Глава 7

На следующий день после отъезда Питта в Линкольншир, незадолго до полудня, Шарлотте принесли письмо. Увидев лакея с конвертом в руке, она сразу поняла, что он от двоюродной бабушки Веспасии, и первой ее страшной мыслью было, что старушку сразила какая-то болезнь. Но потом она обратила внимание на то, что лакей одет в обычную ливрею и что его лицо не выражает даже намека на скорбь.

Шарлотта провела его на кухню и велела ждать. Пройдя в гостиную, она разорвала конверт и принялась читать письмо, написанное изящным и довольно необычным почерком Веспасии:

Моя дорогая Шарлотта,

Одна моя давняя подруга, которая, я уверена, тебе очень понравилась бы, пребывает в великом страхе оттого, что ее любимую племянницу подозревают в убийстве. Она обратилась ко мне за помощью, а я обращаюсь к тебе. С твоим опытом и умением мы могли бы разглядеть правду — во всяком случае, я намерена попытаться!

Если у тебя есть возможность сегодня днем навестить меня в сопровождении моего лакея и взяться за составление плана кампании, прошу тебя, сделай так. Если же нет, тогда напиши мне, а как только у тебя выдастся свободная минутка, дай мне знать. Мы и так запаздываем, время поджимает.

Твоя любящая Веспасия Камминг-Гульд.

П. С. Разодеваться ради этого случая надобности нет. Нобби меньше всех на свете печется о формальностях, а беспокойство заставляет ее забыть об условностях.

Существовал только один возможный ответ. Шарлотта очень хорошо понимала, каково это, когда близкого человека подозревают в убийстве, когда изо дня в день тебя мучает страх перед арестом, тюремным заключением, судом и даже повешением, когда голова занята только этими страшными мыслями и жизнь превращается в кошмар. Она не так давно сама испытала все это с Эмили. Тогда тетя Веспасия оказала им неоценимую поддержку. Естественно, она поедет.

— Грейд! — позвала Шарлотта, выходя на кухню. — Грейд, меня вызывают, нужно помочь человеку, попавшему в беду. Пожалуйста, накорми детей обедом, а если понадобится, и полдником. Дело срочное, я вернусь, когда все улажу.

— О да, мэм! — Грейси переключила свое внимание с лакея и чашки чаю, которую она передавала ему. — Это болезнь или… — Она попыталась погасить горевший в глазах восторженный огонек, но у нее ничего не получилось. — …или… — Она не могла подобрать правильное слово, чтобы описать ту смесь опасностей и приключений, которая уже овладела ее воображением. Она знала, что в прошлом Шарлотта часто боролась с преступностью, но сейчас не решалась говорить об этом вслух.

Шарлотта усмехнулась.

— Нет, Грейси, это не болезнь, — ответила она.

— О, мэм! — Девушка возбужденно выдохнула, переполненная предвкушением. Ей уже виделись тайные и рискованные приключения. — Будьте осторожны, мэм!

Сорок минут спустя лакей помог Шарлотте вылезти из экипажа, и она поднялась по ступенькам городского дома двоюродной бабушки Веспасии. Дверь открылась прежде, чем она поднесла руку к молотку, и это означало только одно: ее ждут, причем с нетерпением. Однако, к своему удивлению, она увидела на пороге дворецкого, важного и элегантного.

— Доброе утро, миссис Питт. Соблаговолите пройти, леди Камминг-Гульд в малой гостиной. Обед будет подан в утренней столовой.

— Спасибо. — Шарлотта передала горничной свою накидку и вслед за дворецким прошла через холл, отличительной особенностью которого был натертый паркетный пол. Дворецкий открыл перед ней дверь, и она переступила порог гостиной.

Двоюродная бабушка Веспасия сидела в своем любимом кресле у огня. Напротив нее сидела тощая и нескладная женщина лет шестидесяти с подвижным и удивительным в своем уродстве лицом. Оно буквально светилось умом, и это превращало ее в настоящую красавицу. У нее были очень темные глаза, брови вразлет, слишком крупный нос, улыбчивый, а в юности, возможно, и чувственный рот. Казалось, что кожу на ее лице погубили все виды погодных явлений, от мощного океанского ветра до палящего тропического солнца. Она смотрела на Шарлотту с нескрываемым любопытством.

— Проходи, Шарлотта, — быстро проговорила Веспасия. — Спасибо, Джевонс. Позови нас, когда обед будет готов. — Она обратилась к пожилой женщине: — Это Шарлотта Питт. Если кто и может оказать нам практическую помощь, так только она. Шарлотта, это мисс Зенобия Ганн.

— Как поживаете, мисс Ганн? — вежливо сказала Шарлотта, хотя одного взгляда на эту женщину ей хватило, чтобы понять: в общении с ней подобные формальности ни к чему.

— Садись. — Веспасия взмахнула рукой, которую украшал кружевной манжет. — У нас много дел. Нобби расскажет тебе, что нам уже известно.

Шарлотта подчинилась, уловив в голосе Веспасии нетерпеливые нотки и догадавшись, что пожилая гостья крайне обеспокоена, если обратилась за помощью к человеку, которого никогда прежде не встречала и о котором даже не слышала.

— Я благодарна вам за то, что вы уделили мне свое время, — начала Зенобия Ганн. — Ситуация такова. У моей племянницы есть дом к югу от реки, она унаследовала его двенадцать лет назад от родителей, моего младшего брата и его жены, после их смерти. Африка — брат назвал ее в честь континента, который я многие годы исследовала, а он очень любил меня, — Африка — девочка умная, независимая в своих мнениях и чрезвычайно сострадательная, особенно к тем, кто, по ее мнению, испытал на себе несправедливость.

Рассказывая, Зенобия наблюдала за Шарлоттой, заранее пытаясь определить, какое впечатление у нее складывается.

— Примерно два или три года назад Африка познакомилась с женщиной на несколько лет старше себя, вероятно, лет на двенадцать или четырнадцать, которая ушла от мужа и забрала с собою дочь. Некоторое время она вполне сносно существовала на собственные средства, но когда изменившиеся обстоятельства лишили ее этой возможности, Африка предложила обеим, женщине и ее ребенку, крышу над головой. Она всем сердцем полюбила их, и они отвечали ей взаимностью.

А теперь та часть истории, что касается нас. Жестокий муж той женщины вознамерился добиться опеки над ребенком. Она обратилась к депутату парламента от своего округа, и тот пообещал помочь ей. Какое-то время он действительно помогал. Но неожиданно изменил свое мнение и стал помогать ее мужу, который таким образом добился ордера на опеку над ребенком и забрал девочку. С тех пор мать ее не видела.

— И мужа убили? — спросила Шарлотта, уже опасаясь, что ни она, ни кто-либо еще не сможет чем-то помочь.

— Нет. — Зенобия не спускала взгляда своих удивительных глаз с гостьи, и та вдруг увидела в них решимость и боль и поняла, что страхи Веспасии обоснованны. — Нет, миссис Питт, убили депутата парламента.

Шарлотта похолодела. Ей показалось, что в комнату ворвалась та ночь на Вестминстерском мосту, холодная, с клочьями тумана, поднимающегося от реки. Ведь это то самое дело, о котором рассказывал Томас, которое так сильно озадачило его и вызвало сожаление! Она знала, что весь Лондон потрясен убийствами, причем не только их жестокостью. Всех шокировали личности жертв и то, с какой легкостью крепкие, здоровые мужчины, нежно любимые и уважаемые, мужчины, создающие законы, были убиты в самом центре мирового парламентаризма.

— Да, — очень тихо произнесла Зенобия, продолжая внимательно наблюдать за Шарлоттой. — Убийства на Вестминстерском мосту. Боюсь, полиция может поверить в то, что эти ужасные преступления совершила Африка со своей жиличкой. У бедняжки действительно имелся мотив, и ни она, ни Африка не могут доказать свою невиновность.

Шарлотта вспомнила, как их описывал Питт, как рассказывал о гневе и тоске Флоренс Айвори, о ее бурных эмоциях, которые вполне могли подвигнуть ее на убийство. В голове Шарлотты бился единственный вопрос: это они? Они это или нет?

— Шарлотта, мы должны сделать все возможное, чтобы помочь, — оживленно сказала Веспасия, стараясь не допустить, чтобы затянувшееся молчание стало тягостным. — С чего ты предлагаешь начать?

Шарлотта лихорадочно соображала. Насколько хорошо двоюродная бабушка Веспасия знает эту женщину с необычным лицом? Они давние подруги или просто знакомые? Ведь они принадлежат к разным поколениям. Если они подружились много лет назад, как протекала их дружба? Сильно ли они изменились за эти годы? Не разделил ли их накопленный жизненный опыт? Или различный взгляд на события или поступки? Что за характер у женщины, которая всю жизнь исследовала Африку? И зачем она это делала? И с кем? Может ли быть, что она ставит преданность семье выше жизней тех, кто не принадлежит к ее классу или не является ее родственником? Было бы нелепо обсуждать все эти вопросы в ее присутствии, так как невозможно прямо высказывать свои соображения.

— С начала, — нарушила тишину Зенобия, отвечая на вопрос Веспасии. — Нет, я не утверждаю, что Африка невиновна. Я верю в это, но не знаю наверняка, и я понимаю, что если мы попытаемся помочь ей, то можем только навредить. Но я готова идти на риск.

Шарлотта собралась с мыслями и приказала себе рассуждать логически.

— Если мы не можем доказать ее невиновность, — заговорила она, — тогда нам придется выяснить, кто виноват, и доказать это. — Она понимала, что при сложившихся обстоятельствах надобности соблюдать приличия и церемониться с этой женщиной нет. — Я читала кое-что об этом деле в газетах, — добавила она, не собираясь сообщать, что это дело ведет ее муж, дабы Зенобия не подумала, что она не сможет быть беспристрастной, иначе Веспасии пришлось бы нести неподъемное бремя лояльности обеим сторонам.

Шарлотта знала, что дамы высшего света не читают в газетах ничего, кроме светской хроники или, возможно, театральных новостей или книжных или художественных обзоров, однако сейчас не было смысла делать вид, будто она нежное и возвышенное создание — хотя это получилось бы у нее запросто, — если они намерены искать виновников преступлений и тем более виновников конкретно этих преступлений.

— Какие факты нам известны? — начала она. — Двое депутатов парламента были убиты ночью на южной оконечности Вестминстерского моста, им перерезали горло, потом их тела шарфом привязали к фонарному столбу. Первым был сэр Локвуд Гамильтон, вторым — мистер Вивиан Этеридж. — Она посмотрела на Зенобию. — Зачем этой женщине — как, кстати, ее зовут?

— Флоренс Айвори.

— Зачем Флоренс Айвори убивать обоих? Они оба имеют какое-то отношение к тому, что она потеряла ребенка?

— Нет, только мистер Этеридж. Я тоже не понимаю, почему полиция считает, что она убила и сэра Локвуда.

