26. Проклятие красавцев
Кто-то говорит, что строя кораблей
Прекрасней нет
На темной земле…
Но я говорю: прекрасней нет того, что любишь ты!
Сапфо
Узнать известия об Алкее! Я хотела тут же вернуться к Артемисии. Но сначала мне пришлось исполнить свои обязанности бабушки. Клеида была расстроена и хотела, чтобы я занялась Гектором. Я, конечно же, согласилась. Мне доставляло удовольствие гулять по Митилене с моим пятилетним внуком.
Мы отправились в гавань посмотреть на корабли со всего мира — из Египта, Финикии и Лидии, с Самоса, Хиоса и Крита. Мы смотрели на моряков, работавших на хлестком ветру, и я вспоминала свои морские путешествия. Я тосковала по моим милым друзьям и попутчикам — Алкею, Праксиное и Эзопу. Но еще я понимала, что мне повезло прожить такую богатую событиями жизнь. Я вспоминала мои путешествия и улыбалась про себя. Поэту нужен материал для песен, и боги с избытком одарили меня любовью и приключениями. Ах, если бы я только сохранила Алкея! Чем больше времени проходило, тем сильнее я тосковала по нему. Фаон был неоперившийся птенец. Он был умел в постели, но ему не хватало ума, чтобы увлечь меня. Он был не Алкей. Алкей был философ и поэт, но еще и любовник. Фаон был всего лишь зеленый юнец. Когда любовные игры заканчивались, мне становилось с ним скучно.
АФРОДИТА: Ну, ты видишь: женщине вроде Сапфо нужно кое-что большее, чем восставший фаллос.
ЗЕВС: Ей нужен удар моей молнии. Вот все, что ей нужно. Дочку я возьму, а мать слишком стара для меня!
АФРОДИТА: Ты старый козел! С чего ты взял, что ты нужен ее дочери? И потом, Сапфо любит Алкея. Она больше никогда не обманет его. Об этом я позабочусь.
ЗЕВС: Мы с Гефестом знаем, как высоко ты ценишь верность!
АФРОДИТА: Яблоко от яблони!
Могли ли мы где-нибудь, как-нибудь снова встретиться с Алкеем? Не могла же наша великая любовь закончиться вот так? У великой любви есть крылья. Великая любовь крепка. Она не может просто так взять и раствориться. Великая любовь не кончается из-за зеленого юнца или зеленой девицы. Великая любовь не проходит. Так, по крайней мере, говорила я себе.
Мы гуляли по берегу под порывами ветра, и Гектор не мог оторвать глаз от кораблей.
— Когда я вырасту, буду плавать по морям! — сказал он.
Его слова прозвучали не как младенческий лепет, а как речь уже большого мальчика.
— Я могу прочесть стихи о море. Хочешь послушать?
— Да, мой дорогой мальчик.
Гектор высоко поднял голову, не сгибаясь перед яростным морским ветром, и прочел:
Каждая волна предыдущей вторит,
Улягутся
Они не скоро!
Укрепим же борта корабля
И поспешим в безопасную гавань!
Пусть липкий страх
Не хватает нас за сильные сердца!
Пусть каждый будет стоек!
И наши благородные отцы,
Что под землею спят,
Что спят, спят, спят…
Тут он сбился и снова перешел на детский лепет:
— Бабушка, я забыл!
— Замечательно! Я просто заслушалась! А знаешь, как кончается эта песня?
Он отрицательно тряхнул кудрявой головой. И тогда я закончила за него:
Не опозорим благородных мы отцов,
Что под землею спят.
Они воздвигли город наш и души наши!
Так не склонимся ж мы пред тиранией!
— А ты знаешь, кто сочинил эту песню о доблести и о море?
Гектор покачал головой, так что задрожали его детские щечки.
— Ее сочинил…
И тут я, испугавшись, замолчала. Должна ли я сказать Гектору, что это был его собственный дед Алкей, или это может навлечь на мальчика беду? Я решила подождать, когда Гектор станет постарше, — тогда уж и расскажу ему всю историю. Может, к тому времени Питтака не будет у власти. Да, но ведь Питтак сказал, что простил Алкея. Хотя Алкей так и не вернулся. Может быть, он знал что-то, чего не знала я.
