Глава 8

Уоллес Локли, Д. П., стоял под высоченной башней Биг-Бена. Заседание закончилось поздно, и он очень устал. Дебаты оказались бессмысленными и в конечном итоге ни к чему не привели. Вечер был замечательный, и он мог бы провести его в десятке других мест, а не в палате общин, выслушивая аргументы, которые слышал уже сотни раз. Например, в театре «Савой», где давали оперу Гилберта и Салливана и где он мог бы повидаться со своими знакомыми, очаровательными дамами, которые, как ему было известно, собирались пойти на спектакль.

Дувший с берега бриз уносил с собой смог и туман, и Уоллес даже мог разглядеть яркие звезды в ночном небе. Он же хотел поговорить с Шериданом — черт! Тот же только что был тут. Не мог же он уйти далеко, ведь он хотел прогуляться в такой замечательный вечер. Живет-то он поблизости, в районе Ватерлоо-роуд…

Локли поспешил к мосту, прошел мимо статуи Боудикки. На фоне ярко освещенной набережной были четко видны темные силуэты ее лошадей и колесницы. В воде отражались круглые луны фонарей. Локли очень любил Лондон, особенно этот район — его сердце, средоточие власти, система которой зародилась еще при Симоне де Монфоре, когда тот в XIII веке созвал первый парламент, и которая опиралась на Великую хартию вольностей и даже на Хартию вольностей Генриха II. А сейчас здесь центр необъятной по своим размерам империи. Господи, ведь их предки не представляли, насколько велик мир вокруг них, и тем более они и помыслить не могли, что когда-нибудь четверть этого мира будет принадлежать Британии!

Ах, а вон и Шеридан, стоит, привалившись к последнему фонарю, как будто поджидает его.

— Шеридан! — закричал Локли, помахав изящной тростью. — Шеридан! Хотел пригласить вас пообедать со мной на следующей неделе в моем клубе. Собирался обсудить с вами… Да что с вами такое, дружище? Вам плохо? У вас вид…

В следующее мгновение у него непроизвольно вырвалось витиеватое ругательство. Он принялся чертыхаться, не отдавая себе отчета в том, что богохульствует.

Катберт Шеридан опирался спиной на столб, его голова склонилась набок, шляпа съехала на затылок, прядь светлых волос упала на лоб. В искусственном свете фонарей его лицо выглядело бесцветным. Белое кашне было так крепко затянуто вокруг его шеи, что у него даже приподнялся подбородок, и темная кровь уже успела пропитать шелк и текла по груди под рубашкой. Его лицо представляло собой страшную маску с вытаращенными остекленевшими глазами и приоткрытым ртом.

Локли показалось, что небо и река закружились вокруг него, его желудок скрутил спазм. Он зашатался, попятился, уперся спиной в парапет. Опять это произошло, а он один на мосту! Локли охватил такой ужас, что он даже не смог закричать.

Сделав над собой усилие, он, спотыкаясь и оскальзываясь на мокрой брусчатке, побрел к Вестминстерскому дворцу.

— Что с вами, сэр? — услышал он чей-то голос.

Локли поднял голову и увидел сверкающие в свете фонаря серебряные пуговицы на форменном кителе. Сообразив, что перед ним констебль, он вцепился ему в руку.

— Господь всемогущий! Опять это произошло! Там… Катберт Шеридан.

— Что случилось, сэр? — В голосе полицейского явственно слышались скептические нотки.

— Еще одно убийство. Катберт Шеридан — ему перерезали горло, бедняге! Ради бога, сделайте что-нибудь!

В любое другое время полицейский констебль Блэкетт принял бы этого трясущегося, бессвязно лопочущего человека за пьяницу, впавшего в белую горячку, однако сейчас ситуация показалась ему до ужаса знакомой.

— Идите со мной, сэр, и покажите. — Он не собирался выпускать мужчину из поля своего зрения. Даже подумал, что, возможно, ему удалось схватить Вестминстерского головореза, хотя он в этом и сомневался. Уж больно сильно поведение мужчины напоминало самый настоящий шок. Как бы то ни было, он бесспорный свидетель.

Локли с неохотой пошел назад. От ужаса его тошнило. Увиденное прочно засело в его сознании, как будто его там выжгли. Все воспринималось как кошмар наяву.

— Ох, — произнес Блэкетт, оглянулся на Биг-Бен, отметил время и вытащил свисток. Ночную тишину разорвал долгий, пронзительный, настойчивый свист.

Когда прибыл Питт, Мика Драммонд был уже там. Он был одет в куртку с атласными отворотами, как будто его выдернули прямо из кресла у собственного камина. Он замерз, вид у него был печальный.

— А, Питт, — произнес он, окидывая инспектора безжизненным взглядом из-под сведенных на переносице бровей, отошел от людей, сбившихся в кучку возле труповозки. — Еще один, все точно так же. Я думал, что Этеридж будет последним. В общем, похоже, ваша женщина тут ни при чем. Возвращаемся к маньяку.

