Глава пятая
– Значит, опять «Узкий круг»? – мрачно спросила Шарлотта, с облегчением вынимая шпильки из волос и разбирая пряди, упавшие на плечи. У нее было такое чувство, словно она освободилась по крайней мере от половины скобяного товара москательной лавки – так много всего требовалось, чтобы держать густые волны и завитки в порядке.
Питт стоял у нее за спиной, решая, повесить ли сюртук в шкаф или перекинуть через спинку стула.
– Возможно, – ответил он. – Хотя могу понять и Ламберта, который не хочет, чтобы то дело раскапывали снова. Наверное, это ужасное чувство, когда снова открываются для пересмотра прежние дела и таким образом ставится под сомнение твоя правота, в особенности когда человека осудили на повешение. Еще хуже, когда нет абсолютной уверенности, что ты сделал все возможное, и начинаешь сомневаться в своей собственной честности. – В итоге он все же решил проблему сюртука в пользу стула. – Так легко совершить ошибку, когда все вокруг с пеной у рта требуют скорейшего завершения дела, а ты боишься за свою репутацию, боишься, что люди будут считать тебя недостаточно компетентным для решения такой задачи. – Питт присел на край кровати и продолжал раздеваться. – А если при этом твои подчиненные начинают впадать в панику, потому что свидетели лгут, напуганы или питают к кому-нибудь ненависть…
– Они что, поведут себя таким образом в связи с делом Стаффорда? – спросила Шарлотта, поворачиваясь на вертящемся стуле, чтобы взглянуть на мужа.
– Нет, не думаю…
Томас встал, снял рубашку и тоже положил ее на стул, а сверху – жилет и верхнее белье. Затем налил теплой воды из кувшина в таз, вымыл руки, лицо и шею, потянулся за ночной рубашкой и стал надевать ее через голову, пытаясь сразу попасть в рукава.
– Начинает казаться, что это убийство имеет личные причины и не имеет никакого отношения к делу на Фэрриерс-лейн, – прибавил он, наконец просунув голову в ворот.
– Ты имеешь в виду его жену? – Шарлотта, положив щетку, некоторое время смотрела на груду белья на стуле, решив наконец, что пусть его лежит; время для упреков мужу было неподходящее. – Джунипер? Но почему ей надо было убивать мужа?
– Потому что она влюблена в Адольфуса Прайса, – ответил Питт, ложась в постель. Он совершенно забыл об оставленной в беспорядке одежде – во всяком случае, Шарлотте так казалось.
– Но она ли убила? – усомнилась Шарлотта. – Ты уверен?
– Нет. Еще нет… Но я не могу понять, зачем Ливси сказал об этом, если все не так. Надо разобраться.
– Во всем этом чувствуется какой-то перебор. – Она перестала причесываться, встала, подвернула газ на противоположной стене и тоже легла. Чистые простыни холодили тело, и она уютно прижалась к Питту. – Не верю.
– А я и не думал, что ты поверишь. – Он обнял ее. – В любом случае, по-видимому, мне незачем заниматься убийством на Фэрриерс-лейн – в нем нет ничего такого, из-за чего стоило убивать Стаффорда.
– Но ты же не знаешь, что он обнаружил?
– Но я знаю, что раскопал сам. Ровным счетом ничего. Люди видели, как Годмен выходил с Фэрриерс-лейн в пальто, запятнанном кровью, его узнала цветочница в Сохо, через две улицы от Фэрриерс-лейн. Он даже не отрицал этого – просто ссылался на несовпадения по времени, но его данные оказались ложными. Сожалею, любимая, но, кажется, улики против него неопровержимы. Конечно, ты бы хотела, чтобы он оказался невиновен, из-за Тамар, но, по всей вероятности, это исключено.
– Но тогда почему «Узкий круг» велит тебе прекратить расследование? Если здесь все как следует, почему им не нравится, что ты хочешь во всем разобраться? – Шарлотта не могла увидеть в темноте, но знала, что муж сейчас улыбнулся. – В сущности, они должны бы радоваться, что ты еще раз докажешь их правоту.
Томас ничего на это не ответил, лишь очень нежно коснулся ее волос.
– Но, конечно, в ином случае они бы не обрадовались. Ты собираешься оставить все как есть?
– Я собираюсь спать, – сообщил он, чувствуя уют и покой.
– Но, Томас, действительно ли дело об убийстве на Фэрриерс-лейн можно считать закрытым? – настаивала Шарлотта.
– На сегодняшнюю ночь – да.
– А завтра?
Томас, смеясь, притянул Шарлотту к себе, и ей поневоле пришлось отказаться от продолжения разговора.
Утром, проснувшись позже обычного, Питт торопливо позавтракал, нежно поцеловал Шарлотту и бегом поспешил к омнибусу, чтобы снова повидаться с патологоанатомом.
Шарлотта принялась за необходимые домашние хлопоты, начав с глажки груды белья, пока Грейси мыла посуду после завтрака, чистила каминную решетку в гостиной, готовила топливо на вечер, подметала пол, вытирала пыль и убирала постели.
В одиннадцать часов они прервали свои занятия, чтобы выпить по чашке чая и поболтать.
– А что, хозяин еще занимается делом человека, которого распяли во дворе конюшни? – обронила Грейси как бы совершенно равнодушно, методично помешивая чай.
– Не вполне уверена, – ответила Шарлотта, – но ты уже размешала весь сахар в чашке.
Грейси усмехнулась и перестала болтать ложкой.
– А он вам ничегошеньки не рассказывал?
– Томас рассказывает, но чем больше он занимается этим делом, тем меньше ему кажется, что судья Стаффорд обнаружил что-то новое. А если ничего нет, тогда, значит, нет никакой причины для тех, кто был связан с делом на Фэрриерс-лейн, убивать судью.
– Тогда кто же убил? Жена? – Грейси была явно разочарована. Когда в основе преступления лежит любовная интрига, значит, никакой тайны и нет вовсе. Известно, кто убил, и это ужасно тривиально.
– Думаю, что да, или же убийца – мистер Прайс.
Грейси воззрилась на хозяйку, забыв про чай.
– Но ведь что-то здесь не так, мэм. Вы думаете, что это не они?
Шарлотта улыбнулась.
– Не знаю. Вероятно, они смогли бы убить. Но я помню, что чувствовала в тот вечер, когда была с ней, а ее муж умирал. Может быть, я чересчур самонадеянна, но не могу поверить, что это она убила и что я ошиблась на ее счет.
– Но, может, убил любовник, а она ничего об этом не знала? – предположила Грейси, стараясь тоже быть полезной в разгадке тайны.
– Возможно. Однако и он мне нравится. – Отпивая мелкими глотками чай, Шарлотта поймала над чашкой взгляд Грейси.
– А кто вам не нравится? – Девушка, как всегда, зрила в корень.
