ГЛАВА 6
Исчезни…
Альфред Теннисон. Одиссей
Однако на деле все сложилось иначе. Не прошло и двадцати минут, как появился тот человек.
Я уловила какое-то движение далеко внизу, к юго-востоку от того места, где мы лежали. Естественно, первой моей мыслью было — это возвращается Ламбис, но затем, по мере приближения крохотной фигурки, меня вдруг поразило, что человек этот прилагает удивительно мало усилий, чтобы остаться незамеченным.
Я сощурилась, чтобы яркое солнце не слепило меня. С такого расстояния я мало что могла разглядеть, не считая того, что человек этот был одет во что-то темное — вполне возможно, это были коричневые брюки и джемпер цвета морской волны Ламбиса; но в руках у него, казалось-, не было ничего, кроме палки, и он не только совершенно открыто, не таясь, шел по лишенным растительности склонам гор, но, по-видимому, никуда не спешил, часто останавливался и озирался но сторонам, поднося руку к глазам, словно защищаясь от яркого солнца.
Когда он остановился в четвертый раз, я вдруг осознала — скорее с любопытством, нежели с опаской, — что это не Ламбис. Потом он поднял руку, и я на мгновение увидела солнечный блик, отразившийся от предмета, который он поднес к глазам. Бинокль. А затем, когда он двинулся дальше, — еще один блик, на сей раз отразившийся от «палки», которую он держал под мышкой. Это была винтовка.
Я распласталась на можжевеловых иголках, которыми был усыпан уступ; теперь я наблюдала за ним столь же напряженно, как следила бы за гремучей змеей. Сердце мое, поначалу сжавшееся от страха, теперь глухо и неровно стучало. Я несколько раз глубоко вздохнула, стараясь справиться с волнением, и перевела взгляд на Марка, лежавшего рядом.
Он лежал не шевелясь, с закрытыми глазами, все с тем же жутким выражением полнейшего бессилия на лице. Я потянулась было к нему, но тут же убрала руку. Еще будет время потревожить его, когда убийца подойдет поближе.
В том, что это именно убийца, сомневаться больше не приходилось. По мере того как человеческая фигурка, казавшаяся совсем крохотной из-за разделявшего нас расстояния, приближалась, двигаясь по открытому пространству горного склона, я заметила на голове у человека что-то красное — об этой красной повязке и говорил Ламбис, — а также мешковатые очертания критского национального костюма. Кроме того, человек явно что-то выискивал. Чуть ли не каждую минуту он останавливался, чтобы внимательно осмотреть часть горного склона с помощью своего бинокля, а один раз, свернув в сторону и продираясь сквозь заросли кипарисов, он даже вскинул винтовку к плечу…
Вот он появился из тени кипарисов рощицы и снова остановился. Теперь бинокль его был нацелен вверх… вот он повернулся в направлении уступа… пастушьей хижины… тропинки, по которой придет Ламбис…
Скользнув взглядом мимо нас и даже не остановившись, человек снова повернул свой бинокль восточнее и долго рассматривал густо поросшие деревьями склоны выше кипарисовой рощицы, где он стоял. Наконец он опустил бинокль, вскинул винтовку и начал медленно подниматься вверх по склону, пока не скрылся из вида за выступающим утесом.
Я легонько коснулась Марка:
— Ты спишь?
От моего шепота глаза его мгновенно открылись, и их выражение, когда он резко повернул голову, говорило о том, что мое осторожное движение и приглушенный тон не ускользнули от его внимания.
— Там кто-то ходит, ниже по склону, и, по-моему, это и есть твой тип. Судя по всему, он что-то ищет, и в руках у него винтовка.
— Отсюда его видно?
— В данный момент — нет.
Марк неловко перевернулся на живот и осторожно посмотрел вниз сквозь кусты можжевельника. Я прошептала ему на ухо:
— Видишь кипарисы, вон там, внизу? Рощицу позади сваленного дерева с сухой веткой, торчащей, словно олений рог? Так вот, именно оттуда он сейчас поднимается наверх. Отсюда тебе не видно, но над этим местом растут деревья, по ту сторону утеса, и там еще ущелье вроде этого, только поменьше. Кажется, я видела там водопад. — Я судорожно сглотнула. — Я… я же говорила, что он будет искать вблизи воды.
Марк, вытянув шею, старался разглядеть склоны гор выше и ниже нашего уступа.
— Скажи, это место действительно незаметно снизу? Когда мы сюда карабкались, у меня не было сил обратить на это внимание.