На мгновение Питта охватило облегчение, но его почти сразу сменил нарастающий ужас. Да, ему не хотелось, чтобы Флоренс Айвори оказалась виновной. Ее лицо всплыло в его памяти так же четко, как будто он увидел ее перед собой. С другой стороны, в ее характере достаточно страстности, чтобы выполнить желаемое, что бы это ни было, и в то же время ей хватает здравого смысла, чтобы просчитать последствия.

— Вероятно, — согласился он.

— Вероятно?

— Есть много возможностей. — Питт осмотрел фонарный столб. Тело уже сняли и положили на тротуар. Он перевел взгляд вниз и отметил, что убитый был одет так же, как предыдущие двое, и что ему была нанесена точно такая же рана. Да и внешне он сильно походил на Локвуда и Гамильтона: бледный, с крупным носом, глубоко поставленными глазами и светлыми волосами, которые в свете фонарей казались серебристыми. — Это действительно мог быть сумасшедший, — продолжал Томас. — Или анархист, хотя я сомневаюсь в этом. Не исключено, что существует политический заговор, о котором мы даже не подозреваем. Или это убийство не имеет никакого отношения к тем двум, просто кто-то подражает убийце. Такое случается. Или все три убийства связаны, и только одна жертва важна для убийцы, а остальные — случайные.

Драммонд прикрыл глаза, как будто его веки отяжелели от пугающих мыслей. Он на мгновение спрятал лицо в ладонях и со вздохом опустил руки.

— Господи, надеюсь, что это не так! Как можно быть столь… — Он не нашел подходящего слова и замолчал.

— Кто он? — спросил Питт.

— Катберт Шеридан.

— Депутат парламента?

— Да. Именно так, еще один депутат парламента. Тридцать пять — сорок лет, женат, трое детей. Живет на южном берегу реки, в Баронз-Корт, недалеко от Ватерлоо-роуд. Предприимчивый и энергичный молодой «заднескамеечник», депутат от избирательного округа в Уорвикшире. Слегка консервативен, против гомруля, против реформы уголовного права, за лучшие условия труда на шахтах и фабриках, за реформы законодательства о помощи неимущим и о детском труде. Категорически против любого участия женщин в выборах. — Он посмотрел на Питта. — В общем, такой же, как практически все остальные.

— Вы много о нем знаете, — удивился Томас. — Мне казалось, его обнаружили полчаса назад.

— Об этом рассказал его коллега; он догонял его, чтобы пригласить на обед, и нашел у столба. Сразу его узнал и вызвал нас. Бедняга вне себя от горя. Некий Уоллес Локли, вон он сидит на земле рядом с труповозкой. Кто-то дал ему выпить хорошую порцию бренди. Из сострадания нужно поскорее поговорить с беднягой и отпустить его домой.

— Что сказал хирург?

— То же, что и об остальных, — во всяком случае, ему так показалось на первый взгляд. Один разрез, сделанный из-за спины. Жертва ничего не заметила и не оказала никакого сопротивления.

— Странно. — Питт попытался представить ситуацию. — Если он шел через мост, возвращаясь домой после позднего заседания, он наверняка шел быстрым шагом. И убийце надо было идти быстрее, чтобы догнать его. Вам не кажется, что одинокий человек на мосту, особенно после двух предыдущих убийств, обязательно обернулся бы, если бы услышал позади себя приближающиеся шаги? Я бы — точно.

— Я тоже, — согласился с ним Драммонд, хмурясь еще сильнее. — Я бы закричал и даже побежал. Если только убийца не шел навстречу, с южной оконечности. Как бы то ни было, я бы не стоял столбом и не ждал, когда кто-то приблизится ко мне настолько, чтобы нанести удар. — Он тяжело вздохнул. Тишина была такая, что они слышали плеск воды о быки моста и стук колес кэба по мостовой набережной. — И если только, — закончил Драммонд, — это не был бы кто-то из моих знакомых. Человек, которого я знаю и которому доверяю. — Он прикусил губу. — Но я точно испугался бы, если бы встретил незнакомого безумца.

— Что насчет Уоллеса Локли? — Питт вопросительно изогнул брови. — Что мы знаем о нем?

— Пока ничего. Но выяснить будет несложно. Для начала я бы проверил, тот ли он, кем представляется. Думаю, это не составит труда. Я, естественно, не знаю в лицо всех шестьсот семьдесят депутатов парламента и не отпускал бы его домой, пока кто-нибудь не опознает его.

— Взгляну-ка я на него.

Томас сунул руки в карманы и подошел к труповозке и к мужчинам, сбившимся в кучку вокруг нее. Один был наверняка кучером: он приглядывал за лошадью, хотя вожжи были наброшены на специальный столбик. Мужчина лет тридцати пяти, изможденный, с трясущимися руками и растрепанными волосами был, вероятнее всего, Локли. Он сидел на бордюре, но встал при приближении Питта. Было видно, что он еще не оправился от шока, однако не впал в истерику или в панику и не напустил на себя надменный вид. Если он и догнал Шеридана, а потом убил его, то сейчас он мастерски владел собой, а значит, обладал рассудком более холодным, чем воды Темзы внизу.

