ГЛАВА 7
О госпожа, молю вас, не спешите,
Поступков безрассудных не вершите!
Мэтью Арнольд. Меропа
Пока мы спускались и шли через овраг, Ламбис говорил очень мало. Он держался чуть впереди меня, настороженно осматривая каждый потайной уголок, но большую часть времени мы шли довольно быстро — насколько позволяла неровная, ухабистая тропинка. Мы никого не встретили и, пробравшись сквозь заросли молодых дубков, очутились над лимонной рощей даже раньше намеченного времени. Сквозь ветви деревьев я уже могла различить крылья ветряной мельницы и блики солнечного света на речке.
Остановившись на небольшой полянке, залитой солнцем, Ламбис подождал, пока я догоню его. Рядом с тем местом, где он остановился, чуть в стороне от тропинки, находился крохотный придорожный алтарь. Он представлял собой простой деревянный ящик, втиснутый между камнями, с простенькими лампадками, горящими перед ярко раскрашенной иконкой, изображавшей Панагию — деву, которая одновременно являлась Богоматерью и древней богиней Земли. Сбоку стояла бутылка из-под пива, наполненная маслом для лампад. Рядом росли вербена и фиалки.
Ламбис кивнул в сторону зажженных лампад и небольшого букетика цветов, стоявших там же в ржавой банке.
— Дальше иди одна. Сюда могут прийти люди. Нельзя, чтобы меня увидели.
Я попрощалась, еще раз пожелала ему удачи и, расставшись с ним, двинулась сквозь лимонную рощу к солнечной поляне — должна признаться, испытав весьма ощутимое облегчение.
Было около полудня — самое жаркое время суток. Ветерок прекратился; шелковистые головки маков и росшая вдоль тропинки трясунка, необычайно чувствительная к малейшему дуновению ветерка, сейчас даже не шелохнулись. Белые крылья ветряных мельниц обвисли и тоже замерли в неподвижности. В тени падуба, рядом с полуразвалившейся стеной, щипал траву ослик. Мухи гудели над пылью.
Поблизости не было ни души. Наверное, люди сейчас разошлись по домам для полуденной трапезы или же перекусывают прямо в поле, где-нибудь в тени. Я разглядела лишь одного мальчика, лениво развалившегося на солнце, пока его козы пощипывали вику, да еще мужчину, работавшего вдалеке в поле, за густой изгородью из сахарного тростника. Ни тот ни другой даже не подняли глаз, когда я проходила мимо.
Очутившись в тени сосен у края долины, я остановилась и оглянулась назад. Взгляду моему предстали залитые солнцем поля, лимонные деревья, поросшее лесом ущелье, ведущее к серебристой скале.
Отсюда местность эта казалась совершенно пустынной, без малейших признаков жизни. Ламбис давно уже скрылся, лимонные деревья стояли не шелохнувшись, над ними простирался склон горы, однообразие которого не нарушало никакое движение. А вчера в это время…
Над ущельем послышалось хлопанье крыльев. Какую-то долю секунды я недоверчиво всматривалась. Но на сей раз крылья не были белыми: я уловила лишь, что огромная птица с коричневым оперением неторопливо взмывает ввысь, к небу. Орел? Скорее гриф, подумала я, а может, даже сам ягнятник. При других обстоятельствах я бы наблюдала за птицей с волнением. Сейчас же, поскольку она напомнила мне о белой цапле и о вчерашнем дне, я почувствовала, как слезы подступают к горлу.
Повернувшись спиной к ущелью, я направилась к мостику. Когда я приблизилась к нему, мне вдруг на мгновение показалось, что удача покинула меня. Перегнувшись через парапет, на мостике стояли двое детей и плевались апельсинными зернышками — мальчик и девочка, худенькие, загорелые, с огромными темными глазищами и черными волосами, застенчивые, как все деревенские дети. И плевались они совсем неподалеку от моего чемодана.
— Как поживаете? — обратилась я к ним, и прозвучало это чересчур официально.
Они молча таращили на меня глаза, чуть отпрянув, словно испуганные телята. Я тоже рассматривала их. Я прекрасно понимала, что теперь они не спустят с меня глаз до самой гостиницы, а возможно, и потом тоже. Я, иностранка, стала их добычей. Я была новостью. Все, что я скажу или сделаю с этого момента, станет достоянием всей деревни в течение ближайшего часа.
Я поманила мальчика пальцем:
— Как тебя зовут?
Он начал расплываться в улыбке — возможно, его позабавило, как я говорю по-гречески.
— Георгий.
Ну а как же еще?
— А тебя? — спросила я девочку.
— Ариадна, — едва слышно прошептала она.
— Ну что ж, приветствую вас, Георгий и Ариадна. Я иностранка, англичанка. Сегодня утром я приехала из Ханьи и собираюсь остановиться в гостинице в Агиос-Георгиос.
