособствовать выздоровлению мальчика (кстати, каким, интересно, способом? Не мешало бы это уточнить). В благодарность счастливые родители приносят спасителю дар – дорогую вещь, о которой он давно мечтает. Случай становится известным.
Между тем Мазурицкий, знающий, что в руках Всеславина находилась подделка (если все действительно было так, как я предполагаю), понимает, что рано или поздно обман откроется. Подсунув конкуренту копии, он знал, что тот приобретает их для перепродажи, и либо предполагал, что картины уйдут куда-то далеко-далеко и все вскоре забудется, либо хотел сыграть с ним шутку вроде той, что собирается сыграть сейчас с Тамарой.
Но дело обернулось по-другому. Рисунок вместо статуса объекта низменной купли-продажи обретает статус средства высокой дружеской благодарности за спасение жизни, и обнаружение его неподлинности в данном контексте приобретает совершенно иной смысл.
Леонид расценит это как циничную насмешку, и у него, естественно, возникнет вопрос. Всеславин, если он действительно не знал, что имеет дело с копией, постарается доказать это, выйдет на продавца, а тот, соответственно, выведет на Мазурицкого…
Хм… интересно получается. Выходит, что в этом случае наш ловкач с самим собой сыграл злую шутку.
Клиенты – вопрос отдельный, но между своими обманы навряд ли приветствуются. Если цех узнает, что данный конкретный товарищ кинул своего же коллегу, как знать, может быть, немногие после этого захотят с ним работать. А он уже получил горькую пилюлю в виде потери московских связей. Кстати, все из-за того же Всеславина.
Да-а-а… А мотивчик-то вырисовывается… глубокий.
Впрочем, пока это только мои предположения.
Чтобы их подтвердить или опровергнуть, я должна: а) еще раз поговорить с Тамарой и узнать у нее, где Всеславин приобретал Дюрера; б) уточнить у Васи, кто именно предлагал ему копию рисунка, а для этого ненадолго изъять пару-тройку фотографий из семейного альбома Всеславиных; ну и в виде приятного дополнения – встретиться с господином Литке и побеседовать о болезни сына Всеславиных. Надеюсь, он будет рад меня видеть.
Удивительное совпадение недугов у отца и сына еще во время разговора с Тамарой вызвало у меня неподдельный интерес, и разузнать обо всем этом поподробнее в любом случае будет нелишним. Как знать, может быть, пересекутся какие-то медицинские показания, и именно таким образом мне удастся найти дорожку, ведущую в лабораторию?
Кстати, что это Женя мне не звонит? Все расспрашивает?
Впрочем, пока не буду его беспокоить. Это как раз тот случай, где торопливость только вредит.
Начну-ка я, пожалуй, с приятного дополнения и встречусь с незабвенным Вениамином Иосифовичем, приятнейшим во всех отношениях и, несомненно, компетентнейшим в своей профессии товарищем.
Взяв трубку, я нашла нужный номер и нажала «вызов».
– Вениамин Иосифович? Добрый день! Вас беспокоит Татьяна Иванова, частный детектив. Если помните, недавно мы уже беседовали с вами.
– Да, да, конечно. Конечно, помню. Такая приятная девушка и такая неженская профессия. Как ваше расследование? Все-таки ищете убийцу?
– Ищу, Вениамин Иосифович, ищу. Что поделать, работа наша такая. Клиент заказывает, мы исполняем.
– Да, Тамара… Так просто она от своей идеи не откажется, это уж известно… А я-то зачем вам снова понадобился? Я все, что знал, рассказал.
– Да, я помню и очень благодарна вам. Но тут еще возникли некоторые вопросы… Вы не будете возражать, если я сегодня подъеду? Могу так же, как и в прошлый раз, к окончанию рабочего дня.
– Что ж, рад буду снова увидеться с вами. Но сегодня у нас затишье, а времени уже пятый час. Навряд ли что-то изменится к вечеру, если уж весь день никого не было. Подъезжайте прямо сейчас, думаю, нам никто не помешает.