— Добрый вечер, мистер Локли, — тихо произнес Питт. — Когда в последний раз вы видели мистера Шеридана живым?

Локли сглотнул и сдавленно проговорил:

— Наверное, чуть позже половины одиннадцатого. Я вышел из парламента в двадцать минут, встретил одного или двух коллег, поговорил с ними. Я… я не знаю, сколько прошло времени, я сказал каждому пару слов. Я увидел Шеридана и пожелал ему спокойной ночи. Он ушел, а полковник Девон заговорил о делах. Потом я вспомнил, что хотел поговорить с Шериданом. Прошло несколько минут после его ухода, и я поспешил за ним, и… и вы знаете, что я обнаружил.

— Полковник Девон — депутат парламента?

— Да… Господи! Вы же не думаете!.. Вы можете проверить у него. Он вспомнит, о чем мы говорили: о сегодняшних дебатах.

— Мистер Локли, вы видели еще кого-то на мосту, впереди или позади вас?

— Нет. Не видел. Удивительная вещь: я не помню, что видел кого-то еще! А ведь прошло всего… — Он судорожно вздохнул. — Только десять минут после…

На северной оконечности моста началась суета; люди возмущались, что полиция не пропускает их. Какая-то женщина начала кричать, и ее увели. По проезжей части застучали быстрые шаги, и из темноты появилась крупная фигура в развевающемся пальто. Когда она поравнялась с фонарем, Питт узнал Гарнета Ройса.

— Добрый вечер, сэр, — сказал он.

Ройс подошел к нему, глянул на Локли, поздоровался с ним, обратившись к нему по имени, затем перевел взгляд на Питта и на Драммонда, который тоже узнал его.

— Это уже ни в какие рамки не лезет! — мрачно заявил Ройс. — Вы хоть понимаете, что люди близки к панике? Еще чуть-чуть, и начнутся беспорядки. Абсолютно здравомыслящие и твердые в своих убеждениях люди поговаривают о заговорах, цель которых — свергнуть монархию, спровоцировать восстания рабочих, забастовки и даже революцию! Я понимаю, что это абсурдно. — Он сокрушенно покачал головой. — Скорее всего, это одиночный маньяк — но его нужно арестовать! Нужно как можно скорее пресечь этот ужас! Ради бога, джентльмены, давайте мобилизуем все наши ресурсы и положим этому конец! Это наш долг. Более слабые и менее удачливые полагаются на нас и рассчитывают, что мы защитим их от безумцев с извращенной психикой или от политических анархистов, которые способны не оставить камня на камне от империи. Во имя Господа, это наш долг! — Он говорил совершенно искренне, его глаза горели праведным гневом, и ни у Питта, ни у Драммонда не возникло ни малейших сомнений в серьезности его намерений. — Если я могу помочь хоть чем-то — чем угодно, — только скажите мне! У меня есть друзья, коллеги, влияние. В чем вы нуждаетесь? — Он переводил настойчивый взгляд с одного на другого и обратно. — Скажите!

— Если бы я знал, что может помочь, сэр Гарнет, я бы обязательно сказал, — устало ответил Драммонд. — Но мы даже не представляем, каков мотив.

— Неужели вы надеетесь понять, что двигало сумасшедшим? — возмущенно осведомился Ройс. — Ведь вы же не думаете, что здесь присутствуют личные мотивы? Что существует враг, общий для всех троих? — Он с сомнением посмотрел на обоих полицейских, в его глазах блеснул ироничный огонек.

— Возможно, не общий для всех троих, — сказал Питт, наблюдая, как на лице Ройса сменяется одно выражение за другим: сначала удивление, потом понимание, а затем ужас. — Возможно, враг только одному из них.

— Тогда это не безумец, а раб привычки, — тихо произнес Гарнет дрожащим голосом. — Но разве мог нормальный человек совершить такое по отношению к двум чужим людям, причем хладнокровно, только ради того, чтобы скрыть истинную жертву?

— Мы не знаем, — ответил Драммонд. — Это просто версия. Но мы изучаем все известные нам анархистские и революционные группировки, а они почти все у нас под контролем. Были опрошены все полицейские осведомители.

— Награда! — вдруг воскликнул Ройс. — Уверен, мы с другими бизнесменами могли бы скинуться и объявить крупное вознаграждение тому, кто сообщит полезные сведения. Я займусь этим завтра, как только новость об очередном зверстве попадет в газеты. — Он откинул рукой волосы со лба. — Мне страшно представить, какая начнется паника, однако мы не можем осуждать людей за это. Моя бедная сестра убедила себя в том, что честь или долг обязывают ее оставаться в городе, пока убийство не будет раскрыто. Умоляю вас, джентльмены, сделайте все возможное. Я буду вам крайне признателен, если вы согласитесь держать меня в курсе, чтобы я точно знал, есть ли у меня возможность хоть как-то помочь вам. Когда-то я работал в министерстве внутренних дел; я хорошо знаком с полицейскими процедурами и знаю, на что вы имеете право, а что для вас невозможно. Поверьте мне, я искренне сочувствую вам. И не ожидаю от вас чудес.