– Ни о ком пока сказать этого не могу. Но мне и раньше нравились те, кто оказывался виноват.
– Да что вы? Правда? – Грейси широко раскрыла глаза.
– Все зависит от обстоятельств. – Шарлотта решила, что должна объяснить это, и уже собиралась развить тему, когда зазвенел дверной колокольчик.
Торопливо встав, Грейси надела чепчик, поправила юбки и помчалась открывать.
Через минуту она вернулась с Кэролайн. Та, как всегда, была модно одета, но без обычного внимания к мелочам – очевидно, торопилась. Обменявшись приветствиями и заверениями в том, что все здоровы, Кэролайн села за кухонный стол и приняла чашку чая от Грейси. Затем она глубоко вздохнула, словно собиралась нырнуть с головой в воду.
– Как у Томаса продвигается расследование убийства бедного мистера Стаффорда? Он что-нибудь узнал?
– Как ты непоследовательна, мама, – удивилась Шарлотта.
– А что такое?
– Ты обычно упрекала меня за то, что я слишком прямолинейна, – улыбнулась дочь, – ты всегда говорила, что людям такое не нравится, что надо всегда подходить к выяснению чего-то издалека, тогда у собеседника всегда есть возможность уклониться от ответа или переменить тему.
– Чепуха! – с жаром возразила Кэролайн, но слегка порозовела. – Ну, как бы то ни было, так следует вести себя с посторонними и с мужчинами, а я ни то ни другое. Я говорила, что неделикатно быть слишком непосредственной и что…
– Знаю, знаю, – Шарлотта махнула рукой. – Боюсь, он не нашел ничего нового относительно убийства на Фэрриерс-лейн, и я понятия не имею, что заставило судью Стаффорда снова обратиться к этому делу. Но, по-видимому, совершенно бесспорно, что в убийстве был виновен Аарон Годмен.
– О господи! Бедная мисс Маколи… – Кэролайн покачала головой с опечаленным лицом. – Ведь она действительно считает, что ее брат невиновен. Это будет для нее тяжелым ударом.
Шарлотта положила свою руку на руку матери.
– Я сказала лишь то, что он не нашел ничего нового – пока. Не думаю, что он откажется от дальнейшего расследования – разве только не выяснится, что убила миссис Стаффорд. Или мистер Прайс, или они оба.
– А если нет?
– Тогда ему придется опять заняться убийством на Фэрриерс-лейн, пока не возникнет еще какая-нибудь зацепка.
– Что? – Лицо Кэролайн исказило волнение; она сильно подалась вперед, забыв о чае. – Что ты хочешь сказать этим «еще»?
– Не знаю. Может быть, все дело в какой-то личной неприязни; или же тут кроется что-то имеющее отношение к деньгам или к другому преступлению, о котором он узнал.
– И этому есть подтверждения?
– Не думаю. По крайней мере, сейчас.
– Звучит не очень-то… – мрачно усмехнулась Кэролайн, – не очень убедительно, правда? Но Томас должен будет вернуться к делу на Фэрриерс-лейн. Я бы вернулась.
– Да, – согласилась Шарлотта, – именно этим делом занимался мистер Стаффорд в день своей смерти. И у него, конечно, была для этого причина, пусть он собирался лишь доказать раз и навсегда, что виноват Аарон Годмен. Хотя возможно, что кто-то считает…
– Но это нелогично, дорогая, – печально возразила Кэролайн. – Если был виноват Годмен, тогда никто не стал бы убивать мистера Стаффорда, чтобы помешать ему снова расследовать дело. Мисс Маколи могла бы очень горевать, потеряв всякую надежду снять пятно с имени брата, но она не стала бы убивать Стаффорда за то, что тот считал ее брата виновным. Да и нелепо убивать одного, если все остальные придерживаются такого же мнения. Она же не могла убить всех… Да и зачем? Ведь Стаффорд не виноват, что сомневался… – Она прикусила губу. – Нет, Шарлотта, если виноват Годмен, убивать судью Стаффорда не было никакого резона. А вот если Блейна убил не Годмен, а кто-то другой, тогда появились бы все основания покончить с судьей. Особенно если тот узнал правду или же убийцы предполагали, что он узнал.
– А о ком ты думаешь, мама? Кто этот «кто-то другой»? Джошуа Филдинг? Ты этого опасаешься?
– Нет! Нет! – Кэролайн яростно затрясла головой, явно краснея. – Это может быть кто-нибудь еще.
– А теперь кто нелогичен? – ласково спросила Шарлотта. – Единственные люди, кого видел судья в тот день, были его жена, мистер Прайс, судья Ливси, Девлин О’Нил, мисс Маколи и Джошуа Филдинг. Мистер Прайс, миссис Стаффорд и судья Ливси никогда не имели никаких отношений с Кингсли Блейном. Они стали причастны к делу, когда оно дошло до суда, а судья Ливси – вообще лишь на стадии апелляции. Вряд ли они могут быть повинны в убийстве Блейна.
Теперь Кэролайн была очень бледна.
– Тогда надо что-то предпринять! Я не верю, что виновен Джошуа, и мы обязаны это доказать. Может, нам удастся что-нибудь узнать, прежде чем Томас вплотную этим займется, ведь пока он выясняет подробности относительно миссис Стаффорд и мистера Прайса.
На Шарлотту внезапно нахлынула волна сочувствия, но она не могла придумать, как хоть чем-то помочь матери. Ей было знакомо чувство страха за то, что кто-то, кого любишь, может быть причастен к преступлению, а может быть – даже виновен.
– Не знаю, что бы мы могли такое узнать, – сказала она неуверенно, следя за выражением лица Кэролайн, видя на нем беспокойство и понимание того, насколько мать уязвима. В таком состоянии легко сделать какую-нибудь глупость. – Если Томас попытается… – она пожала плечами. – Не знаю, с чего тут начать. Мы, в сущности, незнакомы с миссис Стаффорд – хотя, конечно, я могу приехать к ней с визитом… – Шарлотта понимала, что в ее голосе явно звучит нежелание, и терялась в поисках слов, которые не прозвучали бы как резкий отказ. – Она же сразу поймет, что я приехала из любопытства. И она знает также, что я жена полицейского. Если миссис Стаффорд невиновна, если она искренне горюет, вне зависимости от того, каковы ее чувства к мистеру Прайсу – а ведь мы не знаем, каковы ее чувства на самом деле, – тогда она будет крайне оскорблена.
– Но если из-за того, что случилось, другие невинные люди попали в невыносимое и опасное положение? – настаивала Кэролайн, подавшись вперед. – Это… это, конечно, гораздо важнее. Это самое важное!
– Но дело ведь не дошло до судебного преследования, мама, и, возможно, никогда не дойдет.
– Когда дойдет, будет уже поздно, – ответила Кэролайн, все больше волнуясь. – Дело ведь не только в обвинении и аресте, Шарлотта; это и подозрение, и погибшая репутация. И не одна. Этого достаточно, чтобы сокрушить человека.