Шарлотта была в замешательстве.

— Мисс Ганн, а вы уверены, что у нее есть повод для опасений? Разве вы исключаете возможность того, что полиция просто опрашивает всех, у кого имелись причины обижаться на одну из жертв, в надежде что-нибудь выяснить, убедиться, что на самом деле у них нет оснований подозревать миссис Айвори или вашу племянницу?

На лице Зенобии промелькнула улыбка, одновременно и ироничная, и веселая, и опечаленная.

— На это можно только надеяться, миссис Питт, но Африка сказала, что полицейский, пришедший к ним, оказался необычным человеком; он хотя бы не бушевал и не угрожал им и, кажется, совсем не обрадовался, когда выяснил, что у них был веский мотив. Флоренс рассказала ему свою историю и даже не пыталась скрыть ни глубину своего горя от потери ребенка, ни свою ненависть к Этериджу. Африка сказала, что наблюдала за его лицом и считает, что он предпочел бы альтернативный результат своего расследования. В самом деле, она не сомневается, что история произвела на него сильное впечатление. Но она также уверена и в том, что он перепроверит все факты и вернется. А так как у них нет свидетелей, которые подтвердили бы, что они находились в доме, который, кстати, недалеко от Вестминстерского моста, и так как у них имеется веский мотив, и так как у Африки есть достаточно денег, чтобы нанять кого-нибудь, кто совершил бы действие как таковое, — они боятся, что их арестуют.

Шарлотта тоже так считала, хотя ей и казалось маловероятным, что эти женщины убили Локвуда Гамильтона. Также маловероятным, но не невозможным казалось то, что по Лондону свободно разгуливает еще один убийца.

— Тогда, если это не Африка и не миссис Айвори, — проговорила она, — значит, кто-то другой. Нам стоит выяснить, кто именно!

Зенобия боролась с подступающей паникой. Она владела собой, но Шарлотта ясно видела по ее глазам, что она отлично представляет огромность стоящей перед ними задачи и ее почти полную безнадежность.

Веспасия села попрямее в своем кресле, вздернула подбородок и заговорила, однако в ее словах слышалась скорее отвага, чем уверенность, и все это понимали.

— Я уверена, Шарлотта что-нибудь придумает. Давайте обсудим это за обедом. Ну что, пойдем в малую столовую? Я решила, что там будет уютнее — уж больно красивый вид открывается на цветущие нарциссы.

Она встала, отмахнувшись от поспешившей ей на помощь Шарлотты, и направилась к двери с таким видом, будто ничего необычного в сегодняшнем обеде нет, будто он устроен исключительно для того, чтобы подкрепить старую дружбу и завязать новую, будто нет более серьезной темы для обсуждения, чем что надеть сегодня вечером и кого навестить завтра.

В утренней столовой пол тоже был паркетным, как в холле, а французские окна выходили на мощеную террасу. В горках, стоявших вдоль стен, красовался минтонский фарфор в бело-голубой гамме и полный белый с золотом и завитушками сервиз фабрики «Рокингем». Стол с раздвижными ножками и откидной крышкой был сервирован на троих, и горничная уже ждала, когда можно будет подавать суп.

Когда они приступили ко второй перемене, которая включала цыпленка и овощи, и когда слуги на время оставили их одних, Веспасия подняла голову и встретилась взглядом с Шарлоттой, и та поняла, что пора начинать. Она тут же позабыла, что на тарелке у нее лежит сочное мясо и отличающаяся особой сладостью первая весенняя брюссельская капуста.

— Если это анархисты или революционеры, — осторожно начала Шарлотта, взвешивая каждое слово и пытаясь не думать о Флоренс Айвори и ее ребенке или о Зенобии Ганн, спокойной, внимательной, но под внешним самообладанием остро переживающей за племянницу, — или маньяк, тогда очень мало шансов, что мы узнаем, кто это сделал. Следовательно, мы должны направить свои усилия туда, где у нас есть хоть какая-то вероятность успеха, то есть мы должны допустить, что сэр Локвуд и мистер Этеридж были убиты тем, кто знал их обоих и имел личные мотивы, чтобы желать им смерти. Насколько я знаю, существует всего несколько побуждений, достаточно сильных, чтобы подвигнуть здравомыслящего человека на такую крайность: ненависть, которая подразумевает месть за прошлые обиды; жадность; страх перед некоей физической опасностью или, что более вероятно, страх потерять нечто дорогое — например, доброе имя, любовь, честь, или положение, или просто каждодневное спокойствие.

— Мы мало что знаем об обеих жертвах, — сказала Зенобия. По хмурому выражению на ее лице было ясно, что она осознает: задача перед ними стоит более многотрудная, чем она надеялась, когда ехала к Веспасии.

Однако Шарлотту тревожили не сложности, а опасения, что в конечном итоге обнаружится, что именно Флоренс Айвори совершила убийства, если не собственноручно, то наняв кого-то, а это еще большее преступление.

— Именно этим нам и надо заняться, — громко произнесла она, отодвигая от себя тарелку. — Мы в более выгодном положении, чем полиция, потому что можем встречаться с нужными людьми в любое время и по любому поводу и таким образом наблюдать за ними в обычной обстановке, когда они беспечны. А так как мы во многом принадлежим к одному слою общества, мы сможем понять, что у них на уме и что кроется за их словами.

Веспасия сложила руки на коленях и посмотрела на Шарлотту с видом прилежной и внимательной ученицы.

— С кого мы начнем? — спросила она.

— Что нам известно о мистере Этеридже? — поинтересовалась Шарлотта. — Вдовец ли он, есть ли у него семья, любовница? — Она не без удовлетворения отметила, что на лице Зенобии не промелькнул ни ужас перед таким вопиющим нарушением приличий, ни какие-то другие признаки возмущения. — Если это направление окажется бесплодным, тогда будем выяснять, были ли у него конкуренты в бизнесе или в политике.

— В «Таймс» писали, что он вдовец и что у него есть дочь, она замужем за Джеймсом Карфаксом, — сказала Веспасия. — У сэра Локвуда после смерти остались вдова и сын от первого брака.

— Замечательно. Отсюда мы и начнем. Нам обеим будет проще встречаться с женщинами и делать заключения и суждения, которые могут быть полезны. Итак, у нас есть дочь мистера Этериджа…

— Хелен Карфакс, — подсказала Веспасия.

Шарлотта кивнула.

— И леди Аметист Гамильтон. Сын женат?

— О жене ничего не говорилось.

Зенобия подалась вперед.

— Некоторое время назад я была неблизко знакома с некоей леди Мэри Карфакс; полагаю, если я правильно запомнила, ее сына звали Джеймсом.

— Тогда возобнови это знакомство, — мгновенно заявила Веспасия.

Уголки подвижного рта Зенобии опустились.

— Мы не любили друг друга, — с неохотой призналась она. — Мэри осуждала меня, среди прочего, за мои путешествия по Африке. Она считала — и говорила об этом, — что я порочу и свой род, и свой пол тем, что почти всегда веду себя неподобающим образом. А я считала ее напыщенной, узколобой и напрочь лишенной воображения.

— Без сомнения, вы обе были правы, — саркастически заметила Веспасия. — Но так как маловероятно, что она сильно изменилась, а тебе нужно у нее кое-что разузнать, тебе придется смириться с ее предрассудками и все время помнить о своей племяннице, чтобы быть с ней любезной.

Зенобия вытерпела жару и насекомых Конго, вынесла долгие переходы по пустыням и нелегкие переправы на каноэ, боролась с усталостью, болезнями, возмущенными родственниками, упрямыми чиновниками и мятежными аборигенами. Она пережила душевные муки, остракизм и одиночество. Так что за все эти годы в ней выработалось достаточно самодисциплины, чтобы, в случае необходимости, она могла держать себя корректно с леди Мэри Карфакс.

— Конечно, — просто согласилась она. — Что еще?

— Одна из нас навестит леди Гамильтон, — продолжала Шарлотта. — Тетя Веспасия, думаю, это лучше сделать вам. Никто из нас с ней не знаком, так что придется придумывать предлог. Вы можете сказать, что знали сэра Локвуда по вашей работе над социальной реформой и приехали выразить свои соболезнования.

— Я не знала его, — покачала головой Веспасия. — Впрочем, это несущественно, я согласна. Однако, так как это ложь, ты можешь воспользоваться ею в той же мере, что и я. Я повидаюсь с Сомерсетом Карлайлом и попытаюсь как можно больше разузнать у него о политической деятельности обоих мужчин. Вероятность того, что убийство политическое, остается, и с нашей стороны было бы правильно проработать и эту версию.

— А кто такой Сомерсет Карлайл? — полюбопытствовала Зенобия. — Я точно слышала это имя.

— Депутат парламента, — ответила Веспасия. — Человек гневливый, но веселый. — Она улыбнулась, и Шарлотта догадалась, что пожилая дама вспоминает какое-то приключение из прошлого. Взгляд ее голубых глаз на мгновение затуманился. — И у него страсть к реформам. Если я расскажу ему о нашей ситуации, он обязательно поможет всем, что будет в его силах.

Зенобия попыталась изобразить надежду, и у нее это почти получилось.

— Когда начнем?

— Как только дообедаем, — ответила Веспасия, и ее глаза удовлетворенно блеснули, когда она увидела сначала сомнение на лице Зенобии, а потом внезапную надежду, и заметила, как поза подруги утратила напряженность.

После обеда им предстояло много дел. Туалеты, которые они надели для совещания и выработки плана действий, не годились для намеченных визитов. Если бы Зенобия заявилась к кому-нибудь, такому же чуткому к условностям, как леди Мэри Карфакс, в том виде, в каком она была сейчас, это сочли бы величайшим оскорблением, поэтому она отправилась домой, чтобы сменить обыденное платье на самое модное из тех, что висели у нее в гардеробе, и хотя оно было очень простым и сшито по моде прошлого года, выглядела она в нем значительно лучше, чем в прежнем.

Зенобия спросила у Шарлотты, о чем конкретно ей следует говорить с леди Мэри, но та, понимая, что этот визит — и так довольно рискованное предприятие, посоветовала просто возобновить знакомство и добавила, что на данный момент этого будет достаточно.

Веспасия сменила легкое домашнее платье на другое, более теплое, из небесно-голубой шерсти, и надела к нему жакет, чтобы не мерзнуть на улице. Наряд леди Камминг-Гульд дополнила украшениями — она любила красивые вещи и никогда не отказывалась от них, каковы бы ни были обстоятельства. Окажись Веспасия в необычной ситуации — например, на берегу Конго, — она бы тщательно уложила волосы и надела самое модное, такое, которого ни у кого нет, платье, прежде чем вышла бы наблюдать за проплывающими лодками. А еще она была очень расположена к Сомерсету Карлайлу, поэтому из тщеславия ей хотелось предстать перед ним в наилучшем виде. Пусть он на тридцать пять лет ее моложе, но он же все равно остается мужчиной!