Молчание. Ответить на это было нечего, вот они и молчали. Просто стояли и смотрели — мальчик с робкой и в то же время задорной полуулыбкой, девочка же внимательно, стараясь ничего не упустить, разглядывала меня: платье, сандалии, сумку, часы на запястье, прическу… Выдерживать столь испытующий взгляд, пусть даже от восьмилетнего ребенка, оказалось не слишком комфортно: я, конечно же, постаралась привести себя в порядок, причесаться и подкрасить губы, прежде чем покинула уступ, однако едва ли по моему виду можно было предположить, что я недавно выехала из апартаментов в лучшем отеле Ханьи.
— Георгий, — обратилась я к мальчику, — как ты думаешь, сможешь донести мой чемодан до гостиницы?
Он кивнул и огляделся вокруг, потом протянул руку к моей холщовой сумке:
— Это?
— Нет-нет, настоящий чемодан. Он спрятан вон там, в кустах. — И я осторожно добавила: — Я приехала на машине из Ханьи, донесла чемодан сюда и здесь его оставила, потому что хотела поесть… кофе попить — там, дальше, в тени, у речки. Вот я и спрятала его здесь. Вам его видно? Вон там, под мостом?
Девочка подбежала к парапету и перегнулась через него, вглядываясь. Мальчик более степенно последовал за ней.
— Ну что, не видите? Я его очень хорошо спрятала, — смеясь, сказала я.
Тут Ариадна радостно взвизгнула:
— Вон, там! Георгий! Гляди!
Георгий перелез через парапет, повис на руках, а затем спрыгнул в кусты с высоты футов в десять. Конечно, он запросто мог бы спуститься туда по берегу, но, будучи мальчишкой и к тому же критянином, несомненно, считал себя обязанным проделать это самым трудным способом. Его сестра и я наблюдали за ним с подобающим случаю восхищением, а он вытер руки о штанины, бесстрашно нырнул в заросли ежевики и наконец выволок мой чемодан из укрытия. Затем понес его к дороге — на сей раз обычным маршрутом, — и мы втроем направились в деревню.
Ариадна, от застенчивости которой не осталось и следа, скакала рядом со мной, болтая без умолку на диалекте так быстро, что я не всегда успевала уследить за ее речью. Георгий ступал более неторопливо, озабоченный, как я видела, тем, чтобы нести мой чемодан с показной легкостью. Оба они с готовностью отвечали на мои вопросы, живо дополняя ответы своим собственным комментарием, чему, впрочем, я и не пыталась помешать.
…Да, гостиница расположена прямо с этого края деревни. Да, ее окна выходят на море; понимаете, ее задняя часть смотрит прямо на бухту. Еще там есть сад, чудесный сад, прямо на берегу, со столами и стульями, где можно замечательно поесть «настоящую английскую еду», как пообещала мне Ариадна, восхищенно округлив глаза, а Георгий поспешил объяснить сие чудо. Это все благодаря новому хозяину — я наверняка слышала о Стратосе Алексиакисе, раз я приехала из Англии, ведь он тоже оттуда. Он очень богатый, и он приехал из Лондона, который находится в Англии, и он так здорово говорит по-английски, что даже не скажешь, что он критянин. Нет, в самом деле, он…
— А откуда же вы знаете? — смеясь, спросила я.
— Тони так говорит.
— Тони? А кто это?
— Бармен, — ответил Георгий.
— Нет, повар, — поправила брата Ариадна, — а еще он обслуживает за столиками и сидит в кассе — ой, да он все на свете делает! Понимаете, мистер Алексиакис не всегда бывает на месте.
— Что-то вроде управляющего? — подытожила я. И вспомнила, что рассказывал мой осведомитель-датчанин о «лондонском друге» нового владельца гостиницы, — Этот Тони… — Я замялась. Почему-то мне совсем не хотелось задавать следующий вопрос. — Он тоже приехал из Англии?
— Он англичанин, — ответил Георгий.
Последовало недолгое молчание.
— В самом деле? — спросила я.
— Да-да! — горячо подтвердила Ариадна. — У мистера Алексиакиса там была таверна, огромная таверна, великолепная, и поэтому…
— А еще какие-нибудь англичане живут сейчас в Агиос-Георгиос?
В любом случае это ведь был вполне естественный вопрос, а уж в контексте нашего разговора — тем более. Я от души понадеялась, что голос мой звучит непринужденно.
— Нет. — Ответы Георгия становились все короче. Лицо его раскраснелось и покрылось бисеринками пота, но я знала, что лучше не пытаться забрать у него чемодан. Тут речь шла о его мужской гордости, «палликари», — Нет, — повторил он, перекладывая чемодан из одной руки в другую, — только Тони и еще английские леди. То есть вы. — Он нерешительно посмотрел на меня, — Они сказали, что приедут две леди…
— Моя кузина приедет сегодня, но попозже.
