Глава 10

Риу-Негру, Бразилия, февраль 1904 года

Дорогой мистер Райдвел!

К настоящему времени вы, должно быть, ожидаете от нас очередной партии груза. Я не знаю, что сообщили вам другие участники экспедиции, но моя работа затруднена сейчас — как болезнью, так и внешними обстоятельствами. Видите ли, я очень нездоров в последнее время, и, как мне сообщили, это малярия. Бывали такие дни, когда я мог встать и двигаться, и даже писать письма, как сейчас, но любая физическая деятельность отнимает у меня силы, и я легко устаю. Вот уже две недели всю мою пищу составляют апельсиновый сок и орехи кешью. Благодарю вас за письмо — оно пришло как раз в самый разгар моей лихорадки, — а также за проявленную вами озабоченность в отношении моей супруги. Это касается, только моей жены и меня. Я обязательно напишу ей, когда буду в состоянии это сделать, но пока, прошу вас, не сообщайте ей о том, что я болен, так как мне не хотелось бы причинять ей беспокойство.

Меня мучают сны о нормальной жизни дома — с чтением газет по утрам, прогулками по Ричмонд-парку, посещением церкви, — и, просыпаясь, я прихожу в отчаяние, пусть даже трудно теперь представить, как я вернусь домой, где мне, боюсь, жить обычной жизнью больше не придется никогда.

Ночью, кроме снов, меня преследуют мотыльки. Они бьются о стекло моего фонаря, о дверь и крышу, пытаются проникнуть внутрь — со своими липкими хоботками, пыльными крыльями, они так и ждут, чтобы залететь в глотку и задушить меня. Это такие уродливые твари по сравнению с моими нежными бабочками — даже не верится, что и те и другие принадлежат к одному и тому же классу чешуекрылых. Здесь, в Бразилии, я почти приблизился к своей цели, но эти джунгли и их обитатели замышляют что-то против меня. Это письмо у меня заберут и отправят, поэтому я не могу вам многого сказать. Но я очень близко, мистер Райдвел, и если мне удастся преодолеть все препятствия, то мы с вами будем очень довольны. А пока — благодарю вас за терпение. Я накапливаю материал для следующей партии груза, но еще не готов отправить его вам.

Искренне ваш, Томас Эдгар

Он заклеил конверт и оставил его на письменном столе для Антонио, чтобы тот забрал его, когда отправится в очередной раз в город, затем лег в свой гамак, совершенно обессиленный. Это была не просто усталость — временами лихорадка возвращалась к нему, и он мог проснуться среди ночи, дрожа от холода. Однажды ночью он пробудился и увидел, что, сорвав с себя и покрывала, и одежду, лежит совершенно голый, весь в жару. Кто-то склонился над ним и нежными движениями утирает ему лоб прохладной тканью..

— Софи?

— Нет, дорогой, это я, Клара.

— Как же твой муж? — пробормотал он, нащупывая простыню вокруг себя.

— Тсс, — сказала она. — Я здесь, чтобы ухаживать за тобой — с его благословения. Тебе скоро будет лучше.

Когда Томас смог встать с постели, то узнал, что Джордж тоже заболел вскоре после него, но остальным удалось избежать лихорадки. Эрни сказал, что им двоим не повезло — в этой части джунглей было мало москитов, но они почти наверняка являлись носителями малярии. Томас еще раньше прекратил принимать хинин из-за вызываемых им сновидений, но Джордж уверял, что не прекращал его принимать.

Однажды утром Томас лежал в своем гамаке, а дождь тем временем стучал по крыше и лупил по земле, во дворе снаружи. В такую погоду почти нет шансов найти бабочек, с прискорбием думал он. Они прячутся во время дождя, и редко кого можно поймать. Он упустил свой шанс.

В дверь к нему постучали, и вошел Сантос. Томас приложил усилие, чтобы принять сидячее положение, но гамак бешено извивался, под ним и грозился сбросить его с себя.

— Не надо вставать, мистер Эдгар, — сказал Сантос.

Он придвинул к себе стул, стоявший у письменного стола Томаса, и сел неподалеку. Он сжимал что-то в руках — небольшую коробку.

Теперь, когда в голове у Томаса прояснилось и приступы лихорадки отпустили его, он объяснял себе, что долина бабочек ему привиделась, это была галлюцинация. Сантос приехал в лагерь лишь вечером того дня, и, конечно, он не мог найти его и отпустить бабочку. Но сколько бы он ни твердил себе это, сколько бы ни ругал себя за то, что поверил в видение, — что-то снедало его изнутри, мучило его. Ему все же очень хотелось поверить, что она существует. Она в самом деле существует.

В хижине стемнело от дождя, а воздух был плотным и горячим.

— У меня есть кое-что для вас, — сказал Сантос — Думаю, вы будете очень рады.

Он разжал пальцы и снял крышку с коробки. Вручил ее Томасу — тот взял коробку и заглянул в нее при тусклом свете. Там, неумело посаженная на булавку, со сломанной грудной клеткой и перекошенным тельцем, находилась мертвая Papilio sophia. Горячие слезы навернулись на его глаза, и он крепко сдавил веки, чтобы зрение прояснилось.

— Вы нашли ее, — прошептал он.

— Да, — сказал Сантос и тихо засмеялся.

— Она… моя?

— Ваша, мистер Эдгар? Пожалуй, да. Я сам поймал ее этим утром, когда ходил с доктором Харрисом по лесу. Она великолепна, не правда ли? Это мой подарок вам. Надеюсь, вы назовете ее должным образом.

Голова Томаса резко покачнулась, когда он поднял взгляд. Легким стало нечем дышать.

— Должным образом? Но я уже выбрал для нее имя.

Голос его звучал совсем слабо в тесном воздухе хижины, который ходил волнами от сырости, пока дождь лил темными потоками снаружи.

— Разумеется, при условии, если бы вы нашли бабочку. Но, как видите, ее нашел я.

Ровным голосом он констатировал факт, не выдавая никаких эмоций. Если он вообще был на них способен.

Сантос потрепал его по плечу.

— Я оставлю вас наедине с предметом ваших вожделений, — сказал он. — На вашем месте я бы хорошо подумал, как ее назвать. Мое имя Жозе, как вам известно, если вам это поможет.

Он встал и в два шага покинул комнату.

Томас откинулся на спину, все еще держа коробку в руках, и уставился в потолок. В голове у него царил туман, и он боялся, что не сможет принять правильное решение. Смешанные чувства охватили его, никак не удавалось разобраться, что же он ощущает на самом деле. Бабочка у него. И все же она… не его. Сантос украл ее. Даже если он не украл саму бабочку, то украл у него славу. Эта мысль полностью завладела Томасом.

Без открытия этой бабочки ему стало незачем жить. У него ничего нет за душой. Он вернется домой просто с коллекцией насекомых, чтобы продать ее какому-нибудь жирному богачу, который не знает, как отличить парусника от морфиды.

Эту бабочку он привезет домой лишь для того, чтобы показать: вот та легенда, за которой он гонялся. И он даже не сможет назвать ее в честь жены. Назвать бабочку в честь Софи — только это могло спасти его от иссушающего чувства вины, а теперь он не сможет ей этого дать. Она обманута и взамен ничего не получит, кроме мужа-неудачника. Еще одна слеза выкатилась из глаза и скользнула вниз к уху; ему стало щекотно. Он горько усмехнулся. Эта особь даже не в очень хорошем состоянии. Он снова поднес бабочку к глазам, чтобы лучше разглядеть. Черные крылья порваны, а тельце сломано почти пополам. Как если бы Сантос наступил на нее, чтобы поймать, или палкой сбил ее на землю. Что-то еще в ней было не так: она гораздо меньше размером, чем он ожидал. Наполовину меньше его руки. Ту, которую он поймал на поляне в лесу — даже если ему все это привиделось, — нельзя было назвать гигантской, но для бабочки она была все же очень большой. И по слухам выходило, что она огромная, и… еще кое-что. Это даже не Papilionidae — она вообще другого вида. На раздвоенном хвосте никаких замысловатых украшений — просто скучный смокинг, а не хвост бабочки. Желтый цвет очень бледный, почти белый, а черный…

Томас скинул ноги с гамака. Покачался немного, пока кровь не отхлынула от головы, но хлопанье крыльев наполнило уши и било в глаза. Он прижал кончики пальцев к векам, чтобы успокоить глаза.

Черный цвет тускл и водянист и совсем не переливается, как следовало бы, — во всяком случае, он так себе это представлял. Этот цвет должен быть похож на лужицу разлитой нефти — черную по своей сути, на поверхности которой мерцают, играя, зеленоватые и голубоватые блики. Черная пара крыльев свисает ниже той, что с другой стороны, — словно под собственной тяжестью. Он пригляделся поближе и, подцепив булавку, которой была приколота бабочка, вытащил ее. После этого бабочка утратила половину своего туловища, но Томас уже не волновался по этому поводу. На дне коробочки, на месте, скрытом от глаз черными крыльями, он увидел два пятна. Чернильных. Крылья бабочки, оказывается, погрузили в чернила, и тот, кто так грубо посадил ее на булавку, даже не стал дожидаться, пока они высохнут.

Он взревел и швырнул коробку в стену хижины.

Дождь утих, и Томас выскочил наружу, где прояснилось. У входа в свою хижину стоял Эрни — только взглянув на лицо Томаса, он согнулся пополам от смеха. Томас пошел на него, как в бреду, не чувствуя под собой ног, стиснув руки в кулаки.

— Это всего лишь шутка, старина, — произнес Эрни, теперь уже выпрямившись, утирая слезы в уголках глаз. — Идея Сантоса.

Томас едва стоял там, без сил — ярость, клокотавшая в груди, сошла на нет.

Один за другим остальные мужчины показались из своих хижин. Джордж был бледен и осунулся после болезни; Джон своей фигурой закрыл весь дверной проем, лицо его пряталось в тени от ладони, прижатой ко лбу. Даже Педро, повар, стоял в дверях кухни, просто вытирая руки о тряпку. Только Сантос улыбался вместе с Эрни. Клара тенью маячила за его плечом — она смотрела на Томаса, с лицом, осунувшимся от печали.

Сезон дождей обрушился на них со всей мощью. Река поднялась, и многие ручейки, через которые путешественники раньше просто перепрыгивали, превратились в глубокие реки, которые нужно было переплывать на лодке или обходить стороной. Вода устремилась в лес, затопляя стволы и нижние ветви деревьев. Там, где раньше сидели обезьяны и ходили ягуары, теперь резвились речные дельфины и рыбы. Сидя у русла реки, Томас воображал, как все они плывут к нему сквозь деревья, словно летят.

Сбор насекомых был очень затруднен; бабочки вообще попрятались от дождя, впрочем, Джордж жаловался на то, что жуков и долгоносиков тоже стало меньше. И только у Джона работы не убавилось — во время дождя растительная жизнь расцветала.

