ЧАСТЬ 4 БРЮССЕЛЬ
Майский праздник, 1491 год — третье воскресенье до Великого поста, 1492 год
ЖОРЖ ДЕ ЛЯ ШАПЕЛЬ
К тому времени как приехал Никола, мы ткали без продыха уже довольно долго. В мастерской стояла отрадная тишина. За последний час никто не проронил ни слова, даже шерсть, шпульку или иглу не попросил. Станок стучал еле-еле, как будто педаль обмотали тряпкой. Женщины тоже притихли, а то и вовсе отсутствовали. Кристина молча наматывала шерсть на шпульку, Алиенора возилась в саду, а Мадлен отправилась на рынок.
В тишине дело лучше спорится. Я тогда могу ткать часами, не замечая, как течет время, думая только о разноцветных нитях утка, пропускаемых по основе. Один неугомонный ткач или болтливая женщина — и в мастерской полный разлад. В нашем ремесле важна тихая сосредоточенность, если хочешь поспеть к сроку. Ох уж эти сроки… Даже последние спокойные дни мысли о них не отпускали меня, и я непрестанно гадал, за счет чего выиграть время, и подсчитывал в уме, сколько дней прошло, а сколько осталось.
Я сидел между Жоржем-младшим и Люком и заканчивал ожерелье на «Моем единственном желании». Одним глазком я следил за сыном, убирающим просвет у дамы на плече — там, где желтый цвет переходил в красный. У Жоржа-младшего золотые руки, и, если начистоту, ему моя опека совершенно ни к чему. Просто привычка у меня такая, никак не могу отделаться.
Себе в помощь мы наняли двух ткачей — отца и сына, Жозефа и Тома. Сейчас они трудились над мильфлёром на «Вкусе». Я уже работал с ними прежде и знал их возможности. Помимо всего прочего, мне нравился их ровный нрав. Тома, правда, запускал станок чаще, чем нужно, но молодые — они такие, любят пошуметь. Надо бы обучить Жоржа-младшего полегче жать на педаль и только по мере надобности. А давать указания посторонним — это уже не моя забота, так что ничего не остается, как скрежетать зубами, слушая производимый Тома грохот.
Быть lissier совсем несладко. Приходится не только отвечать за других, но и ткать самые сложные детали: лица, руки, гриву льва, морду и рог единорога, хитрые одежды. С утра до ночи скачешь от станка к станку, заполняя пустоты в середине ковров.
Я распорядился всем сесть к станкам и быть готовыми, когда зазвонили колокола ля Шапель — раньше, чем обычно, поскольку на дворе стоял май. Сегодня утром мы начали ровно в семь. В других мастерских ткачи только-только раскачиваются с колокольным звоном, но правила гильдии не запрещают прийти в мастерскую пораньше: изучить картоны, составить план на день, подготовить шпульки. Тогда удается приступить к работе прямо с утренними колоколами.
Жорж-младший и Люк меня особо не беспокоят. Они прекрасно понимают, что нам сейчас не до безделья. Другое дело — Жозеф и Тома. Пока, правда, они справляются неплохо, однако это не их мастерская, не их заказ, и, хотя умение отца и сына не вызывает сомнений — мильфлёр у них точно не хуже моего, — частенько я задаюсь вопросом: как они поступят, если подвернется работа полегче? Жозеф не жалуется, но я-то вижу, как Тома уже после колоколов сидит, тупо уставившись на станок, а когда наконец берется за нить, кажется, будто к его запястьям привешены камни. Возможно, он не до конца оправился после болезни, с которой пролежат почти всю зиму. Алиенора отпаивала их с Жоржем-младшим целебными отварами против лихорадки, но мальчики медленно шли на поправку. В итоге мы выбились из графика и пока так и не наверстали упущенные недели.
«Молись», — твердит Кристина. Но мне недосуг молиться, пусть уж лучше сама сходит в Шаблон и помолится за всех нас, а мы тем временем поработаем.
На кухне послышались голоса. Похоже, Мадлен опять кого-то притащила с собой. Вокруг нее вечно вертятся какие-то сомнительные типы. Уверен, добром это не кончится, хотя мое дело, конечно, сторона.
Тут в мастерскую вошла Алиенора. Она была сама не своя.
— Что еще там? — подала голос Кристина, нарушая уютную тишину.