Что до Шарлотты, то Веспасия отыскала для нее платье цвета маренго с изящным турнюром. Оно было достаточно строгое, чтобы выразить соболезнования, и модное, чтобы его надела благородная дама. Сейчас в нем ничего не надо было переделывать, так как Веспасия, уже участвовавшая в расследованиях, заранее, прежде чем посылать лакея за Шарлоттой, предположила, какие от них потребуются действия, и еще утром посадила свою камеристку за работу.

Вскоре Шарлотта вместе с Веспасией ехала в ее карете, которая сначала направлялась к резиденции Сомерсета Карлайла, а потом — на Ройял-стрит.

Шарлотта была настроена очень решительно, но когда Веспасия с прямой, будто шомпол проглотила, спиной и в щегольски сдвинутой набок шляпке исчезла в дверях, ее отвага испарилась, и вся их затея показалась ей полнейшим безрассудством. Ей, конечно, льстило, что двоюродная бабушка Веспасия обратилась за помощью именно к ней и что она заставила обеих поверить в то, что ей по силам гораздо больше, чем на самом деле. Скорее всего, все закончится ничем и она выставит себя полной дурой, но это не самое печальное. Хуже то, что она сейчас едет к женщине, недавно потерявшей мужа, и собирается лгать ей, дабы втереться в доверие. Самое же мучительное то, что она зря обнадежила двух пожилых дам. А ведь они доверились ей, хотя могли бы с тем же успехом довериться полиции или хорошему адвокату, на которого у них наверняка нашлись бы деньги!

Карета на хорошей скорости пронеслась по Уайтхоллу — люди еще не начали наносить дневные визиты, поэтому других экипажей было мало, а пешеходы не перебегали проезжую часть. Вскоре их накрыло тенью от Биг-Бена; оставалось пересечь реку по Вестминстерскому мосту и проехать меньше мили до Ройял-стрит. Шарлотта поняла, что времени собраться с мыслями у нее не остается. Что, ради всего святого, ей сказать? За обедом все это выглядело как приключение; сейчас же — как нелепая, оскорбительная авантюра!

Может, велеть кучеру дважды объехать вокруг квартала? А она за это время придумала бы какой-нибудь удобоваримый предлог. Например: «Добрый день, леди Гамильтон, вы меня не знаете, но мой муж полицейский — тот самый, который работает над делом об убийстве вашего мужа, — и я решила, что смогу сама все расследовать. Я намерена выяснить, кто это сделал и почему, и начать я хочу со знакомства с вами. Расскажите-ка мне все о себе!»

Как ей действовать? Исподтишка? Или единственный способ выяснить желаемое — прямота?

Карета остановилась. Спустя мгновение дверца открылась, и Шарлотте пришлось опереться на руку лакея и спуститься на тротуар. Времени на раздумья не осталось, и у нее вдруг от страха подогнулись колени, ноги стали ватными.

— Пожалуйста, ждите, — еле слышно произнесла она, чувствуя, что лакей и кучер с удивлением наблюдают за ней, и, приподняв юбки, стала подниматься по ступенькам. У нее даже нет визитной карточки, чтобы передать лакею! А деваться уже некуда…

Дверь открыла горничная в черном, слишком хорошо вышколенная, чтобы выражать удивление.

— Да, мэм?

Шарлотте ничего не оставалось, как нырять головой в омут.

— Добрый день. Меня зовут Шарлотта Эллисон, — сказала она — здесь могли знать или вспомнить фамилию Питт. — Надеюсь, я никого не обременяю, но я всегда так восхищалась сэром Локвудом, что решила не писать леди Гамильтон, что, с мой точки зрения, является неуважением, а заехать и лично выразить ей свои соболезнования. — Она покосилась на серебряный поднос, который протягивала горничная, ожидая, когда на него положат карточку, и почувствовала, как запылали щеки. — Я так сожалею, я была за границей и еще не успела распаковать вещи. — Шарлотта выдавила улыбку. — Будьте любезны, передайте леди Гамильтон, что мисс Шарлотта Эллисон просит уделить ей несколько минут, чтобы выразить мысли многих людей, которые восхищались сэром Локвудом, его обходительностью и умением сострадать, той мудростью, которой он делился с нами в нашем сражении за то, чтобы дать жизнь определенным реформам в законодательстве о помощи неимущим и в том, что имеет отношение к образованию детей из бедных слоев общества…

Так сойдет. Шарлотта имела кое-какое представление обо всем этом, когда вместе с двоюродной бабушкой Веспасией и Сомерсетом Карлайлом отчаянно боролась за такой закон, а было это, когда на Ресуррекшн-роу случились чудовищные убийства.

Она мило улыбнулась и выжидательно посмотрела на горничную.

— Конечно, мэм. — Горничная поставила пустой поднос на столик у двери, пропустила Шарлотту вперед и закрыла дверь. — Соблаговолите подождать в передней, я узнаю, найдется ли у леди Гамильтон время принять вас.

Оказавшись в передней, Шарлотта быстро оглядела помещение, чтобы составить мнение о хозяйке дома. Комната была элегантной, не перегруженной мебелью и отличалась оригинальностью убранства, в котором не чувствовалось борьбы двух индивидуальностей, двух вкусов. Не было ни единого признака того, что вторая жена оставила что-то после первой, — ни одной несоответствующей детали, ни одного диссонирующего напоминания. Единственным, что, как догадалась Шарлотта, пришло из предыдущей эпохи, была картина, на которой изображался сад при коттедже, — поблекшая, излишне слащавая, никак не сочетающаяся с акварелями на других стенах, но вполне милая и сентиментальная. Ее никак нельзя было назвать навязыванием прошлого.

Дверь открылась, и в комнату вошла женщина в черном, лет сорока пяти — сорока девяти. Она была высокой и стройной, с темными, подернутыми сединой волосами. По ее лицу было видно, что она познала печаль задолго до недавнего удара, однако в нем не было ни гнева, ни обиды на жизнь, ни жалости к самой себе.

— Я Аметист Гамильтон, — вежливо представилась женщина. — Горничная сказала мне, что вас зовут Шарлотта Эллисон и что вы приехали, чтобы выразить свои соболезнования в связи с кончиной моего мужа. Признаться, я не слышала, чтобы он упоминал ваше имя, но это очень любезно с вашей стороны — приехать лично. В настоящий период я не езжу с визитами и никого не принимаю, кроме тех, кто хочет выразить соболезнования, так что чай я пью в одиночестве. Если вы присоединитесь ко мне, милости прошу. — На ее губах появилась и мгновенно исчезла слабая улыбка. — Мало кому приятно бывать в домах, где блюдется траур. Я буду рада вашему обществу. Хотя, конечно, пойму вас, если вы скажете, что вам надо спешить с другим визитом.

Шарлотту мучили угрызения совести. Она отлично знала, что представляет собой изоляция в период траура, потому что видела, какой одинокой была Эмили после смерти Джорджа в прошлом году. У сестры, как и у этой женщины, одиночество было отягощено тяжелыми последствиями убийства, бременем полицейского расследования, скандалом, а также диким страхом и подозрением, которые неизбежно закрадывались в сердца некогда близких и любимых людей и побуждали их порочить воспоминания и относиться ко всему с величайшим сомнением. И вот Шарлотта, осознавая все это, заявилась в дом к этой несчастной женщине, лжет ей и, прикрываясь маской сочувствия, пытается выведать ее семейные секреты, выяснить определенные факты — то есть сделать то, что обычно делает полиция. И взялась она за это исключительно потому, что считает, что ее суждения тоньше, что ей, как женщине и равной по социальному статусу, будет проще проникнуть в душу леди Гамильтон.

— Спасибо, — ответила Шарлотта дрогнувшим голосом и судорожно сглотнула. Вполне вероятно, что Флоренс Айвори убила мужа этой женщины, приняв его за другого в неверном свете уличных фонарей. — С удовольствием.

— Тогда, прошу вас, пройдите в утреннюю гостиную. Там теплее. Скажите, мисс Эллисон, откуда вы знаете моего мужа?

Ответом могло быть только очередное нагромождение лжи, правда, смешанное с той долей правды, которую удалось припомнить Шарлотте.

— Некоторое время назад я участвовала в попытке как-то изменить законодательство о работных домах. Естественно, моя лепта была крохотной, я просто собирала кое-какие сведения. В этой работе участвовало много других, более важных, влиятельных и мудрых людей, и сэр Локвуд был очень добр к нам; я чувствовала, что он человек честный и сострадательный.

— Да, — с улыбкой согласилась Аметист, указывая Шарлотте на кресло у огня. — Вряд ли кто-то смог бы охарактеризовать его лучше, чем вы, — добавила она, усаживаясь напротив. — Многие расходились с ним во мнениях по тем или иным вопросам, но никто из тех, кого я знала, не считал его бесчестным или своекорыстным. — Она дернула за шнурок звонка и, когда появилась горничная, приказала нести чай, а затем, бросив быстрый взгляд на гостью, добавила, чтобы к чаю подали сэндвичи и пирожные. Когда горничная удалилась, она продолжила: — Странно, но многие не желают говорить о мертвых. Они присылают соболезнования или цветы, но если заезжают, то говорят о погоде, или о моем здоровье, или о чем-то своем. Обо всем, кроме Локвуда. И у меня складывается впечатление, что они стремятся забыть о его существовании. Я допускаю, что мои предположения необоснованны; допускаю, что они поступают так, дабы пощадить мои чувства.

— А возможно, из-за смущения, — сказала Шарлотта и тут же, краснея, напомнила себе, что это официальный визит, что она не знает эту женщину и что ее чистосердечные оценки никого не интересуют. — Простите.

Аметист прикусила губу.

— Мисс Эллисон, вы абсолютно правы. Очень часто мы плохо представляем, как искренне реагировать на эмоции других людей, если мы эти эмоции не разделяем. С моей стороны непатриотично говорить такое, но я боюсь, что это национальный недостаток.

— Действительно. — Шарлотта никогда нигде не бывала, поэтому не знала, так это или нет, но несколько минут назад она опрометчиво заявила, что только приехала из-за границы, так что сейчас ей оставалось только кивать и соглашаться. — У меня была сестра, — продолжала она, — которая умерла при чрезвычайно трагических обстоятельствах. И я обнаружила то же самое. Прошу вас, если у вас есть такое желание, расскажите мне о сэре Локвуде все, что сможете вспомнить. Ваш рассказ не смутит меня и крайне заинтересует. Ведь, говоря о тех, кем мы восхищались, когда их уже нет рядом, мы тем самым выражаем им свое уважение и превозносим их заслуги.

— Вы очень добры, мисс Эллисон.

— Вовсе нет. — Шарлотта опять ощутила болезненный укол совести, но остановиться уже не могла. — Расскажите, как вы познакомились. Думаю, ваша встреча была романтичной?

