Глава IX
Татьяна была в ярости. Русые волосы, на этот раз не заплетенные в косу, спутались и все время лезли на глаза, что еще больше раздражало ее. Щеки, и без того отнюдь не бледные, пылали.
— Честное слово, последний раз с вами иду! Сто раз зарекалась. Но это уж последний! Ну что вы за люди!.. Двадцать три часа в день заняты службой, час отдыхаете. Так и в этот час о чем говорят? О службе!
Своей быстрой, энергичной походкой она шла вечерними, уже осенними улицами города, рубила воздух рукой.
Ее спутники — Копылов и Васнецов — еле поспевали за ней. То один, то другой периодически открывал рот, пытаясь возразить, но тут же умолкал под градом упреков.
— Нет, серьезно! Ну какой мне смысл ходить с вами куда-нибудь? Да и зачем я вам нужна? Мы встретились во сколько, — она поднесла к глазам руку с большими мужскими часами, — в шесть? Да? А сейчас одиннадцать. Гуляли. В кафе были. Фильм смотрели. Так что, веселились? Ничего подобного — господа офицеры провели насыщенное служебное совещание. Тема: воспитание солдата личным примером…
— Погоди, Таня, — прорвался наконец Васнецов.
— …Я не права? Нет? Хочешь, перескажу все ваши разговоры? У меня память дай бог! Солдата вы можете воспитывать личным примером в любой области. Только, ради бога, не учите его проводить свободное время. Не получится…
— Да погоди ты…
Но Таня только отмахнулась.
— Хорошо, еще втроем ходим. Пока вы стратегией занимаетесь, я фасоны платьев обдумываю. Пойдешь с любым из вас вдвоем, через пять минут сбежишь.
— А ты попробуй! Распиши дежурства. Одно воскресенье с ним, одно со мной. — Копылов завладел разговором, но ненадолго.
— Я так и ждала! С тобой вдвоем пойдешь, тут же начнутся разговоры о любви. «Таня, выходи за меня замуж», «Таня, не могу без тебя жить», «И зачем ты только этого сухаря Васнецова вечно с нами таскаешь?» Нет уж!
Копылов, красный как рак, возмущенно фыркал: «Да когда… Ну знаешь!..» — только и можно было разобрать.
Васнецов переводил подозрительный взгляд с Копылова на Таню и обратно, а сама Таня продолжала говорить, устремив на друзей невинный взгляд:
— Ты не обижайся, Володя, но помнишь, когда ты последний раз объяснялся мне в любви, ну, еще радовался, говорил: «Слава богу, этого зануды Васнецова нет». Ты что, забыл? Вспомни, что я тебе сказала? «Не надо, Володя, — я сказала, — давай дружить. Буду тебе как сестра». Помнишь? И поцеловала тебя в лоб.
Шаги их гулко разносились по пустой улице, окаймленной старыми, погрустневшими в ожидании осени платанами.
Эта странная, вызывавшая недоверие у любителей ясности дружба связывала старших лейтенантов Копылова и Васнецова и старшего сержанта-санинструктора Кравченко давно.
Отличная спортсменка, мастер спорта по художественной гимнастике, она увлеклась парашютизмом, а получив соответствующую медицинскую подготовку, пошла в армию. Ныне Татьяна Кравченко имела на своем счету два всесоюзных рекорда, медаль чемпионки страны и звание мастера по второму виду спорта.
На ее большом парашютном значке красовалась внушительная трехзначная цифра.
С первых дней появления в дивизии эта синеокая девушка мгновенно привлекла внимание той части офицерского корпуса, чьи погоны ограничивались одним просветом, а состав семьи одним человеком.
Офицеры в дивизии имелись лихие — красавцы, спортсмены, искусные ораторы, мастера-сердцееды. Были пущены в ход наиболее современные средства атаки, предпринимались фланговые маневры, плелись военные хитрости, вовсю работала разведка.
Время шло, а результатов не было.
Убедившись в том. что нигде не таится скрытый муж или жених, что никому из наличного состава не отдается предпочтение, офицеры успокоились. Привыкли.
Наиболее настойчивые — Копылов и Васнецов — превратились в друзей чистой воды.