Вялость и лень охватили Томаса и Джорджа — они приписывали такое состояние недавно перенесенной болезни, но оба понимали, что сонливость вызвана ничегонеделаньем. Томас спал до самого обеда, пока Клара сопровождала Джона. Сантос, когда был в лагере, уходил вместе с Эрни в лес или оставался, чтобы побеседовать с Джорджем и иногда с Томасом. Он по-прежнему надолго отлучался в Манаус, но Томас все равно старался избегать Клары — так обеспокоен он был тем, что Сантос уже догадался об их отношениях. Томас оказался предоставлен сам себе и воспользовался этой передышкой, чтобы перенаправить свое внимание на собственную жену. Он писал письма Софи — как если бы шел вброд через грязь — и не мог заставить себя отправить их.

Он решил последовать совету Джона и познакомиться поближе с кем-нибудь из местных жителей. Антонио обычно был там, где Сантос; Мануэль и мальчик Жоаким выступали в качестве проводников и помощников, сопровождая тех, кто отправлялся за сбором материалов. Оставался только Педро, повар. Томас практиковался в португальском языке, беседуя с ним.

— De onde a sua famflia é? — спрашивал он, интересуясь, откуда родом его семья.

— De todo lugar, — отвечал Педро, широким жестом рук показывая, что отовсюду.

Томас спросил, можно ли посмотреть, как тот работает, и Педро, взглянув на него как на сумасшедшего, все же согласно кивнул. Он прихрамывал, пока крутился возле кухни, и, приглядевшись внимательнее, Томас понял, что на правой ноге повара не хватает пальца. Хоть расспрашивать было невежливо, Томас измучился, выбирая темы для разговора, поэтому показал на ногу.

— Como… dedo… ferir? — спросил он, и Педро широко улыбнулся в ответ на такое ужасное владение языком.

Он стал объяснять, но Томас уловил значение только нескольких слов. Он разобрал, что Педро потерял палец, когда работал рыбаком. Он ловил больших черных пираний — это такая их разновидность, хоть и опасная, но очень вкусная; одна из них сорвалась с крючка прямо в лодку и тут же цапнула его за палец.

Должно быть, у Томаса вид был испуганный, и Педро снова рассмеялся. Двое его братьев точно так же лишились пальцев на ногах. Очевидно, ради вкуса этих пираний действительно стоит рисковать пальцами.

Томас поинтересовался, нравится ли ему работать на Сантоса, и Педро пожал плечами, но отвел глаза. Томас и раньше замечал, что Педро принимал все приказы от Антонио, но когда он прислуживал Сантосу, его поведение менялось. Педро ходил вокруг хозяина очень медленно, рука, которой он накладывал мясо Сантосу в тарелку, часто дрожала, и ему было трудно с этим справиться. Сантос, казалось, ничего не замечал, а если и замечал, то не обращал внимания.

В течение недели Томас приходил к Педро и сидел с ним по часу в день, а, то и больше, и Педро стал помогать ему в изучении португальского языка. К концу недели Педро называл его «magro» за худобу и, пока готовил еду, кидался в него кусочками; Томас уворачивался от них, если получалось, а если нет — вытирался салфеткой, не переставая улыбаться. Его знание языка улучшилось, и он удивил как-то вечером Клару с Джоном, включившись за ужином в их разговор. Джон радостно хлопнул его по спине, а Клара просто уставилась на него. Ее взгляд притягивал к себе, и воздух между ними раскалился. Когда он отвел глаза, то увидел, что Джон, с приоткрытым ртом, смотрит поочередно то на него, то на нее — он прекратил жевать, но так и не проглотил пищу, которую держал во рту. Томас опустил глаза в свою тарелку, сгорая от неловкости. Чувство было такое, как если бы лесник застукал его на месте, когда он собрался украсть фазана.

Он встал из-за стола.

— Прошу меня извинить, — сказал он. — Я неважно себя чувствую.

На другое утро Томас проснулся поздно. Его разбудил Антонио.

— Сеньору Сантосу угодно, чтобы вы выпили с ним чаю до того, как начнется дождь.

— Я скоро буду, — ответил Томас.

Антонио ушел, а он все лежал, уставившись потолок. Он не позволял себе оставаться наедине с Сантосом. Наверняка все разошлись кто куда за материалами, а этому господину нужно с кем-нибудь поговорить. Он вылез из гамака и трясущимися руками натянул на себя одежду.

— О, мистер Эдгар.

Сантос сидел в тенистом углу двора за низким столиком, рядом с ним стоял свободный стул. Повсюду виднелись грязные лужи, оставшиеся после недавнего дождя, и влажный воздух обещал, что будет лить еще. Мануэль стоял тут же, обмахивая Сантоса большим листом банановой пальмы. Как всегда, Сантос умудрялся совершенно не потеть. Томас уже привык к влажной жаре, он даже стал получать удовольствие от этого ощущения, как от теплой ванны, — правда, только если мог искупаться в прохладной воде в конце дня. Вид всех его рубашек портили одинаковые желтые пятна под мышками, и он уже давно перестал раздражаться по этому поводу. У Сантоса рубашки тем не менее всегда были свежими и чистыми, будто он каждый день надевал новую.

— Надеюсь, здоровье ваше идет на поправку?

— Да, я чувствую себя лучше. Правда, устаю.

— Так и должно быть. У меня тоже была малярия. Эта болезнь никогда не уходит окончательно, как вы знаете.

— Нет?

Томас вдруг почувствовал себя старым. Он перешагнул через некий порог, и назад пути нет.

— К чему этот мрачный вид, мистер Эдгар? В конечном счете это сделает вас сильнее. Соприкосновение со смертью закаляет характер.

— Боюсь, мой характер может мне изменить.

Он пробурчал это себе под нос, в тайной надежде, что Сантос его не услышит. Неужели он его проверяет? Выжидает, чтобы посмотреть, известно ли ему о том, что он поступил бесчестно?

— Чепуха, мой дорогой друг. Я давно наблюдаю за вами…

При этих словах сердце у Томаса екнуло.

— …и вижу, как вы растете. Знаю, вы чувствуете усталость сейчас и, возможно, некоторую ненужность.

Он склонил голову набок и посмотрел на Томаса, как будто видел перед собой капризное дитя.

— Я прав? Думаю, что прав. Но я же видел, как растет ваша уверенность в джунглях. Может, вы сами того не замечаете. Вы становитесь настоящим ученым.

— Ученым?

Томас щелкнул языком и не смог удержаться от насмешки в голосе. Этот человек что, слепой?

— Я не ученый, мистер Сантос. Всего лишь любитель. Чаще всего я даже не знаю, чем занимаюсь здесь. Нет — почти всегда.

Он провел рукой по волосам и наткнулся на место, где они спутались и были в песке. Отряхнул пальцы.

— А вам известно о том, что у меня нет никакой квалификации? Удивительно, как меня вообще включили в состав экспедиции. Бабочки для меня всю жизнь были просто увлечением.

— Нет, мистер Эдгар, вы недооцениваете себя. Может, вы и не добились каких-то успехов в изучении насекомых, но в вас есть нечто гораздо более важное. В вас есть страсть. Я вижу, как внутри вас горит огонь. Он потускнел ненадолго, пока вы были больны, но вспыхнул в тысячу раз сильнее в тот день, когда я подшутил над вами.

— Вы сделали это намеренно?

— И да и нет. Вы вправе сердиться, мистер Эдгар. Я, некоторым образом, испытывал вас. И вы прошли испытание, доложу я вам.

— Знаете, я ведь и в самом деле нашел бабочку. Как раз перед тем, как Джон обнаружил меня без сознания.

— О, думаю, нет. Вы были очень больны. Наверное, вы просто подумали, что видели ее. При малярии это обычное дело — видеть что-то необъяснимое. К примеру, когда я был болен, мне однажды привиделась моя первая жена, с младенцем на руках. Она сказала, что это мой сын, а когда я очнулся — они оба исчезли.

— Возможно, вы и правы. Хотя мне так хотелось верить в это.

Он внимательно всматривался в лицо Сантоса. Как-то слишком быстро этот человек отмел его претензию. Что, если он лжет? Может быть, он знает, что Томас говорит правду?

— Я видел у вас фотографию вашей жены. Как ее зовут?

— Софи.

— Да, Софи. — Он произносит это имя, словно пробуя его на язык. — Она очень красива. И молода.

К чему он клонит? У него нет никакого желания обсуждать с этим типом Софи. Каким-то образом это ее оскверняет.

— Какая она? — продолжает расспрашивать Сантос.

— Какая? Ну, не знаю, как это сказать. Полагаю, что она…

Он замолк, пытаясь воскресить в памяти знакомый облик — вот она стоит в саду, улыбаясь ему. А потом он увидел ее, лежащей на земле под ним, когда он хотел заняться с ней любовью в парке. Он вздрогнул.

— Продолжайте, мистер Эдгар, вы же хорошо знаете свою жену?

— Да, конечно. Она чудесная. Совершенно чудесная.

Он перешел почти на шепот. Если он будет говорить о ней тихо, то она останется чистой, и джунгли не испачкают ее, как это произошло с ним.

— О лучшей подруге трудно и мечтать.

— А дети? Она хочет иметь детей?

— Да, хочет.

Его вдруг словно стукнуло — в самом деле, они давно не говорили с ней о детях, и, может, он виноват перед ней. Неужели это он помешал ей решиться на ребенка?

— Отлично. Я очень рад за вас. Она так молода — уверен, ей еще рожать и рожать. В отличие от моей супруги. Боюсь, ее лучшие годы уже позади. Ей уже тридцать четыре, а детей нет. Завидую вам. Больше всего в этой жизни я хотел бы стать многодетным отцом, чтобы следующие поколения продолжили мое имя.

Томас почувствовал, как при упоминании Клары его щеки зарделись. Усилием воли он хотел остановить прилив краски, но в результате покраснел еще больше. Он молился, чтобы Сантос ничего не заметил.

— Я смутил вас, сэр. Прошу прощения. Со мной часто такое происходит — начинаю лезть в частную жизнь людей.

— Нет… совсем нет, — выдавил из себя Томас, с облегчением чувствуя, как остывают щеки.

— Как бы там ни было, я уверен, что у вас обязательно будет большая и дружная семья. Только не стоит затягивать с этим — я так считаю. Вы не такой, как остальные наши мужчины — у них нет семьи, никаких уз. Они женаты только на самих себе и на своей работе. Это — эгоизм с их стороны. Даже если они и пропадут в джунглях — кто хватится их и будет по ним скучать? Но вы, Томас, — вы просто обязаны вернуться к своей хорошенькой жене.

— Я вернусь, в свое время.

Неужели этот Сантос пытается избавиться от него?

— И все же я действительно восхищаюсь вами, мистер Эдгар. В вас есть страсть, а имея страсть, вы сможете преуспеть в любом деле. Я всегда стремился поддерживать материально именно таких людей, как вы, — тех, для кого это, вероятно, единственная возможность проявить себя здесь.

— А что остальные?

— Доктор Харрис тоже любитель, как и вы. Но он весьма искусный таксидермист — даже я это вижу. Однако свои страсти он растрачивает на стороне, и это приводит его к менее добродетельным, если можно так выразиться, занятиям.

