Глава X
Таня лежала, заложив руки за голову. Она бросила книжку на тумбочку, не погасила лампу.
Тихо посапывала давно уснувшая подруга, тихо лилась музыка из маленького транзистора, В комнате пахло деревенским теплом.
Таня занималась самоанализом.
Почему ее взволновало предложение Копылова? Разве в нем было что-нибудь необычное? Или трудное?
Нет, разумеется.
Причина крылась в другом.
Тане нравился Ручьев.
Если еще накануне она могла в этом сомневаться, то сейчас все было ясно — нравится.
Познакомились они недавно при обстоятельствах не совсем обычных. Старшина роты привел своих солдат на очередное обследование — флюорографию.
Мероприятие это имело целью «обнаружение ранней формы туберкулеза». Десантники, как правило, не были склонны к болезням, и таких, у кого «ранняя форма туберкулеза» была обнаружена, числилось за многие годы в архивах медсанбата меньше, чем пальцев на руке.
Но правила есть правила, и дважды в год громогласный старшина, взяв под козырек, докладывал дежурному о прибытии роты, неизменно спотыкаясь о слова «флюорографическое обследование».
Медсанбат помешался в старом особняке — некогда губернской больнице. Командир медсанбата, энергичный, деятельный подполковник, превратил свое заведение в образцово-показательное и сожалел лишь о том, что желающих попасть туда бывало маловато.
В длинном коридоре, по стенам которого жались выкрашенные белой краской скамейки без спинок, толпились десантники. Их голоса, громкий смех гулко отдавались под сводами.
Санинструктор роты прошелся по коридору, раздавая карточки — небольшие прямоугольники серого картона с номером и инструкцией, напечатанной черными, четкими буквами: «не нарушай очереди», «руки на пояс», «вдохни»…
Ручьев, единственный, кто воспользовался скамейкой, перечитывал инструкцию пятый раз, когда назвали его номер — «13».
Он усмехнулся: несчастливое число, сейчас выяснится, что у него поздняя, запущенная, в последней стадии форма туберкулеза. Срочно ушлют в Москву на предмет годичного постельного режима.
Ручьев привычно одернул китель, проверил, застегнуты ли пуговицы, и шагнул в кабинет.
Это была просторная комната. В центре высилось таинственное сооружение серо-стального цвета, смахивавшее на морское орудие малого калибра.
Около суетились рентгенолог и сестра в белых халатах.
На сестру Ручьев сразу же обратил внимание. Она была очень красива: золотая коса короной лежала на голове, взгляд синих глаз из-под длинных темных ресниц задержался на нем.
— Карточку, — негромко сказала сестра.
— У меня тринадцатый помер, но я не боюсь, — произнес Ручьев громко и тут же подумал: «Ну и болван! Сострил называется».
На лице сестры промелькнула улыбка; зубы у нее были очень белые и очень ровные.
— Фамилия — Ручьев?
— Так точно. Ручьев Анатолий, номер тринадцать, — сказал Ручьев и опять с раздражением выругал себя: «Тринадцать, тринадцать, повторяю как попугай!»
Тут в игру вступил рентгенолог.
— Давай залезай, неудачник! — Он стал запихивать могучую фигуру Ручьева в узкую кабинку аппарата. — Вдохни. Не грудь, а мех кузнечный! Штангист?
— Культурист…
Рентгенолог нажал кнопку на пульте — зажглась надпись: «Нет карточки».
— Вы что, Таня, — проворчал врач, — собираетесь его карточку вместо фото беречь?
— Извините. — Таня покраснела. Она торопливо вставила карточку в аппарат.
Зажглась надпись: «Готов к съемке».
Через минуту Ручьев уступал место следующему солдату. Он ничего не сказал. Таня тоже. Только обменялись взглядами.
Вот он уже опять в коридоре, а Таня нажимает очередные кнопки.
И все же что-то произошло.
Так часто бывает. Люди встречаются случайно на каком-то перекрестке жизненных дорог, порой даже не осознают, не замечают встречи.