Драммонд устремил взгляд за него, на дальний конец моста, где уже собралась толпа. Напуганные, возмущенные люди жались друг к другу и таращились на полицейских и на труповозку, поджидавшую свой страшный груз.

— Спасибо, сэр. Да, награда может оказаться не лишней. За деньги люди готовы предать кого и что угодно, так повелось еще со времен Иуды. Я ценю ваш вклад.

— Деньги будут у вас к завтрашнему вечеру, — пообещал Ройс. — А теперь разрешите оставить вас. Бедняга Шеридан, да поможет ему Господь! Кстати, — сказал он, сделав несколько шагов и обернувшись, — как вы отнесетесь к тому, что я сообщу печальную весть его жене?

Питт обрадовался бы, но это была его обязанность, а не Ройса.

— Спасибо, сэр, но в этом нет надобности. Я сам этим займусь. К тому же есть вопросы, которые придется задать.

Ройс кивнул.

— Понятно. — Он надел шляпу, быстрым шагом пошел к южному концу моста, поднялся на холм по восточной стороне улицы и направился к Бетлиэм-роуд.

Драммонд некоторое время молчал, глядя в темноту, за которой исчез Ройс, и задумчиво произнес:

— Похоже, он на удивление быстро вник в ситуацию. Что наводит на определенные размышления… — Шеф не стал договаривать.

Такая же мысль пришла в голову и Питту, только пока еще она не оформилась.

— Что вам известно о нем? — спросил Драммонд.

— Депутат парламента более двадцати лет, — ответил Томас, суммируя все прямые и косвенные упоминания о Ройсе. — Энергичный, одаренный. Как он сказал, в прошлом занимал высокий пост при министре внутренних дел. Кажется, у него безупречная репутация, как в личном плане, так и в профессиональном. Его жена умерла некоторое время назад, он остался вдовцом. Был шурином Гамильтона, но это вы, естественно, сами знаете.

Драммонд склонил набок голову.

— Как я понимаю, вы изучили их отношения? — хмыкнув, спросил он.

Питт улыбнулся.

— Да. Корректные, но не близкие. И между ними не было финансовых взаимоотношений, если не считать того, что сейчас он взял на себя заботу о делах овдовевшей сестры. Но он старший брат как-никак, так что это выглядит вполне естественно.

— Профессиональное соперничество с Гамильтоном?

— Нет. Они служили в разных областях. Если они и были кем-то друг для друга, так только союзниками.

— Личное? — не унимался Драммонд.

— Нет. И ничего политического — во всяком случае, такого, чтобы резать глотки из-за разницы во взглядах. Исходя из всего, что я узнал о Ройсе, он приверженец традиционных семейных ценностей и твердо убежден в том, что долг сильных — заботиться о слабых и управлять массами, к их же благу.

Драммонд вздохнул.

— Звучит практически так же, как из уст любого депутата парламента или, по сути, любого английского джентльмена среднего возраста.

Томас тихо хмыкнул и пошел в том же направлении, куда ушел Ройс, но, сойдя с моста, повернул к Баронз-плейс, к дому скончавшегося Катберта Шеридана, Д. П.

Все было так же, как раньше: он стоял на крыльце в темноте, стучал и стучал в дверь, пытаясь разбудить слуг, потом ждал, когда кто-нибудь внутри включит газ и, поспешно накинув на ночную сорочку домашнюю куртку или халат, отправится выяснять, кто заявился в такой поздний час.

Он увидел такое же выражение ужаса на лице, услышал такую же просьбу подождать, потом наступила долгая тишина, пока страшная весть сообщалась хозяйке. Вскоре Томас, как и в прошлые разы, оказался в холодной, освещенной газовым светом малой гостиной в обществе шокированной, мертвенно-бледной женщины, которая изо всех сил старалась не завыть в полный голос и не упасть в обморок.

Партенопе Шеридан было тридцать пять или тридцать шесть лет. Невысокая, она держалась неестественно прямо. Из-за резких черт ее трудно было назвать миловидной, но природа одарила ее красивейшими глазами и роскошными волосами.

— Катберт? — повторила она имя, как будто это помогло ей ухватить смысл сказанного инспектором. — Катберт был убит на Вестминстерском мосту? Как и те? Но почему? Он никак не связан с… с… В чем дело, инспектор Питт? Я не понимаю. — Она оперлась на спинку стула позади нее, тяжело опустилась на сиденье и спрятала лицо в ладонях.

Томас всей душой сожалел о том, что они не принадлежат к одному классу. Если бы их социальный статус изменился хоть на несколько мгновений, он обнял бы ее, и она смогла бы выплакаться у него на плече, а не сидела бы сгорбившись на стуле и не сдерживала эмоции потому, что их просто не с кем разделить, так как в доме только слуги, дети и представитель полиции.

Однако он ничего не мог сделать. Никакое сочувствие не преодолело бы пропасть, разделявшую их. Фамильярность лишь усугубила бы ее горе, а не уменьшила бы его. Поэтому Питт поспешил приступить к исполнению своих обязанностей и нарушил молчание, заговорив формальным языком:

— Мы тоже, мэм, но мы работаем. Складывается впечатление, что тут замешана политика или личная вражда по отношению к любому из всех троих. Мы также допускаем, что это был какой-то безумец, и тогда мы не найдем разумного основания, которое было бы нам понятно.