— Ее сочинил великий поэт эолийской Греции… вот только имя его я запамятовала. А ты откуда узнал эту песню, мой родной мальчик?
— От няньки! Она научила меня этой песне, когда мы в первый раз плавали в Пирру.
Значит, люди и в самом деле помнят песни Алкея! Слава богам!
Мой дорогой мальчик уже готовился стать мужчиной. На следующий год он покинет женскую половину дома и начнет учиться, как полагается митиленскому аристократу. Он будет виночерпием, как мои братья, станет учиться государственной мудрости и военному делу, умению быть красноречивым на симподиях и народных собраниях, искусству защищать полис и покорять женщин! Неужели этот ласковый маленький мальчик может со временем стать тираном?
— Гектор, ты знаешь, как сильно я тебя люблю? — спросила я.
— Как? — спросил он.
— Сильнее, чем солнце и мед!
— Сильнее, чем рыбу?
— Гораздо сильнее, чем рыбу!
— Даже сильнее, чем угрей, что привозят из-за моря?
— Гораздо сильнее, чем угрей!
Я взяла его на руки и прижала к себе. Какой у меня дорогой маленький мальчик!
В этот момент я увидела Фаона — он выходил из дома Артемисии в гавань. Он пригнул голову и попытался избежать встречи со мной, но я смело пошла ему навстречу с Гектором на руках.
— А ты что здесь делаешь? Я думала, ты приглядываешь за моими ученицами.
— Я принес оболы, а сейчас — прямо в Эрес.
Я с сомнением посмотрела на него.
— Как же ты сумел добраться до Эреса и обратно при таком ветре?
— На крыльях любви, моя госпожа, — сказал Фаон.
— Любви? Или скорее долга? — спросила я не без цинизма.
— Того и другого в равной мере.
— Отлично. Что ж, вернемся в дом Артемисии и проверим, правду ли ты говоришь.
Что это было с моей стороны — ревность? Как я могла ревновать Фаона, когда он так мало значил для меня? Он уязвил мою гордость своей ложью. Он явно думал, что может увиваться за Артемисией и моими ученицами втайне от меня. Наверно, я разозлилась, потому что меня принимали за дурочку.
Мы вошли в ее дом, и я попросила, чтобы меня немедленно провели к Артемисии. Поначалу ее рабы возражали, но потом, разобравшись, что это я, впустили меня с ребенком на руках. Фаон шел рядом.
Артемисия была удивлена столь скорому нашему возвращению.
— Покажи мне оболы, которые тебе принес Фаон. Я хочу быть уверена, что это хорошие оболы!
Артемисия, не колеблясь, предъявила мне оболы.
— Отлично, — сказала я. — Я рада, что Фаон настолько исполнителен.
— Он хороший мальчик, — заметила Артемисия без малейшей иронии.
— Возвращайся в Эрес, — велела я Фаону, — и скажи моим ученицам, что я скоро вернусь. Заберешь меня через неделю.
— Хорошо, моя госпожа.
Фаон низко поклонился и вышел.
— Красивый парень, — сказала Артемисия.
— Слишком красивый.
— Он похож на курос, высеченный великим скульптором.
— Согласна, — кивнула я. — Беда только в том, что ему самому это известно слишком хорошо.
— Да-да, — подтвердила Артемисия, — красивые мужчины — это не только благословение, но и проклятие. Если мы их находим красивыми, то и все остальные тоже. Говорят, что и Алкей в молодости не избежал этой судьбы.
— Что тебе известно об Алкее? Ты обещала сказать мне.
Артемисия несколько мгновений молчала, разглядывая меня. Я слышала, как в голове у нее щелкают костяшки счетов. Продать ли новости, как воробьиные яйца, или отдать бесплатно, рассчитывая на еще большую прибыль в будущем. Она задумалась. И остановилась на втором варианте.
— Одна моя клиентка только что вернулась из Дельф, где она видела Алкея. Он говорил, что горит желанием вернуться на Лесбос. Он говорил о тебе, Сапфо. Говорил с большой тоской.
— Правда?