Вместе проводили воскресные вечера, занимались спортом.
Таня частенько воспринималась теперь старшими лейтенантами как «свой парень». Они делились с ней своими мужскими заботами, обсуждали дела.
Во всем этом она принимала живейшее участие. Но иногда вдруг восставала. Напоминала, что она девушка, а не «свой парень», что не грех подарить ей цветочек, поухаживать за ней, повздыхать и вообще…
Иногда они попадались на удочку и пытались «тряхнуть стариной», иногда ворчали и даже возмущались. Но, в конце концов, все входило в колею, как выражалась Таня, «побеждала дружба».
В дивизии многие удивлялись, как это так: красивая, знаменитая, окруженная поклонниками и влюбленными — и «живет одна»…
А между тем ничего удивительного в этом не было. При всей своей склонности к общению и живом характере, Таня была серьезна и отлично знала, чего хочет. Она с удовольствием принимала ухаживания. Она бы страдала, если б их не было. Порой мимолетно кто-нибудь нравился ей.
Но серьезное чувство пока не явилось, разбрасываться же она не собиралась, да просто и не смогла бы.
По вечерам и выходным дома одной сидеть не приходилось. Спутников, стоило ей сделать знак, возникало любое число. Она не скучала, жила полной жизнью.
Сегодня состоялся очередной, по выражению Тани, «культпоход». Смотрели какой-то древний фильм, посидели в кафе. Кафе, собственно, было не кафе, а ресторан, уютный, стилизованный под охотничий домик.
Темы бесед и неизменных жарких диспутов, сопутствовавших «культпоходам», бывали весьма разнообразны.
Обсуждалась какая-нибудь очередная книга или кинокартина, причем если Копылов находил ее превосходной, то Васнецов, как правило, осуждал.
Офицеры были представителями той современной молодежи, что ревностно и активно следит за жизнью. И общественной, и политической, и культурной. Сейчас много таких студентов, физиков, врачей, рабочих, ученых, инженеров. Очень много военных. Это все народ, влюбленный в свою профессию, могущий говорить о ней часами и считающий каждый свою самой лучшей в мире.
Но это не мешает им жадно читать литературные новинки, смотреть, в меру возможностей, последние спектакли и фильмы, бывать на концертах.
Круг интересов этой молодежи поистине безграничен, каждый имеет свое хобби — у кого альпинизм, теннис, охота, у кого филателия, коллекционирование пластинок или автографов, у кого радио-, фото- или кинолюбительство, рисование, самодеятельность…
Разумеется, в армии все осложнялось нехваткой времени. Однако это не мешало Копылову совмещать в одном лице сценариста, режиссера, оператора, а то и главного героя своих бесчисленных фильмов, а Васнецову гордиться «уникальной», как он утверждал, фонотекой. Что касается Тани, то ее хобби был спорт. Учитывая службу, учебу да еще кружок, который она вела на одном из городских, предприятии, тайной оставалось, откуда у нее хватало времени на сон, уж не говоря о таких вот встречах с друзьями.
Но она любила эти встречи, а особенно споры, долгие беседы.
Так они гуляли, спорили и снова гуляли.
…А вот теперь возвращались домой, и Таня корила друзей за те самые разговоры, в которых сама принимала активное участие.
Проводив Таню до дому, небольшого деревянного особнячка, где она с подругой снимала комнату, начали прощаться.
Вдруг Копылов, хлопнув себя по лбу, завопил:
— Стоп! Татьяна! Самое главное забыл! Ей-богу, со своей болтовней он вечно сбивает меня с серьезных тем.
— С моей болтовней! — воздев очи, повторил Васнецов. В голосе его звучали мученические нотки. — Вы слышали!..
— Ну говори же. — Таня сгорала от любопытства. Любопытство было, как она считала, главным ее недостатком. Она с ним боролась, но пока безуспешно.
— Слушай, у меня в роте есть солдат. Солдат — во! — Копылов воткнул в воздух большой палец. — И спортсмен, и шофер, и певец, и в дуду игрец… Отличный парень. Но, — он сделал многозначительную паузу, — испугался прыгать с парашютом!