— Да, незаметно, по крайней мере, никому не придет в голову, что здесь есть уступ. Видны только эти кусты, и создается впечатление, что они растут в расселине скалы.
— А подъем?
— Он тоже скрыт среди зарослей кустарника внизу, рядом с фиговым деревом.
— Хм. Что ж, придется нам рискнуть. Сможешь заползти обратно в эту пещеру незаметно и без единого звука?
— Я… наверное, смогу.
— Тогда залезай туда поскорей, пока его не видно.
— Но если он поднимется сюда, он и туда заглянет; спрятаться нам негде. Здесь же так голо. — Я пожала плечами. — В любом случае я… лучше я останусь здесь. Если будет драка, лучше драться прямо здесь…
— Драка! — От гнева Марк чуть не задохнулся, — И чем же мы будем драться против его винтовки? Перочинными ножами?
— Да, понимаю, но ведь я могла бы…
— Послушай, для споров нет времени, так что спрячься там, чтоб тебя не было видно, умоляю! Я не в силах заставить тебя это сделать, но хоть раз в жизни можешь ты поступить так, как тебе говорят? Прошу тебя!
Ни разу в жизни я не видела, как у человека отвисает челюсть, но уверена, что у меня она и впрямь отвисла при этих его словах. Я просто почувствовала это, но продолжала сидеть, в оцепенении уставившись на него.
— Он ищет меня, — терпеливо объяснил Марк, с трудом сдерживая гнев. — Меня. И больше никого. Он даже не знает о твоем существовании, да и о Ламбисе тоже. В пещере ты будешь в полной безопасности. Теперь сообразила, дурочка?
— Но… он убьет тебя, — тупо пробормотала я.
— И как же ты собираешься ему помешать?! — взорвался Марк. — Желаешь сама отправиться на тот свет и составить мне компанию? Лучше заткнись и спрячься. У меня нет сил спорить.
Я повернулась, ни слова не говоря.
Но было уже слишком поздно. Едва я начала отползать назад из своего укрытия среди можжевельника, как вдруг Марк резко ухватил меня здоровой рукой и крепко сжал, не давая мне шевельнуться.
Сначала я даже не поняла, в чем дело, затем, бросив быстрый взгляд сквозь зелень, заметила красный головной убор. И почти тотчас же — так близко он теперь находился — услышала скрип его подошв по песку и щелчок отскочившего камушка.
Марк лежал неподвижно, как статуя. Вид у него был, несмотря на забинтованную руку и потрясающую бледность, удивительно угрожающий. Удивительно, если знаешь, что все его оружие состояло из складного ножика и горсти камней.
Критянин неуклонно приближался, идя вдоль тропинки, по которой ушел Ламбис. По ней он пройдет мимо небольшого поля асфоделей, чуть ниже пастушьей хижины, мимо родника, знаменующего начало подъема к нашему укрытию…
Теперь я смогла разглядеть его. Это был крепко сбитый мужчина, невысокий, но сильный на вид, с коричневато-красной кожей. И хотя рассмотреть черты его лица с такого расстояния я не могла, видно было, что у него квадратные скулы и полные губы под густыми усами. Рукава его темно-синей рубашки были закатаны, обнажая коричневые жилистые руки. Я даже разглядела алую отделку на его безрукавке и широкий пояс, за который был заткнут нож, дополнявший критский «героический» костюм.
Он снова поднял к глазам полевой бинокль. Мы лежали неподвижно, словно камни. Прошла долгая, душераздирающая минута. Лучи солнца осветили скалу, вокруг нас в жарком воздухе витали ароматы вербены, чабреца и шалфея. Ободренная нашей неподвижностью, небольшая коричневая змейка выползла из щели в скале в нескольких футах от нас, замерла на мгновение, наблюдая за нами, — в ее крохотных глазках, словно в каплях росы, переливался солнечный свет — потом скользнула в какое-то отверстие. Я едва обратила на нее внимание. Для страха просто не оставалось места: вряд ли стоило волноваться из-за какой-то маленькой коричневой змейки, когда внизу, под нами, у края альпийского луга, стоял убийца, приставив к глазам бинокль…
Движение бинокля прекратилось. Человек замер, словно гончий пес. Он увидел пастушью хижину.
Будь он из местных, ему заранее следовало бы знать о ее существовании, но, на мой взгляд, совершенно очевидно, что до сего момента он не знал о ней. Он опустил бинокль — тот повис на шнуре, привязанном вокруг его шеи, — и снова вскинул винтовку, потом, не сводя глаз с двери хижины, осторожно двинулся вперед через полянку асфоделей.
