Книга: Я, Мона Лиза
Назад: XXXI
Дальше: XXXIII

XXXII

Я промолчала, не зная, что ответить. Он повел меня во двор к поджидавшей карете. Заметив на дверце кареты герб с шарами, я резко остановилась. Джулиано? Но это невозможно — отец никогда бы не отдал меня ему с такой безропотной покорностью.
Отец помог мне сесть в экипаж, закрыл дверцу и потянулся сквозь окошко к моей руке. Казалось, он раздумывает, не поехать ли вместе со мной. Наконец он произнес:
— Будь осторожна. Постарайся, чтобы тебя никто не видел, и ни с кем не заговаривай. И ни с кем не делись тем, что увидишь или услышишь. С этими словами он отступил назад и махнул вознице, чтобы тот ехал.
Столь поздний час притупил мою способность ясно мыслить, но к тому времени, когда карета загрохотала по плитам Старого моста, я поняла, куда меня вызвали.
Путь был более долгим, чем я ожидала. Мы держали путь не к дворцу Медичи, а за город и ехали целый час. Наконец, миновав черные силуэты деревьев, мы оказались на дорожке, посыпанной гравием. Прошло несколько минут, и возница остановил лошадей у дома, перед которым расстилался квадрат регулярного сада.
Несмотря на поздний час, все окна в доме светились золотыми огнями, здесь никто не спал.
Стража, охранявшая вход в виллу, покинула свои посты и сидела тут же, неподалеку, рядом с зажженными факелами. Люди тихо разговаривали. Когда возница помог мне выйти из экипажа, со стороны какого-то из охранников донеслись всхлипывания. Его товарищи зашикали на него, а один из них поспешил открыть передо мною дверь.
В огромном зале невообразимой красоты меня встретила молоденькая служанка.
— Как он? — спросила я, следуя за ней быстрым шагом по коридору.
— Умирает, мадонна. Врачи не надеются, что он доживет до утра.
Сердце пронзила боль от этого известия, я прониклась сочувствием к Джулиано и его семье. Произведения искусства, мимо которых я теперь проходила, — картины, поражавшие буйством красок, изящные скульптуры, отделанные золотом, — казались жестокими.
Мы подошли к двери спальни Лоренцо, но она оказалась запертой. Комната перед спальней, как и кабинет во дворце на виа Ларга, была заполнена тщательно отобранными украшениями, кубками и золотыми геммами. В комнате сидела жена Пьеро, мадонна Альфонсина, — нескладная в своей беременности, некрасивая, несмотря на изумительные медно-золотистые кудри. Поверх простой сорочки она накинула на плечи шаль. Рядом с ней я увидела Микеланджело, он поддерживал свою огромную голову руками и даже не поднял глаз при моем появлении.
Альфонсина, однако, злобно зыркнула в мою сторону, когда я присела в поклоне и представилась. Она, вероятно, приняла на себя роль хозяйки, и теперь в ее поведении улавливалось больше волнения, чем скорби. От меня она презрительно отвернулась. Взгляд у нее был сухой и злой — складывалось впечатление, что она рассержена на свекра за то, что он доставляет ей столько неудобств.
В дверях стоял старый философ Марсилио Фичино, видимо исполнявший роль посредника.
— Мадонна Лиза, — любезно заговорил он, с трудом сдерживая слезы. — Я рад снова видеть вас, хотя меня печалит, что наша встреча должна состояться при таких обстоятельствах.
Он протянул ко мне руку, собираясь сопроводить во внутренние покои, но нас прервали крики, эхом разнесшиеся по коридору, а потом быстро приближающиеся шаги. Я обернулась и увидела, что к нам идет Джованни Пико и ведет с собою Савонаролу, за ними следовали Пьеро и Джованни де Медичи.
Пьеро раскраснелся, по его лицу текли слезы.
— Ты предал нас, приведя его сюда! — кричал он. — Почему бы тебе просто не ударить нас или не плюнуть в нашу сторону в такие скорбные минуты? Это было бы гораздо милосерднее, чем то, что ты сделал!
Его брат, Джованни, возмущенно ему вторил:
— Какое неуважение! Отойди от него сейчас же, или я позову стражу!