Сделав над собой усилие, она заговорила четко, без слез в голосе, не всхлипывая:

— Политика? То есть анархисты? Люди говорят о заговорах против королевы или парламента. Но почему Катберт? Он же был всего лишь младшим министром в казначействе.

— Он всегда служил в казначействе, мэм?

— О нет, депутаты парламента, знаете ли, переходят с одной должности на другую. Он также занимал высокий пост в министерстве внутренних дел, а еще в министерстве иностранных дел — правда, недолго.

— У него были какие-то определенные убеждения по поводу гомруля?

— Нет, то есть, думаю, он голосовал за него, но я не уверена. Такие вещи он со мной не обсуждал.

— А реформы, мэм? Ваш муж был за социальные и промышленные реформы или против них?

— Он был за промышленные реформы, но при условии, что они будут проводиться последовательно и без спешки. — На ее лице промелькнуло странное выражение, нечто вроде смеси гнева и муки.

Питт задал вопрос, который ему совсем не хотелось задавать.

— А реформа избирательного права — как он относился к тому, чтобы распространить его на женщин?

— Нет. — Она в буквальном смысле процедила это слово. — Он был категорически против.

— Его мнение было известно другим?

Она секунду колебалась.

— Я… я думаю, да. Иногда он выражал его довольно горячо.

От внимания Питта не укрылось страдальческое выражение в ее глазах.

— А вы, миссис Шеридан, придерживались того же мнения? — спросил он.

Она была такой бледной, что даже в желтом газовом свете темные круги под глазами казались серыми.

— Нет. — Партенопа произнесла это почти шепотом. — Я глубоко убеждена, что женщины должны иметь право голосовать за своих представителей в парламенте и самим участвовать в работе местных советов. Я являюсь членом местной группы, которая борется за избирательное право для женщин.

— Вы знакомы с миссис Флоренс Айвори или с мисс Африкой Дауэлл?

Ее лицо никак не изменилось, на нем не отразилось ни страха, ни тревоги.

— Да, я знакома с обеими, хотя и не близко. Нас не так много, мистер Питт, поэтому вполне естественно, что мы знаем друг о друге, особенно о тех, кто готов идти на риск, бороться за то, во что свято верит, а не унижать себя бесполезными ходатайствами в адрес правящих органов, которые сплошь состоят из мужчин, совершенно не расположенных к тому, чтобы прислушаться к нам. За всю историю правящие круги никогда по доброй воле не отдавали свою власть. Обычно ее забирали у них силой, или они просто выпускали ее из рук, потому что были слишком слабы и коррумпированы, чтобы удержать ее.

— И миссис Айвори считает, что то же самое случится и здесь?

Впервые за все время на щеках Партенопы появился слабый румянец, однако взгляд стал жестким.

— Советую вам, мистер Питт, задать этот вопрос ей — после того, как вы выясните, кто убил моего мужа! — Ее гнев мгновенно растворился, она отвернулась, и ее тело сотряслось в беззвучных рыданиях.

Томас не стал извиняться, это было бы нелепо и бессмысленно. Ее скорбь не имела к нему никакого отношения, а любые замечания показали бы, что ему недостает понимания. Поэтому он тихо покинул комнату, прошел мимо бледного от ужаса дворецкого, сам открыл парадную дверь и спустился с крыльца в весеннюю ночь. От реки медленно плыл туман, пропитанный запахами приближающегося прилива. Она еще долго будет плакать, возможно, не успокоится и тогда, когда холодное утро высветит перед ней реальность, наполненную воспоминаниями и одиночеством.

Добравшись до дома, Питт сразу же прошел на кухню и заварил себе чай, потом сел за стол и обхватил горячую чашку ладонями. Он просидел так почти час, чувствуя себя страшно вымотанным и беспомощным. Три убийства, а у него улик не больше, чем в ночь первого. Действительно ли это дело рук Флоренс Айвори, обезумевшей от горя после потери ребенка?

Но тогда при чем тут Катберт Шеридан? Простая ненависть, потому что он тоже против того, чтобы дать женщинам больше власти и влияния в правительственных органах, возможно, и в законодательных, в медицине и в других областях? Прошло всего двенадцать лет с тех пор, как в медицинские школы стали принимать женщин, шесть с тех пор, как замужние женщины получили право владеть и управлять своей собственностью, и четыре с тех пор, как по закону они перестали быть движимым имуществом своего мужа.

Но разве здравомыслящая женщина стала бы убивать тех, кто был против этих перемен? Тогда пришлось бы убивать десятками! Бессмыслица какая-то. А должен ли он искать смысл в этих трех смертях?

Наконец Томас согрелся, его стало клонить в сон, однако ни к каким выводам он не пришел и в таком настроении отправился спать.

Утром он ушел рано, не рассказав Шарлотте практически ничего, кроме того, что на мосту был обнаружен Шеридан, что население в ужасе и уже близко к панике.