Повернув голову, я уловила вопрос в глазах Марка. Я понимала, что он имеет в виду. Уверена ли я, что замела все следы? Лихорадочно я стала перебирать все в памяти… Постель, пол, моя сумка и ее содержимое, рюкзак Марка, следы нашей трапезы, обрывки перевязочного материала с плеча Марка, корки от апельсина… Да, я уверена. Я порывисто кивнула Марку, успокаивая его.
Он поднял вверх большой палец, что означало одобрение, а затем мотнул головой в сторону расселины позади нас. На сей раз в глазах его играла улыбка. Улыбнувшись в ответ, я послушно проскользнула, на манер коричневой змейки, в тень узкой пещеры.
Расселина уходила в глубь скалы под углом к уступу, так что с того места, где я устроилась, мне были видны лишь полоска света, кусочек уступа да еще одна нога Марка — от колена и ниже.
Хоть пещера и создавала иллюзию надежного укрытия, на самом деле здесь было хуже, чем снаружи, — оттуда, по крайней мере, можно было вести наблюдение. Я замерла, прислушиваясь к толчкам собственного сердца.
Немного погодя я услышала и его. Шел он очень осторожно, но в утренней тишине шаги его гулко отдавались в горах. Они все приближались, переходя с травы на камень, с камня на песок, и вдруг, затерялись позади скалы, где их заглушило журчание ручейка…
Тишина. Такая долгая, томительная тишина; я готова была поклясться, что, пока я, не отрываясь, смотрела на узкую полоску света, солнце описало круг и тени сместились…
А затем он неожиданно оказался прямо под нашим уступом. Послышались его тихие шаги по затвердевшей пыли. Ветви фигового дерева зашуршали, когда он раздвинул их. Я увидела, как напряглись мышцы на ноге Марка.
Шуршание прекратилось. Снова послышались звуки шагов, через некоторое время и они затихли…
Мысленно я представила себе, как он стоит, приложив бинокль к глазам, и рыскает взглядом по трещинам и расселинам в поисках возможного укрытия. Возможно, как раз сейчас он заметил пещеру, в которой я скрючилась, и прикидывает, как бы к ней подобраться…
Чья-то тень скользнула, на мгновение затмив полосу света. Пустельга. Среди этого жутковатого безмолвия до меня донесся легкий шум, создаваемый птицей, подлетавшей к своему гнезду; и я по сей день готова поклясться, что слышала свист воздуха в ее перьях, когда она притормозила, опустив крылья и изготавливаясь к последнему броску. Свист и восторженное мяуканье птенцов прозвучали в этой тишине столь же пронзительно, как барабанный бой в затхлой атмосфере заунывной церковной службы.
И вновь тень закрыла на мгновение полоску света. Птенцы разом умолкли, как по команде. Под фиговым деревом хрустнула ветка.
Потом вдруг показалось, что наблюдатель двинулся прочь. Возможно, тот факт, что птица без опаски подлетела сюда, убедил его, что здесь ничего подозрительного нет; как бы то ни было, он определенно уходил отсюда. Его удаляющиеся шаги звучали все глуше и наконец совсем замерли. Пульс мой постепенно выравнивался, и я вдруг осознала, что сижу с закрытыми глазами — наверное, чтобы лучше слышать, как стихают вдали его шаги.
Наконец-то снова воцарилась тишина. Открыв глаза, я посмотрела на клин света у входа в пещеру и обнаружила, что нога Марка исчезла.
Будь я в состоянии нормально мыслить, я бы, пожалуй, предположила, что он просто отполз в сторону, чтобы лучше видеть удалявшегося критянина. Я же в ужасе воззрилась на пустой светлый проем и минуты две, показавшиеся мне вечностью, сидела словно оглушенная, пытаясь собрать воедино обрывки здравого смысла, а мое бешено разыгравшееся воображение рисовало картины одну страшнее другой, достойные фильма ужасов в трех частях… Может, на самом деле убийца никуда не уходил, может, сейчас Марк лежит с перерезанным горлом и смотрит невидящими глазами в небо, в то время как убийца поджидает меня у входа в пещеру, держа нож наготове…
Однако в конце концов верх одержали остатки мужества и здравого смысла. У этого человека была винтовка, и, как бы ни был беспомощен Марк, вряд ли критянину удалось бы застрелить, или заколоть, или придушить его без единого звука…
Я вытянула шею, но не увидела ничего, кроме примятого кустика декоративного шалфея с лиловыми цветками и ароматными серыми листиками, на том месте, где лежал Марк. И ничего не слышно, кроме едва уловимого шороха…
Змея!.. Как же я не догадалась… Вот в чем дело. Его укусила змея! С ужасающей быстротой перед глазами моими возникла новая картина: Марк, умерший в страшных мучениях (но не издав ни звука), лежит с почерневшим лицом, устремив невидящий взгляд в небо…
Если б я сама не взглянула поскорей на небо, то, наверное, сошла бы с ума. Я поползла вперед, к выходу из пещеры, улеглась ничком, а потом огляделась по сторонам.