Алиенора напряженно вслушивалась в голоса, доносившиеся из глубины дома.
— Он вернулся.
Жорж-младший поднял глаза:
— Кто?
Кто именно, было ясно и без его вопроса. Покою настал конец, это уже как пить дать. Этот тип не способен ни секунды посидеть смирно.
В проеме показалась Мадлен, по лицу ее бродила глупая улыбка.
— К вам гость из Парижа.
За ее спиной возвышался Никола Невинный в платье, заляпанном дорожной грязью. Он скалил зубы.
— Такое впечатление, будто вы так и сидите безвылазно с прошлого лета. Повсюду жизнь бьет ключом, а Брюссель точно в спячке.
Я встал.
— Милости просим. Кристина, принеси гостю маленькую кружку пива.
От него, конечно, много суеты, и тем не менее пусть не думают, что я неприветлив с гостями, особенно с явившимися издалека.
Жорж-младший стал было выбираться из-за станка, а за ним и Люк, но я неодобрительно покачал головой. Нечего отвлекаться на пустяки.
Кристина кивнула Никола на ходу.
— Захотелось взглянуть еще раз? — Она неопределенно мотнула головой, указывая не то на станки, не то на Алиенору, мявшуюся в дверях.
— Угадали, госпожа. Я надеялся увидеть, как Алиенора танцует вокруг майского шеста, но, к сожалению, припоздал.
Кристина исчезла в доме, не став разъяснять, что мы работали все праздники, хотя Люка с Тома я один раз отпустил пораньше, чтобы они сходили на ярмарку.
Вступая в мастерскую, Никола скривился, словно наступил на гвоздь.
— Что с тобой?
Никола пожал плечами, прижимая локоть к боку.
— Притомился слегка. — Он повернулся к Алиеноре. — А ты как?
Когда он улыбнулся, я заметил, что во рту у него не хватает двух задних зубов. Под глазом желтел синяк. Может, с лошади свалился либо в переделку попал. Столкнулся, например, с грабителями, которые промышляют на больших дорогах.
— Замечательно, — отозвалась Алиенора, — а мой сад еще лучше. Хочешь взглянуть на цветы?
— Немного погодя, красавица. Сначала ковры.
— Рановато приехал, — кривовато улыбнулась Алиенора.
Я догадался, что она имеет в виду, только когда взгляд Никола остановился на станке, где мы делали «Вкус».
— Эх, — протянул он. Голос его был совершенно убитым.
Рука с сидящим на ней попугаем, складка верхнего платья, лапка обезьянки, кончик сорочьего крыла, ну и, естественно, мильфлёр — вот и все, что уместилось на полоске между валиками. Ткачу тут есть чем полюбоваться, но человек наподобие Никола, скорее всего, будет разочарован. Никола перевел глаза на «Мое единственное желание». Может, надеялся хоть тут увидеть лицо. Но различил только еще одну руку, на этот раз тянущуюся к ларцу с драгоценностями, еще один кусочек верхнего платья, обезьянку и полог в золотых искорках, закрывающий вход в палатку.
— Тебе еще повезло, — сказала Алиенора, — хуже, если бы кусок с лицом намотали на валик.
— Но ведь можно и размотать полотнище — ради меня.
— Папа не разматывает ковры, — отрубила Алиенора. — От этого основа провисает.
Это был ответ дочери lissier.
— Что ж, — опять улыбнулся Никола, — тогда, пожалуй, придется у вас задержаться.
— И ради этого ты прискакал в Брюссель? — возмутился я. — Чтобы взглянуть на женское личико?
— У меня поручение от Леона-старика.
Я помрачнел. Что еще Леону приспичило? Будто он не знает, что у меня дел по горло. И с какой стати он прислал вместо себя этого художника? Я чувствовал на себе вопросительные взгляды ткачей. Собственно, им работать надо, а не отвлекаться на досужую болтовню.
— Пойдем в сад, — сказал я. — Поглядишь на цветы Алиеноры. Там и поговорим.
Я вышел первым, Никола последовал за мной. Алиенора посторонилась, освобождая проход.
— Ступай к матери, — буркнул я хмуро, заметив, что она пристраивается за нами.
Дочь заметно приуныла, но безропотно подчинилась.