Я не склонна была вдаваться в дальнейшие объяснения, и, к счастью, будучи детьми, они просто приняли к сведению мои слова, так же как до этого приняли мое довольно-таки странное объяснение по поводу местонахождения чемодана. Я же лихорадочно размышляла, и мысли, одолевавшие меня, были не слишком приятными. Я сказала Марку — да и сама была в этом совершенно уверена, — что если действующие лица его криминальной пьесы на самом деле из Агиос-Георгиос, то в таком крохотном местечке я непременно наткнусь на их следы почти тотчас же. Но чтобы это случилось так скоро и тем более в гостинице…
Я облизнула губы. Но ведь я могу и ошибаться. В конце концов, люди приходят и уходят. Я сделала еще одну попытку.
— А у вас здесь много гостей?
— В новой гостинице вы — первая. Первая в этом году.
Это заявила Ариадна, по-прежнему изо всех сил стремившаяся угодить мне.
— Нет, — флегматично возразил ей Георгий. — Был еще один, тоже иностранец.
— Англичанин? — поинтересовалась я.
— Не знаю. Не думаю.
— Он был англичанин! — вскричала Ариадна.
— Тот толстяк, что все время ходил смотреть на старую церковь на горе? И сделал снимок, который поместили в «Афинских новостях»? Я уверен, что он не англичанин!
— А-а, ты об этом! Нет, про него я не знаю. Он не в счет, он не настоящий гость.
Как я поняла, под «гостями» Ариадна понимала туристов. Я уже узнала своего приятеля-датчанина.
— Нет, — продолжала тем временем Ариадна, — я имела в виду того, что приходил сюда на днях. Не помнишь разве? Тони встретился с ним у гавани, и мы слышали, как они разговаривали по дороге в гостиницу, и ты сказал, что они говорят по-английски.
— Он тоже был не настоящий гость, — упрямо возразил Георгий. — Он приплыл сюда на лодке днем и провел здесь только одну ночь, а на следующее утро снова уехал. По-моему, он уехал по шоссе. Никакой лодки я не видел.
Я поинтересовалась:
— И когда же он здесь появился?
— В субботу это было, — ответил Георгий.
— А зачем вы сюда приехали, в Агиос-Георгиос? — спросила Ариадна.
Должно быть, я несколько секунд тупо смотрела на нее, прежде чем, сделав усилие, заставила себя вернуться из бездны мрачных размышлений в безопасное русло разговора о пустяках.
— Ой, да просто приехала отдохнуть в отпуск. Здесь… здесь так красиво.
Довольно-таки неловким жестом я обвела усеянные цветами скалы и блестящую гладь моря. Дети недоуменно уставились на меня. Им даже в голову не приходило, что этот пейзаж может кому-то показаться красивым. Я решила затронуть еще одну безобидную тему:
— Хороший урожай винограда в этом году?
— Да, хороший. У нас лучшие на Крите виноградники.
Ясное дело, а как же иначе?
— Вот как? А у нас в Англии виноград не растет. И оливы тоже.
Они изумленно уставились на меня:
— А что же вы тогда едите?
— Хлеб, мясо, рыбу.
До меня слишком поздно дошло, что хлеб и мясо — пища богачей, но к восхищению, которое я прочла в их глазах, не примешивалось и тени зависти. Если грек и ценит что-то превыше ума, то это — богатство.
— А пьете что? — спросила Ариадна.
— В основном чай.
На сей раз выражение их лиц заставило меня расхохотаться:
— Да, но только не греческий чай. Его готовят по-другому, и он очень приятный на вкус. И кофе мы тоже готовим по-другому.
Это их уже не интересовало.
— Надо же, у вас не растет виноград! — воскликнула Ариадна. — Тони из гостиницы говорит, что в Англии у всех есть электричество и радиоприемники и вы можете слушать радио днем и ночью, и как угодно громко. Но еще он говорит, что там очень холодно и густой туман и люди очень молчаливые и что жить в Лондоне опасно и вредно для здоровья. Он говорит, что здесь лучше.
— Вот как? Ну, у вас же здесь столько солнца, правда? Мы в Англии тоже иногда его видим, но не такое. Поэтому мы и приезжаем сюда в отпуск, чтобы позагорать, поплавать, погулять среди ваших холмов и полюбоваться на цветы.
— На цветы? Вы любите цветы?
Ариадна, метнувшись стрелой, словно колибри, уже срывала анемоны целыми пучками. Мне пришлось сдержаться. Ведь для меня это были экзотические растения, столь же великолепные, как те, что я видела в Королевском ботаническом саду в Кью, а для ребенка — обычные сорняки. Но ведь я каждый день ем мясо. Это роскошь? Может быть.
Георгия цветы не интересовали. Снова переложив чемодан из руки в руку, он героически ковылял вперед.
— А вы любите плавать?
— Очень. А ты?
— Само собой. Только пока что здесь никто не купается — еще слишком холодно, но попозже будет очень здорово.
Я рассмеялась:
— Для меня и сейчас достаточно тепло. Где здесь лучшее место для купания?
— Вон там. — Он неопределенно махнул свободной рукой на запад. — Там бухточки и скалы, с которых можно нырять.