Марк не валялся замертво, и лицо его не почернело. Напротив, оно было совершенно белым, и он стоял на ногах, судя по всему собираясь слезть вниз с уступа и преследовать убийцу. Последний ничем не выдавал себя. Марк как раз раздвигал побеги жимолости, загораживавшие вход на уступ.
— Марк!
Он обернулся резко, словно от удара.
Я стрелой метнулась к нему и, ухватив за здоровую руку, в бешенстве прошептала:
— И куда же ты собрался?
Он ответил с каким-то безрассудным отчаянием:
— Он ушел вдоль склона. Я хочу узнать, куда он идет. Если я выслежу его, он, наверное, приведет меня к Колину.
Я только что пережила сильнейший испуг и все еще испытывала неловкость по этому поводу. А посему в данный момент мне было трудно собраться с мыслями.
— Ты хочешь сказать, что собрался попросту уйти и оставить меня здесь одну?
Он вроде бы смутился; вопрос явно показался ему неуместным, впрочем, так оно и было.
— Ты же в полной безопасности.
— Думаешь, меня больше ничего не волнует? Думаешь, мне безразлично, что с тобой…
Я внезапно осеклась. Впрочем, все было очевидно и без слов. В любом случае он меня не слушал. Я заметила все так же сердито, поскольку была зла на себя:
— Ну и как далеко ты рассчитывал уйти? Есть у тебя хоть крупица здравого смысла? Ты не прошел бы и ста ярдов!
— Я должен попытаться.
— Но ты не в состоянии!
Я судорожно сглотнула, сознавая, что мне не хочется больше ничего говорить. Ох, лучше бы мне до конца жизни не покидать этого укрытия на уступе скалы… Но должен же человек сохранять остатки самолюбия.
— Я сама пойду, — осипшим голосом проговорила я. — Я смогу держаться незаметно…
— Ты рехнулась?
Теперь настал его черед прийти в ярость — как я понимала, скорее от собственной беспомощности, чем от моих слов. Тот факт, что беседа наша велась свистящим шепотом, ничуть не умалял ее убедительности. Мы свирепо уставились друг на друга.
— У тебя не хватает даже… — начал было он, но вдруг замолчал, и я заметила, как изменилось его лицо.
Отразившееся на нем облегчение было столь очевидным и сильным, что, казалось, вмиг изгладило следы страданий и тревог; он улыбнулся, чуть ли не весело. Я резко обернулась, чтобы понять, куда он смотрит.
Какой-то человек легко спрыгнул с груды камней выше той небольшой площадки, где стояла хижина, и осторожно пробирался между кустиками асфоделей. Коричневые брюки, темно-синяя кофта, непокрытая голова… Да это Ламбис! Ламбис, следящий за наблюдателем, идущий вслед за ним к Колину…
Через несколько мгновений он тоже обогнул подножие отвесной скалы и скрылся из виду.
Прошел, наверное, час. Мы с Марком ждали, не сводя глаз со склона, когда увидели наконец, что Ламбис возвращается. Он шел медленно, устало и вот остановился у края цветочной поляны и, подняв голову, посмотрел вверх, в направлении скал, где мы лежали. Из его поведения явствовало, что он один, поэтому Марк помахал ему рукой, показывая, где мы, а я стала поспешно спускаться вниз, чтобы встретить его на узкой тропинке над родником. В руках у него ничего не было. Я догадалась, что он запрятал куда-нибудь все, что принес, чтобы проследить за критянином.
— Он ушел, — с трудом переводя дыхание, сказал Ламбис по-гречески. — Дальше есть еще одно ущелье, откуда вниз стекает речка. Там полно деревьев, и прекрасно можно укрыться. Там я его и потерял.
— Он направлялся к подножию горы вдоль ущелья? — быстро спросила я. — Наверное, оттуда тоже можно попасть в Агиос-Георгиос. Вообще-то я не знаю, куда еще оттуда можно попасть. Ты не заметил?