— Но это точно не дело рук Флоренс Айвори, — сказала она, когда он закончил. — Ведь этого она не убивала?

Томасу хотелось ответить, что, естественно, нет, что третье убийство все меняет. Но он так не ответил. Столь жгучая обида на несправедливость не ограничивается рамками разума и даже чувством самосохранения. Здравым смыслом тут ничего не измеришь.

— Томас?

— Да. — Он встал и потянулся за пальто. — Сожалею, но она вполне могла убить.

Мика Драммонд уже был в своем кабинете, и Питт сразу пошел к нему. На письменном столе лежала стопка утренних газет, и на первой бросался в глаза черный заголовок; «Третье убийство на Вестминстерском мосту», а под ним буквами помельче: «Еще один депутат парламента зарезан в полумиле от палаты общин».

— Все остальное в том же духе или того хуже, уныло сказал Драммонд. — Ройс прав: у людей начинается паника. Министр внутренних дел уже послал за мной — одному Господу известно, что я могу сказать ему. Что у нас есть? Есть хоть что-то?

— Вдова Шеридана знакома с миссис Айвори и Африкой Дауэлл, — ответил Питт. — Она член местного отделения организации суфражисток, а ее муж категорически возражал против этого.

Драммонд некоторое время сидел не двигаясь.

— Ага, — наконец произнес он без тени уверенности. — Вы думаете, это имеет какое-то отношение к делу? Заговор суфражисток?

В такой формулировке версия звучала абсурдно, но Питт все не мог забыть, каким негодованием пылала Флоренс Айвори, страдая от раны, которая ожесточила ее, но не зарубцевалась. Ни страх, ни общепринятые нормы, ни риск, ни сомнения или убеждения других людей — ничто не остановило бы ее. Томас был уверен: она способна на убийство как эмоционально, так и физически — правда, с помощью Африки Дауэлл.

А вот помогла бы ей Африка? Инспектор считал, что да. Она молода и полна идеализма, бушующие в ней эмоции подталкивают ее к тому, чтобы исправить зло, причиненное Флоренс и ее ребенку. У нее видение справедливости такое же, как у мечтателя или революционера.

— Питт? — ворвался в его размышления голос Драммонда.

— Нет, не совсем, — ответил он, взвешивая каждое слово. — Если только двух человек можно назвать группой заговорщиков. Тут дело в череде обстоятельств…

— Каких обстоятельств? — Драммонд тоже начинал видеть первые очертания версии, но для него оставалось много неясного. Он не встречался с людьми и поэтому не мог о них судить; к тому же он всегда помнил о заголовках в газетах, о мрачных и испуганных лицах чиновников в департаментах, которые несли ответственность за спокойствие на улицах города и, в свою очередь, перекладывали ее на него. Шеф не боялся — он был не из тех, кто шарахается от трудностей или моральных обязательств или обвиняет других в собственной беспомощности. Не стремился он и приуменьшить серьезность ситуации. — Ради бога, Питт, я должен знать, что вы думаете!

Томас был честен.

— Я боюсь, что это сделала Флоренс Айвори с помощью Африки Дауэлл. Я думаю, что у нее хватило бы ярости и убежденности совершить убийства. Мотив у нее был, и она вполне могла перепутать Гамильтона с Этериджем. Но зачем она убила Шеридана — этого я не понимаю. Получается, что она еще более жестока, чем мне показалось. Я не вижу повода. Естественно, Шеридана мог убить и кто-то другой — какой-нибудь его враг, который решил воспользоваться ситуацией.

— И вы в некоторой степени сочувствуете миссис Айвори, — предположил Драммонд, пристально глядя на Питта.

— Да, — не стал отрицать Томас. Ведь это было правдой — ему нравилась Флоренс Айвори, и он остро чувствовал ее боль, возможно, даже слишком остро, представляя своих детей. Но сейчас не первый случай, когда он симпатизирует убийце. А вот мелких греховодников, лицемеров и фарисеев, тех, кто подпитывался унижением и болью других, он на дух не переносил. — Но также не исключаю возможность того, что мы не приблизились к ответу; что есть нечто, чего мы пока не понимаем.

— Политический заговор?

— Вероятно. — Однако Питт сомневался в этом. Если это и заговор, то какой-то чудовищный, с примесью безумия.

Драммонд встал, подошел к огню и потер руки, словно замерз, хотя в кабинете было довольно тепло.

— Питт, мы обязаны раскрыть это дело, — уверенно произнес он, поворачиваясь к инспектору, и на мгновение между ними словно исчезла разница в чине. — Я подрядил всех, кого смог, на поиски сведений о политических оппозиционерах, неореволюционерах, радикальных социалистах или активистах, борющихся за ирландский гомруль, или за валлийский гомруль, или за другие реформы, получившие поддержку страстных сторонников. Вы же сосредоточьтесь на личных мотивах: алчность, ненависть, месть, похоть, шантаж… в общем, на том, что может побудить одного человека — мужчину или женщину — убить другого. В этом деле достаточно женщин со средствами, они вполне могли нанять кого-то, чтобы совершить то, что им не по силам или на что они не отважились бы.

