Глава 17

Весна в Сиднее не похожа на весну северного полушария, когда природа пробуждается, лопаются почки на деревьях, а земля покрывается новой травой и цветами. Все деревья, кроме нескольких пород, завезенных с севера, сохраняют листву и во время короткой теплой зимы, и сады в Сиднее полны цветущих растений круглый год. Самые большие изменения происходят в воздухе, появляется какая-то особая мягкость, которая наполняет сердце радостью и новыми надеждами.

Коттедж Мэри вполне мог служить образцом для всего района, если бы кто-нибудь его видел. Всю зиму она и Тим старательно работали в саду, Мэри настолько увлеклась этим делом, что купила несколько взрослых деревьев и пригласила специалиста, который их посадил. Поэтому, когда пришел весенний октябрь, цветы были повсюду, огромные массы их цвели вдоль веранды и вокруг каждого дерева. Исландские маки, гвоздики, астры, маргаритки, флоксы, душистый горошек, тюльпаны, глицинии, нарциссы, гиацинты, азалии, гладиолусы — цветы всех размеров и форм были повсюду. Их тесно растущие головки создавали ковер необыкновенной красоты, а ветер разносил аромат через девственный лес и далеко по реке.

Четыре великолепные карликовые вишни склоняли усыпанные розовым цветом ветви над гиацинтами и тюльпанами, которые росли под ними; шесть цветущих миндальных деревьев склонялись под тяжестью белых цветов, а трава вокруг была усыпана ландышами и нарциссами.

Когда Тим увидел все это великолепие, он был в восторге. Он прыгал от вишен к миндальным деревьям, поражаясь тому, как умно Мэри поступила, посадив клубни только розовых цветов вокруг вишен, а вокруг миндальных деревьев — только белых и желтых, и удивлялся, что цветы росли прямо из травы. Мэри смотрела на него, улыбаясь. Его радость была такой нежной, такой непосредственной. Он был, как Парис, который бродил по склонам горы. Сад действительно красив, думала Мэри и глазами следовала за танцующим Тимом, пытаясь понять, каким сад кажется его взгляду, что приводит его в благоговение и восторг.

Предполагается, что насекомые и животные иначе видят мир своими по-другому устроенными глазами, видят цвета и формы, которые не может видеть человеческий глаз. Возможно, его мозг воспринимает мир иным. Может быть, он слышит музыку сфер, видит формы духа и цвет луны? Если бы только возможно было это узнать! Но его мир навсегда закрыт для других. Она не может войти в него, а он не может рассказать ей о нем.

— Тим, — сказала она в этот вечер, когда они сидели в темной гостиной, а сквозь открытые стеклянные двери проникал ветер, наполненный ароматом цветов. — Тим, что ты сейчас чувствуешь? В этот момент? Как пахнут цветы? Каким ты видишь мое лицо?

Он неохотно оторвался от музыки, которую они слушали, его мечтательный, затуманенный взгляд остановился на ней, он улыбнулся мягкой, рассеянной улыбкой. Сердце ее вздрогнуло и, казалось, растаяло под этим взглядом, что-то непонятное переполняло ее, настолько грустное, что слезы навернулись на ресницы.

Он нахмурился, раздумывая, как ответить, и, наконец, сказал медленно и с сомнением:

— Чувствую? Чувствую? Ну, я не знаю! Как вроде счастья, хорошо. Да, я чувствую себя хорошо! Именно так.

— А как пахнут цветы?

Он улыбнулся, думая, что она шутит:

— Как цветы, конечно!

— А мое лицо?

— Твое лицо красивое, как у мамы или у Дони. Ты похожа на святую Терезу, как на картине.

Она вздохнула:

— Как прекрасно, что ты это сказал, Тим. Никогда не думала, что у меня может быть лицо, как у святой Терезы.

— Да, это так, — уверял он ее. — Она у меня дома на стене, над кроватью. Мама повесила ее там, потому что она мне нравится, очень нравится. Она смотрит на меня каждый вечер и каждое утро, как будто она думает, что я полный доллар, и ты тоже так смотришь на меня, Мэри. — Он вздрогнул, охваченный болезненной радостью. — Ты мне нравишься, Мэри, нравишься больше, чем Дони, нравишься, как папа и мама. — Красивые руки двигались, и их жесты говорили больше, чем его бедный язык. — Но ты мне нравишься как-то по-другому, Мэри, не так, как папа и мама. Иногда они нравятся мне больше, чем ты, а иногда ты больше, чем они.