Грек отрицательно покачал головой, потом провел тыльной стороной ладони по лбу. Он выглядел усталым и сильно вспотел. Он говорил на своем родном языке, словно был слишком измотан, чтобы сделать над собой усилие и говорить по-английски, и я отвечала ему на том же языке, однако он, казалось, даже не заметил этого.
— Нет. Я не мог подойти к нему слишком близко, ты ж понимаешь, так что следить за ним было нелегко. Я потерял его среди этих камней и кустов. Возможно, он выбрался наверх из ущелья и пошел дальше на восток, а может, в сторону деревни. Послушай, я должен поговорить с Марком. Он забрался туда, наверх?
— Да. Я помогла. Ему гораздо лучше. А что насчет Колина?
— А? Да нет, ничего. Его там не оказалось. Он не появлялся на яхте.
Он говорил так, словно мысли его были заняты чем-то другим. На меня он почти не смотрел, не сводил глаз со скалы, где лежал Марк. Он снова вытер пот с лица и сделал движение вперед, точно стремился пройти мимо меня без дальнейших разговоров.
Я поймала его за рукав, охваченная внезапным предчувствием.
— Ламбис! Ты говоришь мне правду?
Он остановился и повернулся ко мне. Прошло, казалось, две или три секунды, прежде чем глаза его остановились на мне.
— Правду?
— Насчет Колина. У тебя плохие новости для Марка?
— Да нет, конечно же нет! Разумеется, я говорю тебе правду, с чего ты взяла? Прошлой ночью я побывал на яхте, он там не появлялся. И никаких следов — вообще никаких его следов. Зачем мне тебе врать?
— Я… да ладно. Я просто подумала… Извини.
— Потому я и злюсь сейчас, что мне нечего ему рассказать. Если бы я выяснил что-нибудь у этого человека… — Он раздраженно передернул плечами. — Но не получилось. Я потерпел неудачу, именно это я и должен сказать Марку. Ладно, я пошел, а то он будет ломать голову, что произошло.
— Подожди еще минутку, он знает, что ты не привел Колина, — мы же следили за тобой. Ну а еда… ты принес еду и все остальное?
— Ах да, принес, конечно. Я притащил все, что смог унести. Я бы уже давным-давно был здесь, но пришлось остановиться и все припрятать — из-за этого типа. — Он мотнул головой в сторону подножия горы, с каким-то удивительно брезгливым видом. — Когда я его заметил, то спрятал все вещи и быстро поспешил за ним. Хорошо, что вы ушли из хижины.
— А он ее заметил, не знаешь?
— Да. По-моему, заметил. Когда я пришел сюда, он как раз расхаживал под этим уступом, и я решил, что он, должно быть, увидел хижину. Но он по-прежнему рыскал… и выстрелов я не слышал… вот и понял, что вы оттуда ушли. И догадался, что вы здесь.
— Куда ты дел продукты? Нам надо… впрочем, ладно, Марку сначала захочется поговорить с тобой. Пойдем, и побыстрее.
На сей раз замялся Ламбис.
— Слушай, а почему бы тебе самой не сходить за продуктами, прямо сейчас? Возьмешь только продукты, а все остальное я попозже принесу.
— Что ж, ладно. Если ты считаешь, что я найду это место.
— Оно находится у верхнего края ущелья, где я потерял этого типа. Обогнешь вон ту скалу, где ты меня заметила, — видишь? Там что-то вроде козьей тропки, пойдешь по ней вдоль подножия хребта до того места, где речка спускается в ущелье. Сверху там одни камни, но пониже и деревья растут. Отсюда видны их верхушки.
— Да. Вижу.
— В верхней части ущелья, где из скалы выбивается ключ, стоит оливковое дерево, большое и очень старое, а внутри оно совсем полое. Ты его обязательно найдешь, других там поблизости просто нет. Все вещи я в него и запрятал. А я поговорю с Марком и тоже приду.
Едва успев договорить, он резко отвернулся. У меня сложилось впечатление, что он чем-то озабочен и испытал явное облегчение, отделавшись от меня. Но эта мыслишка недолго меня занимала. Если Ламбис, который, скорее всего, поел на борту яхты, может с такой легкостью отгонять от себя мысли о еде и питье, то лично я — нет. От одной мысли о содержимом дупла этого дерева я помчалась к нему на всех парах, как булавка к магниту.
Нашла я его довольно легко. Других оливковых деревьев поблизости видно не было, но и без того я уверена, что, повинуясь инстинкту, словно хищник, преследующий свою добычу, отыскала бы эти продукты, будь они даже зарыты в самом центре лабиринта Миноса.