Но так или иначе, заработали где-то неведомые магниты. Пройдет день, месяц, порой год, и люди снова встретятся, и тогда это станет событием, счастливым, значительным, а иной раз — драматическим.
Но в течение всего времени горит в человеке то ярче, то тише волнующий, чуть тревожный и радостный огонек, горит, сулит впереди счастье или боль…
Татьяна Кравченко — гордость дивизии, прославленная спортсменка. Не прошло и дня, как Ручьев все знал о ней. А вот Таня о нем ничего не могла знать: только то, что он — Анатолий Ручьев, гвардии рядовой, номер тринадцатый, культурист.
Между тем воспоминания о Ручьеве не покидали Таню. Однажды она спросила у рентгенолога:
— Культурист — это что?
Тот посмотрел на нее с удивлением.
— Культурист? Ну как тебе сказать. Накачивают себе мышцы гантелями и штангами… и ходят, задаются. Только вот мышцы у них приспособлены не на силу, а на выносливость. А будет настоящая нагрузка — не выдержат. Шага не пройдет, метра не проплывет, ящик с патронами не поднимет.
— Так зачем это нужно? — разочарованно поинтересовалась она.
— Девушек удивлять. Вроде тебя. Думаешь, я не понимаю, почему расспрашиваешь? Парня того, «тринадцатого», забыть не можешь? Вот видишь, и пригодились ему его мускулы. А ты еще «зачем» спрашиваешь!
Таня поспешила прекратить разговор.
Шли дни. Санинструктор старший сержант Кравченко продолжала свою службу, как всегда. Являлась к девяти часам в медсанбат. Присутствовала на утренней пятиминутке, где энергичный подполковник накачивал свой персонал, заряжая на весь день.
Таня шла к себе, готовила аппаратуру, заправляла пленки, обрабатывала снимки.
Во время приема подавала стаканы с барием, устанавливала экспозицию, переключала режимы, вкладывала карточки, делала записи…
Служба.
И тренировалась. К осени основной спортивный сезон заканчивался, но тренировки продолжались. Иной год Таня насчитывала до двухсот прыжков.
…Свой первый высотный прыжок она совершила, когда ей было двенадцать лет. Он уже тогда был рекордным: выше ее никто, даже мальчишки, не забирался на пожарную лестницу, чтобы потом прыгать оттуда в кучу песка. Таня никогда не любила оставаться последней. В кроссе ли, в лыжном ли походе, в заплыве, да и вообще в любом деле она всегда стремилась быть в числе лидеров. «Если уж не первой, — рассуждала она, — так хоть одной из первых».
А потом, был клуб ДОСААФ.
Когда настало время проходить медицинскую комиссию, она явилась не в ту, где осматривали «перворазников», а в ту, где спортсменов. Ей было восемнадцать лет, она была небольшой, но крепкой, сильной девчонкой и комиссию прошла без сучка и задоринки. С волнением ехала Таня на аэродром, чтобы совершить свой первый парашютный прыжок. Но тут удача на время покинула ее — небо заволокло тучами, ветер крепчал. Прыжки отменили.
На следующий день снова. И на третий.
Пять раз приезжала Таня на аэродром, и все зря. В конце концов волнение прошло, появилась злость. Состоится наконец этот проклятый прыжок или нет? Когда самолет поднял Таню в воздух, она была потрясена. Вон внизу дома, дороги! А это лес! И каждая машина на дороге видна. И они двигаются! Медленно-медленно. А это поезд! Как все интересно. Таня узнавала знакомые предметы. Они выглядели отсюда, с высоты, совершенно иначе, и все же это были хорошо знакомые, привычные предметы.
Она совсем забыла о прыжке. Когда настал момент прыгать, испугалась: как, в эту бездну, где дома кажутся спичечными коробками, а машины букашками? Готовясь к прыжкам, она как-то не думала, что прыгать впервые ей будет страшно. А сейчас…
Вообще Таня всегда была трусихой, но каждый раз пересиливала себя. Не для других. Для себя. Себе самой должна была доказать, что может сделать то-то и то-то. Она ничего не видела вокруг, ринулась очертя голову. В мозгу вертелись обрывки инструкций, советов, наставлений. За добрую сотню метров от земли она сжала ноги, готовясь к приземлению. Все время, пока спускалась, вспоминала момент отделения от самолета и внутренне клялась, что никогда в жизни больше не прыгнет. И вдруг страх пропал, словно его никогда и не было.
