Гроб с Лоренцо выставили в церкви, где был похоронен его брат. Вся Флоренция оплакивала его, даже те, кто еще совсем недавно соглашался с Савонаролой, что Великолепный — язычник и грешник и что Бог скоро его покарает. Даже мой отец рыдал.

— Лоренцо в юности отличался диким нравом, — сказал он, — и натворил много плохого. Но с возрастом он стал добрее.

В наш дом явился Джованни Пико, решил обсудить потерю, словно то известие, которое я накануне сообщила отцу, не имело никакого значения. Я не единственная наблюдала комету в ту ночь; слуги на вилле в Кастелло тоже ее видели.

— Сэр Лоренцо на смертном одре принял Савонаролу, и тот очень его утешил, — рассказывал Пико, промокая глаза. Отец щедро поил его вином, поэтому язык у гостя заплетался. Меня удивило, что он так горюет по поводу кончины Лоренцо. — Я верю, он искренне раскаялся в своих грехах, ведь он несколько раз поцеловал драгоценный крест и помолился с фра Джироламо.

Савонарола в тот день не читал проповедь. Горожане, которые еще совсем недавно толпились на ступенях Сан-Лоренцо, чтобы послушать главного проповедника Флоренции, теперь терпеливо ждали, чтобы в последний раз взглянуть на ее величайшего покровителя. Даже влияние Пико не спасло нас от многочасового ожидания в толпе.

В церковь мы попали только днем. Возле алтаря в простом деревянном гробу, поставленном на возвышении, лежал Лоренцо. Он был одет в простые белые одежды, руки сложены на груди — кто-то постарался сделать все так аккуратно, что даже шишковатые пальцы не казались искореженными. С прикрытыми веками и легкой улыбкой на устах он больше не чувствовал боли, не знал гнета забот.

Я поискала глазами Джулиано — он стоял недалеко от гроба рядом со своим братом Пьеро и охранником. Позади него я увидела изможденного Микеланджело и художника из Винчи, необычно торжественного и важного.

Вид Леонардо не придал мне ни надежды, ни радости: все мои мысли были только о Джулиано, и я упорно смотрела на него, пока, наконец, наши взгляды не встретились. Он устал от рыданий, и теперь слез у него не осталось. Держался Джулиано спокойно, но по его ссутуленным плечам угадывалось горе.

Когда он меня заметил, глаза его блеснули. Подчиняясь приличиям, мы не могли с ним заговорить или даже поздороваться кивком, но в то мгновение я узнала все, что хотела знать. Все было так, как я думала: мы с ним не обсуждали тот факт, что отец поручил ему выбрать мне мужа, но он не забыл об этом.

Мне оставалось только терпеливо ждать.

На следующее утро я, как обычно, отправилась с Дзалуммой на мессу в Санто-Спирито. После окончания службы мы вышли на ласковое весеннее солнце. Дзалумма замешкалась, пропуская людей.

— Не знаю, позволят ли мне навестить мадонну Лукрецию, — сказала она.

Я не сразу ответила. Я не ходила к маминой могиле — рана была еще слишком свежей.

— Делай, как знаешь, — наконец сказала я. — Я останусь здесь, на ступеньках.

— Неужели не пойдешь? — спросила Дзалумма с несвойственной ей тоской.

Я отвернулась и упрямо уставилась на ольховые деревья, гнущиеся на ветру. И только услышав ее удаляющиеся шаги, расслабилась.

Я осталась одна, греясь на солнышке и стараясь не думать о маме. Не прошло и минуты, как до меня донеслись голоса. Один принадлежал Дзалумме, а другой, мужской, тоже показался мне знакомым.

Я обернулась. Неподалеку, в минуте ходьбы от меня, среди склепов и могильных камней, статуй и зарослей роз стояла Дзалумма и разговаривала с Леонардо. Я увидела его профиль и деревянную доску в одной руке. Из-под красной шапочки на макушке вились волосы до самых плеч, но бороду он укоротил, придав ей аккуратную форму. Он, видимо, почувствовал мой взгляд, потому что обернулся и широко заулыбался, а потом отвесил низкий поклон.