Томас улыбнулся. Кожа на лице натянулась, готовая растрескаться: он уже забыл, что такое — улыбаться.

— Что касается мистера Сибела, — продолжал Сантос, — ему не нужна была моя помощь, чтобы приехать сюда. У него есть все возможности в этой жизни. Какими-то из них он пользуется, какими-то — нет. Может, он и образованный человек, мистер Эдгар, но не надо думать, что он хоть в чем-то превосходит вас. Я очень верю именно в вас.

— Благодарю вас, сэр, жаль только, что я сам себе не могу сказать то же самое. А как, по-вашему, мистер Гитченс? На что он способен?

— О, мистер Гитченс, да. Очаровательный человек. Очень трудно узнать его характер. Я даже еще и не пытался понять его. Лишь в одном я могу быть абсолютно уверен.

Сантос пристально смотрел на Томаса, пока тот не задал свой вопрос, которого от него уже ждали.

— В чем же?

— В том, что он влюблен в мою жену. А вот и наш чай.

Томас не заметил, как Мануэль выскользнул куда-то, пока они беседовали, и вот слуга вернулся с чайным подносом. Томас был рад, что разговор прервался, потому что небрежно брошенное Сантосом обвинение в адрес Джона заставило его покраснеть как рак — теперь у него появилась возможность отвлечься, наблюдая за руками Мануэля, и попытаться отогнать кровь, прилившую к щекам, ровным и глубоким дыханием.

Как раз когда Мануэль закончил разливать чай в крошечные чашки, какое-то насекомое неожидан-ко уселось ему на шею. Он хлопнул себя свободной рукой, одновременно пытаясь поставить чайник на поднос, — руки его скрестились в этот момент, локти столкнулись. Томас видел, чем это чревато, но не успел среагировать достаточно быстро, чтобы предотвратить последствия. Мануэль выпустил чайник из руки, тот слегка повращался, опустившись на самый край подноса, покачался и упал на землю, ударившись о ножку стола по пути вниз.

— Осторожно! — вскрикнул Томас, но это уже не помогло.

Чайник вдребезги разбился, и горячий чай облил ноги Сантоса в светлых льняных брюках.

Мануэль застыл на месте, а Сантос сидел с закрытыми глазами, шумно дыша через нос. Томас достал свой носовой платок, который повис в его руке, слегка овеваемый ветерком, — он все ждал, что либо слуга возьмет у него платок, либо хозяин слуги откроет глаза и увидит, что он держит. Наконец Сантос открыл глаза, и Томас увидел, как в них закипает холодная ярость. Он опустил платок.

— Антонио! — позвал Сантос.

Мануэль стал издавать звуки своим безъязыким ртом — он будто хотел что-то сказать, извиниться, но вместо слов доносилось только мычание, как у теленка. Он медленно качал головой, не сводя глаз с Сантоса, который даже не смотрел в его сторону. Антонио быстро вышел во двор и, бросив единственный взгляд на разбитый чайник, схватил слугу за руку. Мануэль замолчал и позволил увести себя прочь.

— Что он собирается сделать с ним? — спросил Томас, внезапно испугавшись.

Сантос улыбнулся и достал собственный носовой платок из кармана.

— Вам не о чем беспокоиться, — сказал он, промокая платком ногу.

Ярость его отступила, высохла, как белье в жаркий день.

— Сахару?

Томасу не давали покоя воспоминания о том, какие звуки издавал Мануэль, какими глазами он смотрел, когда его уводили. Томас больше не видел его в тот день, а Сантос, у которого теперь не было емкости для любимого чая, больше ни разу не позвал своего слугу.

Не желая обсуждать случившееся с остальными, после того как все вернулись из леса, Томас пошел к единственному человеку, с которым мог об этом поговорить.

— Я не знаю, что с ним случилось, — сказал Педро по-португальски.

Спустя всего неделю Томас уже лучше понимал его, благодаря тому, что Педро намеренно говорил медленно и разборчиво, используя простые слова. Томас видел, что повар лжет. Он потел сильнее обычного, и руки у него тряслись, когда он передвигал кастрюлю с тушеными овощами.

— Но мистер Сантос очень рассердился. Он не может пить чай без своего чайника.

Педро снял кастрюлю с огня, но обжег руки и, вскрикнув, снова поставил ее на печь. Он не сводил глаз с кастрюли с овощами, и, хотя пламя зашипело, жидкости пролилось совсем немного. Ему явно стало легче. Когда Томас захотел взглянуть на его руки, он повернулся к нему спиной.

— Não foi nada, — сказал он.

— Педро…

Томас положил руку ему на плечо.

— Я ничего не знаю, — сказал повар по-английски, как будто давным-давно выучил эту фразу и все время повторял ее.

Дождь затих, когда вечер еще не наступил, и Томас пошел прогуляться, чтобы обдумать сложившееся положение. Он искал глазами тропинку, которая привела его когда-то в долину, где он увидел своих бабочек, но та все ускользала от него. Педро, похоже, безумно боится Сантоса, это уж точно, и знает, что сталось с Мануэлем, но никогда не расскажет об этом. Расспрашивать Клару нельзя, не сейчас. Надо дождаться, когда Сантос снова уедет, а пока он не может находиться рядом с ней. Томас не осмелится рисковать и обнаруживать свои чувства к ней, особенно после случая с Мануэлем, когда ярость Сантоса дала о себе знать — умело сдержанная, она определенно скрывалась в его глазах.

Когда он шел по лесу, его поразило полное отсутствие бабочек. Дождь разогнал их: там, где они прежде порхали у него на пути и даже садились ему на плечи, если он стоял достаточно неподвижно, теперь не было видно ни одной; куда все разлетелись — трудно сказать.

А что же Джон? Сантос высказался довольно ясно о том, какие чувства испытывает охотник за растениями к его жене. Хоть Томасу и не хотелось в это верить, но то, что Джон устремлял на нее пылкие взгляды, нельзя отрицать, и еще было заметно, что взгляды эти не возвращались с той же силой. Надо его предупредить. Но в то же время ему не хочется разоблачать себя и вызывать подозрения у Джона или у кого-нибудь еще. Нет, лучше оставить все при себе.

В лесу сгущались сумерки, и Томас повернул назад, к лагерю, чтобы быть дома, прежде чем совсем стемнеет. Он не успел уйти далеко, когда заметил какое-то движение в стороне от тропы: при гаснущем свете он разглядел со спины Джорджа, удалявшегося в глубь леса, а за ним следом шел — вернее, его вели за руку — маленький мальчик Жоаким, которого легко можно было узнать по белой рубашке с короткими рукавами. Непонятно почему, но Томас не стал их окликать, а последовал за ними, стараясь не отстать. Он подаст голос, если поймет, что окончательно потерял их из виду.

Но он не потерял их. Наоборот, он буквально наткнулся на них, когда зашел за дерево. Джордж стоял на коленях перед мальчиком, короткие штанишки у которого были спущены и лежали на земле вокруг его лодыжек. Лицо у Жоакима было скорее грустным, чем испуганным: глаза закрыты, а нижняя губа подрагивала — как если бы он храбро терпел что-то, зная, что это «что-то» скоро закончится. Обеими руками Джордж сжимал ягодицы мальчика, тогда как пенис мальчика был у него во рту. Из глотки его несся какой-то звук — кажется, так пернатые успокаивают птенцов.

Томас совершенно утратил контроль над собой — он повел себя так, как не смог много лет тому назад. Он подбежал и оттолкнул Джорджа от мальчика, вывернул ему руку, заведя ее за спину. Воротник впился Джорджу в шею, и он сдавленно захрипел. Томас ни разу никого в своей жизни не ударил, но тут кулак его сам собой сжался и въехал Джорджу прямо в нос — Сибел рухнул на землю.

— Ты, грязный ублюдок! — заорал Томас на Джорджа, который сидел на земле, хлюпая носом.

Жоаким поднял свои штанишки, развернулся и убежал в сторону лагеря.

— Он ведь еще ребенок!

— Не надо, Томас.

Джордж вытер кровь, сочившуюся из носа, затем посмотрел на руку и попытался ее отряхнуть.

Томас нацелился пнуть его в бок, но сделал это не в полную силу — его переполняло желание напугать, а не покалечить. Джордж вскочил на ноги, шаря в карманах в поисках носового платка.

— Не говори никому, — канючил он. — Пожалуйста, Томас, я сделаю все, что угодно.

— Просто оставь его в покое, — велел Томас. — И ради всего святого, обратись к врачу.

Джордж утирал окровавленное лицо.

— К врачу? Да, конечно, ты прав. Я болен. Мне нужна помощь. Помоги мне, Томас.

Он начал смеяться, но как-то боязливо.

Томас шагнул к нему, и Джордж оборвал смех.

— Хочешь, чтобы я рассказал обо всем Харрису? Или Сантосу?

— Тсс.

Джордж поднял руки. Носовой платок в одной из них развевался, как белый флаг, испачканный кровью боевых ран.

— Пусть это останется нашей тайной. Пожалуйста, Томас. Я больше не буду.

— Как ты жалок, — сказал Томас.

Он сплюнул на землю прямо перед ним. По лицу Джорджа было видно — он знает, что Томас никому ничего не расскажет. Кишка тонка.

Он оставил Джорджа стоять в темноте и направился к лагерю. В груди нарастали рыдания, не давая дышать. А затем на глаза выступили слезы и смешались с каплями вечернего дождя.

Томас был еще ребенком, хотя в то время он чувствовал себя почти мужчиной. С тех пор, стоило ему лишь услышать где-нибудь топот множества ботинок по деревянным полам, как в памяти всплывали мальчишеские голоса, эхом катившиеся по коридору — вечно холодному, пахнувшему пчелиным воском. Позднее, в университете, этот звук опять сопровождал его, правда, голоса у тех, кто шагал рядом с ним, были уже не детскими: все вокруг разговаривали чуть ли не басом и более сдержанно, а значит — тише. И осторожнее.

Именно учитель латыни, мистер Лафферти, показал ему, как варят патоку из сахара. В первый вечер, получив разрешение у директора школы для четверых мальчиков лечь попозже, он выбрал для этого только своих любимых учеников. И Томаса. Томас был не особенно силен в латыни и не сидел на первой парте вместе с остальными тремя, но учитель, увидев рисунки, которыми были украшены все его тетрадки, понял, что Томас увлекается бабочками, и тоже пригласил его к себе.

Как только они вошли в квартиру учителя, где сладко пахло чем-то вроде ирисок, все мальчики: Маркус, с вечно ободранными коленками в болячках; зубрила Генри, говоривший на латыни так, словно с языка его стекал нектар; и Дэвид, такой стеснительный, что Томас ни разу не слышал, чтобы он сказал кому-нибудь хоть слово вне стен класса, — остановились, сбившись, как телята, в кучку, страшно гордые тем, что им разрешили попасть в эти священные стены. В святая святых.

«Входите, мальчики, — сказал учитель. — Сначала попейте».

На кофейном столике уже стояли четыре стакана с напитком, и мальчики набросились на лимонад — они пили, тараща глаза по сторонам, с любопытством осматривая окружающую обстановку.