– Знаю.
– А что сказала леди Камминг-Гульд? Ты мне еще не говорила.
– Мне, в сущности, ничего не известно. Я с тех пор ее не видела, и она мне не писала. Из этого можно сделать вывод, что она не узнала ничего, по ее мнению, важного. Но, возможно, дело о преступлении на Фэрриерс-лейн было расследовано исчерпывающим образом.
– А ты не сможешь узнать поточнее?
– Ну конечно, узнаю, – ответила с облегчением Шарлотта. – Это будет как раз нетрудно.
– Ты снова можешь воспользоваться моим экипажем, если хочешь, – предложила Кэролайн и тут же спохватилась, что может показаться чрезмерно настойчивой и требовательной. – Если, конечно, тебе он пригодится.
– О, разумеется, – отвечала, слегка улыбнувшись, Шарлотта. – Конечно, пригодится. – Она встала, ее глаза смеялись. – Сколь элегантнее подкатить в экипаже, нежели прийти пешком с омнибусной остановки…
Кэролайн хотела что-то ответить, но передумала.
Веспасии не было дома, когда Шарлотта приехала с визитом, однако горничная сообщила, что госпожа будет через полчаса, не больше, и если Шарлотта соблаговолит подождать, ей подадут чай в гостиную. Леди Веспасия будет очень разочарована, если они разминутся.
Шарлотта приняла приглашение и расположилась в элегантной гостиной Веспасии, попивая чай и глядя, как за каминной решеткой вспыхивают языки пламени. У нее было время оглядеться, чего прежде никогда не случалось. В присутствии хозяйки такое внимание гостьи показалось бы назойливым любопытством. Вся комната носила отпечаток характера Веспасии. На каминной полке стояли высокие тонкие серебряные подсвечники в георгианском стиле, очень простые и строгие, – но не симметрично, на разных концах полки, как было принято в других домах, а сдвинутые немного влево от центра. На шератоновском столике у окна стояла композиция из цветов, но не в вазе, а в соуснике из королевского вустерширского фарфора: три розовые хризантемы в центре, медно-желтые березовые веточки и еще какие-то пурпурные бутоны неизвестных Шарлотте цветов.
Потеряв всякий интерес к чаю, она встала, чтобы внимательно приглядеться к нескольким фотографиям в простых рамках, стоявшим на верхней доске бюро. Первая, овальная, была сделана в манере сепии и выцвела по краям. На ней была запечатлена женщина лет сорока с изящной шеей, высокими скулами и тонким орлиным носом; большие, широко расставленные глаза под тяжелыми веками, лоб совершенных линий. Это было прекрасное лицо, но к тому же, при всей горделивости и правильности черт, в нем присутствовало своеобразие, сказывалась индивидуальность, и романтическая поза не могла скрыть страстности и силы характера.
Прошло несколько секунд, прежде чем Шарлотта поняла, что это фотография самой Веспасии. Она привыкла видеть ее пожилой дамой, упустив из виду, что в молодости леди Камминг-Гульд должна была выглядеть совсем иначе. Теперь Шарлотта видела, что та осталась во многом прежней.
Другие фотографии изображали девушку лет двадцати, очень хорошенькую и обаятельную, но с менее изящными чертами, более тяжелым подбородком и довольно коротким носом. Налицо было некоторое внешнее сходство, хотя отсутствовали одухотворенность и огонь воображения. Это, должно быть, Оливия, дочь Веспасии, которая вышла замуж за Юстаса Марча и умерла, успев родить ему много детей. Шарлотта никогда ее не знала, но Юстаса вспомнила очень живо, одновременно с гневом и жалостью.
На третьей фотографии был изображен аристократического вида мужчина, тоже с высокими скулами, с добрым лицом и глазами, которые смотрели вдаль, а может, в свой собственный мир. Тут тоже было явное сходство о Веспасией, и Шарлотта догадалась – по тому, как выцвела фотография, по фасону одежды и характеру снимка, – что это был ее отец.
Интересно, что Веспасия предпочитала держать в своей любимой комнате портрет отца, а не мужа.
Шарлотта разглядывала книги в резном книжном шкафу, когда услышала негромкий разговор в холле и шаги по паркету. Она быстро обернулась и направилась к окну, так что, когда дверь отворилась и Веспасия вошла, она встретила ее лицом к лицу и улыбаясь.
Веспасия выглядела очень энергичной, словно что-то с нетерпением предвосхищала и готова была немедленно снова куда-то направиться; другими словами, она вовсе не напоминала пожилую женщину, вернувшуюся с прогулки. Кожа ее лица покраснела от холодного ветра; спина, как всегда, прямая, плечи развернуты. Одета она была в платье мягкого виноградно-синеватого оттенка – очень утонченный и неопределенный цвет: то ли синий, то ли пурпурный с серебристым оттенком. Оно было легкое, дорогое и очень ей шло. В соответствии с новейшей модой сзади почти ничего не было подложено, и покрой отличался изяществом. Шляпу с широкими опущенными полями тетушка оставила в холле.
– Доброе утро, тетя Веспасия, – удивленно и с явным удовольствием приветствовала ее Шарлотта.
Впервые за все время, что прошло после смерти племянника Веспасии, первого мужа Эмили, она видела леди Камминг-Гульд такой здоровой и жизнерадостной. Сегодня Веспасия, казалось, сбросила с себя бремя лет, которое наложило на нее горе утраты, и снова стала той полной сил и устремлений женщиной, какой была в прежние годы.
– Вы выглядите просто замечательно.
– Ну, до некоторой степени я чувствую себя отлично, – ответила Веспасия с явным удовольствием и пристально оглядела Шарлотту. – Дорогая, ты выглядишь немного встревоженной. Тебя все еще беспокоит то несчастное дело на Фэрриерс-лейн? Да садись же, ради бога. У тебя такой вид, словно ты сейчас бросишься бежать куда-то сломя голову. Ведь ты не собираешься этого делать, не так ли?
– Нет, конечно, нет. Я приехала повидаться с вами, и у меня сейчас нет никаких срочных дел. Мама сейчас у меня дома и за всем приглядит, если понадобится.
– О господи! – Веспасия грациозно опустилась в кресло, быстрым движением руки разгладив юбку. – Она все еще влюблена в своего актера?
Шарлотта скорбно улыбнулась и села напротив.
– Да, боюсь, что так.
Ровные дуги бровей пожилой леди взлетели вверх.
– Боишься? Почему же? Неужели это так важно? Она свободна и может делать все, что угодно, разве не так? И отчего же не позволить себе маленький роман?
Шарлотта глубоко вздохнула. В голове вертелось много резонных доводов относительно того, почему «маленького романа» не должно быть, но когда она стала их перечислять, то почувствовала, что, несмотря на бурные эмоции по этому поводу, все эти доводы, высказанные вслух, кажутся неумными и несерьезными.