— Правда. В Дельфах его видели с двумя друзьями — один темнокожий, бывший раб, сочинитель притч, и еще бывшая рабыня, которая говорит, что она царица амазонок и ей нужно узнать будущее ее народа. Говорят, их сопровождал кентавр. Но это, похоже, вранье. Кентавры если и существуют, то только в легендах.
— Я знаю нескольких очень мудрых кентавров — они мудрее, чем люди.
— Удивительно, — сказала Артемисия.
Она явно решила, что я сумасшедшая, но предпочла не спорить на эту тему, поскольку на кону стояло еще сколько-то оболов.
Сердце мое затрепетало, как пойманная птица. Пот катился из-под мышек. Я покрылась гусиной кожей. Дрожь прошла по всему телу.
— Говори дальше.
— Больше мне сказать нечего. Я только знаю, что у женщины, которую с ним видели, одна грудь и клеймо на лбу, как у беглой рабыни. Она была не любовницей, а хорошей подругой Алкея. А тот второй — у него темная кожа и длинная белая борода. И я уже тебе сказала, что он сочиняет притчи.
— Эзоп — знаменитый сочинитель притч. Ты разве о нем не слышала? Его знают во всем грекоязычном мире. Не меньше чем Алкея.
— Я и сама могу сочинять притчи, — со смехом сказала Артемисия. — Кому нужен раб, чтобы их сочинять?
Артемисия была довольно вульгарной женщиной: она считала, что от притч и песен есть польза, только если с их помощью можно получить политическую власть. Песни или оболы.
— Это твой внук?
— Да — радость моей жизни!
— И теперь тебе не хватает только внучки!
Артемисия зашлась в смехе. Довольно жестоком смехе, показалось мне.
— И что ты заплатишь, чтобы ею обзавестись?
— Я уже дорого заплатила.
— Да, но есть еще кое-что, что я могла бы попросить за исполнение твоего желания.
— И что же?
— Этого я не скажу. Изреченная энергия рассеивается, как туман.
— Сколько?
— Я тебе назову цену, когда родится ребенок. И непременно девочка. Я готова взять на себя такой риск.
Это наверняка было мошенничество. Эта жуликоватая Артемисия что-то прятала в рукаве. И тем не менее я решила рискнуть.
— Я люблю рисковать. Пусть так оно и будет.
— Ты не пожалеешь, Сапфо.
— Каждый раз, когда мне обещают, что я не пожалею, я знаю, что очень даже пожалею. Но я согласна. Я готова рискнуть. С помощью богов все закончится хорошо.
АФРОДИТА: Ну, ты видишь? Она отдает свою жизнь в наши руки. Давай же не разочаруем ее!
ЗЕВС: Что я вижу? Я вижу несчастную, запутавшуюся женщину. Старуху! Кому нужны старухи?
АФРОДИТА: Когда я выиграю пари, сделаю так, что тебе будут нужны.
ЗЕВС: Дочь, я в этом сильно сомневаюсь. Когда поживешь с мое и познаешь столько глупых женщин, сколько я, избавишься от всех иллюзий на этот счет.
АФРОДИТА: Сапфо не похожа на других женщин.
ЗЕВС: Ну это вряд ли. Она вроде Леды, для которой я изображал лебедя. Или Европы, для которой предстал быком, или океаниды Метиды. Я даже ее одурачил. А говорили, она такая неприступная. Но я взял и ее. Моя дочь Афина, рожденная прямо из моего черепа, может подтвердить это — вот она здесь, на Олимпе.
АФРОДИТА: Сапфо тебя удивит!
ЗЕВС: Ни одна женщина не может меня удивить. Даже Гера. Эта лукавая сука!
АФРОДИТА: Тебе кто-нибудь говорил, что ты ненавидишь женщин?
ЗЕВС: Я? Я их люблю. Ты посчитай — скольких я уложил в постель!
АФРОДИТА: Но ни одну — по второму разу. По крайней мере, так мне говорили.
— Прекрасно, — сказала Артемисия, потирая ладони. — Ты даешь слово?
— Мое слово — золото.
Мы с Гектором вышли из ее дома и снова направились в гавань.
— Она мне не понравилась, — сказал Гектор. — Она нечестная.
— Ах, какой ты умный мальчик! — сказала я, крепко прижимая его к себе.
Мы вернулись в дом Клеиды и ее мужа.