Отлично! Вот что значит белая полоса. Если уж везет, так везет.
Я мигом собралась, в глубине души радуясь, что хоть в этот раз мне не нужно перевоплощаться, и через полчаса уже поднималась в кабинет к приятнейшему господину Литке.
Встречая меня у двери, Вениамин Иосифович улыбался во весь рот, и невооруженным глазом было видно, что мой визит ему действительно приятен.
«Хоть где-то мне рады бескорыстно», – думала я, вспоминая слащавые ухмылки двуличного Сени.
– Присаживайтесь, милости просим, – проговорил между тем Литке. – В чем я должен признаться на этот раз?
– Только в том, что действительно совершили, – в тон ему ответила я. – Брать на себя чужую вину вас никто не заставит.
– Понял.
– Если серьезно, Вениамин Иосифович, речь пойдет о болезни сына Тамары Львовны. Это тяжелая для нее тема, и саму ее мне неудобно расспрашивать. Между тем в рамках расследования мне понадобилась кое-какая информация об этом. Поэтому, если вы что-то знаете или, может быть, даже обследовали мальчика, я буду очень благодарна за любые сведения. Что это была за болезнь и как им удалось вылечить сына? Тамара Львовна говорила, что заболевание было сложным и они почти потеряли надежду…
– Да, ситуация была критическая… Но я не так много знаю об этом. Я не обследовал Сережу, ведь я взрослый врач, а детская медицина имеет весьма много специфических моментов. Но знаю, что Владислав обращался в лучшие клиники и в Тарасове, и в Москве. Не жалел денег. Но, видно, не все покупается деньгами… У Сережи был деструктивный процесс в легких, и, несмотря на все меры, заболевание прогрессировало. Лучшие специалисты ничего не могли сделать, начала образовываться опухоль, и это грозило… ну, в общем, ничего хорошего ждать не приходилось. Владислав узнал, что в подобных случаях делают операцию по пересадке доли легкого, причем если речь идет о ребенке, то, как правило, пересаживают от родителей. Он загорелся этой идеей, да и выхода другого уже, по-видимому, не было, но проблем оказалась масса. Во-первых, у нас таких операций делалось единицы, следовательно, опыта достаточного нет. Во-вторых, что касается пересадки от родителей, сам Владислав не подходил ни по каким показаниям. И возраст был уже солидный, а о здоровье я вообще умолчу. Впрочем, кажется, я уже говорил вам.
– Да, вы упоминали, что у него были проблемы с сердцем, и потом, если я ничего не путаю, он, кажется, курил. Для пересадки легких это, наверное… серьезное противопоказание.
– Разумеется. В общем, для осуществления затеи необходим был донор, и, как водится, ждать очереди нужно было несколько лет. А у мальчика этого времени не было.
– Родители, наверное, ночей не спали.
– Что вы! Видели бы вы Тамару в то время! Это сейчас она вся такая представительная да важная. А тогда… Тень. Вот все, что от нее оставалось. Не отходила от Сережи, жила в больнице, но этим разве поможешь… Нужна была операция, а донора не было.
– И как же они вышли из положения?
– Представьте, уговорили кого-то. Я точно не знаю, но, кажется, у кого-то из знакомых Владислава был сын, впрочем, надеюсь, он есть и сейчас, молодой парень, так вот, его-то и упросили стать донором.
– И что, он вот так вот легко согласился? Это ведь все-таки… наверное, опасно. Рискованно.
