ГЛАВА 14

Король остался в Хэмптоне, но придворные вернулись в гостиную мадемуазель де Керуаль. Ее покои вновь ожили, осветились шандалы и канделябры, запылал огонь в великолепном камине. Служанка, на этот раз шустрая быстроногая девчонка от силы лет тринадцати, ведет Анну по залу, наполненному людьми: одни задумчиво склонили парики над карточными столами, где идет игра в бассет по крупной, другие расположились в уютных креслах и беседуют, угощая друг друга доброй понюшкой табаку. Она проходит в длинный коридор, и нежные звуки скрипки и арфы, доносящиеся из гостиной, затихают, как и ровный гул оживленных голосов. Служанка вводит ее в спальню мадемуазель, и она снова, как и в прошлую ночь, погружается в атмосферу сонной, очарованной тишины. Единственные звуки, которые нарушают этот покой, — шипение горящих поленьев и шорох юбок торопливо уходящей служанки.

Занавески в спальне раздвинуты, открывая два больших окна, за которыми виднеется широкая серая поверхность реки и низкое небо. По реке, вверх и вниз по течению, медленно и величаво скользят корабли и баржи.

Спальня убрана богато и пышно, теперь она кажется Анне еще роскошней, чем в предыдущую ночь. Все здесь выполнено в розовых тонах: и занавески, и стулья, и тканные по специальному заказу обюссонские ковры, и обшитые панелями, украшенные золотой филигранью стены. В солнечную погоду этот цвет для мадемуазель де Керуаль — самый выигрышный, но в холодном свете затянутого облаками осеннего дня он принимает серовато-голубоватый оттенок, который Анна не может не сравнивать с бескровной бледностью губ мертвого тела.

Она подходит к кровати Луизы. Мадемуазель на ее появление не реагирует ни единым словом, ее глаза под тяжелыми веками открылись лишь для того, чтобы узнать ее, и потом снова закрылись. С прошлой ночи, похоже, состояние ее мало изменилось. Губы сухи и покрыты трещинками, и сквозь них сочится кровь. На ночном столике стоит пустой бокал, но ни большого кувшина с пивом, ни другого сосуда с пригодной для питья жидкостью не видно. Господи, неужели о больной никто не заботился? Служанка возвращается с очередной охапкой дров для камина, и Анна просит ее сходить за пивом. Та скоро возвращается и ставит полный кувшин — как раз в это время Анна выкладывает из карманов необходимые для лечения Луизы снадобья и порошки. Она наливает пива в бокал и, пробудив больную от лихорадочного сна, подносит его к губам мадемуазель. Луиза смотрит на бокал, потом на Анну и отворачивается.

— Мадам, — шепчут ее воспаленные губы.

Она произносит еще несколько слов, которых Анна не может разобрать.

— Мадам… — снова шепчет Луиза и едва слышно что-то бормочет по-французски.

Но что же именно? Кажется, она говорит: «Мадам… хочет… отравить».

— Что вы сказали?

Анна наклоняется еще ближе.

— Мадемуазель…

— Что вы делаете? — раздается вдруг за спиной голос мадам Северен, которая только что вошла в спальню и устремилась прямо к ней. — Сейчас же отдайте бокал! — требует она.

— Простите?

Мадам Северен произносит свое требование с такой яростью, что Анна теряется.

— Отдайте бокал!

Мадам Северен протягивает руку.

Анна неохотно отдает ей бокал. Она не уверена, что поняла, что хотела сказать мадемуазель, да и вообще, не сказаны ли эти слова в бреду, вызванном высокой температурой, и все же… На всякий случай мадам Северен надо остерегаться.

— Почему вы не даете больной питье? — спрашивает Анна.

— Она пьет только из моих рук.

— А пиво? Я же вчера прописала ей пиво!

— Она не просила пить так часто, как, по-вашему, должна была.

— Надо заставлять, даже если не хочет. Жар сжигает ее изнутри; чтобы сбить его, она должна потреблять как можно больше жидкости. А где отвары, которые я здесь оставила? Вы добавляли их в пиво?

— Нет. Я отдала их на анализ.

— Какой анализ?

— А вдруг там яд?

— Но я же врач. Меня позвали сюда, чтобы лечить, а не травить.

— Мадемуазель при смерти, и я не думаю, что она выздоровеет.

— Если вы в самом деле хотите ее спасти, то лечение нужно начать немедленно. Ваши действия принесли ей больше вреда, чем вы думаете.