— Ах да, я вспомнила, один мой знакомый рассказывал мне об этом месте. Туда далеко идти?
— До Дельфиньей бухты? Нет, не очень.
— Много-много миль! — воскликнула Ариадна.
— Ты просто еще маленькая, — высокомерно заявил ее брат, — и у тебя короткие ноги. А для меня или для госпожи это недалеко.
— Мои ноги ненамного короче твоих! — ощетинилась Ариадна, готовая, судя по всему, немедленно начать драку.
Я поспешила вмешаться, в то же время думая с некоторой грустью: интересно, в каком же возрасте критским девочкам указывают их место в устроенном по мужским законам мире?
— А почему вы называете эту бухту Дельфиньей? Вы на самом деле видели там дельфинов?
— О да, — ответил Георгий.
— Иногда они даже плавают среди купальщиков! — воскликнула Ариадна, с радостью отвлекшись от ссоры. — Один мальчик даже на них катался — правда, это давно было!
— Да ну? — Что же это за древняя легенда, по-прежнему живущая среди детей? Арион на спине дельфина? Телемах, сын Одиссея? Я улыбнулась девочке. — Знаешь, я никогда не видела дельфинов. Как думаешь, они подплывут и поиграют со мной?
Правдивость боролась на ее мордашке с присущим грекам стремлением угодить иностранцу любой ценой.
— Может быть… но они так давно уже этого не делали… Мне восемь лет, но это было еще до моего рождения, госпожа. Рассказывают разные истории…
— Но вы их обязательно увидите, — заверил меня Георгий, — если только сохранится теплая погода. Лучше всего вам будет выйти на лодке подальше в море. Иногда, когда я отправляюсь порыбачить, мы их видим, они плавают возле лодки, порой даже со своими детенышами…
И, забыв обо всех моих предыдущих вопросах, он принялся весело рассказывать мне всякие рыбацкие байки в критском варианте, пока его не перебила сестра, вручив мне огромный букет высоких пурпурно-красных гладиолусов, — этот сорт называется «византийским» в каталогах наших торговцев семенами, и клубни их продаются по пять пенсов за каждый. На Крите это сорняк, растущий среди зерновых культур. Из букета также топорщились лиловые анемоны, вырванные кое-как, и алые тюльпаны с заостренными лепестками — эта их разновидность идет по цене не меньше семи пенсов за штуку в оранжереях Франсис.
— Это вам, госпожа!
По-настоящему восхищенная, я рассыпалась в благодарностях, и почти сразу же из-за последнего поворота тропинки появилась гостиница.
С первого взгляда показалось, что она едва ли заслуживает своего названия. Первоначально это были две двухэтажные постройки прямоугольной формы, позднее соединенные в одно длинное здание. Правая его часть прежде была обычным жилым домом — большим, в соответствии с деревенскими стандартами, — наверное, из пяти комнат, а левая — деревенским трактиром; его большая комната на первом этаже с раскрытыми ставнями выходила на улицу и служила теперь одновременно деревенской закусочной и гостиничной столовой. Один из углов комнаты занимал дугообразный прилавок, уставленный глиняной посудой, рюмками и стаканами; за ним располагались навесные полки с бутылками. Между кофеваркой и жаровней громоздились замысловатого вида пирамиды из фруктов. Дверь в задней части этой комнаты вела, наверное, на кухню. В ресторане, правда, по-прежнему сохранился обшарпанный дощатый пол деревенского трактира, но зато столы покрывали белые льняные накрахмаленные скатерти, и на некоторых из них стояли цветы. Каменная лестница, расположенная сбоку, вдоль внешней стены ресторана, вела в комнаты наверху. Судя по всему, ею по-прежнему пользовались: края истертых ступенек были аккуратно побелены, и на каждой из них стояла кадка с цветами — были тут голубые вьюнки, длинные побеги которых, украшенные колокольчиками, петлями спускались вниз, вдоль стены; алые герани и гвоздики всевозможных оттенков, от огненно-красного до перламутрового. Стены дома были недавно побелены.
В целом же создавалось впечатление простоты и свежести, а уж благодаря цветам, тамарискам, росшим рядом с домом, да блеску морской глади чуть поодаль — настоящий восторг!
Георгий опустил мой чемодан, сопроводив этот жест цветистым выражением, призванным скрыть его облегчение, и позволил без особого труда уговорить себя принять от меня пять драхм. Ухитрившись скрыть свою радость за маской напускной сдержанности, он степенно удалился, и Ариадна стремглав ринулась следом за ним. Но не успел он скрыться за стеной первого коттеджа, как я заметила, что он бросился бежать — поскорей разнести новость по деревне.
Георгий покинул меня на пороге крытой террасы, протянувшейся вдоль всего фасада гостиницы. Под ее сенью были расставлены несколько металлических столиков, за которыми восседали деревенские старцы. Этим утром здесь присутствовали трое из них: двое играли в триктрак, а третий сидел неподвижно и внимательно следил за ними. Рядом на столике сидел юноша и курил сигарету, болтая ногами; он поднял глаза и посмотрел на меня с некоторым интересом, однако старцы не удостоили меня даже мимолетным взглядом.