Муж у Клеиды был отвратительный. По крайней мере, для меня. Крупный, квадратный, он не мог произнести ни одного предложения, не спотыкаясь на каждом слове, как крестьянин. Да, конечно, он был богат. Его семья выращивала и давила на масло все оливки на Лесбосе, а на вырученные деньги покупала все новые и новые земли старых аристократических семейств, переживавших трудные времена. Во время войны армии необходимо продовольствие, и Питтак покровительствовал семье моего зятя и способствовал его обогащению. После он назвал его и таких, как он, новой аристократией.
Моя дочь могла сердиться на свою мать, но по моим жилам бежала горячая кровь. Отвергнуть это наследство она не могла. Афродита управляла ею, хотя моя дочь могла еще и не знать об этом.
— Добро пожаловать, достойная мать, — сказал Эльпенор.
— Спасибо, достойный зятек, — ответила я.
Я смотреть на него не могла без отвращения. Как от этого идиота мог родиться такой чудный мальчик? У Гектора была красота матери и ни малейшей нескладности отца. Он был золотой мальчик, как Клеида была моей золотой девочкой. Кровь Алкея бежала в их жилах. Их наследством были ум и красота. Пусть Клеида считает меня беспокойной! Пусть я раздражаю ее не меньше, чем она раздражает меня! Она была моя плоть и кровь. В один прекрасный день у нее родится дочь, и тогда она поймет все, что понимала я. И тогда мы станем друзьями — и дружить будем тем сильнее, чем больнее сейчас кусаем друг дружку. В этом я была уверена.
— Эльпенор, твой сын — настоящее чудо, — сказала я. — Он знает поэзию, песни, истории. Настанет день, и ты будешь гордиться его выступлениями на симподиях.
— И на поле боя! — добавил Эльпенор.
Он подхватил мальчика на руки и взъерошил его золотые волосы.
— А какой он у нас красавчик! Золотой, как мамочка! Вот будет великолепный виночерпий для Питтака Великого!
Гектор вывернулся из его похожих на окорока рук и побежал к своей няньке на женскую половину.
— Чудный мальчик! — повторил Эльпенор. — Теперь нам еще нужна только девочка, чтобы она заботилась о нас, когда мы состаримся! Ты извинишь нас, достойная теща? Конечно извинишь. Ты знаешь этот жар в крови! Все твои песни доказывают это! Хотя их поют только служанки и простолюдины, в них все же что-то есть. Да я и сам когда-то твоими песнями соблазнял девушек! Только Питтаку не говори! Идем, моя девочка, в постель!
Клеида заговорщицки подмигнула мне. Это было что-то новенькое. Настанет день — мы еще посмеемся над этим. И над Эльпенором, который не может отличить моих песен от песен Андромеды… впрочем, не может этого и моя дочь!
Я села за ткацкий станок и надолго задумалась. Вдруг строчка зацепила меня — я побежала за папирусом и тростинкой. И нацарапала:
Что бы ни обещала мне Афродита,
Нет пути на Олимп
Для смертных…
Задумалась и начала снова:
Когда я думаю о моей любви
Далеко за морями…
Плохо, слишком банально.
Принесем жертву Афродите,
Непостоянной, постоянной богине,
Свяжем наши локоны укропом
И всеми ароматными травами
И вознесем хвалу власти Афродиты
И ее воробушкам, трепыхающим крылышками,
Которые даруют нам плодородие и любовь!
Святая мать Киприда
И нереиды,
Разбудите многообразными звуками
Поникший ветер желания
И пошлите Эроса,
Чтобы наполнил наши сердца любовью,
Наши чресла — вожделением и
Осыпал нас…
В этот момент в комнату вихрем ворвалась моя невестка Родопис.
— Сапфо! Ты знаешь, что две твои ученицы беременны? А отец — Фаон?
Не могу сказать, что я удивилась. Есть вещи, которые ты знаешь и не зная их. А я с самого начала знала, кто такой Фаон. Нужно было только немного подождать, чтобы он проявил себя.
— Лиса в курятнике! — сказала Родопис так, словно сама была невинной девушкой. — Какой позор! Какой скандал! Теперь твоя школа уничтожена, и боюсь, что ты вместе с нею!