— Ну да? — удивилась Таня.
— Испугался, так гони его в шею. Что ж это за десантник? — заметил Васнецов.
— Вот, видела? Видела? — Копылов устремил в сторону друга обвинительный перст. — Не прыгнул — гони в шею! Не поразил мишень — на губу. Не прыгнул через коня — в трибунал. У гвардии старшего лейтенанта Васнецова проблем нет. Все просто, все ясно…
— Погоди, что дальше-то? — перебила Таня.
Но тут заговорил Васнецов:
— Одного не пойму, сейчас редко встретишь у нас новичков, у кого в гражданке не было прыжков, а уж в твоей роте тем более. Значит, и этот прыгал. Почему ж теперь испугался?
— Представь себе, не прыгал!
— Так зачем брал?
— А затем, что у него много других качеств. Ну не прыгал. Прыжкам-то легче научить, чем, например, английской грамматике.
— Как видишь, нет.
— Не вижу. Не вижу, представь. Было время, в ВДВ приходили ребята — они и в кино-то не видели, как прыгают. Научились, Ничего. И этот прыгнет.
— Ну хорошо, а при чем тут я? — нетерпеливо вмешалась Таня.
— А вот при чем. Парень — красавец. Думаю, в гражданке привык, что все девицы от него без ума. Наверняка в этом направлении у него гипертрофированное самолюбие. И у меня возникла идея…
— Знаю, — перебила Таня, — сажаешь меня с ним в самолет, он влюбляется, ради меня готов и без парашюта в пропасть. А с парашютом тем более. Прием, замечу, не новый. Мне девчонки на сборах рассказывали, что у них тоже так делали.
— Ладно, — Копылов нахмурился, — я ж не говорю, что велосипед изобрел. Тем лучше, коли прием проверенный. Но в принципе — согласна? Я скажу ему, что у всех в роте два обязательных прыжка уже есть. Остался он один. Есть возможность прыгнуть со спортсменами. Мол, никого не будет. Он да я, да пара человек из сборной. Наверняка обрадуется. В случае чего никто не узнает, ребят не будет. Ну, понятно?
— Что ж, я — пожалуйста. — Таня пожала плечами. — Странно, конечно, чтоб такой парень, каким ты его описываешь, и боялся. Но бывает, наверное. Словом, скажи, когда и что.
— Действительно странно, — заметил Васнецов, — отборная рота — и вдруг отказчик. У меня небось побольше не имевших прыжков, и все, как один, прыгнули. А у тебя…
— Парень сложный… — раздумчиво произнес. Копылов. — Понимаешь, с одной стороны, богатырь, прямо создан десантником, с другой — маменькин сынок, ей-богу, машина своя, родители что могли делали, чтоб его от армии избавить.
— Ничего себе десантник! — фыркнул Васнецов.
— А что, упрощенец ты! Все тебе готовое подавай. А воспитывать кто будет?
— Ну хватит, пора спать, ребята. — Таня помахала рукой. — А насчет парня — пожалуйста, когда надо, дай знать. Как, кстати, его фамилия-то?
— Да фамилия ничего, — усмехнулся Копылов, — журчащая фамилия — Ручьев. Ручьев Анатолий.
— Как? — Таня медленно сошла со ступенек крыльца, вернулась к Копылову. — Как ты сказал?
— Ручьев, сказал, что, плохая фамилия?
— Да нет, — задумчиво пробормотала Таня, — фамилия как фамилия. Ну пока. — И она медленно поднялась по ступенькам и исчезла за обитой дерматином дверью.
Офицеры неторопливо направились домой, продолжая разговаривать.
— А по-моему, даже красивая фамилия, — сказал Копылов, — и вообще отличный солдат должен получиться. Ему бы только вот прыгнуть.
— Ты скажи, Володя, — полюбопытствовал Васнецов, — зачем тебе это нужно? Поверь, я не меньше твоего пекусь о роте. Но вот появился отказчик. Чего ты будешь на него время тратить? Лучше это время использовать на другое, ну там на повышение боевого мастерства и так далее. Представь, будет смотр, учение, а у тебя боец не прыгнет. Это же ЧП.