Когда я направилась к главному входу — а им являлась дверь того домика, что справа, — юноша повернул голову и кого-то позвал, и тут же человек, занимавшийся делами где-то позади столовой, поспешно прошел через столовую мимо игроков в триктрак.
— Вы, наверное, мисс Феррис?
Голос принадлежал настоящему англичанину — ошибиться было невозможно. Значит, это Тони. Я оглядела его с нескрываемым интересом.
Он был молод, моложе тридцати — точнее определить я затруднялась, — среднего роста, хрупкого телосложения, но движения его были пружинистыми и грациозными, что вызывало ассоциации с балетом. Белокурые волосы, прямые и блестящие, пожалуй, несколько длинноваты, но безукоризненно причесаны. Тонкое, умное лицо с голубыми глазами. Одет он был в обтягивающие, прекрасно сшитые джинсы и ослепительно белую, без единого пятнышка, рубашку. Он улыбнулся весьма обаятельной улыбкой, продемонстрировав прекрасные зубы, мелкие и ровные, будто молочные.
— Да, — ответила я. — Как поживаете? Кажется, вы ждали меня только к вечеру. Я знаю, что приехала рановато, но все же надеюсь получить ланч.
— Рановато? — Он рассмеялся. — Да мы уже собирались пустить по вашему следу полицию. Вы даже не представляете! Мисс Скорби думала…
— Полицию? — Должно быть, голос мой прозвучал испуганно, безо всяких на то оснований, и мне показалось, что я заметила мелькнувшее в его глазах удивление. Сердце мое болезненно подскочило и неровно, бешено забилось. — Мисс Скорби? О чем вы говорите? Разве моя кузина уже здесь?
— Нет-нет. Она звонила вчера вечером. Сказала, что яхта все еще задерживается в Патрах, но она доехала на поезде до Афин и умудрилась-таки успеть на самолет.
— Ой, как здорово! Значит, она приедет сегодняшним автобусом? И будет здесь к ужину?
— К чаю. Она сказала, что не собирается ждать автобуса, решила, что гораздо интереснее будет приехать на каике, доставляющем фрукты, к тому же так получится даже быстрее, — Он снова обнажил в улыбке мелкие зубы. — Предприимчивая леди. Она может оказаться здесь в любой момент. Вообще-то каик уже запаздывает.
Я рассмеялась:
— Мне следовало знать, что Франсис все устроит! Да еще и раньше времени приедет! Вот замечательно!
— Да, она и вправду считала, что весьма ловко все устроила. Она рассчитывала догнать вас в Гераклионе — ведь вы обе должны были приехать сегодня на автобусе, — но не застала вас. Ей сказали, что вы уехали вчера и оставили записку, что направляетесь прямиком сюда.
В голосе его прозвучала вполне естественная вопросительная нотка. Я постаралась ответить как можно непринужденнее:
— Да, действительно, я выехала из Гераклиона вчера и хотела сразу же отправиться сюда. Но дело в том, что меня любезно предложили подвезти очень милые супруги-американцы, а они решили переночевать в Ханье, чтобы взглянуть на Турецкий квартал. Они привезли меня сюда только сегодня, но спешить мне было некуда, ведь я думала, вы меня не ждете.
— А, ну тогда все понятно. Не сказать, чтоб мы всерьез заволновались — понимаете, мы думали, вы нам сообщите, если соберетесь приехать пораньше, и, по правде говоря, сомневаюсь, чтоб мы смогли вас принять раньше сегодняшнего дня.
— Нет свободных номеров?
— Ну что вы! Но дел по горло. Мы ведь не все еще привели в порядок. Вы шли пешком от шоссе?
— Да. Выпила кофе у мостика, а потом Георгий донес сюда мой чемодан.
Ну что ж, пойдемте распишетесь в «Священной книге», и я покажу вам вашу комнату.
Вестибюль представлял собой всего лишь длинный коридор, проходящий через весь дом. В середине коридора стоял старомодный стол со стулом, а рядом висела дощечка с четырьмя ключами. Это был стол администратора. На двери рядом с ним красовалась надпись «Личный кабинет».
— Конечно, это не совсем «Риц», — весело заметил Тони, — но всему свое время, мы работаем как сумасшедшие. Сейчас у нас готовы целых четыре спальни — для Агиос-Георгиос совсем недурно.
— Что вы, просто чудесно! Но как вы-то здесь очутились? Вы ведь англичанин?
Книга для посетителей была абсолютно новой, на чистых страницах — ни единой записи.