Май в саду — самая благодатная пора. Все вокруг цветет — купена, барвинок, фиалки, водосбор, маргаритки, гвоздики, незабудки. И, что особенно меня радует, ландыши, которые и цветут-то всего ничего. Их необычный возбуждающий аромат пропитывал воздух.
Я отдыхал на скамейке, пока Никола бродил окрест, нюхал цветы и восхищался их красотой.
— Господи, до чего ж хорошо, — сказал он, подходя ко мне. — Прямо целительный бальзам, особенно после долгой дороги.
— И все же, с чем пожаловал?
— Непредвиденные обстоятельства, — ухмыльнулся Никола.
У меня даже руки затряслись — скорее бы их занять работой.
— Давай выкладывай.
Никола наклонился и сорвал маргаритку. Алиенора терпеть не может, когда рвут ее цветы: зачем напрасно губить растения, которым и так тяжело тянуться к солнцу и набираться соков? Пальцами он разминал желтую сердцевину.
— В общем, — выговорил он наконец, — Жан Ле Вист беспокоится насчет срока.
Чертов торгаш, который крутился у нас весь пост и все чего-то вынюхивал! Я ни минуты не сомневался, что его подослал Леон-старик, хоть он и выдавал себя за заказчика. И где же его заказ?
Позади раздался хруст — это Алиенора кухонными ножницами срезала траву. Она старалась держаться незаметно, но слепые не умеют как следует прятаться.
— Ты что тут делаешь? — произнес я грозно. — Я же сказал — помочь матери.
— Я и помогаю, — промямлила Алиенора. — Собираю кервель для супа.
Наверняка мать послала ее послушать, о чем мы секретничаем. А то я не знаю свою жену, она не выносит скрытности. Но я не стал отсылать Алиенору — все равно тайное станет явным.
— Только никому ни слова — ни ткачам, ни соседям.
Она согласно кивнула и принялась собирать в фартук срезанную траву.
— Для беспокойства нет причин, — заверил я Никола. — Зимой у нас действительно вышла заминка, сын прихворнул, но это дело поправимое. Ковры будут готовы к следующей Пасхе, так что все наши договоренности с монсеньором остаются в силе.
Никола прочистил горло и присел возле гвоздик, чтобы потрогать недавно раскрывшиеся бутоны. Не к добру он тянет волынку. На его лице появилось облегчение, когда в сад вышла Кристина с кружками, до краев наполненными пивом.
— Благодарю, госпожа, — воскликнул он, поднимаясь с корточек и подаваясь ей навстречу.
Обычно Кристина посылает к гостям Мадлен или Алиенору, но на сей раз явилась самолично, рассчитывая услышать новости непосредственно от Никола, а не через третьих лиц. Мне сделалось ее жаль.
— Присядь, — сказал я, освобождая край скамейки.
Пусть тоже послушает. Только, боюсь, известия не самые приятные. Мы с Кристиной вопрошающе смотрели на Никола и ждали. У нас за спиной мерно клацали ножницы Алиеноры.
Никола отхлебнул пива, еще немного повосхищался цветами и все-таки выдавил из себя:
— Ковры должны быть закончены к Сретению. Таково требование Жана Ле Виста.
Алиенора перестала клацать ножницами.
— Но это невозможно! — возмутилась Кристина. — Мы и так ткем от зари дотемна — всякую минуту, отпущенную Богом.
— А если нанять еще людей? — предложил Никола. — Поставить к каждому станку по три ткача?
— Не пойдет, — отрезал я. — У нас на это нет средств. Не хватало еще работать себе в убыток ради одного удовольствия угодить монсеньору Ле Висту.
— Но если закончить пораньше, то можно выиграть время: возьмете следующий заказ и заработаете денег.
— У меня нет сбережений, — покачал я головой, — а ткачи и пальцем о палец не ударят без задатка.
— Одним словом, ковры нужны к Сретению. Жан Ле Вист пришлет за ними солдат. Если вы не уложитесь в срок, ковры конфискуют и вы вообще не получите ни гроша.
— Каких еще солдат? — хмыкнул я.
Никола немного помялся, затем произнес без тени смущения:
— Королевских.
— Но в договоре черным по белому написано: «Пасха», — вмешалась Кристина. — Он не имеет права нарушать условия.
Я только руками развел. Эти вельможи что хотят, то и воротят. Вдобавок эти проклятые зеленые чулки. Из-за них Леон держит меня за глотку. Штраф просто разорит мастерскую.