«А теперь — волшебное зелье».

Учитель повел их в узкую нишу с небольшой керосинкой, где им пришлось встать в затылок друг к другу, Томас оказался последним — учитель что-то делал и комментировал «для тех, кто сзади».

Огонь зажегся, пламя вспыхнуло, звякнул ковш.

«Для начала берем патоку».

Томас встал на цыпочки и, мотая головой, старался разглядеть, как патока льется в ковш — она шипела, касаясь нагретого дна. Маркус, стоявший перед ним, делал то же самое. На шее мальчика сзади сиял огромный прыщ, который все время маячил в поле зрения Томаса, — багровый, воспаленный, с крошечным белым глазком посередине, он словно таращился на него.

«Желтый барбадосский сахар. Все прямиком с Ямайки. А теперь размешаем».

Генри, стоявшему впереди, дали деревянную ложку, и все с завистью сгрудились за его спиной.

«Вот так, — сказал учитель, — Продолжай помешивать, пока все крупинки сахара не растают Я убавлю немного огонь, чтобы не кипело, не хочу, чтобы вас обрызгало горячим сахаром».

Он встретился глазами с Томасом и подмигнул ему. У мистера Лафферти было приятное лицо с широким мягким носом и большими глазами, имевшими обыкновение увлажняться, когда он читал какую-нибудь особую поэтическую строку на латыни. Сперва это лицо показалось Томасу на удивление знакомым, и только потом он понял, что мистер Лафферти чем-то напоминает его кокер-спаниеля Голди. Даже волосы у него были такими же волнистыми и золотисто-рыжими, как у Голди.

Запах патоки в квартире усилился, и Томас, закрыв глаза, вдохнул его так, что на задней стенке глотки стало сладко. Он высунул язык, совсем чуть-чуть, чтобы проверить, чувствуется ли этот вкус в воздухе.

«Вот так, Генри, давай сюда. Теперь мы перельем все… — учитель замолчал, пока заканчивал действие, — в жестяную банку и быстро… — ковш со стуком упал в раковину, — добавляем две капли старого ямайского рома. Прекрасно. Еще немножко перемешай, Генри. Теперь хорошо».

Запахло ромом — это перебило сладкий запах, и на мгновение Томасу вспомнился кабинет отца вечером. Хоть пахло сейчас не совсем как тогда, но обжигающее ощущение в ноздрях было точно таким же.

«Ну вот, готово. Кругом, молодые люди!»

Мальчики, улыбаясь, развернулись — один Томас стоял не двигаясь и смотрел на них троих.

«Ну давай, Эдгар», — сказал Маркус, которому Томас явно не нравился. Изо рта мальчика дохнуло чем-то кислым, и Томас быстро повернулся и вышел из ниши.

Стоял теплый весенний вечер, ни ветерка — когда они шли, не останавливаясь, мимо игровых полей прямо к лесу у подножия холма. Они помахивали фонарями, пока еще незажженными, и у каждого было по сачку и стеклянной морилке. Томас знал, что он был единственным из всех мальчиков, кто умеет ловить бабочек, остальные же — просто любители латыни, желающие угодить своему учителю, а потому он шел, высоко задрав нос, преисполненный чувства превосходства.

Еще не совсем стемнело, и деревья отсвечивали розовато-лиловым на фоне темно-синего неба. При появлении людей кролики разбегались в разные стороны, летучая мышь с писком пролетела рядом, хлопая крыльями.

Мистер Лафферти остановился у лиственницы.

«Мы на месте, — произнес он. — А теперь тихо, все молчат».

Мальчики и не думали шуметь, но прижали кулаки к губам — для верности.

Учитель окунул кисточку в сладкую смесь и помазал ею большой участок на стволе лиственницы. Перешел к следующему дереву и сделал то же самое, потом к следующему.

«Вот как надо», — сказал он.

«А что нам теперь делать?» — шепотом спросил Генри.

«Ждать», — сказал Томас, на что мистер Лафферти кивнул и, улыбнувшись, взъерошил ему волосы.

«Я знал, что мы не зря тебя взяли», — отметил он, а остальные мальчики посмотрели на Томаса так, словно готовы были его убить. Но Томас оставался невозмутим.

Сумерки, сгустившись, превратились в ночь. Где-то рядом ухнула сова, а затем резко устремилась вниз и забила крыльями, поймав мышь. Верхушки лиственниц поглотило темное небо, и их уже трудно было разглядеть.

«Вот что следует делать, — объявил мистер Лафферти. — Приготовьте свои фонари».

Он зажег их один за другим, и все подошли к первому дереву.

При свете ламп липкая смесь блестела. В ловушку на стволе попало множество насекомых: мокрицы, сороконожки, жучки и огромные слизняки, которые, если приглядеться, были покрыты сотнями крошечных клещей, снующих туда-сюда по широким бокам своих хозяев.

Среди мальчиков поднялся недовольный ропот, выражающий отвращение, однако Томас, напротив, приблизил к насекомым лицо, насколько это было возможно. Посредине всего этого хаоса сидел крупный мотылек «мертвая голова». Череп на его грудной клетке пялился на него, разинув рот, и сердце у Томаса екнуло.

Всю весну они каждую неделю выходили на природу, и так продолжалось до самого лета. Остальные ребята осмелели и стали, почти как Томас, получать удовольствие от ловли бабочек и мотыльков. Мистер Лафферти показывал им, как какие-нибудь крупные — и грубые существа могут иметь нежную радужную окраску — например, бражники, с их мерцанием розового и зеленого цветов, при том что задние крылья у них неожиданно красного цвета.

Однажды вечером мистер Лафферти приказал мальчикам разделиться и разойтись по одному.

«Так мы сможем охватить большую площадь и обнаружить новые виды насекомых. Я дам сигнал свистком, когда нам надо будет собраться вместе».

«Мы что, будем все поодиночке, сэр?» — спросил Генри.

Дэвид, который никогда ничего не говорил, просто крепко обхватил себя за плечи, явно напуганный таким планом.

«Вы справитесь, молодые люди, — заверил их мистер Лафферти. — Просто не выходите за границы леса и не потеряетесь. Идите на звук моего свистка».

Томасу не было страшно. Заросли, в которых они стояли, казались сравнительно небольшими. Ему никогда прежде не разрешали одному ходить в темноте, и он был в восторге оттого, что у него появится возможность пробираться сквозь лес — скрытно, как лисица.

Они рассыпались веером как раз в ту минуту, когда на небе стали гаснуть последние лучи солнца. На этот раз у каждого из них была при себе собственная жестяная банка с сахарной смесью, а также сачок и морилка. Томас шел некоторое время, пока еще можно было различить тропинку в темноте, затем остановился, чтобы обмазать стволы деревьев. И стал ждать.

Он уже собрал четыре прекрасных образца и снова загасил фонарь. Изображая из себя лисицу, он стал красться, пригибаясь к земле, — так хотелось, чтобы органы чувств помогали ему выбирать путь, а не рассудок. Понюхал воздух — пахло только патокой и ромом из его банки. В морилке у него в руке трепыхались мотыльки — он ощутил это колебание даже через стекло. Наверное, в банке было недостаточно цианида, чтобы убить их всех. Уши, как ему вообразилось, упреждающе навострились на макушке, уловив справа какой-то треск. Он замер на месте и пригнулся еще ниже. Глаза его уже привыкли к темноте — кроме того, он же был лисицей и выслеживал добычу. Он бесшумно двинулся по тропе туда, откуда доносился шум. По мере приближения он стал различать еще один звук — тихий стон, а потом еще — чье-то сопение. Всего в нескольких футах от него высилась чья-то фигура.

Он чиркнул спичкой. При неровном свете горящей спички он увидел мистера Лафферти. Тот стоял во весь рост, а мальчик — это был Дэвид, бедный, тихий Дэвид — сидел на корточках перед ним и, обхватив руками пенис учителя, двигал им взад и вперед. Мальчик удивленно посмотрел на Томаса — лицо его было мокрым от слез и соплей. Руки мистера Лафферти лежали на голове мальчика и поглаживали его по волосам, глаза открылись от внезапного света. Морилка с мотыльками выскользнула из рук Томаса и раскололась о корни дерева. Огромные крылья захлопали перед ним — мотыльки полетели на свет и забились о лицо Томаса. Он отмахивался от них, а они снова набрасывались на него — лезли в глаза, в уши, в рот. Догоревшая спичка упала на землю, а Томас побежал и не останавливался, пока не услышал, как учитель подзывает его свистком. Он замер на мгновение, а потом снова побежал — назад, в школу, в свою надежную постель.

— А что сталось с мальчиком? — спросила Клара.

Она вошла к нему в комнату, когда он сбивал мотыльков, облепивших его фонарь. После этого он расплакался, припав к ее груди, а она стала расспрашивать его о мотыльках. Но о Джордже он не смог ей рассказать — пока не смог.

— Дэвид никогда не смотрел в мою сторону и не заговаривал со мной. Остальные ребята еще несколько раз ходили ловить насекомых на патоку, но все прекратилось, когда погода стала холодной. На следующий год у мистера Лафферти была уже новая команда, а еще через год — опять другая. И я видел, что он с ними делал, по их глазам — всегда в конце августа. Но так ничего и не предпринял.

— А что ты мог предпринять?

— Мог рассказать кому-нибудь. Родителям. Учителям.

— Нет, Томас. Ты не должен винить себя.

— Мне надо было противодействовать Лафферти. Пригрозить, что расскажу всем.

— Ты был всего лишь ребенком.

— Да.

Но сейчас он уже не ребенок. И хотя бы в этот раз остановил мерзавца, спас одного маленького мальчика. Но как убедиться, что Джордж оставит Жоакима в покое? И как быть со следующим мальчиком, а потом еще с другим?

— А что с мотыльками?

— Не могу смотреть на них, чтобы не вспомнить. Сразу в дрожь бросает. Так и чувствую их всей кожей. Как они колются. От них меня тошнит.

Клара двинулась к нему, чтобы обнять, но он остановил ее.

— Как же твой муж? Тебе не следовало бы даже находиться здесь.

Она презрительно скривила губы.

— Он мертвецки пьян. Они с доктором Харрисом пили сегодня весь день. Теперь он проспит до утра, — сквозь зубы процедила она.

— И все равно, Клара, мне как-то неспокойно. Особенно после…

Он хотел было рассказать ей о том, что случилось с Мануэлем и как он испугался за свою жизнь. Но слова не шли. Клара достаточно натерпелась унижений от этого человека, и ему не хотелось добавлять ей неприятностей.

— Ты так взволнован, — отметила она. — Скажи, в чем дело.

Она взяла его лицо ладонями.

Томас перехватил ей запястья и прижал их к ее груди.

— Не могу. Ни в чем. Прошу тебя, Клара, мне нужно побыть одному. Мне нужно поспать.

Он угрюмо посмотрел на мотыльков, пробивавшихся сквозь щели в сетках, метавшихся вокруг лампы.

— Погоди, — сказала она.

Он отпустил ее запястья, и она полезла в карман.

— Возьми это. Поможет уснуть.