Я оставалась спокойной, хотя бы только для того, чтобы не доставить Родопис удовольствия своим смятением.
— Я уверена, мы сможем решить эту проблему, — сказала я. — Кто эти девушки? И кому об этом известно?
Последний вопрос был глупым, поскольку если об этом знала Родопис, то знал и весь Лесбос.
— Дика и Анактория. Но возможно, и Аттида тоже!
— Весь курятник! Ну и хитрая же он лиса!
— А еще говорят, что и Артемисия — его любовница. Хотя у нее ребенка уже не предвидится — не тот возраст! Как и у тебя!
Родопис посмотрела мне в глаза с наглой ухмылкой; хотя она и заявляла, что моложе меня, но на самом деле была старше. У нее и Харакса где-то был сын, но я сомневаюсь, что он родился из этих бесстыдных чресл.
Родопис не понравилось, что я сохраняла спокойствие. Она думала, я расстроюсь. Она думала, я впаду в отчаяние.
— Успокойся, невестка, — сказала я (впервые признав ее таковой). — Я уверена, мы придумаем, что делать с девушками. У Артемисии есть снадобья для выкидышей, и у нее не будет выбора — только помочь нам, если она сама пользовалась услугами Фаона.
— Очень, надо сказать, забористыми услугами.
— Ты, я смотрю, тоже ими попользовалась, дорогая сестренка?
— Как ты смеешь оскорблять меня подозрениями в измене твоему брату?! Я честная женщина! Какая клевета!
— Ах, прости меня, Родопис, я забыла, что ты была девственницей, когда мы познакомились.
Родопис скорчила гримасу. Оно переписала свою историю на Лесбосе, но меня-то ей было не провести, и она знала это. Прежняя ее красота осталась в прошлом, теперь она была одутловатой и толстой, с тройным подбородком, а потому людям легко было поверить в ее добродетельность. Но я помнила прежнюю Родопис. В Навкратисе она была отнюдь не девственницей, а ей тогда уже перевалило за тридцать. Седая древность. Одним богам известно, какая она теперь старая.
— Я вернусь в Эрес — посмотрю, что там с моими девушками, а там мы решим, как поступить.
— Сапфо, я глазам своим не верю — откуда такое спокойствие?!
— А что пользы впадать в панику? Разве это прервет беременности? Или отвратит Фаона от моего курятника? Сомневаюсь.
— Но неужели тебе все равно? Я думала, он твой любовник. Я думала, ты бросишься в море со скалы, если он тебя обманет!
— Ну это вряд ли. Он был игрушкой на месяц, неделю, день. Брось, Родопис, неужели ты думала, что я покончу с собой из-за резвого члена?! Ну, может быть, в молодости. Но теперь? Есть вещи куда более важные. И жизнь продолжается. Она не долгая, но достаточно долгая, чтобы узнать мужскую глупость. Наслаждение — вещь хорошая, но это не вся жизнь. Любовники вроде Фаона редки, но они есть. Если не он, так другой. Первая любовь у девушки — единственная, и она готова умереть за нее. Ты, как ты уже сказала, не девушка.
— Но как же твои девушки? И как быть с их родителями? Их отцы потребуют твою голову.
— Точнее, тебе этого хочется. Родопис, избавь меня от твоих притворных забот. Я сама со всем этим разберусь. После моих путешествий — не говоря уже о возвращении домой — все это кажется мне такой мелочью. Если потребуется, я сама воспитаю маленьких. Мне всегда хотелось иметь больше детей. Иди — скажи Хараксу, что мне нужна его помощь и пусть он приедет ко мне в Эрес. Ты можешь остаться здесь и рассказать всей Митилене о моих неприятностях.
— Я бы никогда не стала это делать!
— Вероятно, ты это уже сделала!
— Никогда, Сапфо. Я так предана тебе.
— Родопис, я знаю тебя, а ты знаешь меня. Давай не будем обманывать друг друга.
— Я не понимаю, о чем ты говоришь!
— Прекрасно понимаешь. Иди — иди к своему глупому мужу и скажи, что я готова принять его благодарность за мою щедрость в Навкратисе. Он поймет, что это значит. Иди!
Родопис побежала прочь, как крыса, застигнутая в амбаре.