— Ни в малейшей степени! — Аметист почти рассмеялась; воспоминание смягчило выражение ее лица, в его чертах проявилась та самая молоденькая девушка, какой она была много лет назад. — Я столкнулась с ним на одном политическом собрании, на которое пришла со своим старшим братом. Помню, тогда на мне была кремовая шляпка с пером и янтарное ожерелье, которое я очень любила и поэтому постоянно перебирала. К сожалению, нить порвалась, и несколько бусин раскатились по полу. Я страшно расстроилась и наклонилась, чтобы собрать их, но только все испортила: остальные бусины разлетелись по всему залу. Какой-то господин даже наступил на одну и упал на полную даму с собачкой на руках. Дама завопила, собачка спрыгнула и спряталась под юбку ее соседки. Вся эта суматоха сбила с толку оратора, и он забыл, на каком месте остановился. Локвуд тогда сердито посмотрел на меня и сказал, что я должна держать себя в руках, потому что я в тот момент уже начинала хохотать. Однако он все же помог мне собрать все бусины.

Принесли чай. Отпустив горничную, леди Гамильтон разлила его по чашкам, и следующие полчаса Шарлотта слушала ее воспоминания. Аметист поведала, как сэр Локвуд ухаживал за ней, рассказала о некоторых важных событиях их семейной жизни. Все это рисовало Гамильтона не иначе, как мягкого и довольно серьезного человека, у которого за внешним спокойствием и важностью, необходимыми для появления на публике, скрывалась ранимая душа, преисполненная глубокой любви к своей второй жене. Как же получилось, что ему под покровом ночи перерезали горло на Вестминстерском мосту? С каждой фразой это становилось все более необъяснимым.

Было начало пятого, когда горничная постучалась в дверь и объявила, что прибыл мистер Барклай Гамильтон.

Аметист побелела и сникла. Радость от приятных воспоминаний улетучилась и уступила место ее нынешнему чувству одиночества, которое вернуло ее к полной трагизма реальности.

— Проводи его сюда, — напряженно произнесла она и обратилась к Шарлотте: — Сын моего мужа от первой жены. Надеюсь, вы не возражаете? Это вопрос учтивости, и мне бы не хотелось, чтобы вы почувствовали себя лишней и решили, что вам надо уйти.

— Но если это семейный вопрос, не станет ли мое присутствие препятствием для общения? — Шарлотта считала своим долгом спросить об этом. — Наверняка…

— Вовсе нет. Мы не близки. Кстати, ваше присутствие может даже облегчить наше общение.

Несмотря на учтивую сдержанность, в словах Аметист явственно слышалась мольба, и Шарлотта поняла, что у нее есть повод остаться.

Горничная вернулась и впустила в комнату молодого человека лет на десять младше хозяйки дома, очень худого, с чувственным лицом, очень бледным от напряжения. Он бросил на Шарлотту лишь мимолетный взгляд, однако она сразу догадалась, что ее присутствие смутило его и лишило возможности сказать то, что он собирался.

— Добрый день, — неуверенно произнес молодой человек.

— Добрый день, Барклай, — холодно поздоровалась Аметист и повернулась к Шарлотте: — Мистер Барклай Гамильтон, мисс Шарлотта Эллисон. Она была настолько любезна, что решила лично выразить соболезнования.

На мгновение выражение лица молодого человека смягчилось — он был признателен за проявление великодушия.

— Как поживаете, мисс Эллисон? — Прежде чем Шарлотта успела ответить, он уже обратился к Аметист, и момент был упущен. — Прошу прощения, что приехал в столь неудобное время. Я привез кое-какие бумаги, касающиеся имения. — Он вытянул вперед руку с документами, но не предлагая Аметист взять их, а демонстрируя причину своего появления.

— Очень хорошо, — сказала Аметист. — Но в этом не было надобности. Я никуда не спешу. Ты мог бы отправить их по почте и не утруждать себя.

Барклай дернулся, как будто его ударили, у него на скулах заиграли желваки.

— Они не того характера, чтобы их можно было доверить почте. Наверное, я неточно выразился: это акты купли-продажи участков и договоры аренды.

Если Аметист и услышала раздражение в его голосе, она ничем этого не показала. А может, ей просто была безразлична его реакция.

— Уверена, ты разбираешься в этих вопросах лучше, чем я. Ты как-никак исполнитель завещания. — Она не предложила ему чаю и не пригласила сесть.

— Это входит в мои обязанности: ознакомить вас с обстоятельствами и растолковать, какой собственностью вы теперь владеете. — Он пристально смотрел на нее, и она наконец-то отважилась встретиться с ним взглядом. Ее щеки на мгновение залил яркий румянец и тут же отхлынул, и она стала даже бледнее, чем прежде.

— Спасибо, что исполняешь свой долг. — Аметист была вежлива, но ее холодность граничила с грубостью. — Меньшего я от тебя и не ожидала.

Тон молодого человека тоже отличался холодностью, однако он скрупулезно соблюдал формальности.

— Полагаю, теперь вы исполните свой долг и взглянете на бумаги.

Аметист подняла голову. Ее тело буквально окаменело.

— Мне кажется, мистер Гамильтон, вы забыли, с кем разговариваете!

Губы Барклая побелели — настолько сильно они были сжаты. Ему требовалось огромное усилие, чтобы сдерживать себя. Когда он снова заговорил, его голос дрожал:

— Я никогда не забывал, кто вы такая, мадам. Никогда с того дня, когда мы встретились, я не забывал, кто вы и что собой представляете, да будет Господь мне свидетелем.

— Если ты закончил с тем, ради чего пришел, — ровным и тихим голосом произнесла Аметист, — тогда, я полагаю, будет лучше, если ты оставишь меня. Желаю тебе доброго дня.

Барклай коротко поклонился сначала Аметист, потом Шарлотте.

— Доброго дня, мэм, мисс Эллисон. — Резко повернувшись, он решительным шагом покинул комнату и громко хлопнул за собой дверью.

Шарлотта прикинула, не стоит ли ей сделать вид, будто ничего не произошло, но тут же отказалась от этой идеи, мысленно назвав ее нелепой. Перед приходом молодого человека они с Аметист вели оживленную дружескую беседу, между ними протянулась нить взаимопонимания, поэтому любое притворство сейчас выглядело бы бессмысленным. И его даже можно было бы счесть оскорблением — как показной уход.

Время шло, а Аметист не двигалась. Шарлотта ждала. Когда тишина стала гнетущей, она вылила остатки из чашки Аметист в полоскательницу и налила ей чаю из чайника, затем встала, подошла к ней и ласково сказала:

— Выпейте. Совершенно очевидно, что ваши отношения причиняют одни мучения. С моей стороны было бы напрасно предлагать вам свою помощь — в такой ситуации никто не в силах помочь, — но примите хотя бы мое сочувствие. У меня тоже есть родственники, наделенные несносным характером. — Она имела в виду бабушку, которая всячески донимала ее, когда Шарлотта до свадьбы жила в родительском доме. Хотя, если честно, ситуация с Барклаем Гамильтоном была несколько иной.

Аметист справилась со своими эмоциями, взяла чашку и некоторое время молча пила чай.

— Спасибо, — сказала она. — Вы очень заботливы. Извините, что заставила вас стать невольным свидетелем столь нелепой конфронтации. Я не представляла, что будет так… так неловко. — Однако продолжать она не стала и не сочла нужным что-либо объяснять.

А Шарлотта и не ждала объяснений. У нее сложилось впечатление, что Барклай Гамильтон так и не смирился с тем, что Аметист вышла замуж за его отца, и даже спустя годы не простил ее. Возможно, это было своеобразной формой ревности, а возможно, преданностью своей матери, из-за чего он не мог допустить, что кто-то еще занял ее место. Бедняжка Аметист… Призрак первой леди Гамильтон, вероятно, преследовал ее все то время, что она состояла в браке. Шарлотта вдруг ощутила в себе острую антипатию к Барклаю Гамильтону, хотя в нем не было ничего отталкивающего; возможно даже, что в другой ситуации она сочла бы его общество приятным.

Она собралась взять еще одно пирожное, когда горничная снова открыла дверь и сообщила о приходе сэра Гарнета Ройса. Он вошел в комнату вслед за ней, поэтому Аметист уже не могла отказаться принимать его. По его уверенным манерам было ясно, что он не сомневается в том, что его всегда примут в этом доме. Его брови вопросительно изогнулись, когда он увидел Шарлотту, однако ее присутствие ни в малейшей мере не смутило его.

— Добрый день, Аметист, добрый день!

— Мисс Шарлотта Эллисон, — поспешила представить гостью Аметист. — Она была настолько любезна, что решила лично выразить свои соболезнования.

— Очень великодушно, — коротко кивнул Гарнет. — Очень. — После этих слов он отбросил правила приличия и забыл о Шарлотте, как забывают о дворецком или о гувернантке. — Итак, Аметист, я закончил с организацией панихиды. Я составил список тех, кого было бы полезно пригласить, и тех, кто обидится, если их не пригласят. Можешь, конечно, просмотреть его, но я уверен, что ты согласишься. — Он даже не двинул рукой, чтобы вытащить список из кармана. — Я также определил порядок молитв и выбрал гимны. Я попросил каноника Барриджа провести службу. Уверен, он самый подходящий из всех.

— А для меня какие-нибудь дела остались? — В голосе Аметист слышалась легкая обида, однако подобный тон можно было вполне списать на печальные обстоятельства. Шарлотта знала: она бы возмутилась, если бы ее полностью отстранили от всех дел; однако она объясняла такое свое отношение тем, что привыкла к независимости за годы брака и скатилась далеко вниз по социальной лестнице. Гарнет Ройс делал то, что считал лучшим для своей сестры, — его лицо говорило о решимости, практичности и рвении, — а Аметист не возражала против этого, хотя на мгновение ее лицо и омрачилось, и она коротко вздохнула, как будто собиралась что-то сказать, но потом передумала.

— Спасибо, — тихо произнесла она.

Гарнет подошел к столу и увидел оставленные Барклаем Гамильтоном документы.

— А это что такое? — Он взял их и стал листать. — Купчие на недвижимость?

— Их принес Барклай, — пояснила Аметист, и снова на ее лице промелькнул гнев, смешанный с мукой.

— Я взгляну на них, так что не утруждай себя. — Он собрался спрятать документы в карман.

— Я была бы тебе признательна, если бы ты оставил их там, где они лежат! — резко произнесла Аметист. — Я вполне компетентна, чтобы самой просмотреть их!

Гарнет усмехнулся.

— Дорогая моя, ты же в этом не разбираешься.

— А я разберусь. Сейчас, кажется, самое подходящее время, — парировала она.