В первый год Таня совершила 47 прыжков.
Еще когда прыгала в первый раз, подумала: как здорово научиться управлять своим телом в воздухе! И прыжки на точность приземления получались у нее особенно хорошо.
Она много занималась теорией — читала специальную литературу, изучала схемы, решала задачи.
В девятнадцать лет впервые приняла участие в крупных соревнованиях. За ней числилось уже 107 прыжков.
Прошло время. Из четырех мастерских нормативов она выполнила один — фигуру в свободном падении. И опять тренировки. Наконец — звание мастера спорта.
Как поется в песне: «Это было недавно, это было давно…» С тех пор были сотни прыжков, рекорды и чемпионаты. А главное, тренировки, тренировки, тренировки…
Впрочем, осенью прыгала реже. Но прыгала, выезжая со всей командой на загородный аэродром.
Дел хватало.
Один кружок на подшефном предприятии отнимал сколько времени! Там были такие же отчаянные, неукротимые и жадные до всего нового девчата, какой некогда была она сама.
Таня частенько вспоминала того, «тринадцатого». Она не любила изливаться. Пожалуй, была даже скрытной. Чувства и переживания ее отнюдь не становились всеобщим достоянием, как у иных, ее подруг.
Однако Рена, радистка, ее соседка по комнате и лучшая подруга, кое о чем догадывалась. Собственно, догадываться-то было не о чем. И все же…
Порой Таня становилась задумчивой, ее взгляд уносился далеко за стены небольшой комнатки. Порой она отвечала невпопад, рассеянно.
Наступил момент откровенной беседы.
— Не знаю, Рена, мне кажется это смешным, Тысячи ребят проходят, и почти все интересные, веселые. Ну проходят и проходят. А этого не могу забыть. Поверь, не потому, что он такой интересный, это бы полбеды. Нет, тут что-то еще.
— Любовь с первого взгляда! — определила Рена.
Обычно в ответ на подобные предположения Таня взрывалась. Поэтому Рена была просто ошарашена, услышав тихое:
— Ты думаешь?
— Да нет, — убежденно констатировала Репа, — теперь уже не думаю, теперь утверждаю.
— Ну и что в таких случаях полагается делать? Ты же специалист.
Но в голосе Тани звучала скорее грусть, чем насмешка. Рена не могла прийти в себя от изумления.
— Таня, серьезно, ты влюбилась! Это ужасно! Я еще никогда не видела тебя такой. Ты влюбилась!
Рена умела хранить тайны. Никто не догадывался о великой сенсации, происшедшей в маленькой комнате деревянного особнячка.
Таня, которая не представляла себе, что значит отсутствие аппетита или сна, не спала в ту ночь почти до утра. А когда уснула, ее одолели сны, чего тоже раньше не бывало.
Она видела себя, Ручьева, Копылова и Васнецова, совершающих бесчисленные прыжки — рекордные, в тыл врага, в море, на солнце и на луну, спасая друг друга, избегая самых невероятных опасностей…
Проснулась разбитая, проспав все на свете.
Не успев как следует причесаться, сделать зарядку и позавтракать, умчалась в медсанбат.
И все равно опоздала.
Работала рассеянно, с ошибками.
Вечером взяла себя в руки.
Ну что, собственно, произошло? Ну, увидела интересного парня. А потом узнала, что парень маменькин сынок, трус, боится прыгать с парашютом и ей, Тане, надлежит участвовать в педагогической операции по спасению этого парня.
И отлично. Во всяком случае, причин для переживаний нет. Пусть переживает Ручьев в предвидении прыжка. Или Копылов, ожидая, чем кончится его затея.
Но не она.
В конце концов успокоилась окончательно. «Вспышка гриппа», как выразилась Рена, прошла.