Губы Веспасии тронула усмешка.
– Все так, – согласилась она, – но тебя беспокоит то, что этот несчастный может быть заподозрен в причастности к смерти Кингсли Блейна, так?
– Да, и это тоже. Томас считает, что по данному делу нет ничего нового и что Стаффорд просто пытался найти какие-то веские доводы, чтобы убедить Тамар Маколи отказаться наконец от попыток опять вытащить дело на свет божий.
– Но ты так не считаешь?
Шарлотта слегка пожала плечами.
– Не знаю. Возможно, судью отравила жена, но мне трудно в это поверить. Я была с ней, держала ее за руку, когда он умирал. И я действительно не могу поверить, что она так льнула ко мне, так следила за каждым его вздохом – и в то же время способна была его отравить. Не говоря уже о том, что это было бы глупо и совершенно бесмысленно.
– Значит, опять всплывает убийство на Фэрриерс-лейн, – заметила Веспасия задумчиво. – Кстати, я разговаривала с судьей Квейдом об этом деле. Извини, что сразу не сообщила тебе о том, что узнала.
Очень странно, однако щеки пожилой леди чуть-чуть порозовели, к удивлению Шарлотты. Она никогда еще не замечала за Веспасией способности смущаться. Впрочем, быстро взяв себя в руки, Веспасия стала рассказывать, что удалось выяснить во время ее разговора с Квейдом, – словно бы беспечно, но при этом тщательно подбирая слова.
– Судья Квейд сказал, что считает это дело очень тяжелым не только из-за обстоятельств убийства, но и потому, что общество тогда неистовствовало и вело себя попросту безобразно, а следствие проводилось в лихорадочной спешке, поэтому нелегко быть уверенным в должном осуществлении судопроизводства, даже при справедливости вынесенного приговора.
– А он считает, что приговор несправедлив? – быстро переспросила Шарлотта, чувствуя одновременно надежду и страх.
Серые глаза Веспасии смотрели в упор.
– Он полагает, что справедливость была соблюдена, но не так, как следует.
– Вы хотите сказать, что Аарон Годмен был виновен?
– Боюсь, что так. Все совершалось в атмосфере, тревожившей совесть Телониуса; волновало его и то, что даже защитник Бартон Джеймс, по-видимому, не сомневался в вине своего подзащитного. Ведение дела соответствовало требованиям закона, но не более того. Весь город довел себя до такого состояния злобы и ненависти, что на улицах совершались акты насилия против евреев, которые никакого отношения к делу не имели, просто потому, что они были евреи. Было невозможно подыскать беспристрастных присяжных.
– Но тогда как же можно считать судебный процесс справедливым? – возразила Шарлотта.
– Полагаю, что так считать было нельзя.
– Но зачем же Квейд разрешил проведение судебного процесса? Почему он ничего не предпринял?
Сейчас в глазах Веспасии не было ни смешинки, ни тени снисходительности. Она сразу же бросилась защищать Квейда.
– А что, по-твоему, он должен был сделать?
– Я… я не знаю…
Внезапно Шарлотта почувствовала, что тон Веспасии изменился и во взгляде ее промелькнуло нечто такое… и вспомнила, что Телониус Квейд был ее старым другом. Шарлотта ни за что не хотела ссориться с ней. А ведь она невольно поставила под сомнение честь человека, к которому Веспасия питала симпатию и уважение. И, возможно, чувства эти были очень сильные…
– Извините, – поспешно сказала Шарлотта, – наверное, он просто ничего не мог поделать. Закон накладывает очень большие ограничения на своих служителей, да? Он вряд ли мог заявить о недостаточной корректности следствия, если все делалось в соответствии с законом.
Взгляд Веспасии немного смягчился.
– Он раздумывал над тем, не сделать ли что-нибудь самому и заставить защиту последовать его примеру. Затем решил, что не станет делать ничего недостойного по отношению к своему цеху вроде заявления о недоверии тому самому закону, который он должен был соблюдать, как того требововал его долг.
– О, – нахмурилась Шарлотта: чрезвычайная серьезность того, о чем говорила Веспасия, произвела на нее впечатление. – Если у судьи возникли такие мысли, тогда, значит, процесс был отвратителен, и судья проявил большую деликатность, взвесив все обстоятельства и оценив возможные последствия.
– Он необыкновенный человек, – ответила Веспасия, на мгновение опустив глаза и отведя их в сторону.
Шарлотта невольно улыбнулась, подумав о том, какого рода дружба связывала Веспасию и Квейда. Но, может быть, это была не дружба, а обоюдная нежность? Приятно думать об этом. Улыбка Шарлотты стала шире. Она любовалась прямой осанкой Веспасии, ее изящно причесанной головой. Тут же представила, как Веспасия спрашивает ее: «А что тебя забавляет?», но та молчала, только щеки ее окрасились румянцем.
– Я вам очень благодарна, тетя Веспасия, – нежно сказала Шарлотта, – благодарна за то, что вы расспросили обо всем мистера Квейда, хотя, по-видимому, ничего нового узнать не удалось.
– Нет, удалось, – возразила Веспасия. – Немногое и не имеющее непосредственного отношения к делу, но судья Квейд совершенно уверен, что Годмена во время заключения избивали. Когда он явился в суд, на нем были кровоподтеки слишком недавнего происхождения, чтобы считать их полученными во время ареста. А непосредственно перед арестом он был невредим.
– О господи! Какое безобразие… Вы думаете, его избили тюремные надзиратели?
– Возможно. Или полицейские, когда тащили его в каталажку, – взволнованно глядя на Шарлотту, ответила Веспасия. – Сожалею, но это не кажется невероятным.
– Вы хотите сказать, что он сам первый набросился на них?
– Нет, дорогая, этого я сказать не хочу. Полицейский, который арестовывал Годмена, совершенно не пострадал.
– О! – Шарлотта глубоко вздохнула. – Однако все это ничего не доказывает, не так ли? За исключением того, что в то время, как вы заметили, бушевали очень бурные и недостойные страсти…
Веспасия ждала.
– Действительно ли мистер Квейд косвенно дал вам понять, что полиция так отчаянно стремилась найти виновного и осудить его, идя навстречу желаниям общества, что она сознательно обвинила не того человека?
– Нет, – решительно ответила Веспасия. – Нет. Телониуса тревожил сам образ действий, манера, в которой велось расследование, лихорадочный всплеск эмоций и безразличие защиты к судьбе обвиняемого; но он верил в законность обвинения, верность свидетельств и справедливость приговора.
– Понимаю, – вздохнула Шарлотта. – Тогда, вероятно, нынче судья Стаффорд пытался доказать, что дело завершено как положено, а это значит, что его убили безотносительно к делу Блейна – Годмена. И тогда все-таки виноваты его жена или мистер Прайс.