— Совершенно верно. Моя фамилия Гэмбл, но можете звать меня Тони, как и все. Вообще-то я авантюрист как по фамилии, так и по натуре. А здесь можно заработать неплохие деньги — сами понимаете, туристский бум, гостиницы растут везде как грибы; возможно, прямо сейчас много не заработаешь, но когда сюда подведут шоссе — вот тогда это будут настоящие деньги. И мы хотим быть к этому готовыми. Да и климат здесь хороший для людей вроде меня, с больными легкими. — Он помедлил, возможно почувствовав, что несколько перебарщивает с объяснениями. Потом улыбнулся и подмигнул мне: — Читали, наверное, «Даму с камелиями»? Ну вот, что-то в этом роде. Потому-то я и решил обосноваться столь далеко от родных пенатов и покинул папочку-викария.
— Да что вы? — посочувствовала я. — Не повезло. Ариадна сказала мне, что вы считаете Лондон нездоровым и опасным местом. Вот, значит, что она имела в виду. Что ж, по-моему, здесь очень здорово, так что желаю вам удачи. Мне здесь расписаться, наверху?
— Да, прямо тут. — Ухоженным пальцем он указал мне на первую строчку девственно чистой страницы. — Радость моя, известно ли вам, что вы наш самый первый гость? Так что в одном можете быть уверены: простыни чистые.
— Я и не думала в этом сомневаться. А как же мой приятель-датчанин, человек, который прислал меня сюда? Вам бы следовало сохранить его подпись для коллекции — он ведь довольно известен.
Я назвала его имя.
— А, ну да, только он не в счет. Тогда мы еще официально не открылись, и Стратос взял его просто для рекламы и потому, что больше некуда было его поселить. Мы тогда занимались малярными работами.
Я вписала свое имя, постаравшись изобразить небрежный росчерк.
— А тот англичанин?
— Англичанин? — озадаченно повторил он.
— Да. — Взяв промокательную бумагу, я аккуратно прижала ее к своей подписи. — Кажется, дети говорили, что на прошлой неделе у вас здесь останавливался какой-то англичанин.
— Ах, этот. — Последовала короткая пауза. — Я знаю, кого они имели в виду, — Он улыбнулся. — Только это был не англичанин, а грек, друг Стратоса. Наверное, эти малявки слышали, как я с ним разговаривал?
— Вроде бы так, не помню. Готово.
Я пододвинула к нему книгу.
Он взял ее в руки.
— «Никола Феррис». Прелестное начало для страницы. Благодарю. Нет, дорогая, он тоже не в счет; он здесь даже не останавливался, просто заезжал по делу и той же ночью уехал. Ладно, пойдемте посмотрим ваш номер.
Легким движением он снял ключ с крючка, поднял мой чемодан и двинулся назад, к парадной двери.
— Вы сказали, судно уже должно прийти?
— В любую минуту, но вы же знаете, как бывает. К чаю ваша кузина обязательно будет здесь. — Он глянул на меня через плечо и улыбнулся. — Спешу вас успокоить — чай я готовлю сам.
— Вот как? Прекрасно. Она обожает чай — конечно, в традиционном исполнении. Мне-то без разницы: я уже успела привыкнуть.
— Привыкнуть? Вы имеете в виду, что уже прожили здесь некоторое время?
В голосе его прозвучал неподдельный интерес.
— Уже больше года. Я работаю в Британском посольстве в Афинах.
Мне показалось, что он окинул меня оценивающим взглядом. Потом легко подбросил мой чемодан, словно тот весил не больше унции.
— В таком случае вы, наверное, говорите по-гречески? Вот сюда, дорогая. Мы поднимемся по наружной лестнице — боюсь, она довольно простенькая и старомодная, но ведь и она тоже частица того, что в совокупности создает наше скромное, безыскусное очарование.
Вслед за ним я стала подниматься по украшенным цветами ступенькам. Гвоздики источали густой, словно дым на солнце, аромат.
— Я немножко освоила греческий. — Собственно говоря, решение не скрывать сей факт я приняла, когда повстречала детей, и он наверняка выяснит (впрочем, я и сама уже дала это понять), что я с ними разговаривала. Словно извиняясь, я добавила: — Но он ужасно трудный, а уж написание букв! Я могу задать простые вопросы, но чтоб говорить бегло… — Я засмеялась. — На работе я в основном имею дело с соотечественниками и снимаю комнату вместе с одной английской девушкой. Но когда-нибудь я всерьез займусь языком и выучу его. А вы знаете греческий?
— Немножко, моя прелесть, совсем чуть-чуть, к тому же, уверяю вас, произношение у меня отвратительное. То есть понимать-то меня понимают, но предпочитаю переходить на греческий лишь в случае крайней необходимости. К счастью, Стратос прекрасно говорит по-английски… Ну, вот мы и пришли. Простенько, но очень мило, вы не находите? А весь декор — это моя идея.
Раньше это была обычная невзрачная квадратная комната с небрежно оштукатуренными стенами и пробитым в толстой стене небольшим окошком с видом на море. Теперь же неровные стены были выкрашены в синий и белый цвет, пол покрывала новая соломенная циновка, а кровать, с виду вполне удобная, была застелена ослепительно белым стеганым покрывалом. Сквозь прорезь окна пробивались косые лучи жаркого полуденного солнца; хотя ставни были открыты и занавески на окне отсутствовали, росшая снаружи виноградная лоза рассеивала солнечный свет, так что стены прекрасно оживлялись движущимися тенями листьев и усиков.