— Но почему Леон не явился сам? Все-таки предпочтительнее было бы обсудить этот вопрос с ним, а не с тобой.
— Он сильно занят, — пожал плечами Никола.
Алиенора опять зашуршала травой. Моя дочь разбирается в людях не хуже меня. Разница только в том, что она улавливает ложь слухом, а я — зрением. Скорее всего, она различила в голосе Никола фальшивые нотки, тогда как я догадался, что он врет, по глазам, которые он отводил в сторону, избегая моего взгляда. Он явно что-то недоговаривает. Однако расспрашивать его дальше было бессмысленно, чутье мне подсказывало, что сейчас он все равно не скажет правду. Может, когда-нибудь позднее, в более располагающей обстановке мы вернемся к этому разговору.
— Ладно, после поговорим, — сказал я. — В «Старом псе». — И повернулся к Кристине: — Обед готов?
— Через минуту, — вскочила она.
Я оставил Никола в саду допивать пиво, а сам вернулся в мастерскую. Но за станок не сел, а задержался в дверях, чтобы понаблюдать за ткачами. Они сидели очень тихо, склонив головы над работой, как будто четыре птицы на ветке. Иногда кто-то из них нажимал на педаль, а все остальное время в мастерской царила тишина, которую нарушал только глухой стук одной деревяшки, ударяющейся о другую.
Чуть позднее ко мне присоединилась Кристина.
— Ты знаешь, какой у нас есть выход, — шепнула она одними губами.
— Это исключено. Мы не только нарушим правила гильдии, но и испортим себе зрение. Свечи закапают ковры, воск толком не отчистишь, и любой член гильдии при желании устроит скандал.
— Я не то имела в виду.
— Ты предлагаешь работать по воскресеньям? Странно от тебя слышать подобное. Хотя, может, тебе и удастся уговорить священника — он тебя уважает.
— И не это. Воскресный отдых — это святое.
— Что же тогда?
Глаза Кристины вспыхнули.
— Позволь мне ткать мильфлёр. Вместо Жоржа-младшего.
Я молчал.
— Ты ведь сам говорил: нанять еще одного ткача нам не по карману, — продолжала она. — Но у тебя есть я. Используй мое умение, а сын пусть покажет, на что он способен. — Она глядела на меня очень сурово. — Ты отлично его обучал. Теперь самое время показать себя в деле.
Я знал, что творится у нее на сердце. Ей хотелось ткать.
— Я голоден, — сказал я. — Еда наконец готова?
Сразу после колоколов, оповестивших о конце работы, я пригласил Никола в «Старого пса». Мне не по нраву трактирный гомон, но где еще поговоришь по душам, кроме как за кружкой пива. Я прихватил с собой Жоржа-младшего и послал Люка за Филиппом. Уж не помню, когда в последний раз мы устраивали праздник.
— Эх! — вздохнул Никола, озираясь по сторонам и причмокивая влажными от пива губами. — Брюссельское пиво, брюссельские собутыльники. Слезы, да и только. Таверны — точно могилы, где подают воду и именуют ее пивом. И ради этого я трясся на лошади десять суток?
— Погоди, публика разойдется, и начнется веселье.
Жорж-младший выспрашивал у Никола подробности путешествия из Парижа: смирная ли попалась лошадь, много ли было спутников, сколько раз останавливались? Он обожает рассказы о странствиях, но, помнится, когда я брал его с собой в Антверпен и Брюгге, он плохо спал, мало ел и шарахался от прохожих. И чуть не прыгал от счастья, вернувшись домой. С его слов, он мечтает увидеть Париж, но голову даю на отсечение, что он в жизни туда не поедет.
— На тебя напали грабители по дороге? — осведомился Жорж-младший.
— Какие еще грабители? Там одна грязища кругом — грязища да хромая кобыла.
— А синяк откуда? — Жорж-младший показал на желтоватый кровоподтек под глазом.
Никола передернул плечами:
— Драка была в таверне, и я попал какому-то забулдыге под горячую руку. — Он повернулся ко мне: — А как Алиенора? Готовите приданое?