Я слегка кивнула и осталась на месте, пока он подходил ко мне. Дзалумма держалась чуть поодаль, украдкой бросая на меня взгляды с видом заговорщицы. Значит, она знала о его замысле.

— Мадонна Лиза, — наконец произнес Леонардо. Он улыбался, но тон его был мрачный, ведь вся Флоренция скорбела. — Прошу простить меня за то, что прерываю ваши раздумья.

— Не стоит извиняться. Я рада вас видеть.

— Я тоже рад вас видеть. Я выехал из Милана сразу, как только услышал о плохом самочувствии Великолепного, но, к сожалению, опоздал. Сейчас я остановился во дворце Медичи. Случайно узнал, что вы будете здесь сегодня. Надеюсь, вы не сочтете мое поведение необдуманным, учитывая печальные обстоятельства… Быть может, мне даже удастся убедить вас немного попозировать мне.

— Но мессера Лоренцо больше нет, — выпалила я не подумав. — Значит, и заказа не существует.

Ответ его был быстр и решителен.

— Мне заплатили заранее. — Я вздохнула.

— Не думаю, что отец позволит. Он считает искусство глупостью. Он последователь Савонаролы.

Леонардо помолчал немного.

— Ваш отец сейчас здесь?

Я посмотрела на доску в его руке. К ней был прикреплен чистый лист бумаги, а к поясу Леонардо привесил объемистый кисет. Я провела рукой по волосам, юбкам.

— Вы намерены рисовать меня прямо сейчас?

В уголках его глаз собрались морщинки — видимо, мой вопрос позабавил художника.

— Вы совершенство, именно такая, какая есть. — Я начала паниковать.

— Но я не могу здесь долго оставаться. Я должна побывать на мессе, а потом сразу вернуться домой. Если я опоздаю, слуги удивятся, куда это я запропастилась, и донесут отцу, когда тот вернется домой.

— Мы отдаем дань уважения твоей матери, — громко заявила Дзалумма.

Я бросила взгляд в ее сторону.

Леонардо к тому времени достал из кисета кусочек древесного угля, привязанного к небольшой гладкой палочке.

— Я помню, что посылал вам вариант, написанный на основе того эскиза, что набросал в тот вечер во дворе у Медичи. Но я им недоволен.

— Недовольны!

— Сходство, безусловно, есть, но я хочу добиться… чего-то большего. Я не очень хорошо выражаю свои мысли словами, но если вы просто доверитесь мне… и присядете всего на несколько минут, не больше…

Я никоим образом не хочу навлекать на вас гнев мессера Антонио. Ваша служанка последит за временем.

Я сдалась. Он отвел меня немного в сторону от кладбища, под дерево, где лежал огромный валун. Я присела, Леонардо попросил меня слегка повернуться и снова, как в тот раз, бросить на него взгляд через плечо, так чтобы мое лицо было повернуто к нему на три четверти.

Он взял в руки уголек, сделанный, как он объяснил, из кусочка ивы, который поджаривали в печи, и начал рисовать с удивительной скоростью.

Помолчав минуту или две, я спросила:

— И как же вы запомнили с такой легкостью черты моего лица, хотя мы виделись всего лишь раз? Тот первый набросок был весьма приблизителен. И все же рисунок, который вы прислали… Вы запомнили все до мельчайших подробностей.

Леонардо не отвлекался от работы и отвечал рассеянно:

— Память можно натренировать. Если мне нужно запомнить лицо, я изучаю его очень внимательно, а затем ночью, когда лежу без сна, припоминаю каждую черточку, одну за другой.

Я бы ни за что не запомнила их так детально!

— Это очень просто, в самом деле. Возьмем, к примеру, носы: существует всего десять типов профилей.

— Десять типов! — Я хохотнула.

Он в ответ слегка приподнял бровь, и я сразу подавила улыбку и попыталась, расслабив лицо, придать ему прежнее выражение.