Она резко встала и подошла к дверям:

— Я немного прогуляюсь, Тим, но хочу, чтобы ты остался здесь и слушал музыку. — Будь умницей. Я скоро вернусь.

Он кивнул и повернулся к проигрывателю, пристально следя за вращением диска, как будто это помогало ему слушать.

Аромат в саду был непереносимый, и, пройдя как тень сквозь заросли нарциссов, она направилась к берегу. На дальнем конце пляжа на песке лежал камень, достадочно большой, чтобы можно было облокотиться о него спиной. Но Мэри опустилась перед ним на колени и обхватила его руками и прижалась к нему лицом. Ее плечи сжались, а тело скорчилось от охватившего ее горя, такого неутешного и отчаянного, что какая-то часть ее души словно отделилась и взирала на нее с ужасом. Невозможно было подавить это чувство. Она плакала и стонала, как от боли.

Они с Тимом были как мотылек и яркий, обжигающий свет. Она, как мотылек, а он — свет, наполняющий весь ее мир ярким, опаляющим огнем. Он не знает, как отчаянно она бьется о стены, ограждающие его, он не может и представить глубину и силу ее желания сжечь себя ради него. Борясь с этим чувством — ведь вне его власти удовлетворить его — она сжимала зубы и отчаянно плакала.

Казалось, прошли целые века, когда она вдруг почувствовала на плече его руку.

— Мэри, что с тобой? — голос его был полон страха. — Тебе худо, Мэри? О, Мэри, пожалуйста, скажи, что все в порядке, пожалуйста, скажи!

Она с усилием прижала дрожащие руки к телу.

— Да, все в порядке, Тим, — ответила она устало, не поднимая головы, чтобы он не мог увидеть ее лицо, хотя и было темно. — Просто я почувствовала себя не совсем хорошо и вышла подышать воздухом. Я не хотела беспокоить тебя.

— Тебя тошнит? — он сел на корточки и пытался заглянуть ей в лицо, неловко гладя ее по плечам. — Тебя вырвало?

Она покачала головой, отстраняясь.

— Нет, со мной все в порядке, Тим, правда. Все прошло. — Опершись рукой о камень, она попыталась встать, но не смогла. Затекли нога и она чувствовала полное опустошение. — О, Тим, я такая старая и так устала, — прошептала она, — такая старая и так устала…

Он встал и посмотрел на нее с тревогой.

— Однажды маме было плохо, и я помню, что папа велел мне унести ее на кровать. Я унесу тебя на кровать, Мэри.

Он наклонился и без усилий поднял ее. Слишком обессиленная, чтобы протестовать, Мэри позволила ему нести себя по тропинке, но когда он вступил на веранду, она спрятала лицо на его плече, чтобы он не мог его увидеть. Он остановился, моргая от света, и с нежностью прижался щекой к ее голове.

— Ты такая маленькая, Мэри, — сказал он, потирая лицо о ее волосы. — Ты такая мягкая и теплая, как котенок.

Затем он вздохнул и пересек гостиную.

В ее спальне он никак не мог найти выключатель и, когда попытался протянуть руку дальше, она остановила его.

— Не беспокойся о свете, Тим, просто положи меня на кровать, если можешь. Я хочу немного полежать в темноте, и скоро мне будет совсем хорошо.

Он осторожно положил ее и стоял над ней в нерешительности. Она почувствовала, что он в тревоге.

— Тим, ты знаешь, что я тебе никогда не лгу?

Он кивнул:

— Да, знаю.

— Тогда поверь мне, не надо беспокоиться, я сейчас в полном порядке. Разве тебе не бывает плохо, когда ты съешь что-то, что для тебя вредно?

— Да, раз так было, после того, как я ел засахаренные фрукты, — ответил он серьезно.

— Тогда ты понимаешь, как я себя чувствую, да? Теперь я хочу, чтобы ты перестал беспокоиться обо мне и пошел спать. Я чувствую себя гораздо лучше и все, что я хочу это заснуть, но я не смогу заснуть, если я буду думать, что ты волнуешься. Обещай мне, что ты сейчас же пойдешь спать и не будешь тревожиться.

— Хорошо, Мэри, — в его голосе слышалось облегчение.

— Спокойной ночи, Тим, и спасибо за то, что помог мне. Как приятно, когда о тебе заботятся, а ты позаботился обо мне. Мне теперь никогда не надо будет беспокоиться, пока ты со мной, правда?

— Я всегда буду о тебе заботиться, Мэри, — он нагнулся и поцеловал ее в лоб так, как она иногда делала, когда он был в кровати. — Спокойной ночи, Мэри.