Пико и Савонарола приблизились к Марсилио Фичино, стоявшему у закрытых дверей спальни. Тут поднялась Альфонсина и, не замечая, что ее шаль соскользнула с плеч, наградила Пико такой пощечиной, что у него подогнулись ноги и он отшатнулся назад.
— Предатель! — пронзительно завопила она. — Ты насмехаешься над нами, приведя под нашу крышу эту обезьяну, да еще в такое время! Вон отсюда! Убирайтесь оба!
Микеланджело наблюдал за происходящим беспомощным взглядом ребенка. Он не кинулся на защиту Альфонсины, но и за своего пророка тоже не заступился. Марсилио, заламывая руки, пробормотал:
— Мадонна, вам нельзя волноваться.
Пико не ожидал такого враждебного отпора; видимо, надеялся на более любезный прием.
— Мадонна Альфонсина, я не хочу причинять вашей семье боль… Но я должен поступить так, как велит мне Господь.
Савонарола продолжал молчать, глубоко задумавшись, но его напряженная поза выдавала, что ему не по себе.
Дверь в спальню распахнулась, и все повернулись, словно ожидая слова оракула.
На пороге стоял мой Джулиано, неодобрительно хмурясь.
— А ну тихо все! — За то время, что мы с ним не виделись, он, казалось, стал старше. Ему не было еще и пятнадцати, кожа и волосы сохранили блеск юности, но глаза и осанка были как у мужчины, уставшего от груза забот. — Что здесь происходит?
Не успел он договорить, как заметил Савонаролу. В его взгляде на секунду промелькнуло презрение, но тут же исчезло, сменившись необычной для него настороженностью. В тоне юноши сквозила озабоченность, хотя он старался говорить мягко.
— Обращаюсь ко всем. Пожалуйста, помните, что отец пока нас слышит. Мы несем ответственность перед человеком, который всю жизнь отвечал за нас, и должны дать ему напоследок покой. Давайте не будем больше огорчать его.
Метнув яростный взгляд на Пико и его спутника, Альфонсина подобрала с полу шаль и набросила себе на плечи. Джулиано обратил на нее внимание и повернулся к брату.
— Пьеро, — сказал он, как ни в чем не бывало, — у твоей жены целый день не было ни крошки во рту. Не мог бы ты проводить ее и устроить так, чтобы она хотя бы немного поела? Отец был бы счастлив, знать, что о ней заботятся…
Пьеро позабыл о своем гневе. Кивнув, он обнял Альфонсину за плечи. Она ласково взглянула на мужа. Было видно, что они любят друг друга. Я видела, как Джулиано слегка переменился в лице: он был тронут, доволен и испытывал огромное облегчение, что эти двое теперь позаботятся друг о друге.
Затем Джулиано обратился к другому брату, кардиналу:
— Дорогой брат, ты завершил приготовления?
Неопрятный толстяк покачал головой. Как и Джулиано, он не плакал. Но его сдержанность, казалось, была врожденной чертой характера, а не желанием избавить других от боли. Он заговорил деловым тоном:
— Как провести службу, мне пока до конца не ясно. Не знаю, право, каким гимном ее открыть… — В его голосе послышалось легкое раздражение. — Отец не удосужился, как следует все продумать, выбрав только отрывок из Евангелия и один гимн. Такие вещи нужно тщательно обдумывать заранее, иначе служба не произведет должного впечатления.
Когда Джулиано заговорил, стало ясно, что заранее он речи не готовил, в его словах чувствовалась искренность и непосредственность.
— Мы полностью доверимся твоему выбору, хотя времени у нас почти нет. Остается только молиться. — Он вздохнул. — Братья, ступайте и сделайте все, что можно. Вы знаете, что за вами пошлют, если отцу станет хуже. А теперь позвольте мне заняться нашими нежданными гостями.
Альфонсина и оба брата презрительно прошествовали мимо Пико и Савонаролы. Когда они отошли на почтительное расстояние, Джулиано заговорил с Микеланджело, обращаясь к нему как к любимому ребенку:
— Брат мой, Микеланджело, ты сегодня ел?
Тот поднял свою огромную голову и уставился на Джулиано темными глазами, в которых читалась мука.