— Чепуха! — все еще добродушно, но уже категорично заявил Гарнет. — Ты же не хочешь забивать себе голову непонятными деталями и тем более новыми понятиями. Законодательство слишком сложно и трудно, чтобы в нем могла разобраться женщина. У тебя есть я, деловой человек, так что позволь мне убедиться, что все в порядке, хотя я уверен в этом и так — Локвуд был очень добросовестен в таких делах, — а потом я сам тебе объясню, что все значит, что ты имеешь, и посоветую, какие шаги предпринять дальше, если таковые понадобятся. Сомневаюсь, что здесь придется много менять. Ты должна устроить себе отдых, уехать от трагедии, успокоить свой разум и душу. Это будет полезно для тебя во всех отношениях. Поверь мне, дорогая моя, я все еще хорошо помню, как переживал собственную утрату. — Его лицо омрачилось воспоминанием, однако Аметист не выразила ему никакого сочувствия. Вероятно, утрата была давней, или давнюю скорбь вытеснили ее нынешние страдания. — Проведи несколько недель в Олдебурге. — Гарнет снова посмотрел на нее, печаль на его лице уже успела смениться заботливым выражением. — Погуляй у моря, подыши свежим воздухом, пообщайся с приятными людьми, погрузись в деревенскую жизнь. Уезжай из Лондона и не возвращайся, пока все это не закончится.

Аметист отвернулась от него и устремила взгляд на верхнюю часть окна, не закрытую жалюзи.

— Сомневаюсь, что мне этого хочется.

— И все же я тебе настоятельно советую, дорогая, — ласково произнес Гарнет, пряча бумаги в карман. — После всего, что случилось, тебе нужно полностью сменить обстановку. Уверен, Джаспер скажет тебе то же самое.

— Я тоже уверена в этом! — воскликнула Аметист. — Он всегда с тобой соглашается! Но это не делает его правым. В настоящий момент я не желаю никуда уезжать, и не надо на меня давить!

Гарнет сокрушенно покачал головой.

— Аметист, ты очень упряма. Я бы даже сказал, своенравна, а это крайне неприятное качество для женщины. Ты всячески мешаешь мне делать то, что лучше для тебя.

Своей слепой заботой, своим стремлением оберегать и при этом полнейшим непониманием того, что именно лежит в основе чьих-то эмоций, категорическим неприятием даже мысли о том, что другой человек может думать или мечтать о чем-то, что не имеет отношения к повседневным заботам, — всем этим Ройс напоминал Шарлотте ее отца.

— Гарнет, я ценю твою заботу, — сказала Аметист, с трудом сохраняя терпение. — Я еще не готова уезжать. Когда буду, я обращусь к тебе, и если твое приглашение к этому моменту останется в силе, тогда я с радостью приму его. А пока я останусь здесь, на Ройял-стрит. И, пожалуйста, верни на место купчие. Для меня сейчас самое подходящее время, чтобы разобраться в них и понять, как самой управлять недвижимостью. Я вдова, и мне действительно нужно научиться жить вдовой.

— Ты великолепно держишься, дорогая моя. Мы с Джаспером займемся твоими делами и будем советовать тебе. И, естественно, всеми правовыми и финансовыми вопросами будут заниматься профессионалы в этих областях. А когда ты снова захочешь выйти замуж, мы подберем тебе подходящего человека.

— Я не желаю снова выходить замуж!

— Конечно, не желаешь. Сейчас. Тем более в настоящий момент это невозможно, даже если бы ты и хотела. Но через год или два…

Аметист резко развернулась и оказалась лицом к нему.

— Гарнет, ради бога, услышь меня хоть раз! Я собираюсь разобраться в собственных делах!

Ройса разозлило ее упрямство, ее категорический отказ проявлять здравомыслие, однако, несмотря на это, ему удалось сохранить ровный тон и бесстрастное выражение лица.

— Ты поступаешь неблагоразумно, но сейчас ты не можешь осознать это, тебе для этого нужно время. В этом нет ничего удивительного: ведь ты еще не оправилась от первого шока. Я очень хорошо представляю, что ты чувствуешь, дорогая моя. Конечно, Наоми умерла от скарлатины, — его брови сдвинулись к переносице, — но от этого чувство утраты и невозможности поверить в случившееся не становится слабее.

На мгновение глаза Аметист удивленно расширились, потом на ее лице отразилось замешательство, а затем это выражение сменилось жалостью. Но Гарнет, кажется, ничего этого не заметил. Он был поглощен собственными мыслями и планами.

— Я заеду через день или два. — Он повернулся к Шарлотте, вспомнив о ее присутствии. — Очень любезно с вашей стороны навестить мою сестру, миссис… э-э… мисс Эллисон. Желаю вам доброго дня.

— И вам доброго дня, сэр Гарнет, — ответила Шарлотта, вставая. — Мне пора уезжать.

— Вы приехали в кэбе?

— Нет, экипаж ждет меня снаружи, — не моргнув глазом, ответила она, как будто для нее было обычным делом иметь для разъездов такую роскошную карету. Она обратилась к Аметист: — Спасибо, что уделили мне столько времени, леди Гамильтон. Я приехала, чтобы просто выразить свои соболезнования, но так сложилось, что пребывание в вашем обществе доставило мне величайшее удовольствие. Спасибо.

Аметист тепло улыбнулась, впервые с того момента, когда объявили о приходе Барклая Гамильтона.

— Буду счастлива видеть вас снова — если вы не против.

— С радостью, — приняла ее приглашение Шарлотта, не зная, появится ли у нее такая возможность, и ни в малейшей степени не надеясь, что еще один визит поможет им продвинуться в деле Флоренс Айвори и Африки Дауэлл. Ведь и этот визит не дал ей ничего, кроме подтверждения, что Локвуд Гамильтон был именно тем, кем казался, и что его убили по ошибке вместо кого-то еще, вероятно, Вивиана Этериджа.

Она сердечно распрощалась с хозяйкой и села в карету тети Веспасии с твердым ощущением, что поставленная задача так и не была выполнена. Однако этот визит все же натолкнул ее на новые размышления. Трудно поверить в то, что Аметист Гамильтон имеет какое-то отношение к смерти мужа. Можно попросить тетю Веспасию навести справки о Барклае Гамильтоне — а вдруг удастся что-нибудь выяснить о его матери… Хотя вряд ли это даст какой-нибудь результат. А вот фигура Флоренс Айвори выглядит значительно мрачнее. Надо бы составить собственное представление о ней, решила Шарлотта, причем как можно быстрее.

— Уолнат-Три-уок, пожалуйста, — сказала она кучеру и только потом сообразила, что не следовало бы говорить «пожалуйста»: как-никак она отдает приказ слуге, а не обращается с просьбой к знакомому. Эх, она совсем забыла, как надо себя вести!

Зенобия Ганн сидела в собственной карете, и ее охватывали те же опасения, что и Шарлотту — в карете Веспасии перед визитом к леди Гамильтон. Нет, она ни капельки не боялась Мэри Карфакс, она просто не любила ее и знала, что та отвечает ей тем же, причем с определенным пылом. Только экстраординарный повод мог заставить Зенобию заявиться к давней знакомой без приглашения, поэтому Мэри не поверит ни в какие отговорки. В последнюю их встречу на балу в пятидесятом году Мэри была хрупкой красавицей с властным характером и готовилась к удачному, но неромантичному браку с Джеральдом Карфаксом. Зенобия же тогда даже не была обручена. Обе они влюбились — страстно, но по-разному — в капитана Питера Холланда. Для Мэри это был очередной кавалер, удалой красавец, и она вдруг поняла, что ее жизнь навсегда лишится романтики, если она свяжет себя с Джеральдом. Для Зенобии он был человеком слишком бедным, чтобы позволить себе жениться, но при этом очень веселым, с богатым воображением, восприимчивым к красоте, отважным, нежным и забавным. Она полюбила его всем сердцем. Холланд погиб в Крыму, и с тех пор Зенобия ни к кому не испытала столь глубокого чувства. Временами ей казалось, что в толпе мелькнуло лицо Питера, и ее давние мечты оживали вновь, чтобы тут же угаснуть. Принимая ухаживания других мужчин, в минуты нежности она видела перед собой глаза Питера, слышала его смех.

Вот после этого Зенобия впервые и отправилась в Африку — и тем самым шокировала и семью, и Мэри Карфакс. Но разве это имело какое-то значение, если Питер был мертв? Уж лучше жить одной, чем в притворстве да с нелюбимым.

Пока карета катила по весенним улицам к Кенсингтону, Зенобия ломала голову над достоверной историей. Даже если бы они с Мэри были давними и близкими подругами, ей все равно стоило бы огромного труда разузнать нечто такое, что пролило бы свет на убийство Вивиана Этериджа. А сейчас может получиться так, что ее даже на порог не пустят! И тогда она вообще ничего не узнает. Помнит ли Мэри тот бал? Знала ли она, что Питер любил Зенобию; что, если бы он не погиб под Балаклавой, ей удалось бы убедить его в том, что ее не заботит ни его финансовое, ни общественное положение? Или Мэри все еще считает, что он предпочел бы ее, если бы у него была возможность выбирать?

Была, не была! Она должна выдать как можно больше правды. Она должна найти такой повод, чтобы лгать о нем убедительно, ведь сымитировать достоверные эмоции гораздо труднее. Зенобия чувствовала, что зашла в тупик… но ее подстегивала одна мысль: надо все обязательно выяснить, во что бы то ни стало! Хорошо бы вспомнить какую-нибудь приятельницу из тех далеких дней; якобы ей, Зенобии, срочно понадобилось узнать ее местонахождение, и поэтому она обратилась к Мэри Карфакс. Мэри поверит в это. Но кого ей разыскивать? Этот человек должен вращаться за пределами их круга, чтобы Зенобия не могла найти его сама… О! Беатрис Элленби! То, что надо! Она вышла замуж за бельгийского сыровара и уехала в Бельгию. Вряд ли кто-либо об этом знает. И Мэри Карфакс наверняка с удовольствием пустится в разглагольствования на эту тему, потому что тогда даже разразился небольшой скандал — все только и говорили, что девушки из хороших семей могут выходить за немецких баронов или итальянских графов, но ни в коем случае не за бельгийцев, и уж тем более не за сыроваров!

К тому моменту, когда карета остановилась у особняка в Кенсингтоне, Зенобия успела собраться и до мельчайших деталей отрепетировать свою роль. По тротуару бежал маленький мальчик, палочкой кативший впереди себя обруч. За ним, то и дело окликая его, спешила гувернантка. Зенобия улыбнулась и стала подниматься по ступенькам. Она подала свою визитную карточку горничной, наглой девице, которая заметно смутилась под ее пристальным взглядом и заторопилась с докладом к хозяйке. Зенобия удовлетворенно смотрела ей вслед.

Девица вернулась спустя несколько минут и проводила гостью в переднюю. Как и ожидала Зенобия, Мэри Карфакс завладело такое сильное любопытство, что она не стала заставлять ее ждать.