— ЧП. Но я считаю, если у меня появился солдат-отказчик, а я его не заставлю прыгнуть, это тоже ЧП, да, пожалуй, почище. Зато уж если прыгнет, то будь здоров станет боец! Мы, конечно, все работаем с ним. Замполит уже с ребятами из его отделения говорил. Педеэсчиков подключили. Словом, главную работу проводим. Но в крайнем случае этот номер с Таней, по-моему, должен получиться.
— Не прыгнет, так грош цена твоему, как его — Ручьеву. А знаешь, я начинаю вспоминать эту фамилию. Не тот ли это, которого я однажды за тобой посылал, когда по части дежурил? Мать тебе звонила. А?
— Тот.
— Ну, друг мой, это ж не солдат. Разгильдяй. Недисциплинированный, нерадивый…
— Поехал! Нет у тебя, Коля, милосердия к людям. Не дай бог, кто у тебя в черненьких окажется, потом год будет до беленького отмываться.
— А что? Не отрицаю. Если кто мое доверие обманул, я сто раз проверю, пока опять ему доверять начну. Ты не забывай, Владимир, в любой час мы с этими ребятами можем в боевых условиях оказаться. И я желаю уже сегодня знать, на кого в какой степени могу рассчитывать.
— Правильно! И я желаю знать. Только, видишь ли, ты вот, образцовый командир, хочешь быть уверенным в солдатах своей роты. В СОЛДАТАХ! А я в Иванове, Сидорове, Ручьеве, в людях, которые эту роту составляют. В ЛЮДЯХ, а не просто в солдатах. Это, брат, не одно и то же.
— Армия — это солдаты. Между прочим, я и о моральном состоянии своих подчиненных забочусь. Отлично понимаю, если невеста написала солдату, что полюбила другого, такой солдат может подвести. Приму меры. Окружу вниманием…
— Да нет, Коля, ты не понимаешь. — Копылов безнадежно махнул рукой. — Ты окружишь вниманием СОЛДАТА, потому что он может подвести. А кто его невеста, почему бросила, как он это переживает, тебе ведь все равно. Если убедишься, что солдат не подведет, — порядок. На остальное наплевать. А меня не солдат, меня ИВАНОВ интересует. Понимаешь? Человек. Я этой невесте напишу. Выясню. Буду того Иванова убеждать, что не стоит эта невеста того, чтоб по ней плакать, или, наоборот, стоит и надо за нее бороться. Помогу. Словом, буду в душу лезть.
— И думаешь, так лучше? В сто душ все равно не залезешь. Одну-то до конца не изучишь. У каждого свои стремления, мечты, недовольства, привычки, желания. У каждого родители, девушки, друзья. Что ж, я должен все это знать, изучать, во всем копаться? Да тут по офицеру на каждого солдата надо, и то не справятся. А вот одну сторону человека я должен знать досконально. Это — какой он боец, каким себя покажет в бою. Как стреляет, бегает, прыгает с парашютом, преодолевает препятствия. Дисциплинирован ли, инициативен ли, как соображает, труслив или нет — словом, каков боец.
— И ты думаешь, все это можно знать, не зная человека? Ошибаешься. Трудно, согласен. Ошибки бывают. Да и ребята — не раскрытые книги. Иной — такой кроссворд, что за год не разгадаешь. Но надо. И уж во всяком случае надо все время над этим работать. Конечно, есть замполиты — это прежде всего их обязанность. Так ведь одно дело делаем. Почему мой Якубовский может не хуже меня ротой командовать и занятия проводить, а я должен хуже него солдатскую душу знать?..
Так и шли они уже совсем пустынными ночными улицами мимо молчаливых, тихих домов. Шли. думая каждый о своем.
Копылов под впечатлением спора размышлял о ефрейторе Чурсине. История этого тихого, казалось, всегда печального парня служила хорошей иллюстрацией к доводам, которые он только что приводил Васнецову.
Ефрейтор Чурсин был бесспорно отличный солдат. Старательный, понятливый. Он быстро усваивал не такую уж простую солдатскую науку, имел несколько спортивных разрядов, до инструктора ему оставалось дотянуть всего ничего.