— Десять типов профилей: прямой, заостренный, орлиный, плоский, округлый, выступающий в верхней половине или в нижней. Если запомнить эти типы наизусть, то у вас будет целый реестр, откуда можно черпать по мере необходимости.

— Поразительно.

— Кроме того, существуют, разумеется, одиннадцать разных типов носов, если смотреть на них анфас. Ровные носы, утолщенные в середине, или утолщенные на переносице, или с утолщенным кончиком… Но вам, наверное, это скучно.

— Вовсе нет. А как же ноздри?

— Они составляют отдельную категорию, мадонна. — Я едва сумела подавить улыбку. Немного погодя я заговорила о том, что меня волновало сильнее.

— Вы сейчас живете во дворце Медичи. Значит, вы очень близки этому семейству.

— Настолько, насколько позволено чужаку.

— А как поживают… его сыновья?

Над переносицей Леонардо появилась легкая морщинка.

— Джованни, как всегда, превосходно. Мир может рухнуть — а ему все равно. Что касается Пьеро… По-моему, он только сейчас понял всю серьезность ситуации. Ему годами твердили со всех сторон, что однажды, когда отец уйдет из жизни, он займет его место. Теперь это для него стало реальностью.

— А Джулиано? — излишне поспешно поинтересовалась я.

Леонардо слегка потупился, и на его губах появилась едва заметная печальная улыбка.

— Джулиано скорбит. Для Лоренцо не было никого дороже, чем он.

— Джулиано прекрасный человек.

Лицо художника смягчилось, и он замер на секунду, перестав рисовать.

— Это так, — заговорил он оживленно, — Джулиано был очень доволен, когда услышал, что я хочу выполнить заказ.

— Вот как?

Леонардо улыбнулся, заметив мое волнение, которое я не сумела скрыть.

— Да. Мне кажется, он очень ценит вашу дружбу. — Я раскраснелась, не в силах вымолвить ни слова.

— Отлично! — сказал он, и уголек в его руке вновь запорхал над листом бумаги. — Продолжайте думать об этом. Вот так…

Я сидела в тревожном молчании. Он долго смотрел на меня и рисовал, потом снова смотрел… Видимо, ему в голову пришла какая-то тревожная мысль, потому что он вспыхнул и потупился. Потом устремил невидящий взгляд на рисунок.

Но он все-таки что-то разглядел. Разглядел во мне. И это не давало ему покоя. Он тщательно избегал смотреть на меня, боясь, что его взгляд выдаст тайну. В конце концов, он взял себя в руки и продолжил рисовать, пока Дзалумма не сказала:

— Пора.

Я поднялась и отряхнула юбки.

— Когда я снова вас увижу?

— Не знаю, — ответил художник. — Завтра я должен вернуться в Милан. Быть может, к следующей нашей встрече я подготовлю эскиз, который меня удовлетворит. Тогда перенесу его на доску и приступлю собственно к картине. — Он помрачнел. — Теперь, когда Лоренцо нет, для его сыновей наступают тяжелые времена. Если так пойдет и дальше, то считаться другом семьи Медичи будет довольно опасно. Если вы думаете заключить брак… — Он смутился оттого, что позволил себе сказать лишнее, и замолк.

Я нахмурилась и почувствовала, как щеки залил румянец. К чему он это сказал? Неужели подумал, что Джулиано меня интересует из личных корыстных целей, из соображений престижа?

— Мне пора, — сказала я и повернулась, чтобы уйти.

Но тут меня остановила одна мысль. Обернувшись, я решительно спросила:

— Почему вы хотите рисовать меня? — Теперь наступила его очередь волноваться.

— Мне казалось, я уже ответил на этот вопрос.

— Вы ведь взялись за это не из-за денег. Так зачем?

Он открыл, было, рот, чтобы ответить, но тут же передумал. А когда, наконец, подобрал слова, то произнес:

— Возможно, я делаю это для Джулиано. Возможно, для себя.