И вот однажды, направляясь ясным осенним утром в медсанбат, Таня встретила Ручьева.
Румяная, свежая, бодрая, элегантная в своей шинели офицерского сукна и сверкающих сапожках. Таня оказалась в более выгодном положении, чем Ручьев.
В промасленном, старом комбинезоне, он тащил тяжелые, неудобные аккумуляторы. Весь раскраснелся, пот заливал глаза, сапоги скользили, чертовы аккумуляторы сползали и вырывались из-под связывавших их веревок.
В тот момент, когда, проклиная старшину с его дурацкими заданиями, дворников, которые не сметают скользкие опавшие листья, завод, где делают такие нелепые аккумуляторы, фабрику, где шьют столь неудобные комбинезоны — словом, все на свете, грязный, злой Ручьев остановился перевести дыхание, перед ним. «как мимолетное виденье, как гений чистой красоты», предстала Татьяна Кравченко. Красивая, счастливая, далекая от его солдатских бед и забот. Та самая, встречу с которой он никак не мог забыть.
Некоторое время они смотрели друг на друга. Потом, не говоря ни слова, Ручьев вытер рукавом пот со лба и, наклонившись к аккумуляторам, тяжело взвалил их на плечи.
Он пошел своей дорогой, осторожно переставляя ноги, боясь поскользнуться на мокром, устланном желтыми листьями асфальте.
А Таня смотрела ему вслед. Ей вдруг стало его так пронзительно, так жгуче, по-бабьи жалко, что перехватило дыхание. Ругая себя последними словами за слезливость, глупость и миллион других грехов, она продолжала путь. Одно Таня знала точно — она сделает все, чтоб Ручьев совершил прыжок с парашютом, больше того, она сделает из него спортсмена. Он еще им всем покажет! Он не только прыгать будет, он еще чемпионом станет, рекорды установит! Он…
И у нее стало легче на душе.
Следующая встреча Тани и Ручьева едва не оказалась для них последней.
Произошла она в воскресный день в клубе.
Копылов и Васнецов отправились в городской Дом офицеров на читательскую конференцию, где, как и следовало ожидать, собрались выступить с прямо противоположными оценками обсуждаемого романа. Рена прихворнула. И Таня, оказавшись в одиночестве, отправилась смотреть детектив.
Наконец сеанс кончился, зрители стали неторопливо расходиться.
С темного неба небрежно слетал мелкий дождик, смешанный с первым жиденьким, мокрым снегом.
Белые шары фонарей равнодушно взирали на эту сырую крупу, затемнившую асфальт, рябившую лужи. Люди поднимали воротники пальто, ежились в плащах, потели в пальто и шинелях. Женщины досадливо оглядывали ноги, считая грязевые брызги на икрах.
У Ручьева была увольнительная. Утро он провел в городе на почтамте, пытаясь дозвониться в Москву. Но, как всегда бывает в таких случаях, линия не работала.
Пошел в клуб. Сеанс кончился, а до конца увольнения еще оставалось много времени. Куда идти?..
И тут он заметил Таню. Она стояла одна у фонаря и смотрела в его сторону. Видела ли она его? Он был в тени.
На ее светлых, непокрытых волосах водяная крупа сверкала мелкими бисеринками, воротник штатского плаща был поднят, руки она держала в карманах и не двигалась. Минуту Ручьев тоже оставался неподвижным, потом глубоко вздохнул. словно собрался лезть в холодную воду, и решительным шагом пересек улицу.
— Здравствуйте, Таня, — сказал он тихо и протянул руку.
Она не удивилась. Только спросила:
— Вам кто сказал, как меня зовут?
— Ваш рентгенолог, тогда…
— Ах да, верно. А вы Ручьев — тринадцатый?
— Я ж вам говорил, что не суеверный.
Таня подняла лицо к неприветливому небу, поморщилась, спросила:
— Прово́дите?
— Провожу.
— У вас увольнительная? До каких? — забеспокоилась Таня.
— Не волнуйтесь. Времени много.
— Ну тогда пошли, — сказала она и решительным жестом взяла его под руку, — я вас чаем угощу.