— Я не буду есть. Не могу. До тех пор, пока он страдает.
— Тебе не станет легче на душе, если ты помолишься?
Молодой скульптор покачал головой.
— Я там, где хочу быть. Я не похож на других, Джулиано, обо мне можешь не беспокоиться.
Словно в подтверждение сказанного он сел прямо и сложил руки на коленях, стараясь всем своим видом выразить спокойствие. Джулиано скептически скривил губы, но больше не трогал молодого человека.
Затем он повернулся и обратился к Пико и монаху:
— Прошу вас, присаживайтесь. Я спрошу у отца, хватит ли у него сил принять вас. Но сначала я должен поговорить с другом. — Он выждал паузу. — Любезный Марсилио, не позаботитесь ли вы о мессере Джованни и фра Джироламо? Они проделали долгий путь, и, возможно, им нужно подкрепить силы. Предложите им еды и питья.
Наконец он взял меня за руку и повел в спальню. Как только мы ступили через порог, он сразу закрыл за нами дверь, и несколько секунд мы стояли, глядя друг на друга, но радости при этом не испытывали. Лицо его ничего не выражало, взгляд был напряженный.
— Как хорошо, что вы приехали по зову отца, — произнес он сдержанно, словно обращался к незнакомке. — Я должен извиниться за то, что не смог прийти к храму…
— Не стоит об этом говорить, — перебила его я. — Мне жаль, очень жаль. Ваш отец хороший человек, и вы тоже. — Я хотела, было взять его за руку, но он отстранился.
— Не могу… — Он осекся. — Между нами ничего не изменилось, Лиза. Уверен, вы понимаете. Но мне сейчас нужно быть сильным, а любое проявление нежности делает это трудным… Это ради отца, вы ведь понимаете?
— Понимаю. Но почему он прислал за мной? — Вопрос, видимо, озадачил Джулиано.
— Вы нравитесь ему. Он всегда так поступал. Вы ведь знаете, что он воспитал Микеланджело как собственного сына? Увидел его однажды у нас в саду, когда тот рисовал фавна. Отец сразу распознал в нем талант. Должно быть, и в вас он разглядел что-то такое незаурядное.
Джулиано повел меня в комнату, где на огромной кровати, укрытой мехами и бархатными покрывалами, сидел в подушках Лоренцо. Он смотрел куда-то в пространство неподвижным, отсутствующим взглядом, а когда я приблизилась к кровати, тупо уставился на меня, не узнавая. В комнате стояло зловоние.
Неподалеку на стуле сидел какой-то человек, рядом с ним на столике я разглядела кубок, ступку с пестиком и драгоценные камни.
— Отцовский лекарь. — Джулиано повел в его сторону рукой. — Пьер Леоне, мадонна Лиза Герардини.
Лекарь лишь коротко кивнул, не произнеся ни слова. Лицо его было усталым, да и весь облик выдавал утомление и беспомощность.
— Остальные…— Лоренцо.
Я поняла, что у него ослабло зрение, поэтому он меня не узнал.
Джулиано опустился на стул рядом с кроватью.
— О них хорошо позаботились, отец, — медленно и четко произнес он жизнерадостным голосом. — Не беспокойся о них. Пьеро сейчас кормит Альфонсину, Джованни занят приготовлениями к службе, а Микеланджело…— он умолк, придумывая добрую ложь, — молится в часовне.
Лоренцо что-то пробормотал.
— Да, я только что видел его, — ответил Джулиано. — Молитва очень утешает. Пожалуйста, не тревожься.
— Хороший мальчик, — прохрипел Лоренцо. Он поднял с огромным усилием руку на несколько дюймов и слепо повел ею; его сын поймал руку и близко наклонился к больному. — Мой хороший мальчик… А кто же утешает тебя?
— Я пошел в тебя, отец, — пошутил Джулиано. — Меня тоже не нужно утешать. — Тут он заговорил громче. — К тебе гостья. Лиза ди Антонио Герардини. Ты посылал за ней.
Я подошла так близко, что стукнулась коленом о край кровати.
— Приданое, — прошептал больной, от его дыхания несло могилой.