– По-видимому, так. К сожалению.
Шарлотта пристально посмотрела на леди Камминг-Гульд, насколько уверенно она это говорит.
– Можно, однако, предположить, что кому-то есть что скрывать, причем нечто скверное, поэтому у этого «кого-то» были причины опасаться расследования Стаффорда, не зная даже, в чем оно заключается. Тем более если они знали… – Веспасия нахмурилась. – В любом случае он мог показаться кому-то слишком любознательным, и его убили. Допускаю, это может показаться не слишком вероятным…
– Может, – кивнула Шарлотта. – Однако нельзя начисто отрицать такую возможность. Думаю, мы должны продолжать расследование, как вы считаете? Я хочу сказать… – Она осеклась. Слишком многое принимается ею за данность. – Смогли бы мы что-то предпринять в этом отношении? – спросила она вкрадчиво.
– Не вижу, почему бы и нет, – улыбнулась Веспасия, одновременно забавляясь и радуясь вопросу. – Не вижу, почему бы и нет, но понятия не имею, каким образом, – и она вопросительно вскинула брови.
– Я тоже не знаю, – вздохнула Шарлотта, – но обязательно все это обдумаю.
– Не знаю, удастся ли тебе это, – тихо промурлыкала Веспасия, – но если бы я могла помочь, я бы с радостью это сделала.
– Не знаю, сможете ли вы, – усмехнулась в свою очередь Шарлотта.
Шарлотту раздирало сомнение, стоит ли рассказать Питту о визите к Веспасии. Если она сделает это, то муж обязательно спросит, зачем она так беспокоится об этом деле. И решит, что поступок Шарлотты продиктован симпатией к Джошуа Филдингу, который, возможно, причастен к убийству Кингсли Блейна и вследствие этого к смерти судьи Стаффорда. Она, конечно, будет пытаться убеждать его, что все это из-за Кэролайн, которая, как любительница драмы, не может оставаться равнодушной к самой атмосфере трагического убийства, но Питт очень скоро распознает уловку и сочтет ее мать неумной пожилой женщиной, недавно овдовевшей, одинокой и ставшей жертвой внезапной привязанности к более молодому, блестящему мужчине из совершенно другого сословия и с иным житейским опытом, который снова – и в последний раз – позволит ей ощутить себя молодой. Но объяснять все таким образом, пожалуй, слишком сентиментально. Питт, конечно, не станет осуждать Кэролайн – скорее выразит снисходительное сочувствие; но она не может так унизить мать… Шарлотта удивилась, как сильно она во что бы то ни стало стремится отстоять репутацию матери, как нестерпимо ей хочется защитить ее ранимую душу…
Поэтому она рассказала Томасу лишь то, что ездила к Веспасии, – и немедленно опустила взгляд на свое шитье.
– И как она? – поинтересовался Питт, внимательно поглядывая на Шарлотту.
– Она прекрасно себя чувствует. – Шарлотта улыбнулась мужу. Томас что-нибудь обязательно заподозрит, если она остановится на полуслове, – он слишком хорошо знает жену. – Я не видела ее в таком расположении духа ни разу после смерти бедняги Джорджа. Она снова обрела спокойствие и так оживлена и здорова, как при первом нашем знакомстве.
– Шарлотта!
– Да? – Она подняла широко раскрытые, невинные глаза, держа в руке иголку.
– Что еще было? – требовательно спросил он.
– О чем ты? Тетя Веспасия в отличном настроении и прекрасно себя чувствует, и я подумала, что тебе будет приятно об этом узнать.
– Мне это, конечно, приятно, но я хочу знать о том, что тебе еще стало известно и почему у тебя такое довольное выражение лица.
– Ах! – Шарлотта была просто в восторге. Она его замечательно провела. Женщина широко улыбнулась, на этот раз без всякого притворства. – Тетя Веспасия повидалась со старым другом, и я подумала, что она, очевидно, относится к нему с большой нежностью. Разве это не замечательно?
Томас сел.
– Ты имеешь в виду роман?
– Ну, это вряд ли. Ей ведь за восемьдесят.
– Возраст не помеха таким делам. Сердце не перестает любить всю жизнь.
– Роман?.. Нет, я так не считаю. – Шарлотта удивленно раздумывала над его словами, но сама мысль доставила ей удовольствие. – Впрочем, почему бы и нет? Хотя я все же думаю, что если у них и был роман, то он остался в прошлом, когда они только познакомились. Не исключено, конечно, что он возобновился…
– Отлично, – Питт широко улыбнулся. – А кто он?
– Что? – Внезапно Шарлотта почувствовала себя в ловушке.
– Кто он? – повторил Томас, уже с подозрением.
– О… – Она снова принялась за шитье, не отрывая взгляда от иголки и полотна. – Это ее давний друг. Телониус… Телониус Квейд.
– Телониус Квейд, – повторил он медленно. – Шарлотта!
– Да, – она усердно шила.
– Ты сказала – Телониус Квейд?
– Да, кажется.
– Судья Телониус Квейд?
Шарлотта колебалась, но лишь мгновение.
– Да…
– Который совсем случайно председательствовал на суде над Аароном Годменом за убийство Кингсли Блейна?
Лгать было нельзя, но она попыталась уклониться от прямого ответа:
– Мне кажется, что тогда их дружба уже пошатнулась.
Питт решительно потряс головой:
– Это не имеет никакого отношения к делу! Почему Веспасия внезапно возобновила знакомство? Именно теперь?
Шарлотта молчала.
– Потому, что ты ее об этом попросила?
– Ну, ладно, созна ю́сь, мне было просто интересно. Судья умер в театре, у меня на глазах. Я держала за руку его бедную жену…
– …И не думала, что, может быть, именно она его убила, – сурово сказал Томас. Он не сердился – скорее все это его забавляло, но по его тону Шарлотта поняла, что он не потерпит никаких дискуссий.
– Нет, нет, я, конечно, ни о чем таком и не помышляла. – Шарлотта взглянула наконец на мужа. – Но судья Квейд, очевидно, вполне был удовлетворен приговором, даже если ему не вполне нравилось, как проходит судебное расследование. – Она улыбнулась мужу – на сей раз совершенно искренне. – Такое впечатление, что бедняга Годмен был действительно виновен, даже если они доказали его вину не лучшим способом. Но, Томас, ведь вполне вероятно, не правда ли, что сам факт повторного обращения судьи Стаффорда к делу мог так напугать кого-то – и совсем по другой причине, в связи с чьим-то еще грехом, – что испугавшиеся его убили? – Шарлотта, волнуясь, ожидала ответа, внимательно вглядываясь в выражение его лица.
– Да, это возможно, – мрачно подтвердил Питт, – хотя и не очень. Какой такой еще грех?
– Не знаю. Ты и должен это выяснить.