Первую часть пути по пахнущим мокрой корой улицам, под облетевшими, голыми деревьями прошли в молчании.
— Вы почему стали десантником? — неожиданно спросила Таня.
— Надо же было куда-то идти. — Ручьев отвечал не торопясь. — Я решил, что больше всего подхожу в ВДВ.
— Почему?
Он пожал плечами.
— Ну, спортсмен… и вообще характер такой…
— Какой? — оживилась Таня. — Какой у десантников характер?
Ручьев не отвечал.
— Вы что, любите приключения, трудности? — настаивала Таня, — Вы. наверное, смелый парень?
— Не жалуюсь. — В голосе Ручьева звучало самодовольство.
Таня нахмурилась, но он не заметил этого.
— А с парашютом прыгать не боялись? Первый раз? У вас, в гражданке были прыжки?
— Не было, — попытался уклониться Ручьев.
— И не боялись первый раз? — Таня напряженно ждала ответа.
После недолгого молчания Ручьев сказал:
— Нет, не боялся, — и сразу заторопился словами: — А чего бояться? Столько тренировались, пробовали, прикидывали, с вышки прыгали. Ничего особенного, подошел к двери и бух! Только глаза закрыл. Приземлился нормально…
— А… — сказала Таня. Она незаметно высвободила руку, будто поправить волосы.
— Скажите. — Ручьев поспешил переменить тему разговора. — а как вот вы, девушка, и не боитесь совершать всякие там рекордные прыжки и ночью, и с большой высоты?..
— Привыкла, — Таня говорила сухо, но он по-прежнему ничего не замечал.
— А первый прыжок? Боялись?
Таня усмехнулась.
— Я-то действительно ничего не боюсь. — она посмотрела в глаза Ручьеву, — кроме мышей. — добавила она. — Вы не боитесь мышей?
— Мышей? — удивился Ручьев. — Почему их нужно бояться?
— Ну не знаю, — Таня пожала плечами, — Мне, например, непонятно, как можно бояться прыгать с парашютом, а вам непонятно, как можно бояться мышей. У каждого свое…
Ручьев насторожился. Но мысль, что Таня знает его позорную тайну, не приходила ему в голову.
— Да, конечно. Вам поправился фильм?
— Вы считаете, он может кому-нибудь поправиться?
Ручьев улыбнулся:
— А почему нет?
— Как почему? — возмутилась Таня. — Он же глупый! По-моему, простительно рассказать глупую историю — ее услышат пять-шесть человек, но ведь фильм-то увидят миллионы. Ну что за следователь? Его же ребенок обведет вокруг пальца…
Некоторое время оживленно обсуждался фильм.
Потом разговор, пройдя по кругу, вернулся к прежней теме.
— По-моему, — говорила Таня, — к каждой военной профессии, как и гражданской, надо иметь призвание. Один любит математику — иди в ракетчики, другой — соленые ветры — крой в моряки. И к десантной службе тоже надо иметь склонность. Десантники — это люди очень смелые, решительные, быстрые, инициативные. Вы подумайте, ведь летят через линию фронта — уже опасно, прыгают — тоже опасно… — Что-то вспомнив, Таня торопливо добавила: — В военных условиях, конечно. А ведь это только начало. Главное-то бой.
— Да все это известно, все это я не раз уже слышал, — с неожиданной досадой воскликнул Ручьев. — но в будущей войне все будет по-другому. Сбросят атомную, а потом на опустошенное место — десант. Десанты будут многотысячные, с танками, реактивными установками, орудиями.
— Ну и что? — горячилась Таня. — В будущих войнах все масштабы станут иными. Конечно, десантные войска окажутся мощнее, чем раньше, но ведь и средства их уничтожения тоже возрастут.
— Да, конечно, — промямлил Ручьев, — я понимаю…
Таня словно очнулась. Она встряхнула головой, смущенно рассмеялась.
— Черт знает что такое. Целую дискуссию военную затеяли. Как Копылов с Васнецовым. Только сойдутся — не разнимешь. Приходится, как судье на ринге… Вы что? Уже время? Мы почти дошли.