— Как приятно после стольких лет снова видеть вас, мисс Ганн, — с ледяной улыбкой солгала она. — Прошу вас, присаживайтесь. — Несмотря на все старания показать себя любезной и заботливой хозяйкой, Мэри не могла скрыть высокомерия, основывавшегося на том факте, что она была чуть-чуть моложе Зенобии. Еще в юности она постоянно тыкала этим в глаза подруге и сейчас не могла отказать себе в удовольствии намекнуть на это. — Желаете выпить что-нибудь освежающее? Ячменного отвара?

Зенобия сглотнула ответ, который так и вертелся у нее на языке, и заставила себя произнести заранее заготовленные фразы:

— Спасибо, вы очень добры. — Она села на краешек стула, как того требовал обычай, а не глубоко, как было бы удобно, и слегка раздвинула губы в улыбке. — Вы замечательно выглядите.

— Все дело в климате, — многозначительно произнесла леди Мэри. — Он полезен для кожи.

Зенобии, чье лицо было обожжено солнцем Африки, ужасно захотелось ответить какой-нибудь уничижительной репликой, но она помнила о своей племяннице, поэтому сдержалась.

— Уверена, это так, — сделав над собой усилие, согласилась она. — Постоянные дожди…

— У нас довольно мягкая зима, — перебила ее леди Мэри. — Но вы, осмелюсь предположить, не жили здесь, поэтому не испытали ее на себе?

Зенобия догадывалась, что своим ответом доставит ей безграничное удовольствие.

— Да, я вернулась недавно.

Почти прямые брови леди Мэри взлетели вверх.

— И сразу же приехали ко мне с визитом?

На лице Зенобии не дрогнул ни один мускул.

— Я хотела навестить Беатрис Элленби, но не смогла разыскать ее. Складывается впечатление, что никто не знает, где она сейчас живет. Вспомнив, что вас с ней связывали теплые отношения, я предположила, что вы сможете подсказать мне.

Леди Мэри колебалась, но возможность обсудить скандальные сплетни победила.

— Действительно, могу, хотя не уверена, что вправе делать это, — удовлетворенно заявила она.

Зенобия изобразила удивление и беспокойство.

— О боже! У нее беда?

— Сомневаюсь, что я описала бы случившееся именно этим словом.

— Господи! Неужели вы имеете в виду преступление?

— Естественно, нет! Честное слово, ваши мозги… — Леди Мэри осеклась, сообразив, что едва не ляпнула явную грубость. Ей очень не хотелось выглядеть вульгарной перед Зенобией Ганн, которую она слишком сильно не любила. — Вы свыклись с чуждым условностей поведением иностранцев. Естественно, я говорю не о преступлении, это скорее социальная катастрофа. Она вышла замуж за человека ниже себя и уехала в Бельгию.

— Боже праведный! — Крайнее изумление получилось у Зенобии очень естественным. — Исключительный случай! Между прочим, в Бельгии много замечательных городов. Думаю, она там счастлива.

— За сыровара! — добавила леди Мэри.

— За кого?

— За сыровара! — Она произнесла это так, будто это слово пованивало. — За человека, который делает сыры!

Зенобия вспомнила, как в юности между ними случалось множество точно таких же диалогов, и как Питер Холланд смеялся над ними. Она точно знала, что бы он подумал по поводу нынешней ситуации, что сказал бы, когда они оказались наедине.

— Вы полностью уверены? — изогнув бровь, спросила она.

— Естественно, я уверена! — отрезала леди Мэри. — В таких вещах ошибки недопустимы.

— Боже мой! Ее мать, должно быть, обезумела от горя! — Зенобия живо представила мать Беатрис Элленби: и она, и ее муж были в восторге, когда выяснилось, что Беатрис покидает родной дом.

— Само собой, — подтвердила леди Мэри. — А кто не обезумел бы? Только ей некого винить в этом, кроме самой себя. Упустила дочь, плохо следила за ней… С юными девицами всегда надо быть настороже.

Это был тот самый момент, которого Зенобия с таким нетерпением ждала.

— Конечно, ведь ваш сын женился очень удачно, не так ли? Я слышала, он чрезвычайно привлекательный молодой человек. — На самом деле она ничего такого не слышала, но любой матери будет приятно узнать, что ее сына считают привлекательным. А уж в ее собственных глазах он всегда будет красавцем. В комнате было расставлено много фотографий, но Зенобия не успела рассмотреть их и не знала, кто на них запечатлен. — И наделен определенным шармом, — подлила она елея. — Ведь это такая редкость. Привлекательные молодые люди чаще всего ведут себя невежливо, они как будто считают, что окружающие должны довольствоваться возможностью смотреть на них и поэтому церемониться с ними не надо.

— Да, именно так, — довольно произнесла леди Мэри. — Он мог выбирать любую!

Это было чудовищным преувеличением, но Зенобия не стала заострять на этом внимания. Он хорошо помнила Джеральда Карфакса, этого напыщенного зануду, и представляла, в какой скуке Мэри жила все эти годы. Она догадывалась, что той пришлось сразу после свадьбы похоронить все мечты о любви, иначе семейная жизнь стала бы для нее невыносимой.

— Значит, он женился по любви? — уточнила она. — Как похвально! Не сомневаюсь, он очень счастлив.

Леди Мэри уже набрала в грудь воздуха, чтобы подтвердить предположение гостьи, но тут вспомнила об убийстве Этериджа и поняла, что о счастье говорить не пристало.

— Ах, в общем…

Зенобия с вопросительным выражением на лице терпеливо ждала продолжения. — Недавно его тесть умер трагическим образом. Он все еще в трауре.

— О, какой ужас! — Зенобия изобразила внезапное озарение. — Ах, ну да! Вивиан Этеридж, его убили на Вестминстерском мосту. Страшное несчастье! Прошу вас, примите мои соболезнования.

Леди Мэри заметно насторожилась.

— Благодарю вас. Для человека, который только что вернулся из далеких краев в империю, вы очень хорошо осведомлены. Не сомневаюсь, вы скучали по обществу. Должна сказать, что прежде мы все считали себя надежно защищенными от столь грубых попраний наших прав, но, как оказалось, нет! И все же я уверена, что скоро это преступление будет раскрыто и о нем позабудут. И к нам оно не имеет никакого отношения.

— Конечно, — выдавила из себя Зенобия. Сейчас она точно вспомнила, почему так сильно не любила Мэри Карфакс. — Это совсем не то, что выйти замуж за сыровара, тут и сравнивать нечего.

Сарказм, заключавшийся в этой фразе, был выше понимания леди Мэри, поэтому она его не заметила.

— Очень многое зависит от воспитания, — невозмутимо заявила она. — Джеймс никогда бы не поступил так эгоистично и безответственно. Я бы не допустила, чтобы у него в юности появились такие идеи, а сейчас он уже взрослый, сформировавшийся человек и, конечно, уважает мои желания.

«И твой кошелек», — подумала Зенобия, но ничего не сказала.

— При этом он обладает чрезвычайно решительным характером! — поспешила заверить гостью леди Мэри. — У него множество друзей среди светских модников, у него честолюбивые устремления, и он, конечно же, не позволяет своей жене вмешиваться в его… его удовольствия. Женщина должна знать свое место; в этом ее сила, ее могущество. Вы, Зенобия, и сами это поняли бы, если бы не носились бесцельно по варварским странам и не общались бы с дикарями! Призвание английской женщины не в том, чтобы в одиночестве слоняться по миру, носить неподобающие наряды и мешаться у всех под ногами. Приключения — это для мужчин, как и побочные связи.

— Иначе все закончилось бы женитьбой на даме-сыроваре, а не на наследнице большого состояния, — заявила Зенобия. — Как я понимаю, теперь жена Джеймса унаследует состояние?

— Не имею представления. Я не влезаю в финансовые дела своего сына. — Голос леди Мэри аж звенел — настолько он был ледяным, — однако на ее лице блуждала удовлетворенная улыбка.

— В финансовые дела своей невестки, — поправила Зенобия. — Парламент издал закон, между прочим: теперь все имущество женщины принадлежит ей, а не ее мужу.

Леди Мэри фыркнула, но ее улыбка не исчезла.

— Если женщина любит своего мужа и доверяет ему, она отдаст все в его управление, — сказала она. — Пока он жив. Вы бы и сами это поняли, если бы вам повезло вступить в счастливый брак. Это противоестественно для женщины — заниматься подобными вещами. Один раз, Зенобия, влезешь в это, и мужчины перестанут заботиться о нас! Неужели у вас не хватает соображения?

Зенобия от души рассмеялась. Она терпеть не могла Мэри Карфакс и все, что с ней было связано, но сейчас впервые за тридцать восемь лет, с того момента, как они расстались, у нее в душе пробудилось теплое чувство к ней, и она, кажется, приблизилась к пониманию ее сути.

— Не вижу тут ничего забавного, — сухо произнесла леди Мэри.

— Уверена в этом, — продолжая смеяться, кивнула Зенобия. — И никогда не видели.

Леди Мэри потянулась к звонку.

— Полагаю, вам предстоит нанести и другие визиты — прошу вас, не заставляйте меня надолго задерживать вас.

Зенобии ничего не оставалось, как начать собираться. Визит оказался безрезультатным, ей не удалось ничего разузнать, зато она не уронила собственного достоинства.

— Благодарю вас за сведения о Беатрис Элленби. Я не сомневалась, что вы единственная, кто может что-то о ней знать и кто расскажет мне о ней. Была рада повидаться с вами. Доброго вам дня.

Когда горничная в ответ на звонок открыла дверь, Зенобия с гордо поднятой головой прошла мимо нее, пересекла холл и вышла на крыльцо через услужливо распахнутую парадную дверь. Там она от души чертыхнулась на диалекте, которому научилась у каноиста в Конго. Будущее Флоренс Айвори и Африки Дауэлл оставалось туманным.

Хотя у Веспасии была самая легкая задача, она единственная выполнила ее в совершенстве. Леди Камминг-Гульд знала политический мир лучше, чем Шарлотта и Зенобия, у нее были статус и репутация, позволявшие ей обращаться практически к кому угодно; кроме того, она так поднаторела в битвах за социальные реформы, что теперь без труда определяла, когда лгут или выдают облегченную версию правды, адаптированную для дам и дилетантов.

Ей повезло: Сомерсет Карлайл оказался дома. Но если бы его там не было, она бы его дождалась. Дело было слишком срочным, чтобы откладывать встречу. Зенобии она, естественно, не высказала своего мнения, но чем больше подробностей она узнавала, тем сильнее становились ее опасения, что как минимум полиции удастся собрать доказательства вины Флоренс Айвори, а как максимум — она действительно виновна. Если бы Зенобия была другой — не такой эксцентричной, отважной, одинокой и дорогой ее сердцу, — Веспасия отказалась бы участвовать в этой затее. Но так как она уже согласилась, ей оставалось только приложить все силы к тому, чтобы поскорее узнать правду. Сохранялся шанс, пусть и слабый, что им все же удастся найти какое-то другое решение; если же не удастся, то они хотя бы поддержат Зенобию в ее метаниях между загорающейся надеждой и безграничным отчаянием по мере поступления новых фактов. И как ни страшны могут быть открывшиеся обстоятельства, гораздо тяжелее жить в молчаливом ожидании, полном неведении того, что будет дальше, бурной работе воображения и мысленном споре с полицией.