Мадам Северен пристально смотрит на Анну, словно пытается раскусить, что у нее на уме.

— Вам не понять, что значит быть католиком в вашей стране, миссис Девлин, — говорит она, — Хотя король милостиво благоволил издать «Декларацию о веротерпимости», которая позволяет нам свободу вероисповедания, многие недовольны тем, что мы твердо храним нашу веру, и особенно здесь, в Уайтхолле.

— Моя мать католичка, отец исповедовал англиканскую веру. А я прежде всего врач. Меня интересуют не исповедание моих пациентов, а состояние их организма.

— И вы не верите в то, что наша жизнь и смерть в руках Божиих и человек может выздороветь только по великой милости Его?

— Не совсем так. Я не верю в то, что человек умирает лишь потому, что Бог на него рассердился. Я не могу в это верить — слишком много невинных умирало на моих руках.

Мадам Северен все еще колеблется.

— Прошу вас, вы должны доверять мне, — говорит Анна, — Позвольте же мне делать то, зачем меня сюда привезли.

— Расскажите, что это тут у вас.

Она указывает на ряд пузырьков с лекарствами, расставленных на столике.

Поочередно беря пузырьки, Анна начинает рассказывать.

— Эту настойку и этот вот порошок нужно смешать с пивом — три капли и две гранулы на пинту. Мадемуазель понадобится много одеял и чистых простыней, которые нужно менять каждые несколько часов. Она должна как можно больше потеть. Это ей очень поможет, только надо стараться, чтобы она всегда была в тепле и в сухости. Вот это травы для ванн, которые она станет принимать, как только сможет встать. Каждые четыре часа ей надо давать одну ложку вот этого сиропа, пока она не поправится, и начать надо немедленно.

Мадам Северен берет бутылочку с электуарием, вынимает пробку и нюхает. Потом, закрыв горлышко пальцем, переворачивает бутылочку и осторожно пробует на вкус липкую каплю. Прислушивается к своим ощущениям и, вероятно, не найдя ничего подозрительного, возвращает бутылочку Анне.

— Ну хорошо, миссис Девлин. Но знайте: если с мадемуазель по вашей вине что-то случится, вам также не поздоровится.

Анна подвигает стул ближе к кровати и устраивается поудобней. Заболевание мадемуазель такого рода, что само не пройдет, оно требует от врача постоянного внимания и сосредоточенности. Если бы она знала, что за возлюбленной короля, с ее штатом слуг, с ее «верными друзьями» лордом Арлингтоном и мадам Северен, не будет должного ухода, то прошлой ночью оставалась бы у ее постели дольше. Мадам Северен ведет себя очень странно. Анна никак не может решить, старается ли она оградить больную от опасности, или, наоборот, ей на все наплевать. Ее страх перед ядами, кажется, преувеличен. А может быть, все-таки оправдан? Мадемуазель де Керуаль — нынешняя фаворитка короля: одно только это может вызвать у сотни людей зависть и злобу, а значит, и желание отравить ее.

Медленно тянутся минуты, звона часов не слышно, кажется, время остановилось. Сам король обожает часовые механизмы, но в комнате мадемуазель не видно ни одного циферблата. Время можно измерять лишь визитами мадам Северен, которая пунктуально приходит каждые полчаса, чтобы по предписанию Анны давать Луизе лекарство или питье. Любезней с ней мадам Северен не стала, но авторитету Анны, хотя и нехотя, подчинилась.

Анне ничего не остается, как только любоваться скользящими по гладкой поверхности реки баржами и поглядывать на успокоившееся лицо мадемуазель де Керуаль. Ей еще не приходилось ухаживать за больным в столь необычных условиях. Высокие потолки, чистота и порядок, всегда свежий воздух — в опочивальне мадемуазель совсем не чувствуется запахов, точнее, дурных запахов, а главное, тяжелого, сладковатого запаха, всегда сопровождающего болезнь и смерть, другими словами, вони испачканных простыней, человеческих выделений и медленно умирающей плоти, от чего воздух становится застоявшимся и густым, которым с непривычки трудно дышать. Совсем не похоже, что сюда подкрадывается смерть: здесь всегда надушенное постельное белье, аромат лаванды и розмарина, слегка приправленный приятным запахом камина, где с веселым треском пылают поленья. Даже кожа Луизы пахнет приятно: клеверный мед с мускатным орехом. Неудивительно, что король обожает проводить здесь свободное время.