— Я повнимательнее присмотрюсь к Джеймсу Карфаксу, — медленно проговорил Питт. — И покопаюсь в личной жизни Этериджа. Хотя вариант со взбешенным мужем или любовником кажется мне маловероятным — для всех трех убийств!

— Если честно, то ничто не кажется вероятным, кроме изворотливого и хитрого маньяка, который люто ненавидит депутатов парламента и живет к югу от реки, — с мрачной усмешкой сказал Драммонд. — Мы удвоили полицейские патрули в этом районе. Все депутаты оповещены — я очень удивлюсь, если кому-нибудь из них вздумается прогуляться по мосту. — Он поправил галстук и одернул сюртук Его лицо стало строгим и серьезным. — Что ж, мне пора ехать к министру. — Он подошел к двери и обернулся. — Когда мы раскроем это дело, вы, Питт, можете рассчитывать на повышение — вы уже засиделись в своем звании. Я сам позабочусь об этом, даю вам слово. Я бы и сейчас представил вас, но вы нужны мне на «земле», пока все не закончится. Вы заслуживаете повышения больше, чем кто-либо еще, и это будет означать и повышение в окладе. — С этими словами шеф вышел из кабинета и закрыл за собой дверь, оставив Питта, удивленного и смущенного, стоять у огня.

Драммонд был прав: повышение задержалось, и причиной этому было отношение Томаса к стоящим выше его, пренебрежение субординацией не только в действиях, но и в поведении. Было бы хорошо, если бы его знания и опыт оценили по достоинству, если бы он получил больше власти и полномочий. Да и лишние деньги не помешали бы, особенно Шарлотте, которая пообносилась. Она смогла бы изредка покупать какие-нибудь деликатесы к столу, они съездили бы на море или даже за границу. Возможно, исполнилась бы ее мечта увидеть Париж.

Однако повышение означает, что Томасу придется сидеть за столом, а не трудиться на «земле». Он будет давать указания другим людям, куда идти и кого опрашивать; теперь другие будут взвешивать ценность ответов, наблюдать за лицами. И кто-то другой возьмет на себя страшную обязанность сообщать печальную весть родственникам, осматривать трупы, производить арест. Он же будет только направлять, принимать решения, давать советы, руководить расследованиями. Ему это не понравится, а со временем он возненавидит свою работу за ее оторванность от реальности, от всего того, с чем сталкивается полицейский, работая на «земле». Факты будут собирать его подчиненные, и ему больше не придется общаться с людьми во плоти и крови и видеть их души.

Тут Питт вспомнил о нераспечатанном письме Эмили, которое Шарлотта положила в карман передника в ожидании того момента, когда он уйдет из дома. Жена не хотела, чтобы он видел ее лицо, когда она будет читать о Венеции и Риме, о красоте и романтике тех мест, которые довелось посетить Эмили.

Он согласится на повышение, естественно, согласится. Он обязан согласиться.

Но сначала нужно поймать Вестминстерского головореза, как его прозвали газетчики.

Действительно ли им может оказаться Джеймс Карфакс? Питту трудно было представить, что у этого красивого, обаятельного и довольно поверхностного человека хватит жестокости убить троих, одного за другим, просто ради того, чтобы добраться до наследства жены.

А как же Хелен? Достаточно ли сильны ее любовь к мужу и желание удержать его, чтобы она решилась на подобные преступления, сначала ради него, а потом чтобы защитить саму себя? Или его?

Питт целый день потратил на изучение финансовых вопросов. Сначала он нашел запись о продаже картины Хелен Карфакс, затем проверил, не продавала ли она еще что-то, и выяснил, что продавала: наброски, безделушки, одну или две резные работы. Все это она сбыла до картины, отсутствие которой он заметил. Чтобы понять, на что пошли эти деньги, надо было изучить личные счета Хелен, но вряд ли это что-то дало бы, потому что она наверняка покупала платья и духи, пытаясь сделать себя более привлекательной для гулящего мужа, или украшения, или медицинские препараты, или подарки для Джеймса или кого-то еще. Или, возможно, она играла — ведь женщинам тоже не чужды азартные игры.

Питт вернулся домой чуть позже шести, уставший и удрученный. В уныние его вгоняла не только сложность расследуемого дела, но и мысли о повышении, о грядущей необходимости руководить людьми вместо того, чтобы выполнять работу самому. Однако он знал, что Шарлотта не должна догадаться о его чувствах. Если она поймет, насколько сильно ему претит новая должность, для нее померкнет радость от всего того, что может дать эта должность. Он должен тщательно скрывать от нее свои эмоции.

Шарлотта была на кухне, уже накормив полдником детей и теперь готовя чай для мужа. В помещении было тепло, желтый свет от газовых ламп наполнял его уютом. Деревянный стол был тщательно вычищен; в воздухе витали ароматы мыла, выпеченного хлеба и чего-то еще — Томас так и не определил, чего именно.

Он без слов подошел к жене, обнял ее, прижал и поцеловал, не обращая внимания на мокрые руки и испачканный мукой фартук. Преодолев удивление, Шарлотта с жаром откликнулась на его ласку.