– Может быть, но мне опять нужно заниматься убийством Стаффорда и добыть доказательства, что Джунипер Стаффорд или Адольфус Прайс приобрели опиум. Мне нужно знать о них гораздо больше, чем известно сейчас.
– Да, конечно, но ты ведь не забудешь о деле Блейна – Годмена, правда? Я хочу сказать… – И вдруг ее осенило. – Томас! Что, если в этом деле замешана чья-то запретная связь, недостойное поведение, подкуп, насилие, какое-то другое действие, которое затрагивает интересы кого-то из сильных мира сего, или любовная интрига, которая могла бы кого-то погубить? Тогда появился бы повод убить судью Стаффорда, прежде чем тот что-то обнаружил, даже если это никак не снимало вину с Годмена. Так не могло бы случиться?
– Да, – осторожно ответил Томас, – да, такое не исключено.
– И тогда ты расследовал бы такую возможность? – настаивала Шарлотта.
– После того, как выяснил бы все о Джунипер и Адольфусе. Не раньше.
Она улыбнулась:
– Ну и хорошо. Не хочешь ли чашку какао на сон грядущий?
На следующий день Шарлотта поручила Грейси следить за порядком в доме, а сама села в омнибус и покатила на Кейтер-стрит к Кэролайн. Прибыв в начале двенадцатого, она узнала, что мать уехала по какому-то делу, а бабушка сидит в большой, старомодно обставленной гостиной у камина и кипит от негодования.
– Ну, – сказала она, яростно взглянув на Шарлотту, сидя очень прямо, сцепивши старые, похожие на птичьи лапки руки на набалдашнике палки, – ты наконец явилась навестить меня, не так ли? Наконец вспомнила про свой долг. Немного поздно, девочка.
– Доброе утро, бабушка, – спокойно отвечала Шарлотта. – Как поживаете?
– Болею, – ответила она колючим тоном, – не задавай глупых вопросов, Шарлотта. Разве я могу не болеть, если твоя мать ведет себя как отчаянная дура? Она вообще-то никогда не была особенно умна, но сейчас, кажется, растеряла последние остатки умственных способностей. После смерти твоего отца она словно с цепи сорвалась. – Бабушка сердито фыркнула. – Полагаю, этого и следовало ожидать. Некоторые женщины не могут справиться со вдовством. Нет умения вести себя, не знают, что подобает, а что нет. И она никогда не понимала это как следует. Моему бедному Эдварду все время приходилось ее учить!
В другое время Шарлотта не обратила бы внимания на столь оскорбительное мнение. Ее бабушке всегда было свойственно подобное направление мыслей, и Шарлотта привыкла к этому, но сейчас она почувствовала необходимость защитить мать.
– Какие глупости, – ответила она резко, садясь на стул напротив. – Мама всегда обладала совершенным пониманием того, что и как надо делать.
– Не смей говорить мне «глупости», – отрезала бабушка. – Ни одна женщина с малейшим пониманием приличий не разрешила бы своей дочери выйти замуж за полицейского, даже если бы та была безобразна, как лошадь, и глупа, как курица. – Она подождала, чтобы Шарлотта как следует насладилась этим язвительным замечанием, но так как внучка и глазом не моргнула, неохотно продолжала: – А теперь она ведет себя как дурочка, гоняясь за дружбой людей, выступающих на сцене. И, клянусь небом, это вряд ли лучше! Они, возможно, знают, как говорить на правильном английском языке, но их мораль ниже всякого уровня. Все они ведут себя недостойно, и половина из них евреи – я точно это знаю. – И она опять яростно взглянула на Шарлотту, вызывая ее на словесный поединок.
– А какое отношение это имеет ко всему остальному? – спросила Шарлотта, стараясь показать, что ей о том ничего не известно.
– Что? Что ты сказала? – Старая леди была глухой не всегда, а в зависимости от обстоятельств и теперь решила заставить Шарлотту повторить замечание в надежде утихомирить ее, а за это время самой придумать какой-нибудь сокрушительный ответ.
– Я спросила, какое имеет отношение к делу то, что они евреи? – повторила, улыбаясь, Шарлотта.
– Какое это имеет отношение? – сердито возразила бабушка. – О чем ты говоришь, девушка? Иногда ты несешь такую чепуху! Вот что происходит, когда якшаешься с низшими необразованными классами, которые не могут даже выразить подобающим образом свои мысли. Я скажу тебе, что случится в будущем. Я и твоей матери говорила, но разве она меня слушает? Тебе придется что-нибудь предпринять в отношении ее.
– Но я ничего не могу сделать в этом отношении, – терпеливо ответила Шарлотта. – Я не могу заставить ее слушаться вас, если она не желает этого.
– А теперь послушай меня, глупая ты девчонка. Честное слово, ты и святого выведешь из себя.
– Да? Я никогда не думала, что вы святая.
– Не дерзи! – Старая леди ткнула палкой в ногу Шарлотты, однако она находилась на таком расстоянии, что палка только задела юбку внучки.
– Мама скоро приедет домой?
Брови бабушки подскочили почти до линии прически.
– А ты воображаешь, что она сообщает мне об этом? – пронзительным от негодования голосом вопросила она. – Приходит и уходит в любое время дня – и, насколько мне известно, ночи, – одетая так, словно сама играет в мелодрамах… Глупое создание! В мои дни вдовы носили только черное и знали свое место. Ее поведение совершенно неприлично. Твой отец, бедняга, совсем недавно умер, пяти лет еще не прошло, а Кэролайн скачет по Лондону, как взбалмошная двадцатилетняя девица, которая пытается выйти замуж в свой первый же сезон, а то будет слишком поздно.
– А она что-нибудь говорила?
– О чем? Она ничего и никогда не рассказывает о том, что действительно важно. Не смеет, надо полагать.
– Когда она будет дома? – Шарлотта с трудом удерживалась от резкостей.
– А если она и сказала, неужели ты думаешь, что ей можно верить, девушка? Нет, и еще раз нет!
– Но все-таки она что-нибудь сказала?
– Да! Что ей надо поехать к модистке и она вернется через полчаса. Чепуха! Она могла поехать куда угодно.
– Спасибо, бабушка. Вы очень хорошо выглядите.
Та действительно выглядела недурно. Она так и кипела энергией, лицо ее порозовело, а маленькие, как пуговки на ботинках, черные глаза смотрели очень живо и пронзительно. Ничто на свете так не воодушевляло ее, как хорошая перебранка.
– Тебе надо завести очки, – сказала злорадно старая леди. – У меня все болит. Я старая женщина и нуждаюсь в уходе, заботе и спокойной жизни, без огорчений и тревог.
– Да вы умерли бы от скуки, если бы не считали, что вас постоянно обижают, – ответила Шарлотта с той искренностью и прямотой, на которые никогда бы не осмелилась еще несколько лет назад – во всяком случае, при жизни отца.