— Жалко было бы загораживать все это, правда? — заметил Тони.
— Да, здесь очень мило. Так это и есть ваш «декор»? А я думала, вы имели в виду, что сами оформили комнату.
— В некотором смысле можно сказать и так. Я помешал им испортить ее. Стратос во что бы то ни стало желал навесить на окна подъемные жалюзи и обклеить стены двухцветными обоями, в общем, соорудить уютное гнездышко.
— Да? Что ж, уверена, вы были правы. А этот, э-э-э, Стратос… так вы называете мистера Алексиакиса?
— Да, он тут хозяин, знаете? Ваш приятель-датчанин рассказал вам о нем? Весьма романтическая история о «местном парнишке, выбившемся в люди». Собственно говоря, именно об этом и мечтают все эмигранты из этих бедных кроличьих клеток — чтоб через двадцать лет вернуться домой, обзавестись недвижимостью и осыпать свою семью деньгами.
— Так значит, у него и семья есть?
— Только сестра, Софья, и, между нами говоря, дорогая моя, осыпать ее деньгами несколько трудновато. — Тони опустил мой чемодан на стул и повернулся ко мне с доверительным видом человека, которому давненько не доводилось всласть посплетничать. — Это значило бы осыпать деньгами также и ее муженька, а милый Стратос не переваривает своего шурина. И его можно понять. Я и сам от него не в восторге, а уж мне чертовски легко угодить, такой я добродушный парень. Нет, в самом деле. Помню…
— Чем же он так плох?
— Джозеф? О, прежде всего, он турок. Мне-то это безразлично, однако в некоторых из здешних деревушек турок считают низшим сортом, так же как болгар и немцев. Бедная девушка была вполне состоятельной, уважаемый папаша и все такое — в общем, то, что надо для любого приличного местного паренька, а ей вот понадобилось выйти замуж за этого турка из Ханьи, который большую часть времени транжирит деньги да пьянствует — сам и пальцем не шевельнет, а ее все гоняет. В общем, обычное дело, печальная история. Хуже всего, что он не позволяет ей ходить в церковь, а это, само собой, ее последняя соломинка. Мило, не правда ли?
— А разве священник не может помочь?
— Такового, дорогая моя, у нас не имеется: он только наезжает время от времени.
— Ох, бедная Софья.
— Да уж, но она повеселела с тех пор, как ее брат Стратос вернулся домой.
— Должно быть, он нажил неплохое состояние. У него ведь был ресторан? Кажется, где-то в Сохо?
— О, вы его наверняка не знаете — он совсем небольшой, хотя местные, разумеется, считают его чем-то вроде «Дорчестера», никак не меньше, и приписывают Стратосу соответствующие доходы. А он далек от того, чтобы их разочаровывать. Впрочем, это и вправду было милое местечко; я сам проработал там шесть лет. Там-то я и освоил слегка греческий: большинство ребят там были греками. По словам Стратоса, они помогали ему чувствовать себя как дома. Вот так-то. Ну ладно. — Он поправил персиковую скатерть на столе. — Тут довольно забавно, занятно немного подлакировать это местечко, хотя не уверен, что крошка Тони намерен обосноваться здесь на всю оставшуюся жизнь. Мы тут собираемся заняться строительством, чтоб в результате получилось красивое длинное невысокое здание с видом на море.
— Замечательно.
Окно выходило на юго-запад, на бухточку, окруженную с трех сторон сушей. Слева я заметила край крыши — и все: остальная часть деревни была мне не видна. Прямо подо мной, наполовину скрытые виноградной лозой, угадывались контуры ровной, покрытой гравием площадки, на которой были расставлены несколько столиков со стульями — это, без сомнения, был «чудесный сад», о котором говорила Ариадна. Цветы в нем росли в кадках, огромных глиняных пифосах, похожих на старинные сосуды для вина из критских дворцов. Группа тамарисков росла там, где гравий уступал место ровной скалистой поверхности береговой полосы; отполированная волнами, она ослепительно сияла на солнце. И в каждой трещинке скалы ярким пламенем горели блестящие розовые и темно-красные головки астр, а прямо рядом с ними неторопливо плескалось море, шелковистое и темное; волны с едва заметными полосами света и тени нежно набегали, а затем отступали от раскаленной скалы. А дальше, у внешнего изгиба бухты, вздымались неровные вершины высоких утесов, основания которых утопали в теплом летнем море, окаймленные узкой золотистой полоской гальки, окружающей кольцом все острова лишенного приливов Эгейского моря. Но даже эта полоска окажется под водой, если с юга подует сильный ветер. Неподалеку от берега на якоре покачивалась небольшая яхта, выкрашенная в сине-оранжевый цвет.
— Следующая остановка — Африка, — произнес Тони за моей спиной.