Веспасия испытала все это на себе после смерти Джорджа, поэтому знала, что чувствует Зенобия. И поэтому же у нее не было ни малейших сомнений в необходимости вызвать Шарлотту и поручить ей выяснить хоть что-нибудь. Она бы подключила к этому и Эмили, если бы та не путешествовала по Италии. И без угрызений совести готова была отнять время у Сомерсета Карлайла и воспользоваться его талантами, если таковые окажутся полезными.

Он принял ее в своем кабинете, который был меньше, чем малая гостиная, но значительно уютнее. Этот уют кабинету обеспечивала старая мебель с потертой кожаной обивкой и идеально отполированными деревянными поверхностями, в которых отражались отблески огня в камине. Большой письменный стол был завален бумагами и открытыми книгами, из письменного прибора торчали три пера, с полдюжины палочек печатного воска и лист неиспользованных почтовых марок.

Сомерсету Карлайлу было далеко за пятьдесят. Худой, он выглядел так, будто его сжигает избыток энергии, будто его обуревает жажда деятельности. Он воспринимал окружающую действительность с иронией, и только долгие годы тренировки помогали ему не выходить за рамки приличий в демонстрации своего отношения к обществу, причем вовсе не потому, что он боялся каких-то догматов или верил в них, а потому, что знал, насколько нецелесообразно шокировать людей. Однако, как было известно Веспасии, он обладал живым и безграничным воображением и готов был на любые действия, если считал дело правым, каким бы странным оно ни казалось на первый взгляд.

Ее появление удивило Сомерсета и тут же разожгло его любопытство. Дама ее статуса никогда бы не приехала без предварительной договоренности, если бы ее не вынуждали к этому обстоятельства. Зная Веспасию, он предположил, что ее визит связан с преступлением или какой-то несправедливостью, затрагивающей ее интересы.

Как только она вошла, он встал, но при этом нечаянно свалил на пол стопку писем, однако даже не обратил на это внимания.

— Леди Камминг-Гульд! Для меня всегда радость — видеть вас. Но вы, я уверен, приехали не только ради дружбы. Прошу вас, садитесь. — Карлайл поспешил согнать с кресла огромного голенастого рыжего кота и, обмахнув сиденье рукой, взбил для гостьи подушку. — Подать вам чаю?

— Думаю, попозже, — ответила Веспасия. — В настоящий момент мне требуется ваша помощь.

— Конечно. В чем дело?

Рыжий кот обошел стол, запрыгнул на него и попытался спрятаться за стопкой книг, не от страха перед чужим человеком, а из любопытства.

— Кыш! — рассеянно произнес Карлайл. — Прочь отсюда, дурачок! — Кот проигнорировал его. — Что-то случилось? — спросил Сомерсет, поворачиваясь к Веспасии.

— Именно так, — подтвердила она, вновь ощутив в душе теплое расположение к этому человеку. — На Вестминстерском мосту двум депутатам парламента перерезали горло.

Карлайл изогнул одну бровь.

— И из-за этого вы пришли?

— Нет, не из-за этого, конечно. Кажется, полиция подозревает племянницу моей очень близкой подруги, и это беспокоит меня.

— Женщину? — недоверчиво спросил Карлайл. — Преступление не похоже на женское — ни по способу, ни по месту. Разве Томас Питт не придерживается такого же мнения?

— Если честно, не знаю, — призналась Веспасия. — Наверное, нет, иначе Шарлотта об этом сказала бы, если допустить, что ей это известно. В последнее время она была занята свадьбой Эмили.

— Свадьбой Эмили? — Карлайл был искренне изумлен и обрадован. — Я не знал, что она снова вышла замуж.

— Да, за молодого человека, у которого море обаяния и ни пенса денег. Но все не так печально, как кажется. Я думаю — если в этом вообще можно быть уверенным, — что он всем сердцем любит ее и будет верен ей даже в трудные времена. При этом он обладает вполне разумной склонностью к авантюрам и хорошим чувством юмора, так что, полагаю, у них получится счастливый союз. Во всяком случае, начиналось все замечательно, а такое тоже бывает нечасто.

— Но вы переживаете из-за племянницы своей подруги? А с какой стати ей могло понадобиться убивать депутата парламента? — Карлайл явно считал такое предположение абсурдным, но Веспасия знала: он понимает, что ее страхи небеспочвенны, и его беззаботный тон не означает, что он относится к ситуации несерьезно.

— С такой, что вторая жертва — Вивиан Этеридж пообещал ей вернуть опеку над ее ребенком, а потом отказался от своего слова и стал помогать ее мужу. В результате женщина потеряла дочь и, вероятнее всего, больше никогда с ней не увидится.

Карлайл подобрался, сосредоточился и слегка наклонился к Веспасии.

— А почему? Почему матери отказали в опеке над ребенком? — спросил он.

— Ее считают непригодной для воспитания девочки из-за ее взглядов. Например, она твердо уверена, что женщины должны иметь право избирать своих представителей в парламент и местные органы управления, а еще она присоединилась к миссис Безант в борьбе за достойное жалованье и улучшение условий труда женщин на спичечной фабрике «Бриант и Мейз». Не сомневаюсь, вы лучше, чем я, осведомлены о количестве тех, кто умирает от некроза челюсти, вызванного фосфором, и лысеет, не достигнув и двадцати лет, оттого, что перетаскивает коробки, ставя их себе на голову.

Карлайл вдруг сморщился, как будто его пронзила острая боль.

— Осведомлен. Скажите, Веспасия, — отбросив формальности, спросил он, — вы действительно верите, что эта женщина могла убить депутатов парламента?

— Верю, — призналась она. — Хотя я с ней еще не встречалась. Вполне возможно, что я изменю свое мнение, когда познакомлюсь, хотя и сомневаюсь в этом. Нобби — Зенобия Ганн — тоже так думает. Но я пообещала помочь ей. Поэтому и приехала к вам, чтобы узнать, что вам известно о Локвуде Гамильтоне или о Вивиане Этеридже. Мне важны любые сведения, которые помогли бы выяснить, кто их убил — Флоренс Айвори и Африка Дауэлл или кто-то еще.

— Две женщины?

— Флоренс Айвори — мать, потерявшая своего ребенка, Африка Дауэлл — племянница Нобби, она приютила у себя Флоренс Айвори.

Карлайл подошел к двери, приказал принести чаю и сэндвичей, вернулся и сел напротив Веспасии, предварительно опять согнав Хэмиша с кресла.

— Когда я услышал об убийствах, мне, естественно, стало интересно, кто его совершил: анархисты, сумасшедший или же человек, движимый личными мотивами… хотя, признаю, после убийства Этериджа третье показалось мне маловероятным.

— У них есть нечто общее?

— Если и есть, то я не знаю, что именно, кроме того, что оно объединяет пару сотен других людей!

— Тогда можно предположить, что одного убили вместо другого, — сказала Веспасия. — Вы допускаете такое?

Сомерсет на мгновение задумался.

— Да. Оба жили на южном берегу реки недалеко от Вестминстерского моста, у обоих от парламента до дома рукой подать, обоим нравилось ходить домой пешком. Оба были среднего роста, примерно одинакового телосложения, обоих отличали седые волосы, светлая кожа, вытянутая форма лица. Я никогда не путал их, но человек, видевший их мельком, да еще и в темноте, вполне мог перепутать. Тогда получается, что главной жертвой был Этеридж, а Гамильтон — случайной. Вряд ли убийца ошибся во второй раз.

— Расскажите мне все, что знаете об Этеридже. — Веспасия откинулась на спинку кресла, сложила руки на коленях и устремила внимательный взгляд на Карлайла.

Несколько секунд он молчал, выстраивая в четкий порядок свои мысли. За это время подали чай и сэндвичи.

— Его карьера была гладкой, но неяркой, — наконец заговорил он. — У него есть недвижимость в двух или трех графствах, а также в Лондоне, он очень хорошо обеспечен, но это старые деньги, не новые. Сам он почти ничего не заработал.

— Политические интриги?

Уголки его рта слегка опустились.

— Это-то и трудно понять. Он не совершил ничего, что шло бы вразрез с линией партии, насколько мне известно. Он за реформы, но чтобы они шли с той скоростью, которую одобряют его коллеги. Едва ли его можно назвать радикалом или новатором, да и консерватором тоже нельзя.

— Вы утверждаете, что он шел туда, куда его гнал преобладающий ветер, — не без пренебрежения произнесла Веспасия.

— Едва ли я охарактеризовал бы его так жестко. Однако он всегда следовал господствующей тенденции. Если у него и были убеждения, то они совпадали с убеждениями большинства его коллег. Он был против ирландского гомруля, но только во время голосования; в палате он ни с кем этот вопрос не обсуждал, так что вряд ли мог стать целью фений.

— Государственная служба? — с надеждой спросила Веспасия. — А вдруг он наступил на чью-то мозоль, поднимаясь наверх?

— Моя дорогая Веспасия, он поднялся не настолько высоко, чтобы ради этой должности сметать со своего пути конкурентов. Во всяком случае, он не совершил ничего такого, за что можно было бы перерезать горло.

— Ну а может, он соблазнил чью-то дочку или жену? Господи, Сомерсет, но ведь кто-то же убил его!

— Да, знаю. — Он опустил глаза на руки, а потом снова посмотрел на Веспасию. — А вам не кажется, что убийца — либо безумец, охваченный маниакальным желанием убивать, либо племянница вашей подруги?

— Мне кажется это вероятным, но я не уверена. И пока есть хоть малейшее сомнение, буду продолжать расследование. А возможно, что у убитого была любовница или любовник? А может, он играл и кто-то задолжал ему больше, чем мог выплатить? Или сам Этеридж наделал огромные долги? Не исключено, что ему в руки попали какие-то сведения, случайно, и его убили, чтобы он замолчал навсегда.

Карлайл нахмурился.

— Сведения о чем?

— Не знаю! Господи, друг мой, вы уже давно живете на свете! Скандал, коррупция, государственная измена — возможностей масса.

— А знаете, меня всегда поражало, откуда у женщины вашего безукоризненного воспитания и безупречного образа жизни такие энциклопедические познания в грехах и извращениях рода человеческого. Вы выглядите так, будто никогда не видели кухни и тем более дома терпимости.

— Именно этого я и добиваюсь, — сказала Веспасия. — Это достояние женщины — то, как она выглядит, и по тому, какой она кажется, люди и будут судить о ней. Если бы у вас было чуть больше чувства практичности, вы бы и сами это поняли. Иногда я думаю, что вы идеалист.