Я принялась нетерпеливо шарить в дупле дерева. Нашла там два одеяла, в которые было завернуто довольно много вещей. Развязав одеяла, я стала рассматривать, что принес Ламбис.
Там оказались медикаменты, бинты, антисептические средства, мыло, бритва… Но сейчас я все это отбрасывала в сторону — меня интересовали только продукты.
Наполненный чем-то термос. Кое-какие консервы, в том числе банка растворимого кофе и сгущенка с сахаром. Банки с ветчиной. Печенье. Небольшая бутылка виски. И самое главное чудо — консервный нож!
Я весело побросала все это на одно из одеял, связала его концы узлом и двинулась в обратный путь.
Пройдя половину дороги, я встретилась с Ламбисом. Ничего не сказав, он лишь кивнул мне и посторонился. И я была этому рада — ведь нелегко вежливо разговаривать, когда рот набит печеньем, а уж тем более говорить по-гречески, который изобилует горловыми звуками.
В то же время мне было бы куда приятнее, если бы он одарил меня не столь мрачным взглядом. Дело даже не в том, что он снова смотрел на меня с подозрением, — нет, во взгляде его я ощутила нечто, не поддающееся определению, от чего мне сразу стало не по себе. Скажем так: доверия я была напрочь лишена. Я вновь стала чужой, посторонней.
Интересно, подумала я, о чем же они с Марком говорили?
Марка я нашла сидящим в глубине уступа; привалившись спиной к скале, он не сводил пристального взгляда с открытого склона. Когда я заговорила, он вздрогнул и обернулся.
— Вот термос, — сказала я. — Ламбис говорит, в нем суп. Бери кружку, а я обойдусь крышкой от термоса. Давай быстрее, слышишь? А потом я снова разожгу костер — для кофе.
Я ожидала от него бурных возражений, но их не последовало. Он молча взял у меня термос. Замявшись, я добавила:
— Я… мне очень жаль, что Ламбис принес малоутешительные вести.
Крышка термоса прилипла и никак не хотела открываться. Он с силой крутанул ее здоровой рукой, и она поддалась.
— Что ж, ни на что другое я и не рассчитывал. — Он поднял глаза, но у меня сложилось впечатление, что он не совсем четко меня видит. — Не беспокойся, Никола. — Он заставил себя улыбнуться. — На сегодня с нас и так достаточно волнений. Давай-ка сначала поедим, а?
Я оставила его разливать суп, а сама поспешила в расселину, чтобы разжечь костер.
Это было чудесное пиршество! Сначала мы съели суп, потом расправились с ветчиной, соорудив из нее и печенья сэндвичи, затем принялись за пирожные с фруктами и шоколад и наконец выпили кофе, горячий, просто обжигающий, со сладкой сгущенкой. Изголодавшись, я жадно набрасывалась на еду; Ламбис, перекусивший на борту яхты, ел очень мало, а Марк, утолив первый голод, продолжал есть с видимым усилием, но держался молодцом. Когда в конце концов он уселся, баюкая в руках полупустую кружку с кофе, словно бережно храня остатки его тепла, я подумала, что вид у него стал гораздо лучше.
Когда я об этом сказала, он, кажется, вздрогнул, будто вырвавшись из плена собственных мыслей.
— Ну да, конечно, мне лучше, и все благодаря тебе и Ламбису. И теперь нам пора поговорить о том, что делать дальше.
Ламбис не проронил ни звука. Я ждала. Марк дунул на облачко дыма и смотрел, как оно постепенно растворяется в прозрачном воздухе.
— Ламбис говорит: этот человек почти наверняка шел в Агиос-Георгиос, а поскольку это ближе всего, вполне логично предположить, что вся компания, кем бы они ни были, — оттуда. Это одновременно и упрощает, и усложняет дело. То есть хоть мы и знаем теперь, откуда следует начать поиски, но совершенно очевидно, что мы не сможем обратиться туда за помощью официально. — Он бросил на меня быстрый взгляд, словно ожидая возражений, но я промолчала. Он продолжал: — И все равно ясно как день, что прежде всего нам надо каким-то образом туда добраться и заняться поисками моего брата. Я не настолько глуп, чтобы думать… — в голосе его прорвалась нотка отчаяния, — что сам смогу многое сделать, но даже если у меня не получится, туда пойдет Ламбис.
Ламбис ничего не ответил, казалось, он едва слушает. Я вдруг поняла: все, что следовало сказать, уже было сказано между этими двумя мужчинами. Пока я ходила за продуктами, военный совет уже состоялся и принял свои первые решения. И кажется, я догадывалась, что это были за решения.