Но Ручьев остановился как вкопанный. Он смотрел на Таню с тревогой, даже со страхом.
— Вы что? — недоумевала Таня. — Что случилось?
— Простите, Таня, неловко, но вы поймете, мне надо бежать, иначе не успею. Простите…
— Конечно! — Таня была разочарована, — Я не поняла, думала, у вас еще два часа. Бегите, бегите.
— Вы не обидитесь?
— Да бегите. Я ж военный человек. — Таня улыбнулась. — Что такое дисциплина — знаю. До свидания. Увидимся.
— До свидания. Еще раз простите.
Он повернулся и торопливо зашагал к городку. Таня некоторое время смотрела ему вслед. Потом произнесла вслух:
— Вот дура!
«Еще бы, — рассуждала она, идя к дому, — расхвастался тут. А как услышал, что я Копылова знаю, испугался. Решил, что начну про него расспрашивать и все узнаю. Вот дура! Напугала. А в общем-то, сам он дурак, нечего было трусить. „Бух!“ „Приземлился нормально!“ Хвастун несчастный! Интересно, что он скажет, когда мы в одном самолете окажемся? Вот смеху будет!»
Но было не смешно. Совсем наоборот. Было горькое сожаление, что все получилось не так. И сколько Таня ни уговаривала себя, что Ручьев и трус, и хвастун, легче ей от этого не становилось. Так все хорошо началось. Зашел бы сейчас к ней, чаю выпили, поболтали. И опять бы встретились. Так на тебе — спугнула, сболтнула лишнее…
Печальная сидела Таня за столом, рассеянно жуя печенье, когда зашла Рена.
— Ты чего? — не успев сбросить шинель, спросила она.
Таня только махнула рукой.
— Да что случилось?
— Дурака сваляла, вот что случилось.
Торопливо переодевшись, Рена присела к столу. Лицо ее выражало озабоченность.
— Говори, в чем дело! Неразлучки, — так она называла Копылова и Васнецова, — про Ручьева пронюхали? Да?
— Наоборот, — вяло ответила Таня, — он про них.
— Не понимаю…
— А чего тут понимать. Провожал меня сегодня после фильма домой…
— Ой!
— …Провожал домой. Расхвастался, как прыгал первый раз. А я возьми и проболтайся, что Копылова хорошо знаю, он испугался и удрал. Теперь уж не придет.
— Придет! Ручаюсь, придет! И потом, этот ваш эксперимент-то будете делать? Ну, с прыжком?
— Наверное… — Таня пожала плечами.
— Тогда хочет не хочет — встретитесь. Ведь вместе в самолете полетите.
— А если он опять испугается?
— Ну знаешь, Танька, во-первых, если опять испугается, то на кой он тебе такой нужен? А потом — не испугается. Ручаюсь. Чтоб при тебе, в твоем присутствии и не прыгнул? Не может быть…
Но Таня продолжала оставаться мрачной.
У Ручьева, задумчиво шагавшего к военному городку, причин для пасмурных мыслей было не меньше.
Что сделает Таня при первой же возможности? Расспросит о нем старшего лейтенанта Копылова. Тот все расскажет. Нет. Смеяться не будет. Копылов не такой. С сочувствием расскажет, с огорчением.
А вот уж тогда будет смеяться Таня. Ну кто его тянул за язык хвастаться? Не хотел признаться, что струсил, сказал бы, что болел, в наряде был, еще чего-нибудь соврал. Отшутился, наконец… А она тоже хороша — пристала со своими расспросами: «Боялся?», «Не боялся?» Не интуиция у девчонки, а прямо рентген, недаром в рентгеновском кабинете работает!
Да, теперь надежд мало…
Надежд на что? Ручьев задумался. Действительно, на что? Он задержится тут недолго, он другого круга, другого мира, у него где-то есть Эл. При чем здесь Татьяна Кравченко, старший сержант и мастер спорта?
У них разные взгляды, чувства, мысли. Разные дороги.
Но как здорово было бы, черт возьми, чтоб эти дороги еще раз пересеклись…