После полудня лучше мадемуазель не стало, и тогда Анна просит принести тазик и делает больной кровопускание из вены в лодыжке. Толку от этого мало, но сделать надо на тот случай, если кто станет интересоваться ее курсом лечения: тогда она с чистой совестью ответит, что сделала то, что на ее месте сделал бы всякий другой врач, имеющий лицензию Корпорации врачей. Но скоро начинают действовать потогонные средства, и Анна зовет служанку, чтобы та сменила шелковые простыни.

— Ей все еще плохо, — сообщает Анна мадам Северен, собираясь уходить. — Для полного выздоровления мадемуазель потребуется не один день, а может, и не одна неделя. Если ей станет хуже, сразу пришлите за мной карету. А так ждите меня завтра в обычное время.

— Разве лорд Арлингтон позволил вам уходить? — спрашивает мадам Северен.

— Я думаю, он мне доверяет и знает, что я делаю все, что необходимо, — отвечает Анна. — А если не так, он, разумеется, знает, где ее найти.

— Вы были у мадемуазель? — слышит Анна за спиной, проходя через гостиную, чей-то мужской голос.

Она останавливается и оборачивается через плечо, чтобы увидеть того, кто задал ей этот вопрос: втиснутый и крохотное креслице, на нее смотрит дородный мужчина. На его круглой жирной физиономии алым цветом пылает большой нос картошкой; правая рука мертвой хваткой вцепилась в бокал с вином. Увидев, что она обратила на него внимание, он энергично допивает остатки вина и с трудом поднимается на ноги. Одет он не по годам щеголевато и пышно, на голове черными блестящими локонами красуется великолепный парик, а на огромном животе едва сходятся пуговицы украшенного богатой вышивкой жилета. Пухлые щеки покрывает толстый слой белил, и две темные бородавки, одна на подбородке, а другая прямо над левой бровью, только подчеркивают его густой макияж. Он подходит к Анне и игриво заглядывает ей в глаза; на лице его, несмотря на белила, играет столь беззастенчивое любопытство, какое прилично демонстрировать, разве что глядя на выступление акробатов на Варфоломеевой ярмарке.

— Вы были у нее в спальне?

Анна беспомощно оглядывается. Она надеялась удалиться незамеченной, не хватало ей только отвечать на бесцеремонные вопросы придворных.

— А я-то думал, к ней никого не допускают, — громко продолжает он, обращаясь еще к одному придворному, стоящему неподалеку, — Она ведь, видите ли, очень больна.

Анна лихорадочно соображает, что ей ответить.

— У мадемуазель малярия, а я недавно переболела острой формой этой болезни, поэтому она для меня не заразная.

Придворный озадаченно хмурится.

— Неужели вы в этом так уверены?

— Сэр Грэнвилл, — говорит другой придворный, подходя к ним и тем самым спасая ее от необходимости отвечать, — кого это вы тут допрашиваете?

Это довольно привлекательный молодой человек лет тридцати. Волосы его чуть светлее ее собственных, а глаза темнее, цвета какао. Наряд, несомненно, из Франции, а открытое и умное лицо говорит о том, что он человек здравомыслящий.

— О, это всего лишь юная дама! — отвечает сэр Грэнвилл.

— Приятно видеть, что университетское образование не лишило вас способности распознавать очевидное.

На лице его играет ироническая улыбка, а в глазах бегают озорные чертики — человек проницательный вряд ли их не заметит, а объект насмешки если и заметит, то не обидится. К придворным она привыкла относиться настороженно, но этот человек сразу ей нравится. Ее отец придворных не любил и всегда дурно о них отзывался, а он пришел к ней на помощь, и она благодарна ему за это. Анна приглядывается к нему внимательней. На голове, конечно, парик — ни один мужчина, принадлежащий к высшим слоям общества, не осмелился бы при дворе появиться без парика, — но парик не большой и не маленький, а в самый раз и сидит на нем не так нелепо, как на Грэнвилле. На лице никакой косметики, никаких искусственных родинок. Общий наряд модный, ладно сшитый и, без сомнения, дорогой, но достаточно скромный и тем более не вызывающий.

— Простите? — бормочет сэр Грэнвилл, похоже слегка сбитый с толку.

— Вы ведь еще не представлены этой юной даме, сэр Грэнвилл? Ох уж эти молодые придворные с их современными манерами!

Он вздымает одну бровь и смотрит на Анну.