— Да, отец. — Джулиано еще ниже склонился к отцу и улыбнулся, а Лоренцо, сумевший разглядеть улыбку сына, едва заметно приподнял углы губ в ответ.
— Ты единственный, — прошептал он. — Совсем как мой брат. Такой хороший.
— Но до тебя мне далеко, отец. Мне никогда не стать таким, как ты. — Джулиано помолчал, затем повернул лицо ко мне и сказал, снова четко произнося слова, чтобы Лоренцо все понял: — Отец желает сообщить вам, что отдал распоряжения относительно вашего приданого.
Лоренцо захрипел, стараясь глотнуть воздуха. Джулиано и лекарь поспешили наклонить его вперед, что, видимо, принесло ему облегчение. Когда он пришел в себя, то кивнул сыну и прошептал какое-то слово, которого я не разобрала. Джулиано тихо рассмеялся.
— Принц, — произнес он, и, несмотря на наигранную беспечность, голос его дрогнул, когда он, взглянув на меня, добавил: — Денег столько, что вы можете выйти за принца, если пожелаете.
Я улыбнулась на всякий случай, вдруг Лоренцо все-таки мог что-то разглядеть — но мой взгляд был прикован к Джулиано.
— Значит, вы еще не выбрали мне партию? — Лоренцо не услышал, но у его сына был готов ответ.
— Нет, отец пока не сделал выбора. Это он поручил мне.
Я прижалась к кровати и наклонилась к умирающему.
— Мессер Лоренцо. — Я заговорила погромче. — Вы меня слышите?
Веки его дрогнули, он прошептал короткий ответ, еле ворочая распухшим языком. Я ничего не поняла. Джулиано посмотрел на меня.
— Он слышит вас.
Тогда я набралась смелости, взяла руку больного, вялую, исхудавшую, искореженную болезнью, и прижала ее к губам с искренней любовью и почтением. Лоренцо понял, что происходит; его глаза, налитые кровью, засветились теплотой и нежностью.
Вы были так добры ко мне, дочери торговца шерстью. Вы щедро одаривали многих людей. Вы всем нам подарили, мессер Лоренцо, красоту, искусство — мы у вас в неоплатном долгу.
В его глазах проступили слезы, он тихо застонал.
Я не поняла, было ли это признаком боли или охвативших его чувств, и посмотрела на Джулиано, молча спрашивая, не нужен ли доктор, но он покачал головой.
— Что мне сделать, чтобы доказать свою благодарность? — продолжила я. — Могу ли я хоть немного уменьшить ваши страдания?
Лоренцо снова зашептал, на этот раз я поняла его по движению губ, а Джулиано эхом повторил за ним:
— Помолись…
— Обязательно. Я буду молиться за вас каждый день своей жизни. — Помолчав, я сжала руку Лоренцо, прежде чем ее отпустить. — Только скажите, почему вы проявили ко мне такую благосклонность?
Он очень старался четко выговаривать слова, чтобы я услышала их от него самого, а не от посредника.
— Потому что я люблю вас, дитя мое.
Его слова меня перепугали. Я даже подумала, уж не бредит ли Лоренцо в предсмертной агонии. Наверное, он сам не до конца понимал, что говорит. В то же время я поняла, что это так и есть. Я почувствовала расположение к Великолепному с первой секунды, как его увидела; я сразу признала в нем дорогого друга. Поэтому теперь ответила с абсолютной искренностью:
— И я люблю вас.
Джулиано отвернулся, чтобы отец не видел, каких усилий ему стоит держаться. Лоренцо, с обожанием глядя на сына, ласково похлопал его по плечу слабеющей рукой.
— Утешьте его…
— Обязательно, — громко сказала я. Потом он произнес нечто не совсем понятное:
— Попросите Леонардо…
С тихим стоном он уронил руку, совсем обессилев. Его взгляд был устремлен куда-то вдаль, где он рассматривал то, что оставалось невидимым для нас, потом он сомкнул веки и скорбно поморщился. Его голос по-прежнему оставался негромким, но волнение так укрепило больного, что теперь я смогла разобрать каждое слово.