— До чего ж красиво! Знаете, я рада, что приехала раньше, чем вы успели построить свое новое крыло.
— Я вас понимаю, — весело заметил Тони. — Что ж, дорогая, если вам нужны тишина и спокойствие — этого у нас тут хоть отбавляй.
Я рассмеялась:
— Затем мы сюда и приехали. Уже достаточно тепло, чтоб искупаться? Я спросила у Георгия, но у нас с ним разные внутренние термостаты, так что не знаю, стоит ли полагаться на его мнение.
— На мое, ей-богу, не следует полагаться. Я и не пробовал окунуться и вряд ли когда-нибудь попробую — я ведь не дитя природы. Не рискнул бы купаться в гавани, там грязно, но наверняка найдется масса безопасных местечек. Лучше спросите у Стратоса, он знает, есть ли здесь течения и все такое прочее. Наверное, ваша кузина составит вам компанию?
— Ой, она-то, скорее всего, будет сидеть на берегу и наблюдать — и дело тут не в безопасности, сильных течений здесь нет. Просто Франсис не пловчиха, ее интересуют главным образом цветы. Она специалист по горным садам, работает в крупном питомнике и все отпуска проводит там, где может наблюдать растения в их естественной среде. Она уже сыта по горло Швейцарией и Тиролем, так что, когда я рассказала ей, что видела здесь прошлой весной, она сразу решила приехать. — Отвернувшись от окна, я беспечно добавила: — Стоит ей увидеть это место, как я, наверное, буду напрочь лишена возможности искупаться. Придется все время бродить вместе с ней по горным склонам и выискивать разные цветы, чтобы их сфотографировать.
— Цветы? — Тони произнес, это чуть ли не как иностранное слово, прежде им не слышанное. — А, ну да, не сомневаюсь, что здесь масса красивых цветов. Ладно, мне пора спускаться в кухню. Комната вашей кузины по соседству — вон там. Их всего две в этой части дома, так что вы будете чувствовать себя уютно и уединенно. Вон там ванная комната, самая настоящая, а эта дверь ведет в другую часть дома. Если вам что-нибудь понадобится, только попросите. Звонки в комнаты мы еще не провели, но спускаться вам не придется — просто высуньтесь из двери и крикните. Я всегда поблизости и услышу вас.
— Спасибо, — с напускной сердечностью поблагодарила я.
— Всего доброго, — любезно произнес Тони, и его легкая фигурка грациозно скользнула вниз по лестнице.
Я закрыла дверь и уселась на кровать. Отбрасываемые виноградной лозой тени двигались и приседали в реверансах вдоль стены. Я вдруг обнаружила, что прижала ладони к глазам, загораживаясь от них, словно они были моими перепутавшимися и мятущимися мыслями.
Из имевшихся в моем распоряжении разрозненных фрагментов одно вырисовывалось ясно и четко. Если убийство, свидетелем которого стал Марк, имело какое-то отношение к Агиос-Георгиос и если сложившееся у него впечатление о национальности четвертого человека было верным, в таком случае там присутствовал либо Тони, либо таинственный «англичанин» с моря, которого Тони, правда, назвал греком. Других кандидатов не имелось. И в любом случае Тони оказывался замешанным в этом деле. Вполне возможно, гостиница фактически являлась средоточием всех событий.
Интересно, с кислой усмешкой подумала я, что сказал бы Марк, знай он, что поспешил благоразумно спровадить меня с периферии этой заварухи в самый ее центр. Он желал оградить меня от неприятностей и недвусмысленно дал это понять, даже пойдя на грубость, а я — которая уже давно привыкла быть себе хозяйкой — не на шутку обиделась, что меня забраковали как представительницу слабого пола. Будь я мужчиной, поступил бы Марк таким же образом? Думаю, нет.
Но во всяком случае, эмоции больше не заслоняли здравый смысл, не мешали трезво разобраться в ситуации. Сейчас, сидя здесь в тишине и спокойствии и взглянув на все со стороны, я смогла понять его. Он хотел, чтобы я была в безопасности, а сам он мог действовать без помех. Пожалуй, вполне справедливо. За последние несколько минут я осознала (даже решившись допустить его некоторое превосходство как представителя сильного пола), что и сама горячо желаю того же самого.
Отняв ладони от глаз, я снова увидела те же тени — но теперь спокойные, красивые, неподвижные.
Что ж, это ведь осуществимо. Запросто можно поступить так, как хотел Марк: уйти, забыть обо всем, вести себя так, словно ничего и не случилось. Совершенно очевидно, что в отношении меня не может возникнуть никаких подозрений. Я приехала, как меня и ждали, с успехом выбросив из своей жизни эти жуткие двадцать четыре часа. Единственное, что от меня требовалось, — забыть все, о чем довелось узнать, не задавать больше никаких вопросов и — как там мне было сказано? — «наслаждаться отпуском, столь грубо прерванным Ламбисом».
А между тем… Колин Лэнгли, пятнадцатилетний паренек, где он?
Прикусив губу, я откинула крышку чемодана.