Но вот не было у Чурсина этакой лихости, яркости, что ли, с первого взгляда заметной храбрости, свойственных десантникам, того, что неизменно вызывает восклицание: «Отчаянные ребята!»
Тихий, скромный, даже незаметный…
И вдруг Чурсин влюбился. Влюбился в хорошую, веселую и добрую девушку — официантку офицерской столовой Машу. А она в него. Ходил с ней в увольнение в город, мельком виделся в городке, написал о ней домой, строили планы. Ну и слава богу.
По оказалось, не слава богу.
Потому что у Копылова в роте и даже в том же, где и Чурсин, взводе служил гвардии рядовой со странной фамилией Крест. И вот он-то был, что называется, идеальным десантником: высокий, красивый, мастер спорта по борьбе самбо, мастер в игре на баяне, ротный запевала и заводила. С двадцати метров он втыкал десяток ножей подряд в спичечную коробку, одного-двух очков не добирал до мастера спорта по стрельбе, бесшумно подкрадывался и снимал самого бдительного часового, а по прыжкам с парашютом стал инструктором еще в аэроклубе.
Разумеется, такой орел не остался незамеченным. И едва ли не из каждого увольнения его провожала к воротам новая красавица.
Но однажды Крест обратил свое благосклонное внимание на Машу. Маша и мечтать не могла о таком, ей было счастливо и спокойно со своим Чурсиным.
Однако устоять перед Крестом не дано было никому. И как-то вечером, когда Копылов позже всех задержался в столовой. Маша подошла к его столику.
У нее были заплаканные глаза, покрасневший нос, в одной руке она несла компот, в другой сжимала промокший платочек.
— Ты чего? — спросил Копылов. — Кто обидел? Маша зашмыгала носом, махнула рукой и убежала. Потом подошла опять. Теперь уже для разговора.
— Давай рассказывай… — Копылов усадил ее рядом. — Что случилось? Чурсин обидел? Он же не может…
Об их идиллической любви Копылов, да и не только он один, был хорошо осведомлен.
— Да вот то-то и оно, что не может. Дал бы мне как следует, а он… — Маша опять махнула рукой.
Сначала разговор не клеился, но в конце концов выяснилось, что Маша не устояла перед лихим натиском неотразимого Креста. Сдалась, влюбилась. Чурсина жалеет отчаянно, до слез. Чувствует, что тот все понимает, а сказать ему сил нет, и Креста прогнать тоже… И вообще хоть топись. Запуталась совсем.
Копылов постарался успокоить, обещал что-нибудь придумать. Но что?
Собственно, формально причин для беспокойства не было: и Чурсин, и Крест по-прежнему оставались безупречными солдатами. Копылов знал, что такими они и останутся. Только Чурсин стал еще тише, как-то печальнее и незаметнее. И перестал стремиться в увольнение. Но оставить все так, как есть, Копылов просто не мог, это решительно противоречило его натуре. Его солдаты мучаются, запутались, а он в стороне?
И он вызвал Креста. Посадил напротив и, глядя прямо в глаза, спросил:
— Не стыдно?
Крест разволновался. Он дорожил своей репутацией отличного солдата, не числил за собой никакой вины и ничего не понимал.
— Товарищ гвардии старший лейтенант, а что я сделал?
— А Маша? — Копылов продолжал смотреть в тревожные глаза солдата.
Крест вздохнул с облегчением. Маша? Только и всего? Это же не служба. Так, баловство… Да и вины нет никакой — из увольнений не опаздывал, не пил, лишнего не позволял. А что все девки в округе по нему с ума сходят, так что поделаешь! Наоборот, престиж роты поднимает.
— Подумай, Крест. — сказал ему Копылов, — ведь у тебя что ни день, то новая любовь. Не пора ли посерьезней на это дело взглянуть? Ну хорошо, никак не можешь настоящую выбрать, такой уж ты, бедняга, нерешительный. А зачем товарища обкрадываешь, зачем за его счет радуешься?
— Да что вы, товарищ гвардии старший лейтенант?.. — Крест вскочил.