— Ну так позвольте это сделать мне. Юная леди, перед вами сэр Грэнвилл Хейнс. А вас зовут…

— Миссис Девлин.

— Миссис Девлин, — повторяет он с коротким поклоном, — А я — Ральф Монтегю. Преданнейший слуга его величества…

— И негодяй к тому же, — добавляет сэр Грэнвилл.

— …и до недавних пор посланник нашей страны во Франции. Пожалуйста, простите неучтивое поведение сэра Грэнвилла. Его нужно простить, ведь он — один из врачей короля и, боюсь, его переполняет тревога по поводу здоровья мадемуазель де Керуаль.

— Именно так, переполняет, — поддакивает сэр Грэнвилл. — Я слышал, что ей до смерти нужен хороший врач.

— Если до смерти, это уж точно вы, сэр Грэнвилл. Но я почему-то уверен, что вы не хотели бы, чтобы мадемуазель де Керуаль нуждалась в хорошем враче и после смерти.

— Мм… я… Разумеется, нет, сэр! — промямлил он. — Впрочем, вы несете какую-то чушь. Что касается мадемуазель, из самых достоверных источников я узнал, что всего три дня назад с ней случился серьезный припадок: истерика на грани безумия. А причина может быть только одна: бешенство матки.

По лицу бывшего посланника видно, что поставленным диагнозом он восхищен.

— Умоляю, продолжайте, пожалуйста, — ободряет он сэра Грэнвилла.

— Бешенство матки, — нараспев произносит сэр Грэнвилл, по-видимому, очень довольный тем, что имеет возможность просветить собеседников, — это такая болезнь. Причина ее в том, что матка в организме женщины начинает медленно двигаться вверх, — он старательно демонстрирует, как это происходит, поднимая перед собой развернутые вверх ладони, — пока не застревает у нее в голове, в результате вызывая истерики и даже обморок — именно это и происходило с мадемуазель совсем недавно.

Анна понимает, что сейчас ей лучше помолчать, но удержаться она уже не может.

— Сэр Грэнвилл, вы сами-то при осмотре своих пациенток хоть раз наблюдали это удивительное явление природы?

— При осмотре пациенток? — фыркает сэр Грэнвилл. — Настоящему врачу нет нужды осматривать своих пациентов!

— В медицинской литературе ни слова не сказано о том, что матка способна вдруг оторваться от окружающих ее органов и путешествовать по телу до самой головы.

Если бы такое чудо случилось, то в научном мире давно бы стало известно. Но не было зафиксировано ни одного факта, говорящего о том, что матка в теле женщины может находиться где-то не на своем естественном месте. Более того, сам доктор Сайденхем не раз отмечал, что истерия подобного типа бывает не только у женщин, но и у мужчин, из чего он делает вывод, что для этой болезни должна быть какая-то другая причина. Или вы полагаете, что у мужчины в голове тоже может появиться матка?

Под толстым слоем пудры лицо сэра Грэнвилла густо краснеет.

— Нет-нет, ни в коем случае! Матка в голове у мужчины! Доктор Сайденхем… как же, как же!

Анна сразу сожалеет о том, что не удержалась: если она будет и дальше так себя вести, ей никогда не удастся уходить незамеченной. Даже опытный Монтегю слегка удивлен ее самоуверенным монологом, но он безукоризненно вежлив и, чтобы сгладить неловкость и успокоить старого врача, вступает в разговор.

— Сэр Грэнвилл, расскажите нам лучше про ваше новое удивительное лекарство! Кажется, вы совсем недавно упоминали о нем.

— Да-да, конечно, — говорит сэр Грэнвилл, вновь обретая самообладание, — Это эффективное средство при лечении таких недугов, как подагра, газы, лихорадка и любое заболевание, сопровождаемое высокой температурой, бешенство, сифилис, оспа, чума, ревматизм, дизентерия, бешенство матки, фанатизм, ночные кошмары и все другие душевные расстройства. Я назвал его «сладкий клистир сэра Грэнвилла».

— То есть, если я правильно понял, слово «сладкий» говорит о том, что это лекарство надо принимать внутрь… но двояко: и как напиток, и в виде клизмы? — живо интересуется Монтегю.

— Совершенно верно, — важно отвечает сэр Грэнвилл.

— Очень удобно.

По лицу Монтегю видно, что он старается подавить смех и ему едва это удается. Анна избегает смотреть ему в глаза, чтобы не рассмеяться самой, это было бы невежливо, но она тоже едва сдерживается. К счастью, Монтегю знает, что делать.