Старая леди опять фыркнула и яростно взглянула на нее. Она вспомнила, что надо казаться глухой, но было уже слишком поздно.
– Что? Что ты сказала? Твоя дикция стала очень невнятной, девушка!
Шарлотта улыбнулась и через минуту услышала шаги матери в холле. Она встала, коротко извинилась, оставив старую леди жаловаться наедине на то, что ей ничего не рассказывают и не посвящают в дела семьи, и быстро вышла в холл – как раз в тот момент, когда мать уже начала подниматься по лестнице.
– Мама!
Кэролайн обернулась, и ее лицо просияло от радости. На ней была очень красивая шляпа с широкими полями, украшенными перьями и искусственными цветами из шелка. Это была роскошная, экстравагантная и чрезвычайно женственная шляпа. Шарлотта с радостью приобрела бы такую же, но ей ведь негде было появляться в таком чудесном головном уборе.
– Да? – с жадным любопытством спросила Кэролайн. – Ты что-нибудь узнала?
– Боюсь, немного. – Шарлотта почувствовала себя виноватой: зачем она подает надежды, когда надеяться почти не на что? – Но, по крайней мере, есть с чего начать розыски.
– Значит, мы что-то можем сделать? – Кэролайн повернулась, готовая сию минуту сбежать вниз. – Что ты узнала? И от кого? Томас сказал?
– От тети Веспасии, хотя и немного.
– Неважно! Чем мы в состоянии помочь?
– Надо побольше узнать о людях, причастных к делу, – на тот случай, если осталось незамеченным еще одно преступление или какая-то личная тайна, как ты и думала, которую мог бы открыть невзначай судья Стаффорд.
– Отлично, – быстро ответила Кэролайн. – С чего начнем?
– Очевидно, с Девлина О’Нила, – предложила Шарлотта.
– А как насчет миссис Стаффорд и мистера Прайса? – Лицо Кэролайн выражало беспокойство и некоторое чувство вины. Ей хотелось, чтобы в убийстве оказались замешаны они, а не Филдинг.
– Мы их совсем не знаем, – резонно возразила Шарлотта. – Давай начнем с того, что нам по силам; по крайней мере, мисс Маколи или мистер Филдинг смогут нам чем-то помочь.
– Да-да, конечно… – Кэролайн окинула Шарлотту взглядом с ног до головы. – Ты очень мило одета. Готова приняться за дело прямо сейчас?
– Если ты считаешь, что мы можем явиться к ним без приглашения…
– О да, я уверена, что мисс Маколи примет нас, если мы отправимся к ней сегодня же утром. После обеда они репетируют, и это было бы неудобно.
– Репетируют? – удивилась Шарлотта с ноткой сарказма в голосе. Она не представляла, что ее мать так хорошо знакома с распорядком дня актеров и актрис, и с трудом воздержалась от соответствующего замечания.
Кэролайн отвернулась и принялась делать необходимые распоряжения, велев лакею снова вызвать экипаж и сообщив прислуге, что завтракать будет вне дома.
Несколько членов труппы сообща арендовали большой дом в Пимлико. Менеджер, мистер Иниго Пассмор, пожилой джентльмен, который в свое время был звездой, сейчас предпочитал только характерные роли. Его жена тоже когда-то была актрисой, но теперь редко появлялась на сцене, предпочитая актерской профессии почетное и влиятельное положение хозяйки дома. Она занималась также гардеробом, театральным реквизитом и, когда возникала необходимость, музыкальным оформлением. Они с мужем занимали первый этаж дома и, таким образом, владели и садом.
Комнаты Джошуа Филдинга располагались по фасаду второго этажа, апартаменты молодой, но многообещающей актрисы Клио Форбер – с обратной стороны. На третьем этаже жили Тамар Маколи и ее ребенок.
– Я не знала, что у нее есть дети, – удивилась Шарлотта, когда по дороге с Кейтер-стрит в Пимлико ей об этом рассказала Кэролайн. – Я не знала, что она замужем. Ее супруг тоже подвизается на сцене?
– Не будь простушкой, – резко ответила Кэролайн, глядя прямо перед собой.
– Извини! О, – и Шарлотта смутилась. – Ты хочешь сказать, что она не замужем? Сожалею, что не поняла раньше.
– Наверное, будет тактичней не упоминать об этом в разговоре с ней, – сухо ответила Кэролайн.
– Разумеется. А кто там еще живет?
– Не знаю. В мансарде пара каких-то инженю.
– Пара кого?
– Очень юных актрис, которые играют роли невинных девушек.
– Понимаю.
Больше они не обменялись ни словом, пока не доехали до Клавертон-стрит и Пимлико и не вышли из экипажа.
Дверь открыла девушка лет шестнадцати, хорошенькая и более модно и ярко одетая, чем полагается горничной, чья униформа обычно сводится к темному платью, белому чепчику и фартуку. На ней было довольно изящное розовое платьице, а у передничка был такой вид, словно его только что купили. Густые темные волосы были неприкрыты.
– О, доброе утро, миссис Эллисон, – сказала она приветливо, – наверное, вы хотите повидать мистера Филдинга? Или мисс Маколи? Мне кажется, они оба у себя. – И широко распахнула дверь, чтобы дамы могли войти.
– Спасибо, Миранда, – ответила Кэролайн, поднимаясь по ступенькам в холл. Шарлотта следовала за матерью, очень удивляясь фамильярности, с которой девушка приветствовала Кэролайн. – А это моя дочь, Шарлотта Питт, – представила ее Кэролайн.
– Миранда Пассмор. Мой отец, мистер Пассмор, – менеджер труппы.
– Здравствуйте, Миранда, – ответила Шарлотта, поспешно собираясь с мыслями и надеясь, что именно это она и должна была сказать человеку, занимающему столь необыкновенное положение в доме. Ей никогда еще не приходилось видеть горничную, которая чисто случайно является дочерью театрального управляющего.
Миранда широко улыбнулась. Возможно, ей доводилось попадать и прежде в подобное положение.
– Здравствуйте, миссис Питт. Пожалуйста, входите и поднимайтесь по лестнице. А там постучитесь в дверь.
Кэролайн и Шарлотта прошли через холл, в котором, если бы представилась возможность, Шарлотта задержалась на несколько минут. Как та комната в театре, эта была густо завешана старыми афишами с замечательными именами, которые сразу заставляли вспомнить подмостки, звенящие голоса, дрожь страсти и напряжение драмы: Джордж Конквест, Бирбом Три, Эллен Терри, миссис Патрик Кэмпбелл, а также потрясающая величественная фигура сэра Генри Ирвинга в роли Гамлета. Другая афиша запечатлела Сару Бернар в величественной и трагичной позе. Здесь были изображены и другие актеры. Разглядеть на ходу, кто это, Шарлотта не смогла.