— И конечно же, — ровным голосом продолжал Марк, не глядя на меня, — туда пойдет Никола.
Что ж, я была права. Первый приказ военного совета гласил: «Женщин и гражданских лиц убрать с дороги; кампания начинается».
Теперь он обращался прямо ко мне:
— Твоя кузина приезжает сегодня? Значит, ты должна быть там, иначе возникнет масса вопросов. Пожалуй, тебе следует спуститься в гостиницу и зарегистрироваться там… — он мельком глянул на часы, — скажем, к ланчу. И тогда можешь… в общем, забыть обо всем этом и наслаждаться отпуском, столь грубо прерванным Ламбисом.
Я изучающе смотрела на него. Ну вот, приехали, подумала я; все то же самое — дружелюбная улыбка, за которой прячется тревога, упрямо поджатые губы; всей своей манерой держаться — осторожной и подозрительной — он словно давал мне понять: «Спасибо тебе большое, а теперь уходи, пожалуйста, и держись отсюда подальше».
— Ну разумеется, — сказала я и, подтянув к себе холщовую сумку, принялась как попало укладывать в нее свои вещи.
Он был совершенно прав, и я это знала; в любом случае я больше ничем не могла помочь. Раз Франсис сегодня приезжает, мне придется выметаться и держаться отсюда подальше. Более того — уж перед самой собой я могла быть совершенно честной, — мне отнюдь не хотелось снова пережить нечто подобное тому, что пришлось испытать прошлой ночью и сегодня, — неимоверное напряжение, неудобства и мгновения дикого страха. И я не была готова к тому, чтобы кто-то чувствовал себя ответственным за меня — чего, безусловно, следовало ожидать от Марка, едва тот встанет на ноги, — а уж тем более не хотела, чтобы меня считали обузой.
А посему я довольно-таки натянуто улыбнулась ему и запихала вещи в свою сумку.
— Я тебе очень признателен. — В улыбке, которой он одарил меня, сквозило явное облегчение. — Ты такая замечательная, и мне нет нужды говорить тебе, как ты мне помогла; я не хотел бы показаться сейчас грубым и неблагодарным после всего, что ты сделала, но… в общем, ты уже сама видишь, что происходит, так что я обязан сделать все возможное, чтобы оградить тебя от этого.
— Все в порядке, не беспокойся. Вообще-то я отъявленная трусиха, и пережитых здесь волнений мне хватит на всю оставшуюся жизнь. Я не собираюсь становиться вам обузой. Доберусь поскорей до гостиницы — и духу моего здесь больше не будет.
— Надеюсь, твой багаж там, где ты его оставила. А если нет, придется тебе придумать какую-нибудь оправдательную историю. Так, дай-ка сообразить…
— Сплету какую-нибудь байку, которую они не смогут опровергнуть до моего отъезда. Господи, не хватало тебе еще и об этом беспокоиться. Это мое дело.
Если он и заметил шпильку, то не подал вида. Просто сидел и мял в руках потухший окурок, хмуро уставившись на него и вновь погрузившись в свои мрачные мысли.
— Вот еще что, Никола, и это очень важно. Если ты вдруг увидишь Ламбиса — или даже меня — в деревне или еще где-нибудь, запомни: ты нас не знаешь.
— Ну разумеется.
— Я должен был сказать тебе об этом.
— Ладно. — Я замялась. — Но вы-то сообщите мне как-нибудь… когда-нибудь, как у вас дела? Я ведь буду волноваться, разве не понятно?
— Само собой. В Британском посольстве в Афинах тебя можно будет найти?
Ламбис резко вскинул глаза.
— В Британском посольстве?
— Да. — Марк вперил в него свой теперь уже такой знакомый отстраненный взгляд. — Она там работает. — И тут же, обращаясь ко мне: — Я смогу тебя там найти?
— Да.
— Я напишу тебе. И еще…
— Что?
Не глядя на меня, он перебирал пальцами камни рядом с собой.
— Ты должна мне кое-что пообещать ради моего спокойствия.
— Что же?
— Ты и близко не должна подходить к полиции.
— Если я распрощаюсь с вашими проблемами, вряд ли я стану их усугублять таким образом. Но я все же не пойму, почему вам не поговорить хотя бы со старостой Агиос-Георгиос. Лично я предпочитаю, где бы ни была, прямиком обращаться к властям. Но дело ваше.