— Миссис Девлин, кажется, вы сказали, что уже покидаете нас? — оживленно спрашивает он.

— Что? — не сразу понимает его сэр Грэнвилл.

Монтегю, подмигнув Анне, делает легкий поклон.

— В таком случае позвольте вас проводить, — продолжает он.

Анна ни разу в жизни еще не была свидетельницей — хуже того, участницей — такого откровенного издевательства над человеком, но в душе не может не чувствовать благодарности Монтегю: фактически он сейчас ее спасает.

— Благодарю вас, мистер Монтегю.

Монтегю поворачивается к сэру Грэнвиллу спиной, Анна делает перед эскулапом легкий реверанс, и они немедленно направляются к выходу.

— Вы были крайне неучтивы, — выговаривает она ему.

— Кто, я? Ни в коем случае! Быть учтивым — мой священный долг. Скоро сами увидите. Прошу вас, позвольте проводить вас до экипажа.

Они идут по каменной галерее, ведущей к внутреннему двору и главному выходу из Уайтхолла.

— У меня нет экипажа.

— Тогда позвольте проводить вас до дому.

— В этом нет необходимости.

— Не можете же вы запретить мне проводить вас хотя бы до ворот.

— Ну если вы так настаиваете…

— А вы жестокая женщина. Можно подумать, согласие я вырвал у вас силой.

Монтегю прижимает ладонь к сердцу, но на лице его играет усмешка.

— Я уязвлен до глубины души. Почему женщины не понимают, сколько горя они сеют оттого, что не ценят возвышенных чувств мужчины!

Анна смеется.

— А мне так кажется, вы неуязвимы.

— Но вы все-таки верите в то, что я способен на возвышенные чувства. А это уже неплохо. А скажите, — он снова усмехается, — что вы думаете о сэре Грэнвилле?

— Не могу поверить, что этот человек — врач, — горячо отвечает Анна, — Да еще королевский! Скажите, что это неправда, иначе я буду думать, что нашей бедной стране угрожает серьезная опасность.

— Боюсь, что вы правы, — отвечает Монтегю и, не в силах больше сдерживаться, весело смеется.

— А вы всегда говорите то, что думаете, да еще столь откровенно? — спрашивает он, лукаво заглядывая ей в глаза.

— Думаю, да, пожалуй.

— Для человека, который служит при дворе, это вряд ли пойдет на пользу.

— Я не служу при дворе.

— Но откуда мы сейчас с вами идем? Вы ведь не просто так там оказались, а значит, и вы при дворе, по крайней мере, пока. А что касается сэра Грэнвилла, и тут вы абсолютно правы. Круглый дурак, круглее я в жизни не видел, зато очень богат и верный сторонник короны. Следовательно, на ногах стоит крепко. Но вам нечего опасаться. Даже король и тот понимает, что он — шут гороховый. Во время последней своей болезни он послал за врачом, но при этом особенно подчеркнул, чтобы прислали кого угодно, только не сэра Грэнвилла.

— Даже король и тот понимает… — повторяет Анна. — Вы говорите так, будто король понимает меньше других.

— А вы когда-нибудь бывали на приемах, видели его величество лично?

— Короля? Нет, конечно. Мой отец…

Но она вовремя прикусывает язык.

— В общем, я видела его только раз, и то очень давно, он гулял с министрами по Сент-Джеймскому парку.

— Тогда у вас все впереди, вам еще предстоит открыть для себя всю глубину интеллекта его величества.

Он умолкает, и лицо его становится более серьезным.

— А что вы думаете о черной вдове?

— Мадам Северен?

— Да.

— Мне говорили, что она все еще скорбит по своему мужу. И в этом нет ничего смешного.

— В большинстве случаев это так. Но мадам Северен не любила своего мужа, более того, она его ненавидела.

Увидев удивление на лице Анны, он от всего сердца смеется.

— Вы не должны забывать, миссис Девлин, что это двор Карла Стюарта, и все, что вы здесь видите, показное и к действительности не имеет никакого отношения.

— Но если она его ненавидела, зачем тогда до сих пор носит траур?

— Из тщеславия. В юные годы мадам Северен была изумительной красавицей, истинным украшением нашей грешной планеты. А черное она носит, чтобы никто не забывал о том, что она была одной из самых великолепных женщин Франции и что за нее дрались и умирали мужчины.

— Вы всё смеетесь.