Питт решил выложить новость сразу, чтобы у него не было времени передумать или пожалеть.

— Меня повысят! Драммонд сказал, как только раскроем дело. Это означает больше денег и влияния и более высокую должность.

Шарлотта еще крепче стиснула его в объятиях и спрятала лицо у него на груди.

— Томас, это же замечательно! Ты это заслужил, ты уже давно это заслужил! Ты и дальше будешь работать над делами?

— Нет.

— Значит, ты будешь в большей безопасности!

У него все получилось: он сказал ей, не вызвав у нее ни малейших подозрений. Жена обрадовалась и испытала гордость за него. Питт вдруг почувствовал себя чудовищно одиноким. Шарлотта даже не поняла, чего это будет ему стоить; она не догадывается, что он предпочел бы работать на «земле», с людьми, вплотную соприкасаться с изнанкой жизни, а через это — с действительностью. Потому что только так можно понять другого человека.

Но все это глупости. Не будет же он делиться с ней своими мыслями, рассказывать о своих опасениях! Пусть порадуется всласть. Томас отстранился от жены и улыбнулся.

Шарлотта вгляделась в его лицо, и ликующее выражение в ее глазах сменилось вопросительным.

— В чем дело? Что не так?

— Расследование, — ответил Питт. — Чем больше я занимаюсь им, тем дальше оно ускользает от меня.

— Расскажи мне поподробнее. Расскажи мне о последней жертве, — попросила Шарлотта. — А я пока покормлю тебя. Грейси наверху с детьми. Ты все растолкуешь мне, пока будешь есть.

Ни на минуту не усомнившись в его согласии, она сняла крышку со сковородки и помешала то, от чего по кухне поплыл восхитительный запах. Затем взяла подогретые в духовке тарелки и разложила на них жаркое из баранины, добавила к нему толстые стебли лука-порея, ломтики картошки и белую репу и для остроты и запаха посыпала все это сушеным розмарином.

Питт рассказал ей обо всем, о чем умалчивал раньше. Он перескакивал с одного на другое, движимый скорее эмоциями, чем логикой. К тому же с момента их последнего разговора ему не удалось узнать практически ничего нового, а сведения о Катберте Шеридане отличались скудостью.

Когда он закончил, Шарлотта некоторое время сидела молча, глядя в пустую тарелку. Наконец она подняла голову, и Томас обнаружил, что ее щеки заливает яркий румянец, а лицо выражает все то, что он видел уже не раз: робость, смущение и одновременно вызов.

— Ну? — тихо спросил он. — И как ты с этим связана? Через кого? Эмили, насколько мне известно, в Италии, да?

— О да! — с явным облегчением воскликнула Шарлотта. — Да, она во Флоренции. Во всяком случае, письмо, которое доставили сегодня утром, пришло оттуда. Хотя сейчас она уже может быть где угодно.

— Тогда кто?

— Тетушка Веспасия… пригласила меня.

У Питта брови поползли на лоб.

— Расследовать дело Вестминстерского головореза? — уточнил он, с трудом веря, что такое возможно.

— Ну да, в некотором смысле…

— Поясни, пожалуйста, Шарлотта.

— Видишь ли, Африка Дауэлл — племянница близкой подруги тети Веспасии, мисс Зенобии Ганн. И они считают, что полиция подозревает ее — между прочим, вполне обоснованно, как выясняется. Но я не сказала им, что дело расследуешь ты!

Питт внимательно смотрел на нее, но Шарлотта выдержала его взгляд не моргнув. Она умела хранить секреты — иногда — и вести себя уклончиво, хотя это давалось ей не без труда, однако она совсем не умела лгать ему, и оба это знали.

— И что же вы выяснили? — наконец спросил Томас.

Шарлотта прикусила губу.

— Ничего, сожалею.

— Совсем ничего?

— Ну, я подружилась с Аметист Гамильтон…

— Как, ради всего святого, тебе это удалось? Тетя Веспасия с ней знакома?

— Нет, я просто солгала. — Шарлотта смущенно опустила глаза, потом решительно подняла на него взгляд. — Она и пасынок настолько сильно ненавидят друг друга, что даже не могут нормально общаться, но я не увидела ничего, что могло бы привести к убийству. Она пробыла замужем много лет, ничего нового не случилось… — Шарлотта замолчала.

— И? — Питт не стал ждать, когда она продолжит.

— Она наследует большие деньги, но едва ли это может быть причиной, особенно для того… — Шарлотта опять замолчала.

— Для чего?

— Я хотела сказать, для того, чтобы убивать еще и Этериджа и Шеридана. Но это не само собой разумеется, правда?

— Правда, — согласился Томас. — Двоих последних могли убить, чтобы скрыть главное преступление, или их мог убить подражатель. Я не знаю.

Шарлотта ласково накрыла его руку своей.

— Узнаешь, — уверенно проговорила она, однако Питт не понимал, на чем зиждется ее уверенность: на логике или на эмоциях. — Мы узнаем, — добавила она с таким видом, будто эта мысль только что пришла ей в голову.