Я переводила взгляд с одного на другого. Они хранили упорное молчание. Я медленно продолжала, более чем когда-либо ощущая собственную навязчивость:
— Марк, ты же знаешь, что не сделал ничего плохого. И сейчас они уже наверняка сообразили, что ты всего лишь английский турист…
— Не стоит обманываться, — сухо оборвал меня он. — Если они не сообразили это в субботу вечером, то должны были сообразить в воскресенье или сегодня утром. Тем не менее наш приятель разыскивает меня с винтовкой в руках.
Ламбис сказал:
— Ты забыла о Колине. Ведь все это из-за него. — Он обвел рукой уступ, остатки пищи и все прочие свидетельства нашего наспех разбитого лагеря. — Как мы можем предпринимать какие-то шаги, пока не узнаем, где Колин? Если он еще жив, то он их… не знаю, как сказать… омэрос.
— Заложник, — подсказал Марк.
— Да, конечно. Я… Извините меня. В общем…
Голос мой звучал все тише, я переводила взгляд с одного на другого: Марк сидел словно неживой, а Ламбис помрачнел и вновь замкнулся в себе. И вдруг я осознала, что больше всего на свете мне хочется убежать отсюда, снова очутиться у подножия горы, вернуться во вчерашний день — лимонная рощица, залитая ярким солнечным светом, белая цапля… оттуда-то все и началось…
Я поднялась на ноги, и Ламбис встал вместе со мной. Я спросила:
— Ты тоже пойдешь?
— Провожу тебя немного.
На сей раз я не стала возражать — не хотелось. Кроме того, я предположила, что он собирается отправиться в деревню, как только отделается от меня. Я повернулась к Марку.
— Не вставай ты, к чему эти глупости. — Улыбнувшись, я протянула ему руку, которую он пожал. — Что ж, до свидания. И конечно же, удачи вам.
— Ты забрала свою кофту?
— Да.
— Жаль, что не могу вернуть нижнюю юбку.
— Ничего страшного. Надеюсь, твоя рука скоро заживет. И еще надеюсь, что все будет хорошо. — Я подняла с земли свою сумку и перебросила ее через плечо. — Я пошла. Наверное, через пару дней мне все это покажется дурным сном.
Он улыбнулся:
— Так и считай.
— Хорошо. — Но я все еще колебалась. — Можешь быть уверен, что я не наделаю никаких глупостей, хотя бы потому, что слишком напугана. Но не ждете же вы от меня, что я закрою глаза и заткну уши. Видишь ли, если Агиос-Георгиос и в самом деле логово преступников, тогда я наверняка встречу этого человека с винтовкой и выясню, кто он такой и вообще все о нем. И я непременно разузнаю, кто там говорит по-английски. Разумеется, я не стану вам докучать, если только не услышу что-нибудь чрезвычайно важное. Но в таком случае я… по-моему, мне следует знать, где вас найти. Где стоит яхта?
Ламбис бросил быстрый взгляд на Марка. Тот замялся, потом сказал через мою голову по-гречески:
— Давай скажем ей. Вреда от этого не будет. Она ничего не знает и…
— Она понимает греческий, — резко оборвал его Ламбис.
Марк метнул на меня испуганный и недоверчивый взгляд.
— Да?
— Она говорит по-гречески почти так же хорошо, как ты.
— Неужели?
Я заметила напряжение в его взгляде, словно он поспешно мысленно перебирал все сказанное раньше; на лице его впервые проступила краска.
— Все в порядке, — успокоила я его по-гречески. — Ничего особенного ты не сказал.
— Да уж, — произнес Марк, — поделом мне за грубость. Извини.
— Не страшно. Так ты скажешь мне, где лодка? В конце концов, мало ли что может случиться, вдруг мне самой понадобится помощь. Зная, где вас найти, я буду чувствовать себя спокойнее.
— Ну да, — согласился Марк, — конечно. — И начал объяснять мне, как добраться до яхты от развалин византийской церкви. — А дорогу к церкви ты можешь спросить у кого угодно, для гостьи из Англии вполне естественно пожелать сходить туда на экскурсию. Кажется, я все понятно объяснил? Да? Но надеюсь, тебе не понадобится к нам приходить.
— Да, — ответила я, — все это понятно. Ладно, еще раз до свидания. Всего тебе доброго.
Ламбис пошел первым. В последний раз я мельком глянула на Марка: он сидел, неуклюже привалившись к теплой скале, словно приклеенный к ней, возле него стояла пустая кружка, а на юном лице застыло так старившее его мрачное, тревожное выражение.