Я нахмурился. К чему этот вопрос? О нашем договоре с Жаком Буйволом не ведала ни одна душа, за исключением Кристины и Жоржа-младшего. Кристина настояла, чтобы я посвятил сына: надо же ему представлять, что его ждет, когда он станет хозяином мастерской. Но он держал рот на замке — сын умеет хранить секреты.
Но тут явились Филипп с Люком, избавив меня от необходимости давать немедленный ответ.
— Честно говоря, не ожидал, — сказал Филипп, подсаживаясь к столу. — Прошлым летом ты так торопился в Париж. Помнится, даже клялся, что больше оттуда ни ногой.
— У меня дело к Жоржу, — улыбнулся Никола. — И потом, мне хотелось взглянуть, как ковры продвигаются. Разумеется, приятно вновь свидеться с Кристиной и Алиенорой. — Он опять повернулся ко мне: — Так как поживает Алиенора?
— Алиенора трудится как пчелка, — процедил я. — Шьет вечерами, чтобы днем не путаться у нас под ногами.
— Alors, вам здорово повезло, не то что другим мастерским, — сказал Никола. — Зрячие не могут шить в темноте. А слепая будет сидеть с иглой хоть ночь напролет, а не только от колокола до колокола. Вы должны быть благодарны судьбе, что у вас такая замечательная помощница.
Я никогда не рассматривал Алиенору под таким углом зрения.
— Значит, ей не до шитья приданого, — добавил Никола.
От неожиданности глаза у Филиппа вылезли на лоб. Впрочем, что тут удивительного.
— Мою дочь не волнует приданое, ее волнуют ковры, равно как и всех нас, — пробормотал я. — Тем более сейчас, когда у нас отбирают два месяца.
Наверное, я сболтнул лишнее, но Никола меня так допек, что я не сдержался.
— Почему отбирают? Так мы точно не поспеем, — вмешался Жорж-младший.
— Спроси у Никола.
Мы все — я, сын, Люк и Филипп — устремили глаза на Никола, и под нашими взглядами он съежился и потупил взор.
— Почем мне знать, — пробормотал он наконец, не отрывая глаз от пива. — По словам Леона, так распорядился Ле Вист.
Ну как с таким торговаться?
— Но Леон же должен понимать. — Мой голос дрожал от презрения. — В конце концов, почему он сам не приехал? Только не морочь мне голову и не говори, что ему некогда. Для Жана Ле Виста он выкроил бы время.
Никола нахохлился — его задел мой тон. Он опрокинул в рот остаток пива, затем взял кувшин, наполнил себе кружку до краев и осушил ее одним глотком. Я с такой силой сжал кулаки, что ногти вонзились в ладонь, но говорить ничего не стал, хоть он и оставил меня без пива.
Никола рыгнул.
— Леон послал меня по просьбе жены Жана Ле Виста. Ей было нужно, чтобы я уехал.
— Что ты ей сделал? — спросил Филипп.
Он всегда говорит тихо, но его вопрос прозвучал достаточно явственно.
— Я пытался ухаживать за ее дочерью.
— Безумец, — пробормотал я.
— Если бы ты ее видел, ты бы так не говорил.
— Да видел он ее, видел, — подсказал Филипп. — И мы тоже видели — это дама на «Вкусе».
— Значит, мы расплачиваемся за твое безумство, — продолжил я. — С Леоном я бы столковался. И он заставил бы Жана Ле Виста прислушаться к голосу разума. Но ты всего лишь передаточное звено. Ты не уполномочен принимать решения.
— Весьма сожалею, Жорж, — сказал Никола, — но боюсь, что ты переоцениваешь влиятельность Леона-старика. Жан Ле Вист — человек тяжелый, и, если что заберет себе в голову, его уже не переубедить. Один раз, правда, я его уломал. Он ведь поначалу хотел на коврах изобразить сражение. Но второй раз такой фокус не удастся — ни мне, ни Леону.
— Значит, единороги — твоя идея? Хотя по тому, как ты носишься с этими дамами, я мог бы и догадаться.
— Это все происки его жены, будь она неладна. Черт побери этих женщин!
Он поднял кружку и подмигнул потаскухе в желтом, которая сидела напротив в дальнем конце зала. Она улыбнулась в ответ. Брюссельские потаскухи любят приезжих — думают, парижане щедрые и хорошо воспитанные. Может, оно и так. Они кружили вокруг Никола, точно чайки вокруг рыбьей требухи. Я всего раз был с потаскухой, еще до женитьбы, правда, толком ничего не помню — пива слишком набрался. Потаскухи время от времени сидят у меня на коленях, когда нет свободных мест. Но они знают, что я не их клиент.