– Ну, как вам сказать… Сама операция, насколько я знаю, проходила в Израиле, там это давно поставлено на поток, так что в этом смысле риск был минимальный. А что касается здоровья… Думаю, вы и сами понимаете, перед подобными вторжениями в организм проводится самый тщательный анализ всех показателей, и, если существует хоть малейшая опасность, врачи, разумеется, ставят в известность. А там уж решать пациенту. То есть, конечно, кроме тех случаев, когда противопоказания явные и сами врачи не берутся оперировать. Впрочем, не думаю, что проблемы здоровья были здесь препятствием. Молодой здоровый парень… Кстати, если вы не в курсе, могу сообщить вам, что организм человека обладает прекрасной способностью к самовосстановлению и при повреждении некоторых органов, таких как легкие или печень, вполне успешно отращивает недостающий кусок. Думаю, если и были здесь какие-то проблемы, то, скорее всего, финансовые. Но Владислав человек далеко не бедный, так что… Думаю, все решилось ко всеобщему удовольствию.
– Понятно… Спасибо, Вениамин Иосифович, вы сообщили мне весьма полезную информацию.
– Рад стараться. Если еще смогу быть чем-то полезен, обращайтесь.
– Спасибо.
Я вышла от Вениамина Иосифовича в величайшем недоумении, понимая, что обозначенная мною схема снова требует серьезных корректировок.
После разговора с Тамарой я была совершенно уверена, что именно воспоминания о смерти собственного сына и представление о горечи такой утраты подвигли лучшего друга Леню оказать помощь Всеславиным. А оказалось, что на момент этой самой помощи упомянутый сын не только был живехонек-здоровехонек, но даже имел возможности поделиться с другими своим здоровьем.
«Когда же он умер? И от чего? Не от той ли болезни, с которой теперь лежит в больнице и дочь Леонида?»
Вот и еще один вопрос к Тамаре. Она-то уж наверняка знает. И надеюсь, ответит. Может, хоть информация о лучшем друге – не такая тема, которую опасно затрагивать.
Рассказ Вениамина Иосифовича, вызвав некоторые сомнения, вместе с тем и прояснил кое-что. Учитывая то, какой именно оказалась на поверку помощь лучшего друга, можно было не сомневаться, что, предлагая в благодарность рисунок, Всеславин был уверен, что предлагает именно подлинник независимо от того, что это было на самом деле.
Кажется, в этой части сформулированная мною теория подтверждалась. Оставалось выяснить, где приобретались рисунки, чтобы полностью подтвердить или опровергнуть мои предположения.
А не позвонить ли мне Тамаре? Как раз договорюсь о том, чтобы завтра утром забрать фотографии.
Не тратя зря драгоценного времени, я достала трубку.
Уже зная по опыту переменчивый нрав своей заказчицы, я набирала номер с некоторым опасением, но день был действительно счастливый, и общались со мной так же вежливо и доброжелательно, как и утром.
– Тамара Львовна? Добрый вечер! Это Татьяна. Хотела узнать, сможем ли мы с вами встретиться еще раз завтра утром.
– Да… думаю, да. А что случилось?
– Мне необходимо выяснить кое-что, а именно – кто присутствовал в определенное время в определенном месте, а для этого могут понадобиться фотографии некоторых лиц. Вы не будете возражать, если я ненадолго возьму несколько снимков из вашего альбома?
– Вас интересуют фотографии Мазурицкого?
– И его в том числе.
– Думаю, смогу вам помочь. Зайдите завтра в то же время, около девяти. Я подготовлю снимки.
– Спасибо большое. Кроме фотографий Мазурицкого мне будут нужны фото вашего мужа и еще тот снимок из роддома, помните, где вместе с вами сняты Алла и Леонид.
– И эта? – удивление было настолько явным, что я посчитала нужным объяснить.
– Понимаете, я должна предложить несколько вариантов, чтобы человек определился, кого именно он видел. И это должны быть люди, либо близкие вам, либо из той же сферы деятельности.
– Понимаю… – глубокомысленно протянула Тамара. – Вы хотите провести что-то вроде опознания, чтобы кто-то узнал Мазурицкого…
– Ну… что-то в этом роде.
– Хорошо… хорошо, я все подготовлю.