— Иногда я действительно становлюсь идеалистом, — согласился Карлайл. — Итак, я попытаюсь что-нибудь разнюхать для вас, хотя сомневаюсь, что смогу разузнать нечто полезное.

Веспасия тоже в этом сомневалась, однако в ней все еще тлела надежда.

— Спасибо. Любые сведения пригодятся, какими бы они ни были. Даже если они просто помогут оценить наши возможности.

Карлайл улыбнулся ей, и Веспасия увидела и в его взгляде, и в его улыбке нежность и почтение. Это смутило ее, что было необычным явлением, так как ее редко что-то смущало. Однако сейчас она с удивлением обнаружила, что ей приятно его расположение. Она взяла еще один сэндвич для себя — они были с лососем и майонезом — и еще один для кота и заговорила на другую тему.

Шарлотта приехала на Уолнат-Три-уок и прямиком направилась к двери. Отправляясь с этим визитом, она решила, что у нее нет иного выбора, как быть абсолютно искренней. Она не спрашивала об этом у Зенобии Ганн, но предполагала, что та пообещала своей племяннице помочь всеми возможными средствами. Иначе Зенобия вряд ли поделилась бы с ней своими опасениями.

Дверь открыла горничная, но не в униформе, а в простом голубом платье с белым передником и без чепца.

— Да, мэм?

— Добрый день. Прошу прощения за поздний визит, — с величайшей самоуверенностью сказала Шарлотта, — но мне нужно срочно поговорить с мисс Африкой Дауэлл. Это очень важно. Меня зовут Шарлотта Эллисон, и я приехала по поручению ее тетки, мисс Ганн. Дело не терпит отлагательств.

Горничная отступила в сторону и пригласила Шарлотту пройти. Едва оказавшись в холле, она буквально влюбилась в дом. В нем было много света, бамбука и полированного дерева. В глиняных горшках цвели весенние цветы, в открытую дверь, ведшую в столовую, виднелись миленькие ситцевые занавески.

Горничная вернулась очень быстро и проводила Шарлотту в гостиную. По убранству комнаты было ясно, что она предназначена для приема гостей. Дальнюю стену занимало окно с французской дверью, везде были разложены цветастые диванные подушки, на бамбуковом журнальном столике стояли вазы с цветами. Однако Шарлотту удивила некая безликость гостиной, потому что по рассказам о жизни двух женщин она ожидала чего-то другого. Спустя мгновение Шарлотта сообразила, что насторожило ее: нигде не было ни одной фотографии, хотя места для них хватало и на широкой каминной полке, и на подоконниках, и на столике, и на серванте. А главное, не было детских фотографий. У Шарлотты дома снимки Джемаймы и Дэниела стояли повсюду, а здесь отсутствовали любые напоминания о ребенке.

И хотя в доме жили только женщины, нигде не было ни незаконченной вышивки, ни пряжи со спицами, ни корзинки со швейными принадлежностями. Быстрого взгляда на книжные шкафы оказалось достаточно, чтобы определить, насколько сложные труды здесь собраны: философия и политическая история. Никаких анекдотов, романов и, естественно, детских книжек.

Создавалось впечатление, будто обитательницы дома выкорчевали все, что могло навести на болезненные воспоминания и вызвать желание создать теплую и уютную атмосферу. Хотя Шарлотта и понимала, в чем состояли побудительные мотивы хозяек, это все равно вызывало сожаление: уж больно зябко было в гостиной.

Женщина, стоявшая в центре комнаты, была угловатой и костлявой, но при этом обладала некой странной грацией. Как ни удивительно, простое муслиновое платье очень шло ей. При ее внешности — необычное лицо, крупноватый нос, широко поставленные глаза, страдальчески опущенные уголки рта — оборки выглядели бы нелепо. На вид ей было лет тридцать пять, и Шарлотта догадалась, что это, вероятно, Флоренс Айвори. У нее упало сердце: все в облике этой женщины говорило о страстности ее натуры; движимая любовью или ненавистью, она могла бы решиться на что угодно!

Позади нее на приоконной скамье сидела женщина помоложе, с лицом, будто списанным с картин Россетти, и настороженно наблюдала за Шарлоттой, готовая в любой момент броситься на защиту того, что ей дорого, — подруги и идеалов. У нее была внешность мечтательницы, которая будет идти к своей мечте и даже умрет за нее.

— Как поживаете? — после секундного колебания сказала Шарлотта. — Сегодняшнее утро я провела в обществе леди Веспасии Камминг-Гульд и вашей тетушки, мисс Ганн. Они пригласили меня в связи с тем, что очень обеспокоены вашим благополучием и опасаются, что вас могут ложно обвинить в убийстве.

— Вот как? — Хотя эта новость и удивила Флоренс Айвори, в ее голосе явственно слышались горечь и ирония. — А какое отношение к этому имеете вы, мисс Эллисон? Мне сложно допустить, что вы наносите визиты всем жительницам Лондона, пострадавшим от несправедливости.

В Шарлотте стало нарастать раздражение.

— У меня нет такого желания, миссис Айвори, и я, естественно, не езжу с визитами ко всем, кто считает себя пострадавшей! — резко ответила она. — Я приехала к вам, так как мисс Ганн взяла на себя труд предотвратить конкретно эту несправедливость и обратилась за помощью к моей дальней родственнице, леди Камминг-Гульд, которая и пригласила меня.

— Не вижу, чем вы могли бы помочь, — холодно произнесла Флоренс.

— Конечно, не видите, — заявила Шарлотта. — Если видели бы, то сделали бы все сами. Вы не лишены ума. — Она вспомнила то собрание и полных решимости женщин, выступавших со сцены. — У меня есть определенные возможности, недоступные ни вам, ни кому-либо еще. А еще у меня есть некоторый опыт, здравый смысл и смелость.

Она не помнила, когда в последний раз говорила так резко и надменно с совершенно чужим человеком. Но эта женщина держала себя слишком отталкивающе, она буквально излучала гнев. И хотя Шарлотта, зная ее историю, понимала ее, она считала такое поведение губительным.

Африка Дауэлл встала и подошла к Флоренс Айвори. Она оказалась выше, чем думала Шарлотта, и стройнее; розовое хлопчатобумажное платье подчеркивало спортивные очертания ее фигуры.

— Мисс Эллисон, если леди Камминг-Гульд ваша родственница, значит, вы не детектив. Чем нам может помочь то, что вы предлагаете?

Флоренс устремила на нее испепеляющий взгляд.

— Послушай, Африка. В полиции служат только мужчины, и хотя некоторые из них обладают сносными манерами и некоторым воображением, глупо надеяться, что они придут к какому-то другому выводу, кроме самого очевидного и удобного. Едва ли они заподозрят знакомых или родственников мисс Эллисон, правда? Нам остается молиться о том, чтобы они схватили какого-нибудь маньяка прежде, чем сфабрикуют улики против меня!

Как выяснилось, у Африки было больше терпения.

— Тетя Нобби действительно очень добрая. — Она слегка вздернула подбородок. — Когда ей было чуть за тридцать, она занялась исследованиями: отправилась в Египет, потом на юг Конго. Она путешествовала по этой великой реке на каноэ и была единственной белой в партии. У нее всегда хватало отваги делать то, что так хотелось бы сделать тебе, так что не отказывайся от ее помощи. — Она сдержалась и не стала критиковать предвзятое отношение подруги.

На Флоренс же подействовала горячность Африки, а не факты. Ее лицо смягчилось.

— Мне действительно этого очень хотелось, — призналась она. — Наверное, она замечательный человек. Но я все равно не вижу, как она может помочь нам.

Африка обратилась к Шарлотте:

— Мисс Эллисон?

Шарлотта понимала, что не может ничем их утешить. В расследованиях она обычно опиралась на удачу и на интуицию, на полное вовлечение в события и умение подмечать малейшие мелочи. Будет большой ошибкой, если она сообщит этим двум женщинам, что ее муж полицейский.

— Мы рассмотрим другие возможности, — запинаясь, произнесла она. — Выясним, были ли у жертв личные, деловые или политические враги…

— А разве полиция это не делает? — спросила Африка.

Шарлотта увидела, как лицо Флоренс снова исказилось от гнева. Ей стало ясно, что женщина готовится дать отпор очередной несправедливости. Она, конечно, сочувствовала ей: бедняжке пришлось понести тяжелую потерю. Однако ее враждебность, безоговорочное осуждение всех, кто облечен властью, а не только тех, кто предал ее, на корню убивали те теплые чувства, которые испытала бы Шарлотта в иной ситуации.

— Миссис Айвори, что навело вас на мысль, что у полиции есть серьезные подозрения в отношении вас? — сухо спросила она.

Флоренс пренебрежительно хмыкнула.

— Один взгляд на лицо полицейского, — ответила она.

Шарлотта не поверила своим ушам.

— Прошу прощения?

— Это было в его глазах, — повторила Флоренс. — Смесь жалости и осуждения. Боже мой, мисс Эллисон! У меня был мотив: я написала Этериджу и пригрозила ему. Полиция, без сомнения, в скором времени найдет мои письма. У меня было средство: любой может купить бритву, а на кухне полным-полно острых ножей. И в ту ночь, когда его убили, я была в доме одна — Африка навещала больную соседку и пробыла у нее почти до утра. Но та была в бреду, поэтому я не могу сказать, знала она, что Африка сидит рядом с ней, или нет… Возможно, вы, мисс Эллисон, и мастер по расследованию мелких краж и выявлению авторов обидных писем, но вам не по силам доказать мою невиновность. В любом случае я благодарна вам, вы действовали из лучших побуждений. Было очень любезно со стороны леди Камминг-Гульд позаботиться о нас. Прошу вас, передайте ей мою благодарность.

Шарлотта страшно разозлилась, и ей потребовалось неимоверное усилие воли, чтобы сдержаться. Она снова сказала себе, что на долю этой женщины выпало тяжелейшее горе. И только вызвав в памяти образ Джемаймы, вспомнив, как прижимала к себе ее хрупкое тельце и вдыхала аромат ее шелковистых волос, Шарлотта смогла подавить закипающую ярость. А потом ее сердце наполнилось жалостью, да такой сильной, что у нее перехватило дыхание.

— Возможно, миссис Айвори, вы не единственная, кого он предал, и если вы не убивали его, тогда мы продолжим расследование и попробуем найти того, кто убил. И я найду его, потому что я этого хочу. Спасибо, что уделили мне время. Всего хорошего. Всего хорошего, мисс Дауэлл.

Шарлотта быстро пересекла холл и вышла на улицу, освещенную лучами весеннего солнца. Измученная и полная дурных предчувствий, она пыталась разобраться в себе и понять, верит ли она в то, что Флоренс Айвори убила Этериджа. Ведь действительно у нее были причины для этого, да и духу у нее хватило бы!

Назад: Глава 6

Дальше: Глава 8