— Третий человек. Я тебя подвел… Как же я могу уйти? А теперь еще Леонардо… Он и девушка…
«Бред умирающего», — подумала я, но Джулиано сразу повернулся к отцу, глаза его были прищурены. Он отлично понял, что имел в виду Лоренцо, и это его встревожило. Стараясь утешить отца, он опустил руку ему на плечо.
— Не волнуйся, отец. — Он тщательно подбирал слова. — Не беспокойся. Я обо всем позабочусь.
Лоренцо пробормотал что-то в ответ. Мне показалось, будто он сказал: «Как я могу пойти к нему, когда я его подвел? » Он слабо задергал руками и ногами.
Джулиано взглянул на меня и сказал:
— Ему сейчас нужно немного отдохнуть.
— До свидания, мессер Лоренцо, — громко произнесла я.
Он, видимо, не расслышал. Голова перекатилась набок, глаза были устремлены куда-то в прошлое.
Я отошла от кровати. Джулиано вместе со мной двинулся к двери, маленький простенок у которой отчасти позволил нам укрыться от всех.
Я не знала, как теперь проститься с ним. Мне хотелось признаться, что до этой минуты я была просто глупой девчонкой, увлекшейся юношей из высшего общества, который писал замечательные письма. Я же решила, что влюблена, только оттого, что стремилась всей душой к красоте и искусству и жаждала вырваться из отцовского дома, полного несчастий.
Мне хотелось признаться, что теперь он действительно завладел моим сердцем — я любила его настоящей любовью, как брата, родственника. И меня поражало и даже пугало, что я привлекла внимание такого сильного человека, способного в то же время на сострадание.
Я не стала ничего ему говорить, боясь, что он расплачется. Но, повинуясь внезапному порыву, обняла его перед уходом. Мы стояли, обнявшись, не говоря ни слова, и в этом жесте слились любовь и горе.
Джулиано открыл дверь и, передав меня на попечение Марсилио Фичино, снова закрыл. Меня проводили к карете. Ночь была ясной и холодной. Я высунулась из окна и принялась рассматривать звезды, слишком взбудораженная, чтобы заплакать.
Когда я вернулась домой, отец сидел в большом зале, неподвижно уставившись в камин, пламя отбрасывало коралловые отблески на его лицо, на котором застыла гримаса страдания. Когда я проходила мимо, он вскочил и подошел ко мне, всем своим видом выражая вопрос.
— Он завещал мне большое приданое, — бросила я на ходу.
Отец не сводил с меня пытливых глаз.
— Что еще он сказал?
Я засомневалась, но потом решила быть честной.
— Сказал, что любит меня. И что Джулиано — хороший сын. Его сознание слабело, и он произнес несколько слов, лишенных какого-то смысла. Вот и все.
Во взгляде отца я прочла невыраженное горе. Он опустил голову. «Ему на самом деле плохо, — подумала я. — Он действительно переживает…»
Но тут отец резко вскинул голову.
— Кто там был? Тебя видели?
— Ну, во-первых, Лоренцо. Джулиано. Пьеро, его жена и Джованни… а еще Микеланджело… — Я шагнула в сторону. Мне не хотелось перечислять события этой ночи. Но потом, подумав, я добавила: — Пико привел Савонаролу. Семейство очень расстроилось.
— Пико! — воскликнул он и тут же порывисто спросил: — А Доменико с ним был?
— Нет. Я все расскажу, только в другой раз. Прошу тебя.
Я была очень измотана. Приподняв край юбки, я начала подниматься по лестнице, а отец так и остался стоять, наблюдая за каждым моим шагом.
Поднявшись к себе, я увидела, что Дзалумма спит. Чтобы не будить ее, я не стала раздеваться, а, прислонившись к подоконнику, опять полюбовалась на звезды. Я знала, что они светят и на виллу в Кастелло, и мне казалось, что, глядя на звезды, я каким-то образом связываюсь с теми, кто сейчас бодрствует у постели больного.
Так я простояла, наверное, с час, когда увидела в небе вспышку, которая начала перемещаться по темному фону, оставляя за собой огненный хвост.
«Знаки, — вспомнила я слова отца. — Знаки и знамения».
Я улеглась на постель одетая, но не заснула. Небо едва начало светлеть, когда я услышала звон колоколов.
Назад: XXXI
Дальше: XXXIII