– Кстати, еще немного о вашем друге, – как бы невзначай проговорила я. – Вы говорили, что в благодарность отдали ему один из рисунков Дюрера, которые по случаю удалось приобрести вашему мужу. Вы не могли бы уточнить для меня, каким образом состоялось это приобретение? Это была покупка у частного лица, у организации или, может быть, обмен…
– Нет, нет, это… это в общем-то был тоже довольно эксклюзивный случай, один из тех, на которые так везло Владиславу. Совершенно случайно нам пришла информация, что одна из частных галерей в Петербурге обанкротилась и недорого можно приобрести совершенно уникальные вещи. Очень солидная была галерея, работала только с раритетами… Возможно, поэтому и не выжили они. Рынок такая вещь… Впрочем, не важно. Важно то, что предметы распродажи стоили того, чтобы обратить на них внимание. Там даже какой-то музей приобрел несколько экспонатов. Ну, Владислав бросил все дела, поехал. И вот в результате купил эти рисунки и еще кое-что там… кстати, вот и этот Моне, о котором мы говорили с вами сегодня утром, он тоже из тех приобретений. Поездка оказалась на редкость удачной, и помимо коммерческой стороны все, что Владислав купил тогда, просто нравилось нам обоим. Нравилось с эстетической точки зрения. Именно такие картины я бы хотела повесить дома. Впрочем, они и висели… какое-то время. Но что поделаешь – бизнес есть бизнес. Рано или поздно приходится расставаться даже с тем, что нравится.
– Понятно. Спасибо, Тамара Львовна, ваша информация мне очень помогла.
– Обращайтесь.
– Спасибо. Завтра к девяти часам я подъеду. А если у меня возникнут еще вопросы…
– Я с удовольствием отвечу на них.
– До встречи.
Я не стала выяснять по телефону обстоятельства смерти сына Леонида, понимая, что это тяжелая тема и совсем не телефонный разговор, но, уверяя Тамару, что информация ее мне помогла, я видела, что в действительности все совсем наоборот. Информация эта опрокидывала всю построенную мной логичную теорию и снова возвращала на исходные.
Мазурицкий и близко не стоял в момент приобретения Всеславиным рисунков, следовательно, не мог ничего подменить. Предположение, что он каким-то образом заранее узнал о банкротстве петербургской галереи, догадался, что именно из распродаваемого захочет купить Всеславин, и успел именно эти работы подменить на копии, было таким абсурдом, что, даже не имея ни одной зацепки, я не готова была рассматривать его в качестве версии.
Но факт оставался фактом. Всеславин купил подлинный рисунок, а Леонид для продажи принес копию.
«Да что же это за дело такое! – мысленно возмущалась я, выруливая с больничной парковки. – За что ни ухватись, все уплывает меж пальцев, как мираж. Неделя прошла, а я все топчусь на месте, ни на шаг не подвинулась. Сглазил меня, что ли, кто?»
Вернувшись домой, я снова заварила кофе и засела думать.
Итак, на чем мы остановились? Точнее, к чему вернулись? Да практически к тому же, с чего начали.
Всеславин имел у себя рисунок Дюрера. Подлинный. Это – без сомнений. В благодарность за спасение сына он подарил другу рисунок Дюрера же. Подлинный, по уверениям Тамары. Будем считать, что это – с сомнениями. Конечно, мошенничать, благодаря за спасение фактически от смерти единственного сына, – верх цинизма, но… Кроме утверждения Тамары, других свидетельств мы не имеем, поэтому оставим под сомнением.
Едем дальше. Предположительно, Леонид, хотя уже не удивлюсь, если и это мое предположение в итоге окажется несостоятельным, так вот, предположительно, Леонид принес на продажу Васе опять же рисунок Дюрера. Но уже копию.
Вопрос: откуда она у него взялась?
Кроме варианта, что так его отблагодарил лучший друг, возможностей еще две – заказ и покупка. Первая сразу отпадает, поскольку, во-первых, Вася признал в копии свою работу, а с Леонидом до момента предложения о продаже знаком не был, а во-вторых, для чего ему заказывать копию, когда у него есть подлинник? Что касается покупки, в целом возможно. Хотя цель тоже не совсем понятна.
