Книга: Мир юных
Назад: Джефферсон
Дальше: Джефферсон

Донна

Тараканов-мутантов здесь нет. Это плюс.
Все остальное – полный кошмар. После того как забрали Джефферсона, нас надолго оставили в загоне одних. А знаете, как нудно постоянно трястись от страха? Паника переходит в тоску, или отчаянье, или еще что. Короче говоря, вскоре мы попробовали устроиться в стойлах поудобней и стали ждать. Настроение – хуже некуда.
В уныние не впал один Умник. Я прям слышу, как в голове у него крутятся шестеренки. Он смотрит в стену ненормальным, отсутствующим взглядом и время от времени задает идиотские вопросы, типа: «А вы видели, как много Старик пьет воды?»
У Капитана в конце концов не выдерживают нервы, и он начинает ругать Умника последними словами. Мол, это ты виноват, такой-растакой, что мы влипли. Я в сотый раз думаю о телефоне – вернется ли он ко мне? Увижу ли я снова Чарли?
Из коридора доносится музыка, игровая пальба. Хохот детишек-солдат.
У них явно не все дома. Старик заколдовал. Тупые глаза, отвисшие рты. Тела покачиваются, будто под медленную неслышную музыку. Когда эти бойцы заходят к нам – швыряют на пол просроченные мюсли или моют шлангом загон, – на нас они даже не смотрят, ори не ори.
Вот уж повезло сюда добраться! Как утопленнику. Лучше было закончить жизнь гамбургером.
Нет, ну честно, я бы, наверно, предпочла, чтобы меня съели. Да уж, богатый выбор. Быть сожранной на полдник людоедами из библиотеки или… то, что тут. Вот дерьмо.
М-да. Ну хоть мир немножко посмотрела.
И чего нам не сиделось на Площади? Жизнь была налажена. Немножко порыскали в поисках еды, немножко потряслись с перепугу, попили теплого пивка, посмотрели кино. Чем плохо?
Мысли уносятся в параллельную реальность. Как бы я жила в мире, где никогда не слышали о Хвори? Вечеринки, экзамены, четыре года в университете. Семестр за границей, в Риме; загул с хорошеньким итальянцем: познакомились на дискотеке, а потом он так и не позвонил. Квартирка в Бруклине, в многолюдном доме без лифта. Паршивая работа в каком-нибудь журнале или затрапезной конторе веб-дизайна. Ночные свидания, неудачные отношения со всякими засранцами. Свадьба, будто не всерьез; ребенок в тридцать с хвостиком, развод, пилатес, воскресный «Нью-Йорк таймс», много вина перед телевизором одинокими вечерами, дети не звонят, дом престарелых. А однажды – случайная встреча с Джефферсоном; совместные покупки рождественских подарков в Сохо. И острое ощущение: мы что-то упустили, могли друг другу дать – но не дали. А теперь уже поздно.
Дальше представляю себе Джефферсонову версию будущего. Мы излечили Хворь, человечество спасено. Мир получает второй шанс, наступает новая эпоха низкоуглеродных выхлопов, финансового равенства и всеобщей хорошести.
А теперь – действительность. Джефферсон, наверное, уже умер. Мы на очереди.
То ли поздно вечером, то ли ночью – окон нет, поэтому время суток непонятно – меня будит Питер. Явились островитяне, развели нас по отдельным камерам. У них, видно, дефицит комнат, потому что нам с Кэт достает одна коробка на двоих. Никакой мебели, толстая железная дверь. В углу на стене насечки – кто-то отмечал дни своего плена. Всего восемь палочек.
Садимся в противоположных углах, как боксеры. Время от времени молча посматриваем друг на друга, – о чем говорить, не знаем. Примерно через час Кэт не выдерживает.
– Ну что, гордишься собой?
Я. То есть?
Она. То и есть. Заполучила парня?
Я оглядываюсь.
Я. Где парень?
Она. Ну-ну. Ладно, ты выиграла.
Я. Ага, я умею. (Пусть помучается.) Таких, как ты, только выигрыш и интересует, да? На Джеффа тебе плевать. Ты его просто использовала. Решила доказать себе, что можешь его заарканить.
Она. Таких, как я? (Голос обиженный.) Да что ты обо мне знаешь!
Я. Что ты – долбаная психопатка. Ты зарезала парня возле парка.
Кэт дергает плечом, кривит лицо, будто реветь собралась. Но берет себя в руки.
Она. Ты бы сделала то же самое. Тебе просто повезло, и все.
Я. Неужели?
Ничего умнее в голову не приходит. Пока Кэт пытается нацепить на лицо обычное выражение, я обдумываю ее слова.
Я. Ты права. Я ничего о тебе не знаю. Нам жилось… получше. На Площади.
Теперь задумывается она.
Кэт (тихонько). Мне бы у вас понравилось.
Она быстро на меня косится: наверное, жалеет, что на секунду выпала из привычного образа стервы, и боится, вдруг я этим воспользуюсь. Я пожимаю плечами.
Я. Может, мы туда еще вернемся.
Кэт. Не похоже.
Я. Не могу не согласиться.
Кэт. Ты его любишь?
Мы что, на исповеди? А, какая разница! Все равно конец.
Я. Да, очень.
Кэт. Я тоже, кажется.
Я. Значит, у нас есть хоть что-то общее.
Она мне улыбнулась, честное слово! Улыбаюсь в ответ.
Я. Наверное, в лучшем мире мы были бы заклятыми подругами.
Она хохочет.
Я сворачиваюсь клубком на полу и закрываю глаза.
Когда снова их открываю, Кэт в комнате нет.
Сбежать она не могла. Значит, пока я спала, ее забрали.
* * *
Следующий человек, которого я вижу, – это Умник. Я занимаюсь йогой: такой себе девчачий вариант фильма про тюрьму, обычно там герой-арестант, как ненормальный, круглые сутки отжимается от пола. Поднимаю глаза – на меня смотрит Умник через квадратное пластиковое окошко на двери камеры.
Как он освободился?!
Хочу заорать, но пугаюсь: вдруг его тогда поймают?
– Ум! – шиплю. – Открой дверь!
В ответ он пару раз хлопает глазами и исчезает.
Приснилось?
Время тянется. Нет, не время, оно просто делает свое дело. Это с моим разумом что-то происходит – он становится тонким, эластичным, дырявым… вот-вот порвется, как пережеванная жвачка. Темнота вытесняет цвет, накатывает как песчинки, влекомые мощной волной. Я выныриваю из сна, ищу дорогу обратно.
Где-то посреди этой круговерти приходят мать с отцом. В загробной жизни они вместе, все прощено. Родители просят прощения и у меня – за то, что так паршиво справились со своей ролью. Появляется Чарли. Он теперь юноша, ясноглазый, с прямой спиной. Утешает, мол, все к лучшему – мы не принадлежим земному миру; это было ошибкой. Господь раскаялся, говорит Чарли. Нам нельзя доверять. Потому-то Он и наслал новый потоп. «Питера бы сюда, – думаю я. – Он бы мне объяснил…»
Открываю глаза. Над головой – ни солнца, ни луны, только прямоугольник тошнотворно-зеленого света, падающего из коридора. Я встаю; от твердого пола и сырости ноют суставы.
Ни звука, кроме отдаленного смеха островитян. Я кричу, зову друзей – они не отвечают.
В конце концов, корчась от стыда, окликаю островитян. Поговорите со мной, хоть кто-нибудь! Я тоже человек!
Никто не приходит.
Назад: Джефферсон
Дальше: Джефферсон