Опять этот белый порошок. Он принимал его в прошлый раз и заболел на другой же день. И увидел свою Papilio в лесу — уж не после того ли, как выпил порошок вместе с Кларой? Теперь он был уверен, как никогда, что это была галлюцинация и бабочка его, если она вообще существует, так и будет в дальнейшем ускользать из рук.

— Может, тебе хватит? — спросил он.

Она очень осунулась за то время, пока он болел. Глаза потускнели, а зрачки сузились до размера булавочной головки. Кожа на лице приобрела землистый цвет, а под глазами пролегли темные круги.

— Конечно хватит, — сказала она, не поняв вопроса. — Его очень просто достать. Антонио приносит мне его всякий раз, когда возвращается из Манауса. Все эти корабли, что увозят отсюда каучук. Они же не могут возвращаться порожняком. Этот порошок стоит хороших денег, а у меня хватает средств, чтобы иметь его столько, сколько захочу.

Она снова придвинулась к нему, и впервые за все это время его тело не возбудилось рядом с ней. Изо рта Клары пахнуло морскими водорослями. Он оттолкнул ее, но она вцепилась в его руку.

— Пожалуйста, уйди, Клара, — сказал он. — Возвращайся к своему мужу.

Она отпустила его и двинулась в сторону выхода.

«Он бы предпочел, чтобы я умерла».

Томас проснулся в мрачном настроении — оно тяжелым одеялом давило на все тело. Ничто не могло наполнить смыслом предстоящий день — ни позывы в мочевом пузыре, ни крики обезьян снаружи, как и неясный свет, который проникал из-под двери и отражался в луже воды под полом. Он заставил себя сесть и сунул ноги в башмаки. Кто знает, какие еще твари пристанут к нему, если затопит двор? Он уже натерпелся от пиявок и москитов, не говоря уже об огненных муравьях. Все тело его было покрыто твердыми узловатыми шрамами и багровыми следами от свежих укусов.

Во дворе стояли Сантос и Эрни, беседуя. Эрни сложил руки на груди, а Сантос, поглаживая свои большие усы, что-то говорил. Земля, на которой они стояли, была влажной, но не затопленной — вся вода быстро впиталась в почву.

— А, мистер Эдгар, — сказал Сантос. — Мы как раз спорили — остаться здесь или возвращаться в Манаус. Если останемся, рискуем дождаться еще более сильных наводнений, но доктор Харрис утверждает, что еще не закончил свое дело. Что скажете?

Томас с трудом соображал, голова гудела от тяжести. Он прикрыл глаза — веки будто налились свинцом.

— Да. Это так, я бы хотел уехать, да.

— Водички испугался?

Эрни оскалил зубы, улыбаясь ему.

— Дело не в этом. — Он вздохнул. Сегодня трудно со словами. Языку лень. — Моя работа выполнена.

— Выполнена? — переспросил Сантос. — А как же ваша бабочка, сеньор? Вы же не собираетесь отказываться от нее?

— Нет. Да. Не знаю.

Дрожащими руками он отвел волосы со лба. Зачесался очередной укус очередного насекомого. Что это с ним? Лес утратил свои краски и потускнел — для него это теперь не цветущая среда обитания его любимых бабочек, а душное, грязное место с бестолковой растительностью, где кишат змеи и кусачие насекомые. Он жаждал ощущения свежести ветра, легкого прикосновения пальцев Софи на шее. Ноги под ним подогнулись.

— Осторожно!

Эрни схватил его в охапку, как раз когда колени его погрузились в грязь, и рывком поставил на ноги.

— Сдается мне, ты еще не совсем здоров, Том, дружище.

Нездоров? Или просто ослаб от постигшего его разочарования? Он сосредоточил все усилия своего организма на том, чтобы стоять ровно.

— Предлагаю вам вернуться в Манаус, — сказал Сантос. — Дайте себе выздороветь.

— Хорошая мысль, — отметил Эрни, — И я отстану от тебя со своими шутками наконец. Это вполне может пойти тебе на пользу. Слушай, что тебе твой врач говорит.

Джордж Сибел возник рядом с ними, под его ногами чавкала грязь.

— Что происходит?

— Мы отправляем мистера Эдгара обратно в Манаус, отдохнуть, — объявил Сантос. — А вы, мистер Сибел? Все еще больны?

— Не думаю, — сказал Джордж.

Он избегал взгляда Томаса и смотрел то на Сантоса, то на Эрни, то в землю.

— Антонио отправится с вами, — продолжал Сантос. — Вам просто нужна нормальная постель в прохладной комнате. Немного благ цивилизации, как дома.

— Дома?

Это слово повисло в воздухе рядом с Томасом — так близко, что его можно было потрогать.

— Будет вам, мистер Эдгар! Я не имел в виду Англию. Вам нельзя сдаваться сейчас. Неужели вы хотите вернуться домой побежденным?

Томас медленно покачал головой из стороны в сторону. Как осел, подумалось ему.

— И я так думаю. Все, что вам нужно, — это отдых.

— Могу ли я… — Он запнулся, набрал в легкие воздуха и только потом смог закончить фразу: — Могу ли я взять с собой Жоакима?

Он произнес это шепотом, выдохнув вместе с воздухом, который он только что набрал. Было слышно, как зазвенело напряжение между ним и Джорджем, который стал медленно пятиться назад.

— Жоакима? — переспросил Сантос — Того мальчика? Полагаю, что да, если остальные джентльмены смогут обойтись без него до возвращения Антонио. Мистер Сибел? Вы закончили свои дела с нашим юным другом?

Ему показалось или Сантос действительно посмотрел на Джорджа многозначительно? Джордж кивнул и уставился на землю, как будто это она выдала его. Уши его выразительно пылали, хотя они могли просто обгореть на солнце — наверное, Томас не замечал этого раньше.

— А кто же мне будет помогать? — спросил Эрни, — Мне еще не раз придется таскаться с этими тяжелыми тварями.

— Я помогу, — откликнулся Джордж. — Из-за дождя насекомые попрятались, и мне пока нечего собирать. Могу помочь тебе набивать чучела.

— Боже сохрани, — сказал Эрни.

— Мануэль сможет сопровождать вас, — произнес Сантос.

Словно в ответ на свое имя, Мануэль появился из хижины, где располагалась кухня. Он еле ковылял по сырой земле, не отрывая глаз от перепачканных грязью ног. На первый взгляд он выглядел почти так же, как вчера, и все-таки в нем что-то переменилось. Колени у него почти не гнулись, а все тело так и клонилось к земле. Что Сантос сделал с ним? Он шел, как будто его стреножили.

Томас извинился, сославшись на голод, и пошел искать Педро.

— Скажи, что Антонио сделал с Мануэлем, — произнес он по-португальски, входя в хижину, где готовили еду.

Педро испуганно посмотрел на него и приставил палец к губам, но Томас знал, что все далеко и не услышат их.

— Не больше того, что можно было ожидать, — прошептал Педро.

Прихрамывая, он подошел к Томасу и стал говорить ему на ухо:

— Мы должны быть очень осмотрительны на этой работе. Но пусть Мануэль еще скажет спасибо, что он слуга, а не сборщик каучука.

Он покачал головой — слишком много сказал.

— Что ты имеешь в виду? — спросил Томас. — И почему вы оба не уйдете с работы, если так боитесь совершать ошибки?

Педро засмеялся — это был сухой и глухой звук, похожий на жужжание одинокой осы в осином гнезде.

— Уйти? Это невозможно.

— Но почему?

Педро повернулся к нему спиной и стал крошить местный фрукт, похожий на банан. Томас только сейчас заметил мертвого ревуна — обезьяна свисала со стола, как меховая накидка. Глаза были съедены муравьями — на него смотрели пустые глазницы.

— У меня семья, дети, сеньор Эдгар. Как я их прокормлю?

— Можно найти другую работу.

Педро просто качал головой, избегая взгляда.

— А что бывает со сборщиками каучука?

Педро не отвечал.

— Педро?

Повар повернулся кругом. Песок скрипнул под его ногами.

— Не надо больше вопросов, сеньор Эдгар, если считаете меня своим другом.

Следуя по течению, лодка быстро плыла к Манаусу. Дождь лил на поверхность воды, взбивая реку до самых глубин. Нигде ему не было бы лучше, чем здесь и сейчас, — разве что, наверное, дома, в безопасности, — но мысль о том, чтобы вернуться с пустыми руками, была непереносима. И при этом что он делает? Едет в противоположном направлении от того места, где видели его бабочку, если верить Сантосу и если верить тому, что он сам видел — в действительности или в воображении.

И все же не стоит доверять Сантосу как источнику информации. Он мог с таким же успехом и придумать все эти факты, касающиеся бабочки. Что он сказал тогда во время обеда в Манаусе? «Где-то к северу отсюда есть долина, где они появляются тысячами, но только на закате солнца». Он называл ее гигантской красавицей. Что ж, Томас определенно нашел какую-то долину, но, возможно, тот разговор за обедом засел у него в мозгу, а потом наркотик и болезнь доделали все остальное.

Нет, Сантосу верить нельзя.

Он подумал о своих товарищах — как они прятались по хижинам, пока лил дождь. Клара вцепилась в него, когда он стал с ней прощаться, и ему пришлось вырывать свою руку из ее хватки, пока муж или кто-нибудь другой ничего не увидел, и когда он сделал так, то случайно ударил женщину в челюсть. Ее маленький ротик задрожал, и она убежала от него, зовя Джона. Интересно, подумалось тогда Томасу, далеко ли она уйдет в лес, прежде чем ей приспичит вернуться, чтобы предаться ежедневному «отдыху». Лицо Джона оживилось, когда его имя прозвучало из ее губ, и они вдвоем зашагали в лес, причем Клара оглянулась на Томаса и демонстративно взяла Джона под руку.

Томас отогнал от себя это воспоминание, но все же остался доволен, что ему, похоже, удалось вырваться из хватки Клары. Он попытался сосредоточиться на чтении. Жоаким избегал его, а когда Томас захотел сказать ему несколько одобрительных слов по-португальски, мальчик опрокинул тарелку с едой на стол и убежал. Томас слышал, как Антонио рычал на него, отдавая приказы, — может, джентльмен и попросил, чтобы мальчик составил ему компанию, но это не значит, что ему позволено бездельничать. Позже Томас обнаружил, что ботинки его начищены, а каюта — подметена.

Он вдруг подумал о том, что, хотя и провел в обществе Антонио уже несколько месяцев, они почти не общались друг с другом. Когда речь заходила о том, чтобы спланировать что-то или высказать пожелания в связи с задачами их экспедиции, Томас предпочитал, чтобы все за него решали более опытные компаньоны. Антонио в их жизни присутствовал постоянно и зримо, надежно защищал их с тыла, облегчая их существование, насколько это возможно, и Томаса не покидало чувство, что он всегда зорко следит за ними.

Однако наедине с ним у Томаса уже не было ощущения, что он в безопасности. За обедом Антонио разговаривал мало и часто наливал себе из бутылки прозрачный, крепко пахнущий напиток. Когда они закончили трапезу, он предложил Томасу выпить, и тот не смог отказаться — огненный напиток успокоил его измученные внутренности. Выпив, он приободрился и решил завязать разговор — вдруг удастся прояснить ситуацию и понять, что ему так не нравится на Амазонке в последнее время.