— Я не смеюсь, я говорю правду. История мадам Северен поразительна. Она из аристократической фамилии, но семья ее была бедна, и приданое за ней было маленькое, но она была так прекрасна, что на это обстоятельство никто не обращал внимания. Искателей ее руки было хоть отбавляй. Родители ее, корыстные, как и все французы, выдали ее замуж за самого богатого из них. Ей было всего шестнадцать, и он был старше ее более чем на двадцать лет. Ни единой минуты этот брак не был счастлив. Господин Северен был мужчина самых необузданных страстей, легко приходил в гнев и часто впадал в бешенство. Такие люди не знают, что такое любовь, они считают жену своей собственностью. В отместку мадам Северен заставляла его страдать самым доступным ей способом: при малейшей возможности вызывала в нем ревность, а возможностей у нее было сколько угодно. Месье Северену поневоле пришлось стать искусным фехтовальщиком. Когда на деле узнали, насколько он опытен в этом, романам и интрижкам мадам Северен пришел конец. Но потом она завлекла в свои сети самого отчаянного дуэлянта Франции; не прошло и месяца, как месье Северен был мертв.

— Он был убит на дуэли?

Монтегю кивает.

— Мадам Северен не было еще и девятнадцати. Узнав о смерти мужа, она радовалась, как дитя, но долго пробыть веселой вдовушкой ей не пришлось. Богатства Северена оказались дутыми, и двери ее дома стали осаждать стаи кредиторов. Они обобрали ее до нитки. Новый ее любовник, человек, который убил ее мужа, оказался еще более ревнив, чем месье Северен. Однажды вечером он увидел ее на каком-то приеме с другим мужчиной и решил, что прекратить ее флирт можно единственным способом: лишить ее красоты. Он отрезал ей ухо и разрубил рапирой щеку.

— Какое варварство.

— Согласен. Но, положа руку на сердце, мне ее нисколько не жалко. Зато ее пожалела принцесса Генриетта Анна, которая вскоре должна была выйти замуж за герцога Орлеанского: она предложила ей место среди своих приближенных. Мадам Северен не составило труда скоро стать ее любимой фрейлиной. Через несколько лет она устроила так, что ее дуэлянт и ревнивец был убит: на него якобы напали разбойники с большой дороги. Некоторые вообще считают, что она сама убила его, собственной рукой. Как все было на самом деле, никто теперь не узнает, но я думаю, что именно это обстоятельство вынуждает ее оставаться в Англии. И она здесь благоденствует. Мадам Северен — человек, который идеально создан для придворной жизни. За время замужества она в совершенстве овладела искусством очаровывать людей, а потом обманывать и предавать их.

— Сильно сказано. Не очень-то высокого вы о ней мнения.

— Сказано сильно, но справедливо.

Они подошли к главным воротам.

— Похоже, вы тут много про всех знаете, мистер Монтегю.

Монтегю бросил на нее косой взгляд.

— Вы и представить себе не можете, насколько много.

При дворе вьется множество самых разных людей, от представителей высших слоев до смиреннейших подмастерьев, они довольно свободно входят и выходят через главные ворота на Уайтхолл-стрит, основную артерию города, где стоит королевский дворец. Единственным условием для пропуска в Уайтхолл является приличный костюм, но даже и это минимальное правило часто не соблюдается. Несколько королевских стражников, а также королевских конных гвардейцев в красных мундирах, чьи казармы и конюшни расположены прямо через дорогу, всегда, конечно, на посту, но они редко беспокоят проходящих через ворота людей. Экипажи, портшезы, наемные кареты обычно выстраиваются в ряд прямо перед зданием Банкетного дома.

— И все-таки позвольте проводить вас до дому.

— Нет-нет, что вы…

— Но я настаиваю.

Куда пропал его легкомысленный, насмешливый тон? Он протягивает руку в сторону одного из стоящих на улице наемных экипажей. Рядом с ним стоит, поджидая, Мейтленд.

Анна сразу понимает, что все это подстроил лорд Арлингтон — не только карету, но и случайную встречу в гостиной мадемуазель де Керуаль с Монтегю, которого он, возможно, и попросил позаботиться о ней. Она пытается скрыть досаду, но, кажется, ей это плохо удается.

— Понятно, — произносит она сквозь зубы.

— Вы только не беспокойтесь, миссис Девлин.

Монтегю берет ее за руку и ведет сквозь толпу снующих взад и вперед людей.

— Все ваши тайны умрут вместе со мной, — прибавляет он.