36
Целая вечность прошла, прежде чем дверь вагона снова закрылась. Потом еще столько же, пока немцы осмотрели вагоны снаружи, и эшелон наконец тронулся в свой невольничий рейс.
— Перекрестись, лейтенант, пронесло, — едва слышно поздравил Беркута Арзамасцев.
— Ты тоже не забудь. Я-то побаивался, что предашь. Или кто-то из твоих дружков.
— Дружков у меня здесь нет, но предать могли, дело привычное.
Где-то в стороне от эшелона, очевидно, в поле за станцией, сухо и бесстрастно, словно костяшка на божьих счетах, щелкнул винтовочный выстрел. И все. Ни крика, ни выстрелов в ответ.
— Ну что, решился? — истолковал этот выстрел в пользу побега Андрей, не открывая при этом все еще ослепленных глаз. Он отдыхал, накапливая силу, готовясь к тому тяжелому, страшному пути, который еще предстояло пройти к спасению и воле.
— Не знаю, — дрожащим голосом прошептал Арзамасцев ему на ухо. — Не уверен. Думаешь, получится? Ведь пристрелят же, гори оно все церковными свечами.
— Выдать справку с печатью, что спасу?
— Может, лучше уже оттуда, с завода? А то ведь ни одежды, ни оружия...
— Что тебя волнует? Одежда? Твой вид? Одежду мы добудем. Оружие — тоже. Но сначала нужно добыть свободу.
— Ты, как я понял, офицер?
— Какое это имеет значение?
— Имеет.
— Тогда все верно: лейтенант. Зовут Андреем. Партизанская кличка Беркут. Этого с тебя достаточно? Ни перед кем так не исповедовался.
— Достаточно, конечно.
— Следует отвечать: «Так точно». Как положено, — вдруг сменил тон Андрей. — Солдат должен чувствовать себя солдатом. А приказ мой командирский один: бежать из плена и вернуться в строй. Вопросы есть?
— Никак нет, товарищ лейтенант, — с явной иронией ответил ефрейтор. Соблюдение каких бы то ни было уставных норм в этих условиях почему-то казалось ему неестественным. Игрой. Однако Беркут придерживался иного мнения.
— Ребята, вы что, решились? — склонились над ними еще двое пленных. — Если что — мы с вами.
— Щель будет открыта для всех, — сдержанно ответил Андрей. — А пока поднимитесь, заслоните нас. На всякий случай.
Пленные покорно повиновались.
— Что, прямо сейчас? — заволновался Арзамасцев.
— Чего тянуть? Слушай меня внимательно. Выбиваем доски, по одному выходим на буфер и прыгаем. Улететь старайся как можно дальше. В правую сторону. По ходу поезда.
— Легко сказать.
— К черту сомнения! Главное, не спеши подниматься с земли, чтобы охрана не пристрелила. Лучше откатись подальше от насыпи.
— Это ясно.
— Пойдешь первым?
— Ты что?! — испуганно отступил ефрейтор. — Нет-нет, за тобой. Хоть посмотрю, как... — шептал он. — Может, и остальным ребятам сказать? Чтобы все вместе.
— Всем вместе не получится — бульвар узковат.
— Я к тому, что пробиваться было бы легче. — Он явно трусил. Однако Беркут старался не замечать этого. Далеко не все прошли такую партизанскую выучку, как он, и с этим следовало мириться.
— Оставшиеся увидят, что мы спаслись, и каждый сам для себя решит: бежать или остаться.
Беркут еще несколько раз прошелся отупевшим ножом по древесине, потом обмотал все лезвие остатками тряпки, чтобы не порезаться во время прыжка, и, выбрав момент, лег на спину, упершись ногами в доски.
Как только послышался очередной лязг буферов, Андрей с силой ударил пяткой в доску, потом еще и еще раз. В вагоне услышали шум, кто-то крикнул:
— Эй, ты, припадочный! Сам успокоишься или тебя успокоить?
— Заткнись! У человека действительно падучая, — примирительно осадил его Кирилл.
— Братцы, да он босой ногой пытается вышибить вагонную доску! — вмешался еще кто-то. Именно в этот момент лейтенант и в самом деле вышиб кусок доски.
В вагоне притихли. Стали прислушиваться. Многие подхватились.
— Готовься, — предупредил Андрей.
— Ноги покалечишь. Не то что бежать — прыгнуть не сможешь.
— Они у меня тренированные. Если что — ползком. Хоть до Урала.
Наконец отлетел и кусок второй доски.
Взяв лезвие в зубы, Беркут быстро выбрался из вагона, стал на буфер и, завернув свое оружие в кусок брезента, метнулся в темноту.