— Вы работали когда-нибудь с серингуэйрос, Антонио? С рабочими Сантоса на каучуковых плантациях?

— Иногда, — ответил тот. — Но я предпочитаю жить в большем городе. Кроме того, у сеньора Сантоса есть свои предпочтения в выборе людей, работающих на каучуке.

— Что это значит?

— Я начинал работать у него надсмотрщиком, но когда британцы купили часть акций его компании, он стал привозить людей из Барбадоса. Они же британские подданные. А что касается сборщиков каучука…

— Он нанимает индейцев для работы на своих плантациях.

— Так и есть. Сеньор Сантос нашел, что индейцы более… сговорчивые. В целом, они помогли ему добиться успеха.

— В целом?

— Лагерь, куда я привез вас, наверх по Тапайос…

— Он был заброшен.

— Да, племя мундуруки было уверено, что эта земля принадлежит им и что они могут собирать каучук, когда вздумается.

— И что с ними стало?

— Большая часть сбежала назад в джунгли.

— А остальные?

— Попытались сражаться. Сеньор Сантос до сих пор держит лагерь в тех местах, но ему там не рады. Ему еще повезло, что, навещая вас в лагере, он не получил дротика в шею. Но они, наверное, все же боятся его. Его люди, бригадиры и надсмотрщики, — вот уж кто доволен своей работой.

Он тихо засмеялся, обнажив желтые зубы.

Томас вспомнил капитана Артуро и его смуглых ребятишек. Его жену с умными и спокойными глазами. Возможно, Сантос был даже знаком с ним. Вдруг пугающая мысль посетила его, а следом за ней другая: не кто иной, как сам Томас, донес Сантосу о враждебности Артуро.

Томас еще глотнул своего напитка.

— А что слышно насчет пожара? В деревне?

— Какого пожара? — поинтересовался Антонио.

Веки его почти совсем сомкнулись, осоловелые глаза смотрели сквозь маленькие щелочки.

Такое поведение вызвало у Томаса неприязнь — ему не захотелось больше ни о чем расспрашивать. В памяти всплыл запах обуглившегося дома, горелое зловоние древесины и человеческого мяса. Он отвернулся от Антонио и вытащил последнюю сигарету. Сера на кончике спички должна спасти его от нахлынувших воспоминаний.

Весь первый день после возвращения в дом Сантоса Томас лежал в своей комнате, вставая только для того, чтобы выпить воды. Над головой работал вентилятор, отгоняя теплый воздух и принося Томасу некоторую прохладу. Шторы он держал закрытыми, и, когда сознание его уносилось в мир сна без сновидений, руки и ноги растекались по кровати, как сливочное масло.

К началу второго дня он стал чувствовать себя несколько лучше: тяжесть в шее и в плечах отпустила, и мысль о том, чтобы встать с постели, уже не изматывала так, как это было в лагере.

Антонио предложил составить ему компанию на время прогулки по городу, но Томас отказался, сказав, что в качестве сопровождающего возьмет с собой Жоакима. Антонио пожал плечами, словно желая сказать «как хотите», и Томас с облегчением понял, что тот не собирается настаивать.

Жоаким больше не избегал Томаса, но что-то угнетало мальчика, и выражение его глаз было совсем не детским. Он ходил рядом и молчал. Томасу не хотелось расспрашивать его о Джордже, чтобы не смущать беднягу, но и не только поэтому: при одной лишь мысли о том, что он видел в лесу, ему самому становилось стыдно — хоть сквозь землю провалиться. Мир, конечно, бывает жесток, но ему всегда казалось, что он сумеет прожить свою жизнь, не видя этой стороны медали. И он никак не ожидал, что Амазонка перевернет все его представления.

Улицы, умытые дождем, сияли аккуратно выложенными булыжными мостовыми и вычищенными канавами. Если бы не жара, можно было бы подумать, что он снова оказался в Лиссабоне, а не в городке посреди джунглей. После стольких недель, проведенных в лесу, вид проходящего мимо со скрежетом трамвая и запах шпал между рельсами казались просто неприличными. Женщины, которые шли по улицам ему навстречу, ловили его взгляд и смотрели на него с любопытством — и даже с жадностью. Он слегка касался шляпы в знак приветствия и шел дальше, помня слова Клары о том, что в каждом третьем доме здесь — бордель. Неудивительно, что женщины такими глазами смотрели на него — они надеялись заполучить его денежки. Судя по рассказам людей, вряд ли он мог бы позволить себе одну из них, даже если бы и захотел.

Из лавки донесся запах свежеиспеченного хлеба. Томас даже прикрыл глаза на мгновение, чтобы насладиться ароматом, после чего снял шляпу и нырнул в пекарню — Жоаким остался ждать его на улице.

Внутри было невыносимо жарко, и Томасу страшно захотелось снять пиджак. Бедный пекарь, затянутый в белую куртку и фартук, потел так сильно, что покупать у него что-либо расхотелось. Однако, заметив, что Жоаким смотрит на него, прижавшись лицом к стеклу витрины, Томас опять передумал. Он купил два круглых пирожных с заварным кремом — желтые, словно их только что покрасили краской, они обошлись ему дороже, чем целый обед в гостинице «Звезда и подвязка». Снаружи он передал одно из них Жоакиму, который не верил своим глазам, а сам вонзил зубы в другое. Тесто было нежным — оно слегка хрустело и таяло во рту; крем был сладким, но не приторным. Восхитительно. Они стояли на улице и уминали пирожные, причмокивая, тогда как все эти женщины, с осиными талиями, огромными грудями и широкими бедрами, обходили их стороной, поднимая выше свои зонтики от солнца, чтобы не сбить с Томаса шляпу. Мужчины в накрахмаленных воротничках и белоснежных костюмах, с огромными, как у Сантоса, усами бросали на него непонимающие взгляды, словно никогда в своей жизни не видели, как люди — взрослый и ребенок — радуются. Подчиняясь внезапному порыву, Томас решил купить газету, чтобы поупражняться в португальском языке.

— Могу предложить только старую, из Белема, — сказал ему продавец, невысокий мужчина в рубашке с закатанными рукавами и грязном фартуке, — Местная газета некоторое время не будет выходить.

— Да?

Томас взял газету и вручил ему несколько монет.

— И почему же?

— У нас сгорел печатный станок пару недель тому назад.

— Какой ужас. Как это случилось?

— Не знаю. Могу лишь предположить, что они напечатали нечто такое, чего не следовало печатать. Это не случайность.

— А что же они напечатали?

— Вы что, шутите?

Мужчина сложил руки у себя на груди.

— Хотите, чтобы и моя лавка сгорела?

— Кому понадобилось сделать это?

Продавец прищурил глаза.

— Я не знаю, — произнес он, — Откуда мне знать?

Человек театральным жестом пожал плечами и выставил перед собой руки, словно показывая, что в них ничего нет — как он может что-нибудь скрывать? Томас переминался с ноги на ногу, поглядывая на Жоакима, который ждал его снаружи. «Он меня боится, — подумал Томас. — Считает меня кем-то, кем я не являюсь. Но кем же?»

— Эта статья…

— Всего хорошего, сеньор, — сказал мужчина и, отвернувшись, стал протирать тряпкой полки, стоявшие за спиной.

— Жоаким, — сказал Томас, выйдя из лавки, — ты знаешь, где находится типография, в которой печатают газеты?

Жоаким кивнул.

— Отведешь меня туда?

Они медленно шли сквозь горячий воздух, повисший над узкими каменными мостовыми. Людей на улицах поубавилось, поскольку жители города устремились в прохладные покои своих домов.

Увидев обуглившийся остов складских помещений, Жоаким присвистнул — тихо, но протяжно.

— Ты знал об этом? — спросил Томас.

— Нет, сеньор, — ответил Жоаким.

Томас ступил на пепелище. Каждый шаг его вздымал тучи сажи, оседавшие на брюках. Он бесцельно бродил среди руин, давя ногами уголь и перешагивая через искореженный металл. Что он тут искал?

— О que vocé quer?

Этот голос, хоть и громкий, звучал глухо, словно пробивался сквозь пелену дыма.

Томас пригнул голову — ему вдруг стало стыдно, как если бы он попался на краже. Что ж, он ведь и в самом деле вторгся на чужую территорию. Томас подошел к обладателю этого голоса, лысому мужчине лет сорока, который стоял, вытирая пот со лба. Кожа на нем обвисла, как будто человек сбросил слишком большой вес, — она лежала свободными складками под подбородком, а брюки висели на подтяжках, как парус в безветренную погоду. Томас вспомнил, как выглядело чучело ленивца, которое делал Джордж, когда ему не хватило опилок, чтобы набить его.

— Voce fala Ingles? — спросил Томас.

Ему бы очень не хотелось общаться на корявом португальском языке.

Мужчина воздел глаза к несуществующему потолку. Вздохнул.

— Да. Что вы хотите? Это частная собственность, знаете ли.

— Что здесь произошло?

— Как видите — сгорело здание.

— Вы — его собственник?

— Кто вы такой?

— Простите. Меня зовут Томас Эдгар. Я слышал, что случилось.

— Тогда мне незачем вам объяснять, — сказал человек.

— Вы знаете, кто это сделал?

— Конечно знаю. Некий человек, которому не понравилось то, что я напечатал в своей газете. — Он горько засмеялся, — И вот посмотрите, что я получил взамен доброго дела. Теперь у меня вообще нет газеты.

— Скажите, сэр… Не могли бы вы ответить… этот человек не Жозе Сантос?

— Нет, не лично он. Но один из многочисленных людей, работающих на него. В этом городе и шагу нельзя ступить, чтобы не наткнуться на кого-то, кому Сантос платит деньги.

Он неожиданно замолк. Рукой потянулся к бедру. Томас сообразил, что у него, наверное, за поясом револьвер.

— Зачем вы расспрашиваете меня обо всем этом? Тоже работаете на него, да?

— Нет, сэр, уверяю вас. Я знаком с мистером Сантосом, но не работаю на него. Он дал денег на то, чтобы группа ученых-натуралистов собрала коллекцию флоры и фауны и привезла все в Англию, но мы совершенно ничего не знали о делах этого человека. Нам никто ничего не говорил. Хотя у меня стали возникать кое-какие подозрения, и мне бы хотелось — нет, мне просто необходимо — выяснить как можно больше, сэр.

— Гм. Вы англичанин? За одно это он вас будет уважать. Откуда мне знать, что вы не подосланы им?

Он бросил взгляд на Жоакима, который, утратив интерес к разговору на непонятном языке, играл в грязи — руки у него уже были черными, а чистая рубашка испачкалась.

Томас крепко призадумался, что бы такое сказать — какое свидетельство привести, чтобы доказать, что он не враг. Но не вспомнил ничего, что могло бы заставить этого человека поверить.

— Даю вам слово христианина, — сказал он в конце концов.