— Садись. Давай так договоримся: если ты ничего не знал про Машу и Чурсина, твоего товарища, про то, как любят друг друга, про то, что пожениться хотят, считай, что у нас разговора не было. И прошу меня извинить.
Крест молчал.
— Знал или не знал?
— Знал… Так ведь она сама…
— Нет, не сама! — Копылов говорил резко, даже зло: — Не сама! Ну кого обманываешь? Себя? Меня? Привык к легким победам! Для тебя она что? Ну проведешь с ней время, ну закружишь голову. И дальше пойдешь. А для Чурсина — она одна. Он другой такой в жизни, наверное, уж не встретит.
— Так что ж мне, товарищ гвардии старший лейтенант, теперь гнать ее, что ли. Она ведь…
— Вот что, Крест. — Копылов встал, — приказывать тебе в этих вопросах я права не имею. Больше того, как солдата ставлю тебя в пример и уважаю. А вот как товарища, а мы в армии, что солдат, что офицер, в конечном счете все товарищи, уважать перестану. Не буду уважать, если по совести не поступишь. А уж как, пусть тебе совесть и подскажет. Иди…
Как поступил Крест, Копылов так и не узнал, только однажды Маша подстерегла его вечером у выхода из столовой и зашептала:
— Спасибо, товарищ Копылов. Большое вам спасибо…
— Все в порядке? — Копылов повеселел. — Ну расскажи.
— Все, все хорошо. Спасибо вам… — Она заторопилась и исчезла в сгущавшихся сумерках.
Да, десятки людей в его роте, десятки характеров, судеб, сотни проблем.
И нельзя пройти мимо них. Мало того, вмешиваясь, нельзя ошибиться.
Командир роты — большой пост. Почетный и трудный…
Офицеры подошли к дому.
Жили Копылов и Васнецов вместе, в двухкомнатной квартире дома офицерского состава. В свое время заместитель комдива по тылу размещать по два офицера в одной комнате отказался.
— Что толку? — говорил он. — Через полгода женятся, и приходится заниматься передислокацией: третьего лишнего куда-нибудь переселять. А так есть своя комната у каждого; женился — порядок. Завел детей — опять же комната есть. Никто не ходит, не требует, чтоб его обеспечивали отдельной кубатурой, поскольку законно сочетался. Ну, а если не женился, продолжает в холостяках ходить при наличии отдельной комнаты — что ж — издержки производства. Да и все равно когда-нибудь женится. Полковников, старых холостяков, встречал, а лейтенантов что-то не приходилось.
Философия мудрого зама по тылу подкреплялась ловкостью и деловитостью, позволявшими обеспечивать офицеров дивизии достаточным количеством, «жилплощадок приземления».
Говорят, вид комнаты дает представление о характере хозяина. Возможно. Во всяком случае, резиденции Васнецова и Копылова весьма отличались друг от друга.
У Васнецова царил идеальный, даже педантичный порядок. Безупречно заправленная солдатская койка. У стены набор гантелей, гирь, эспандеров. На стене боксерские перчатки, в рамках дипломы и грамоты за спортивные победы. Два шкафа с красиво выровненными книгами. Отдельно посудо-хозяйственный шкафчик, отдельно для одежды. Отдельно письменный стол, отдельно обеденный. Никаких диванов, кресел, ковров. Сверкающий пол, сверкающие стекла окон. Магнитофон, телевизор, проигрыватель.
У Копылова — диван, кресла, искусственный камин (сделанный им самим), единственный низкий столик, единственный многоцелевой шкаф. На стенах охотничьи ружья, удочки, кабанья голова, медвежья шкура. На шкафу поломанный динамик от радиосети. Зато огромная полка с проекторами, кино- и фотоаппаратами, ванночками, увеличителями, блицами, кассетами… Чисто, конечно, но порядок… в общем, не самый идеальный.
Вернулись. Приняли душ. Попрощались. Ушли спать.
Копылов поставил будильник.
Васнецову это не требовалось — он сам мог, по выражению Копылова, «работать будильником». «Не человек. — восхищался он, — государственный эталон времени».
Действительно. Васнецов никогда никуда не опаздывал.
Назад: Глава VIII
Дальше: Глава X