Между прочим, вот еще интересный вопрос. Если копию подсунул действительно Всеславин, сам-то он откуда ее взял? Заказал Васе?
И тут меня как обухом по голове ударили. Я вдруг вспомнила, как изменился, стал серьезным и пронзительным взгляд слегка осоловевшего уже Васи, когда, рассказывая мне, что ему предложили продать собственную копию, он с нажимом произнес: «Из тех еще… Понимаешь?»
Ах ты, черт его побери! Да ведь копия-то эта – работа студенческих лет для московского музея!
Несколько минут сидела я как парализованная, не в силах удержать и осмыслить информационный поток, лавиной катившийся сквозь мою измученную тщетными думами голову. Казалось, прорвалась какая-то плотина и все, что до сих пор стояло в тупике без движения, наконец-таки сдвинулось и пошло, даже побежало так быстро, что и не угнаться за ним.
Музей, Вася, Леня, Всеславин, рисунки, картины – все это мелькало в каком-то калейдоскопе, а в душе наконец-то водворялась спокойная и невыразимо приятная уверенность, что, помелькав и покрутившись в воображении, все очень скоро расставится по своим местам и я наконец-то распутаю этот заколдованный клубок с постоянно обрывающимися нитями.
Когда виртуальный поток мыслей несколько схлынул и ко мне вернулась способность соображать и анализировать, я приготовила еще чашечку кофе и бодро приступила.
Итак, копия Дюрера, несомненно, копия из московского музея. И попасть в Тарасов она могла только одним путем.
Никакой уважающий себя музей не будет выставлять в экспозицию копии, тем более такой солидный, как тот, для которого их делал Вася. Следовательно, музейные работники до последнего дня были уверены, что имеют дело с подлинником, и рисунок – одна из тех необнаруженных подмен, о которых упоминал Сеня, рассказывая Игорю Владленовичу ту давнюю историю. Никто не сомневался, что рисунок подлинный, и, когда в рамках культурной акции экспонаты передавались в Тарасов, он был включен в число подарков.
Так рисунок попал в Тарасов, и если в этом я не ошибаюсь, то следующий пункт назначения – один из двух. Либо Всеславин, либо Мазурицкий.
Почувствовав, что опять тороплюсь и строю предположения, основываясь на предположениях же, я решила приостановить полет мысли и подумать над тем, как хоть какие-то предположения подтвердить.
И тут блестяще подтвердилось предположение костей насчет помощи и поддержки старого друга.
Киря! Старый добрый Киря. Вот кто поможет мне подтвердить или опровергнуть.
В материалах расследования музейной кражи, разумеется, есть список украденных экспонатов. Надеюсь, старый друг не откажет мне в просьбе почитать этот список. И если рисунок там окажется…
Но в этом деле было уже слишком много «если». Хватит догадок. Пора оперировать реальными фактами.
Я взяла трубку и набрала номер Кири.
– Владимир Сергеевич! Татьяна беспокоит. Не разбудила вас?
– Какой там! – Унылый голос в трубке выдавал крайнее утомление. – Хочешь верь, хочешь нет, а я еще на работе.
– Шутишь? Десятый час.
– А ты как думала? Это вы, вольные стрелки, работаете когда хотите. А у нас на первом месте дисциплина. Партия сказала «надо», значит, хоть тресни, а сделай.
– Ладно, не плачь, я тоже фактически еще на работе. У меня тут вопрос возник… по работе как раз.
– Валяй.
– Помнишь, где-то около года назад музей обчистили? Громкое дело было, во всех газетах писали.
– Как не помнить! Мне тогда ни вздохнуть, ни выдохнуть не давали с этим музеем. Ну и что в итоге? Раззвонили, растрепали повсюду, фигуранты-то и смекнули. Как в воздухе растворилось все, ни воров, ни мошенников не осталось в нашем городе. Одни праведники.
– Так ничем и закончилось?