— Христианина! — произнес мужчина и рассмеялся. — Что ж, полагаю, для некоторых людей это по-прежнему хоть что-нибудь да значит!

— А еще… я потерял друга недавно, на Тапайос. Это капитан Артуро. Я не уверен, но мне кажется, Сантос имеет отношение к гибели моего друга и его семьи. Их дом сгорел дотла.

Очевидно, что-то в его лице тронуло душу мужчины. Его руки обмякли, и он печально кивнул.

— Хорошо, сеньор Эдгар. Одному богу известно зачем, но я постараюсь и помогу вам. Мне нравится ваше лицо. Не сомневаюсь, что это будет стоить мне жизни.

Он сдвинул брови и протянул руку для пожатия.

— Мое имя — Родригес. Бенедито Родригес. Предлагаю пройти через дорогу — в мою контору.

Пока Родригес говорил, Томас стоял у окна и пристально разглядывал реку. В сгрудившихся тучах прятался гром, начался первый послеполуденный дождь. Стервятники, кружившие над одной точкой на пристани, разорвали свою карусель и разлетелись. В порту стоял пароход, и Томас наблюдал за тем, как люди разгружали судно — они бегали с неудобной ношей на спине, чтобы спасти груз от потоков дождя.

В комнате стало темно. Родригес сидел, откинувшись на спинку стула, взгромоздив ноги на стол. Руки он сцепил за головой. Два пятна пота, размером с тарелку, темнели у него под мышками.

Он рассказал Томасу о том, что однажды к нему пришел некий человек, американец, и стал упрашивать его разместить в газете объявление — просьбу подтвердить факты жестокого обращения с индейцами, работающими на Сантоса в верховье реки, недалеко от Икитоса. По его словам, все люди в тех местах числятся в платежных ведомостях Сантоса, и никто не желает с ним разговаривать. Этого человека, его звали Робертс, послали следить за строительством железной дороги через джунгли Амазонки; в Икитосе он и его компаньон подружились с одним из людей Сантоса — железная дорога должна была пройти по участку земли, принадлежавшему Сантосу. Человек Сантоса повел их в лес, чтобы показать, как добывают каучук в верхнем течении реки Путумайо. Там все они стали свидетелями чудовищного зверства в отношении индейских рабочих. Когда люди поняли, в чем дело, то пришли в ужас, и тут их ограбили, избили и посадили в тюрьму. Даже полицейские у Сантоса на побегушках.

Томас слушал, а в животе у него нарастало противное чувство тошноты. Когда Родригес упомянул о том, что людей посадили в тюрьму, его взгляд переметнулся от окна в сторону рассказчика.

— Да, мистер Эдгар, вы должны быть очень осмотрительны. Если Сантос пронюхает, какие вопросы вы тут задаете, вам будет грозить большая опасность.

— Уверен, что ничего подобного не случится, — сказал Томас. — Этот человек не посмеет сделать мне что-нибудь плохое. Британское правительство этого не допустит.

— И в то же самое время оно допускает, чтобы индейцев тысячами калечили и убивали. Вы даже не представляете, что это за человек. Те люди, которых он нанимает в бригадиры… он позволяет им бесчинствовать до озверения. Он не платит им денег, а держит их на процентах с собранного каучука — вот они и гоняют и запугивают индейцев. Они просто кровожадные чудовища. Я пожалел вас и не стал описывать, что эти звери делают с людьми, но, может, лучше, если вы будете знать обо всем.

Томас сделал глубокий вдох.

— Да. Продолжайте.

— Мистер Эдгар, они привязывают людей к деревьям и, отрезав им конечности, оставляют их там истекать кровью, пока они не умрут. Женщин насилуют на глазах у их детей. У матерей отнимают младенцев и бьют их об деревья так, что мозги летят во все стороны. Компании делают вид, что нанимают индейцев, но на самом деле те попадают в рабство. Вначале их силой заставляют работать, затем они отрабатывают еду и крышу над головой, а потом оказывается, что они должны денег больше, чем заработали. Если кто-то попытается сбежать, то за ним охотятся ради забавы, а потом пытают.

— Но это же отвратительно!

— Да, это так. И ваш сеньор Сантос стоит за всем этим.

Томас оттянул ворот. Как нестерпимо душно стало в комнате. Он распахнул окно и высунул голову под дождь. Он и раньше знал, что Сантос всесилен, но считал, что люди заискивают перед ним из-за богатства, а не из страха.

Наконец он убрал голову из-под дождя. Вода стекала по лицу, заливала глаза. Он потер их. От пота и дождевой воды в глазах щипало.

— Как же им это сходит с рук?

— Половина каучуковых баронов такие же мерзавцы, а остальные слишком боятся Сантоса, чтобы предпринять какие-нибудь действия против него.

— Зачем тогда нужно было печатать объявление?

— Робертс обещал мне поддержку американского правительства, — Родригес сплюнул на пол. — Он убедил меня, что я делаю благое дело. Это ли не легковерность? Вот и с вами мне не следовало бы разговаривать на эту тему.

— Сеньор Родригес, я напишу британским управляющим компании Сантоса: они должны знать, что здесь творится!

Родригес засмеялся. Томас давно заметил, что он делает это, когда ему совсем не смешно.

— А вы уверены, что они не знают об этом? Сами подумайте, сеньор. Индейцы! Это же дешевая рабочая сила! Они же набивают себе карманы золотом. И вам кажется, они захотят услышать от вас правду?

— Ну, тогда я сообщу правительству.

— Вы что, не понимаете? Да вы уже будете покойником, прежде чем успеете кому-нибудь что-нибудь сообщить. Сантос контролирует всех и вся в этом городе. Любое письмо, адресованное официальным властям в Англии или Америке, будет перехвачено, и вас обязательно убьют. Все, что вам остается, — это держать рот на замке, пока благополучно не покинете это место.

— А как же вы? Вам разве не страшно?

— Разумеется, страшно. Я просто раздавлен. А ведь это только предупреждение. Если сделаю еще что-нибудь — например, буду критиковать Сантоса, — то пойду на корм пираньям. Мне не следовало бы говорить с вами об этом. Однако видите то судно у причала? Через три дня я буду на его борту — оно направляется в Португалию.

— А что с Робертсом? Вы говорите, он и его друг были арестованы?

— Да. Их не убили. На такое они пока не могут пойти — строительство железной дороги важнее. В настоящее время ничто не указывает на то, что ограбление и арест как-то связаны с Сантосом. Робертсу удалось подкупить кое-кого и освободиться — не спрашивайте меня как. Он подумал, что, приехав в Манаус, сможет собрать свидетельства против Сантоса. Но все, с кем он беседовал, отказались подписаться под своими показаниями в присутствии адвокатов. Вероятно, все адвокаты здесь находятся на содержании Сантоса.

— Значит, он все-таки нашел людей, с которыми можно поговорить. Вам известно, кто они?

— Он обещал не разглашать их имен, так что я не могу вам сказать. Знаю только об одном — это плотник по имени Ассис, который когда-то работал на Сантоса в Икитосе. Не представляю, где вы найдете его сейчас.

— А Робертс? Где он теперь?

— Я отговаривал его, но он отправился назад в Икитос, чтобы освободить своего товарища по несчастью.

— Это разве разумно?

— Живым ему туда не добраться.

Солнце вышло из-за туч, и жаркие лучи отражались от влажной дороги. Томас сощурился и, прикрывая ладонью глаза от слепящего света, медленным шагом направился назад к дому. Что делать? Больше всего на свете ему хотелось до отъезда найти свою бабочку. Временами мерещилось, что она так близко, что он чувствует ее запах, а иногда оказывалось, что бабочка — это просто досужая молва, и даже не миф. Но сегодня его страсть утратила всякое значение для него, скукожилась так, что даже стыдно вспоминать. Сантос был ключевой фигурой в деле поиска его бабочки, но разве можно быть признательным человеку, который несет ответственность за такие страшные преступления? Не означает ли это, что и у него, Томаса, руки в крови? Но опять-таки, что ему делать? Противостоять Сантосу, и даже Антонио, опасно. А может, просто улизнуть? Запрыгнуть на первое же судно, уходящее в Европу? Но сразу не получится — у него нет денег, а без помощи Сантоса билет надо будет организовывать не отсюда, а через Англию. Да и вообще, чего он добьется, если сбежит? Он может, конечно, пойти к властям и сообщить всем о жестоком обращении с индейцами, но какие у него доказательства? И с какой стати они начнут бить тревогу? Совсем недавно Британия сама порабощала всевозможные народы в своих колониях. Его и слушать не станут, скажут: еще один ученый-неудачник — ничего не нашел, зато решил облагодетельствовать человечество.

Единственный выход — вернуться в лагерь и уговорить остальных, что пора возвращаться домой, но если хоть один из них заметит, что Томас чего-то боится, и скажет об этом Сантосу, то им всем придет конец.

Жоаким шел рядом с ним, подстраиваясь под его неспешный шаг. Короткие штанишки его были в пятнах сажи — там, где он вытер о них руки. Томас поднял руку и опустил ее мальчику на плечо. Тот вздрогнул, но не стал отодвигаться, и Томас, потрепав его по плечу, снова уронил руку.

Проходя мимо отеля, он увидел знакомую личность, спускавшуюся по ступеням на улицу, — мисс Лили. Она была в сопровождении не одного, а сразу трех мужчин — все держали руки наготове, чтобы помочь ей сойти вниз. Один из них раскрыл зонтик над ее головой, укрывая от палящих лучей солнца. Томас шагнул в сторону, желая остаться незамеченным, но Лили увидела его.

— Месье Эдгар! — воскликнула она. — Какой приятный сюрприз! Вы уже вернулись из путешествия?

Томас изобразил изумление.

— Мисс Лили! Как приятно видеть вас.

Она протянула ему руку, ладонью вниз, и он взялся за нее, не совсем понимая, что делать с этой рукой — то ли пожать, то ли поцеловать. Ом сдавил ей пальцы и слегка поклонился, прежде чем выпустить их.

— А где ваши товарищи? Доктор Харрис? Он с вами?

— Нет, я вернулся один.

— А сеньор Сантос?

— Также в верховьях реки. Я вас разочаровал.

— О нет, — сказала она, но улыбка у нее получилась через силу.

Три ее спутника молча стояли рядом и смотрели на Томаса, не скрывая презрения. Должно быть, она заметила, что Томас поглядывает на них с беспокойством, потому что повернулась к ним и попросила:

— Вы не оставите нас на минуту, джентльмены?

Они буркнули что-то в знак согласия и отошли на несколько шагов в сторону.

— Похоже, вы пользуетесь большим успехом, — произнес Томас как можно более сердечно.

— Я должна поблагодарить за это сеньора Сантоса. Он удостоил меня своим покровительством, а в этом городе все хотят иметь то, что имеет сеньор Сантос. Теперь я самая популярная девушка в Манаусе.

«И самая дорогостоящая, за это я ручаюсь», — подумал Томас.

Лучи света соблазнительно играли в этих рыжих волосах, заставляя их светиться, а на бледном лице появилось еще больше веснушек — воздействие тропического солнца. Кончик носа слегка порозовел.