— Tiens, Жорж, — сказал Никола, — я страшно перед тобой виноват. Но я готов помогать в мастерской, если хочешь.
— Ты… — хмыкнул я и запнулся. Кристина точно нашептывала мне в ухо: «Соглашайся». Я кивнул. — Намедни прибыла очередная порция шерсти. Можешь заняться ее сортировкой.
— Ты даже не спросил про первые два ковра, — опять заговорил Филипп, — «Обоняние» и «Слух». В конце концов, твоя зазноба на «Вкусе» не единственная женщина на свете.
«Обоняние» и «Слух» были свернуты в огромные трубки — внутри лежал розмарин, отпугивающий моль, — и заперты в длинный деревянный ящик, стоящий в самом углу. Мне плохо спится, пока готовые ковры лежат в мастерской. Хотя тут же спят Жорж-младший и Люк, мне отовсюду мерещится опасность: слышу шаги на улице и сразу думаю — воры, вижу огонь в очаге, сразу думаю — пожар.
— Надеюсь, вы ничего не меняли? — спросил Никола.
— Не волнуйся, они в точности как твои эскизы. И замечательно смотрятся на стене. Словно заключают в себе отдельный маленький мир.
— Знатные женщины так проводят дни? — поинтересовался Жорж-младший. — Играют на музыкальных инструментах, кормят птиц, гуляют по лесу, обвесившись драгоценностями?
— По-всякому, наверное, бывает, — хмыкнул Никола, потянулся к кувшину и встряхнул его. Тот был пуст.
— Люк, притащи-ка еще пива, — сказал я.
Я больше не сердился на Никола. Пожалуй, он прав. Жан Ле Вист — самодур, и тут ничего не попишешь.
Люк схватил кувшин и направился в угол, где возле бочки примостился разливальщик. Пока кувшин наполнялся пивом, потаскуха в желтом завела с ним разговор, показывая рукой на Никола. Глаза у Люка забегали — он не привык, чтобы женщины проявляли к нему внимание.
— Ты видел единорога? — тем временем допытывался Жорж-младший.
— Нет, — ответил Никола. — Но один мой приятель видел — в лесу, в двух днях езды от Парижа.
— Неужели? — Мне всегда казалось, что единороги водятся на Востоке, там же, где и слоны. Хотя в животных я мало что смыслю, так что лучше попридержать язык.
— Приятель говорит, единорог мелькнул, точно яркий лучик света, и скрылся между деревьями, так что он толком ничего не разглядел, кроме рога. А еще он уверял, что зверь ему улыбнулся. Поэтому я его изобразил таким довольным.
— А как насчет женщин?
Никола пожал плечами.
Кувшин наполнился, но разливальщик отдал его не Люку, а потаскухе, и та, прижав посудину к груди, плавной походкой двинулась к нашему столику, за ней плелся Люк.
— Ваше пиво, господа. — Она встала напротив Никола и наклонилась так, что ее груди едва не вывалились наружу. — Не найдется ли свободного местечка?
— Садись. — Никола подвинулся и усадил ее рядом с собой на скамью. — Что за гулянка без парочки потаскух?
У меня бы язык отсох такое сказать женщине, даже проститутке, но особа в желтом только загоготала.
— Сейчас позову подруг, — обрадовалась она.
В следующую минуту к нам подсели две ее товарки, и наш тихий уголок превратился в вертеп.
Скоро я засобирался домой. Потаскухи — развлечение для молодых. Последнее, что я видел, — как шлюха в желтом забралась к Никола на коленки, одетая в зеленое обнимала Жоржа-младшего, пунцового как рак, а третья, в красном, подтрунивала над Филиппом и Люком.
По пути домой я несколько раз сходил по нужде. Кристина меня поджидала в спальне. Она ничего не спросила, но я и без того знал, что у нее на уме.
— Alors, ты будешь ткать. Иначе не получится. Только об этом никто не должен знать.
Кристина кивнула. Затем ее лицо осветила улыбка. Она поцеловала меня и подтолкнула к кровати. А с потаскухами пусть развлекается молодежь.