– А чего было ждать? После такой рекламной кампании даже мелкая сошка рта не раскроет, а о том, кто посерьезнее, и разговор нечего начинать.
– Беда.
– А то. А ты чего про музей-то этот вспомнила?
Как бы мне хотелось рассказать! Просто язык чесался тут же, не отходя от кассы, выложить как на духу и про Всеславина, и про Мазурицкого, и про махинации их бессовестные, и про организованную кражу народного достояния.
Но увы! Кодекс чести есть кодекс чести. Я связана обязательствами перед клиентом и, как бы к этому клиенту ни относилась, должна держать язык за зубами.
– Про музей-то? – еще под властью внутренних борений, рассеянно ответила я. – Да вот… тут… информация кое-какая нужна. Там, в деле, списки украденного имеются?
– Само собой.
– Так вот, мне бы взглянуть. Одним глазком.
– Это конфиденциальная информация.
– Киря, ты перетрудился. Ночью вредно упражняться в остроумии. Можно отупеть.
– Я и не упражняюсь. Учреждение – государственное, предметы – ценные…
– …расследование – под грифом «секретно».
– Ну, не под грифом… Но все равно. Дело еще не закрыто… мало ли что.
– Киря, ты, похоже, и правда перегрелся. О чем это мы говорим сейчас? Ты что, отказываешь мне, что ли? Отказываешь в таком пустяке?
– Ничего себе пустяк! Уголовное дело почитать. Со всеми уликами, со всеми…
Старый друг говорил таким серьезным тоном, что я уже начинала беспокоиться, точно ли он в своем уме. Пустяковая справка, из-за которой никогда даже вопроса не возникало, и вдруг – на тебе.
«Совсем заездили мужика, – обуреваемая тревогой за Кирю, думала я. – Всего боится, везде перестраховывается. На пустом месте неразрешимую проблему сочинил. Как и говорить-то с ним теперь? С какой стороны заходить…»
Но, по-видимому, слыша бесконечную паузу в моем телефоне, Киря и сам догадался, что перебрал. Я услышала тихое насмешливое хихиканье и знакомый, бодрый и вменяемый голос произнес:
– Да ладно, не расстраивайся ты так. Для старой подруги, уж так и быть, изыщу какую-нибудь возможность. За достойное вознаграждение.
– Киря! Ты… Знаешь, ты кто?!
– Ох! К сожалению, знаю. Я полицейский. Представитель самой неблагодарной профессии в мире.
– Не хнычь. Это ты еще учительницей не работал. Так что, когда мне подъехать?
– Да хоть когда. Я здесь, похоже, навеки поселился.
– Давай завтра, прямо к восьми, к началу, так сказать. Взбодрю тебя с утречка, глядишь, и день веселее пойдет.
– К восьми так к восьми. Не спится тебе. Мне бы сейчас свободного времени хоть недельку, так я бы, наверное, сутками спал.
– Я бы тоже спала, но у меня на девять встреча назначена, а информация мне нужна до того.
– Ясно. Волка ноги кормят.
– Как обычно.
– Ладно, подъезжай. Буду ждать.
– Прямо на месте? Или домой все-таки забежишь на полчасика?
– Как получится.
– Не занимайся ерундой, Киря. Иди спать. Медаль все равно не дадут.
– Ну вот, а я так надеялся…
– Ладно, спокойной ночи.
Закончив разговор с приятелем, я снова обратилась к очередным догадкам и предположениям, так захватившим меня, но, вспомнив все разочарования, которыми изобиловало это расследование как раз из-за того, что я слишком увлекалась догадками, решила остановиться и до тех пор, пока не просмотрю список, никаких предположений не делать. Пускай хоть одна догадка подтвердится, тогда и будем от нее плясать.
Но, укладываясь спать, я все равно не могла отделаться от мысли, что на сей раз иду по верной дороге и недалеко уже то время, когда она выведет меня к разгадке.
Назад: Глава 6
Дальше: Глава 8