Она попросила у Томаса закурить, и он с удовольствием достал портсигар. Лили сняла перчатку, чтобы взять сигарету, и, пока она прикуривала, он обратил внимание на две коричневые язвочки, размером с пенни, на ее руке.

— Вы что, обожглись? — спросил он.

Лили отвела взгляд, и Томас мысленно отругал себя.

— Нет, ничего, все хорошо. Эти пятна, они просто появились однажды. Они у меня повсюду.

Свободной рукой она оттянула воротник платья, чтобы показать еще одну ранку на горле.

— Такая жара, а я в кружевном воротничке. Я знаю, глупо, конечно, но я не могу позволить, чтобы люди видели это.

— Вы показывались врачу?

— Нет. Если честно — я очень боюсь. Если со мной что-то не так, мне лучше этого не знать. Здесь так много людей умирает, месье Эдгар. Никто не говорит об этом. Все живут такой веселой жизнью — все притворяются, что счастливы. Но от этого места несет смертью. Моя хозяйка, сеньора да Сильва, умерла две недели назад. Холера.

Томас припомнил ту острозубую женщину в клубе, как шуршали ее юбки. Непроизвольно он отшатнулся. Лили тихо засмеялась.

— От меня не заразишься, я уверена.

Она медленно выпустила дым. Одно облачко поднялось изо рта прямо вверх и окутало ей лицо. Лили помахала рукой, разгоняя его.

— Я могла бы уехать, но что меня ждет по возвращении в Париж? Здесь ко мне относятся как к королеве. Там я была всего лишь куртизанкой. Ах да, вам неловко слышать такое.

Томасу и в самом деле было неловко. Он не привык, чтобы женщины откровенничали с ним о подобных вещах, — но, с другой стороны, ко всему теперь надо привыкать.

— Вы увидитесь с доктором Харрисом в ближайшее время?

— В ближайшее, да, полагаю, что увижусь.

— Не могли бы вы передать ему привет от меня? Скажите ему… — Она покраснела, — Скажите, что ему очень повезло, что у него есть такой друг, как сеньор Сантос. И что я обязательно увижусь с ним очень скоро.

Томас сцепил руки у себя за спиной.

— Зачем вы это говорите?

Что ей известно?

Лили рассмеялась.

— Доктор Харрис влюблен в меня, месье Эдгар. Уверена, вы это знали.

Он действительно знал о чувствах Эрни к этой женщине, но никогда не придавал этому большого значения, поскольку считал, что Лили, как и все, подобные ей, не имеет никакого отношения к любви. Он даже не был уверен, что Эрни способен на подобные чувства, на что-то возвышенное. Доктор занимался удовлетворением исключительно физических потребностей: он сношался со всеми без разбору, безудержно предаваясь плотским наслаждениям, и ему было совершенно наплевать, видит ли кто-то, как он этим занимается, или нет. Любовь — это то, что Томас чувствовал к Софи, а совсем не то, что мужчина вроде Эрни может чувствовать к женщине вроде Лили. Он вздрогнул. А ведь как восхищал его Эрни, когда они только приехали в Бразилию, — он даже попал под его влияние поначалу, и достаточно сильное.

— Эй, месье? Вы хорошо себя чувствуете?

— Да. Я… я как-то не думал об этом. Но при чем тут мистер Сантос?

Она склонила голову набок и посмотрела на него снизу вверх сквозь длинные ресницы. Глаза, затененные полями изящной шляпки, были едва различимы.

— Если бы не сеньор Сантос, я была бы просто не по карману вашему другу.

Она отшвырнула сигарету в канаву, не докурив, и снова надела перчатку.

— Рада была увидеться, — сказала она;— Au revoir.

Томас успел добраться до дома прежде, чем возобновился дождь. Он сразу же прошел в свою комнату и лег на кровать — все его тело взмокло, однако не только потому, что он еще не окреп после болезни, но и из-за сегодняшней жары тоже. К тому же необходимо просто побыть одному, чтобы переварить все, что он узнал.

Он смотрел на вентилятор, лениво вращающийся над головой. Перед глазами вставали образы покалеченных людей — он вспомнил, какие рубцы видел у нескольких рабочих в лагере на Риу-Негру. Еще тогда он задумался, откуда у них эти одинаковые следы, и решил, что, наверное, они остались после какого-то наследственного заболевания, но теперь он знает правду. Спины их были исполосованы, как теперь стало ясно, ударами плетью, и хорошо, если рубцы заживали, а сколько было случаев, когда раны не затягивались и от заражения крови развивалась гангрена или того хуже?

И Сантос. Этот человек проявил свой крутой нрав в присутствии Томаса, но все обошлось без последствий. А все эти жестокости, творимые в верховьях реки, — как же можно увязать благодушный облик их покровителя, который до сих пор проявлял невероятную щедрость к Томасу и его коллегам, с такими невообразимыми зверствами?

Надо рассказать всем об этом, вывести Сантоса на чистую воду. Несомненно, британское гражданство послужит ему защитой. А что, если нет?

«Я просто трус», — подумал он.

Легкий стук в дверь вывел его из задумчивости. В комнату вошел Антонио, неся поднос с чаем, что было удивительно — он никогда никому не прислуживал вот так и обычно сам отдавал приказы другим.

— Надеюсь, вы хорошо провели утро?

Антонио поставил чайный сервиз на стол.

— Да, — ответил Томас, насторожившись.

— И чем вы занимались?

— Занимался? Просто прогулялся немного, посмотрел здание оперного театра и прочие достопримечательности.

— Впечатляет, не правда ли, сэр?

Антонио закончил наливать чай и передал ему чашку.

— А вам удалось найти, с кем поговорить?

— Встретил одну молодую даму. Подругу доктора Харриса.

— Ах да. По-моему, я вас видел. У входа в отель.

Горячий чай обжег губы, когда Томас отхлебнул.

Так вот в чем дело. Оказывается, Антонио следил за ним. Ом быстро поднял на Антонио глаза, и на мгновение двое мужчин застыли, глядя друг на друга.

— Да, возможно, — произнес Томас наконец. Он подал Антонио чашку недрогнувшей рукой, что удивило его самого.

— Нельзя ли добавить молока?

— Вы знаете, — сказал Антонио, возвращая ему чашку, — вам следует быть осторожным и не разговаривать с кем попало.

— Неужели?

Томас по-прежнему не отводил взгляда и старательно делал вид, что его интересует только чай. Он не будет давить на этого типа. Если Антонио известно о его беседе с Родригесом, Томас не собирается выказывать свою осведомленность.

— Я только хотел сказать… — Антонио захихикал. — Эти женщины. Если дать им волю — все деньги у вас заберут.

— Думаю, мне это не грозит, спасибо, Антонио. Спасибо за чай.

Антонио медленно кивнул головой. Взгляд его был жестким. Впервые за все это время Томас заметил, какие черные глаза у этого человека — как деготь. И нет никакой разницы между зрачком и радужной оболочкой. Антонио облизнул губы языком, мелькнувшим, как лезвие ножа.

— Обед будет подан в четыре, сэр.

На другой день Томас уже знал, что делать. Он напишет письмо тому американцу, о котором говорил Родригес, — мистеру Робертсу. Его переполняли чувства, и он долго раздумывал, с чего начать, блуждая взглядом по саду, в котором возились двое чернокожих мужчин — они, сидя на корточках, пололи траву, а затем увозили ее на тачке. В конце концов он сумел выделить среди своих путаных мыслей самую главную и изложить ее на бумаге. «Мне хотелось бы поговорить с вами и обсудить возможность помощи с моей стороны в вашем расследовании».

Томас спустился в столовую, где для него был накрыт завтрак, но в комнате никого не было. Он сунул в карман булочку, чтобы съесть ее по дороге, и вышел из дома.

Найти обратный путь к типографии не составило большого труда. Весь маршрут врезался ему в память, словно процарапанный иголкой, а когда он приблизился к месту, до него донесся отвратительный запах пепла и золы. Он не знал, как передать письмо Робертсу, но Родригес должен подсказать. Впрочем, Томасу надо быть готовым к тому, что помочь не удастся, ведь Робертса могли опять арестовать или даже убить.

Дверь в здание, в котором находилась контора Родригеса, стояла распахнутой. Внутри висел какой-то запах, сладкий и противный, отдававший не то металлом, не то свечным воском — Томас так и не разобрал. Он взялся за перила, чтобы подняться по лестнице, и почувствовал, как под пальцами скрипит песок. Остановился и отнял руку. Ладонь была черной от золы, которую нанесло с улицы после пожара.

Оказавшись наверху, он постучался в закрытую дверь. Тишина. Постучал сильнее. Этот стук прозвучал резко и неожиданно, но так же внезапно заглох, поглощенный стенами. Дверь оказалась незапертой — он толкнул ее и вошел внутрь.

Родригес лежал лицом вниз на полу перед письменным столом — в той же жилетке на шелковой подкладке, что и накануне, с узорами в виде разводов. Вокруг была разбросана бумага, у ног лежала разбитая чернильница. По всему было видно — без драки здесь не обошлось.

— Сеньор Родригес?

Он не шевелился, и Томас, с подкатившим чувством тошноты, на цыпочках подкрался к нему. Наступил на чернила, и бумага налипла к подошвам ботинок. Что-то подсказывало ему, что надо развернуться и бежать отсюда, но он заставил себя остаться. Опустился на корточки и тронул Родригеса за пальцы — они сложились в форме цветка. Пронзило холодом. Томас отдернул руку, оставляя черное пятно на мизинце лежащего на полу человека. Прикрыл глаза. Надо уходить: все равно Родригес мертв и уже ничего не поделаешь. Но что-то в нем — упрямство? чувство приличия? нездоровое любопытство? — заставило раскрыть глаза и наклониться ближе к телу.

Листы бумаги под лицом Родригеса перепачкались кровью. И чем-то еще, что на первый взгляд выглядело как бледно-желтый мед, застывший и засахарившийся. Томас узнал запах, который почувствовал раньше, — воск. Раздался какой-то звук: он вырвался из собственной глотки Томаса — это был сдавленный крик ужаса. Воск этот вытек из самой головы человека, из его ушей. Он пальцем ковырнул его, и под ногтем остался кусочек облезлой кожи.

У кого только поднялась рука на такое? Кто-то заливал горячий воск в уши Родригеса, истязал его, перед тем как пустить пулю ему в голову. Но в этом лице было еще что-то не так. Томас запустил пальцы в густые волосы надо лбом Родригеса и потянул. Мелькнула нелепая мысль: хорошо бы иметь такие кудри. Голова оказалась тяжелой, как морской якорь, а лицо, измазанное чернилами, внушало ужас. Кровь запеклась на щеках — она просочилась из ран вокруг губ Родригеса, где толстой бечевкой, крест-накрест, была прошита кожа, чтобы несчастный не мог открыть рот.

Томас со стуком выронил голову мертвеца и выбежал из комнаты — рвота потоками низвергалась из его онемевшего рта и стекала по одежде.

Назад: Глава 9

Дальше: Глава 11