Февраль 1908

К моему удивлению, разговор с Мод оказался труднее, чем с Ричардом.

Реакция Ричарда была предсказуемой — бешенство, которое он скрывал перед полицией, но которому дал волю в кебе по пути домой. Он кричал о семейной чести, о позоре для его матери, о бесполезности нашего дела. Всего этого можно было ожидать — я знала реакцию других мужей. Мне еще повезло, что Ричард столько времени не говорил ни слова. Он считал, что моя деятельность в СПСЖ — невинная забава, которой я предаюсь между чаепитиями. И только теперь он по-настоящему понял, что я — суфражистка.

Одна вещь, сказанная им в кебе, действительно меня удивила.

— А как насчет твоей дочери? — прокричал он. — Теперь, когда она почти женщина, ей нужен пример получше того, что подаешь ты.

Я нахмурилась — как-то витиевато он это сказал. За его словами скрывалось что-то еще.

— Что ты имеешь в виду?

Ричард уставился на меня с недоумением и смущением.

— Она тебе не сказала?

— Что не сказала?

— Что у нее начались э-э-э… — Он неопределенно помахал рукой у моей юбки.

— Начались? — воскликнула я. — Когда?

— Уже несколько месяцев.

— А почему ты об этом знаешь, а я — нет?!

— Я был с ней в тот момент, вот почему! Это была такая унизительная ситуация для нас обоих. В конечном счете ей пришлось обратиться к Дженни — тебя дома не было. Мне уже тогда нужно было догадаться, как глубоко ты увязла в этих глупостях.

Ричард мог бы сказать и больше, но, видимо, почувствовал, что в этом нет нужды. Я вспоминала то время, когда у меня начались месячные, — как я со слезами побежала к своей матери и как она меня успокоила.

Остальную часть дороги до дома мы молчали. Когда мы вернулись домой, я взяла свечку со стола в коридоре и пошла прямо в комнату Мод. Я села к ней на кровать и посмотрела на нее в тусклом свете, спрашивая себя, какие еще тайны прячет она от меня и как ей сказать то, что я должна.

Она открыла глаза и села, прежде чем я успела произнести хоть слово.

— Что, мамочка? — спросила она таким голосом, что у меня возникли сомнения — спала ли она.

Лучше всегда быть откровенной и говорить без обиняков.

— Ты знаешь, куда я сегодня ездила, пока ты была в школе?

— В штаб СПСЖ?

— Я была в Какстон-холле — там проводилось собрание за женский парламент. Но потом я с некоторыми дамами пошла на Парламент-сквер — мы пытались пройти в Палату общин.

— И что — удалось?

— Нет. Меня арестовали. Мы с твоим отцом только что вернулись из полицейского участка на Каннон-роу. Отец, конечно, в ярости.

— Но почему тебя арестовали? Что ты сделала?

— Я ничего не сделала. Мы просто пытались пройти сквозь толпу, когда полицейские схватили нас и швырнули на землю. Мы встали, а они снова бросили нас на землю, а потом еще и еще раз. Синяки у меня на плечах и груди довольно впечатляющие. У нас у всех такие.

Я не добавила, что многие из этих синяков были получены во время поездки в «черном вороне», что кучер закладывал крутые повороты, отчего нас бросало на стенки, что боксы в карете были ужасно маленькие и мне казалось, будто меня заперли в вертикальном гробу, что там пахло мочой, а мочились там наверняка сами полицейские, чтобы еще больше нас унизить.

— А Каролину Блэк тоже арестовали?

— Нет, она отстала — ей нужно было поговорить с кем-то из знакомых, а когда она попыталась присоединиться к нам, полиция нас уже схватила. Она ужасно расстроилась, что ее не арестовали. Она даже сама пришла на Каннон-роу и села с нами.

Мод молчала. Я хотела спросить у нее о том, о чем мне рассказал Ричард по пути домой, но не смогла себя заставить. Легче было говорить о том, что случилось со мной.

— Завтра утром я иду в суд, — продолжила я. — Меня могут отправить прямо в Холлоуэй. Я хотела попрощаться.

— Но сколько… тебя продержат в… тюрьме?

— Не знаю. Может быть, до трех месяцев.

— Три месяца! Что же мы будем делать?

— Ты? С тобой все будет в порядке. Но я хочу попросить тебя кое о чем.

Мод взволнованно посмотрела на меня.

Но еще до того, как я вытащила учетную карточку и начала рассказывать ей о неделе самоограничения — кампании, предпринятой СПСЖ для сбора денег, — я поняла, что делаю не то. Я — ее мать, я должна была успокаивать и утешать ее. Но я, видя, как помрачнело ее лицо, продолжала говорить ей о том, что она должна просить наших соседей, а также всех гостей вносить пожертвования на эту карточку, чтобы она потом отправила их в контору СПСЖ в конце недели.

Не знаю, почему я была такой жестокой.