На первой лестничной площадке висели другие афиши – на этот раз опер Гилберта и Салливана – «Иоланта», «Пейшенс» и «Йомены гвардии».
Кэролайн интереса не проявляла, и дело было не только в том, что она их уже видела; просто она целиком сосредоточилась на исполнении своей миссии, и драмы, которые разыгрываются на сцене, сейчас не могли состязаться по важности с житейской драмой. Она лишь на мгновение задержалась на площадке первого этажа, а потом стала подниматься наверх. На второй лестничной площадке висела только одна большая афиша, на которой снова было запечатлено подвижное и чуткое лицо Бернар.
Кэролайн постучала в дверь, и через несколько секунд ей открыла сама Тамар Маколи. В резком утреннем свете Шарлотта ожидала увидеть ее совсем другой, без грима и неодетой, так как до спектакля было еще далеко. Однако та выглядела как в прошлый раз. Волосы черные, как вороново крыло, совершенно без проблеска каштановости, который встречается у самых темноволосых англичанок. Глаза, блестевшие от предвкушения чего-то забавного, хотя и способного причинить боль. Одета она была очень просто, но вместо того, чтобы приглушить драматизм ее внешности, платье, напротив, подчеркивало его.
– Доброе утро, миссис Эллисон, миссис Питт. Как приятно вас видеть.
– Доброе утро, мисс Маколи, – отвечала Кэролайн. – Извините за то, что пришла без предупреждения и вместе с дочерью. Однако у меня такое чувство, что данный визит необходим, или может быть необходим, и нельзя бесполезно терять время.
– Тогда вам лучше войти.
Тамар отступила и позволила им проследовать в большую комнату. Она была обставлена как гостиная, хотя раньше, когда в доме жила только одна семья, возможно, служила спальней. В комнате наблюдалось интересное смешение стилей. У одной стены находилась старинная китайская ширма, когда-то очень красивая. Теперь она выцвела, ее деревянная часть покрылась царапинами, и все же она сохранила остатки прежнего изящества, придававшего комнате обворожительный и уютный вид. На боковом столике красовался русский самовар, в буфете стояло венецианское стекло. Еще были псевдобронзовые французские часы на каминной полке и старинный георгианский стол красного дерева, таких простых и строгих линий, что Шарлотте он показался совершенством и вообще лучшим украшением комнаты. В интерьере преобладали кремовые и бледно-зеленые цвета, и комната получилась очень светлой.
Кэролайн принялась объяснять причину их прихода. Шарлотта же продолжала оглядывать комнату, ища присутствие ребенка, о котором говорила ее мать. Кое-что было не прибрано: брошенная на стул шаль, книга, пачка счетов и раскрытая рукопись; на диване беспорядочная груда подушек. А потом Шарлотта увидела куклу, упавшую с дивана, полускрытую цветастой оборкой чехла, и почувствовала необъяснимую, внезапную печаль, от которой перехватило дыхание и заболело горло. Дитя, не имеющее отца, одинокая женщина… Можно ли заключить отсюда, что Тамар Маколи действительно любила Кингсли Блейна? Или это просто фантазия Шарлотты? Нет оснований думать, что именно Блейн – отец ребенка Тамар. Им мог быть кто угодно, даже Джошуа Филдинг… О господи, только бы не он! Для Кэролайн это было бы невыносимо.
– Разумеется, – проговорила Тамар. – Пожалуйста, садитесь, миссис Питт. Спасибо, что вы тоже проявляете к нам внимание. Мы достаточно долго сражались в одиночку, и теперь, когда все стало сложнее и даже опаснее, мы очень нуждаемся в помощи. Такое впечатление, что кто-то очень сильно испугался и снова ответил насилием. – Лицо у нее было угрюмое и мрачное.
Шарлотта не была в курсе прежних разговоров, но сразу поняла, что к чему, и села.
– Мы были в театре, когда умер судья Стаффорд, – сказала она, слегка улыбнувшись, – и, естественно, хотели бы найти человека, который убил его, а также убедиться, что в прошлом не было допущено судебной ошибки.
Лицо Тамар выражало сложную смесь иронии, гнева и горечи. Если здесь еще присутствовала и надежда, то зрение Шарлотты было слишком слабо, чтобы ее усмотреть. Каким образом эта женщина могла держаться так мужественно все эти годы, после такого ужасающего несчастья? Смерть близкого человека всегда тяжела, но общественное поношение, ненависть, пытка, которой человека подвергает закон, неизмеримо тяжелее. И все время в жизни этой женщины присутствовало страшное осознание, что в назначенный час придут за этим близким человеком, еще молодым и здоровым, и сломают ему шею, повесив на конце веревки, и сделают это с радостью, чтобы удовлетворить ликующую толпу! А что он должен был чувствовать в ночь накануне казни? Какой казалась ему тьма – бесконечной или слишком короткой? Можно ли с б о́льшим страхом ожидать наступления дня?
Тамар пристально смотрела на нее.
– Вы думаете об Аароне? – спросила она напрямик.
На мгновение Шарлотта сжалась, а потом поняла, насколько легче и проще говорить о таких вещах откровенно, чем вилять и уклоняться от болезненной темы, теряясь в поисках слов и продираясь к смыслу сквозь нагромождение эвфемизмов.
– Да, – сказала Шарлотта и опять слегка улыбнулась.
– Вы допускаете возможность несправедливости?
– Конечно, – ответила сочувственно Шарлотта. – Я знала невинных людей, которые не были повешены только по чистой случайности. Это вполне вероятно, и я уверена, что так иногда происходит. Хотела бы я, чтобы это было невозможно, но, увы, это не так.
– Опасная мысль, – сухо ответила Тамар, – людям не нравятся такие мысли. Они не могут смириться с возможностью ошибки. Гораздо легче убедить себя, что человек виновен, и с легким сердцем отправиться сажать цветы.
– Но я так не думаю, мисс Маколи, – заметила Шарлотта. – Я не виновата, если считаю, что он, возможно, был виновен, и могу только горевать в связи с этим. Но я буду виновата, если не сделаю того, что в моих силах, для установления истины – и в деле Кингсли Блейна, и в деле смерти судьи Стаффорда.
Впервые за все время Тамар искренне улыбнулась. Улыбка была очаровательная, она осветила и преобразила ее лицо.
– Какой вы необыкновенный человек… Впрочем, вы и должны быть такой, если вышли замуж за полицейского.
Шарлотта удивилась. Она не знала, что Тамар имеет представление о ее делах.
– Мне рассказал Джошуа, – объяснила актриса, забавляясь ее удивлением, – а ему, наверное, ваша мать. – Она оглянулась и увидела, что Кэролайн уже нет в комнате. – Наверное, она сейчас пошла к нему. Возможно, из чувства такта или… – Выразительно подняв свои хрупкие плечи, она смолкла.
Шарлотта на мгновение смутилась, подумав, что, пожалуй, Кэролайн ведет себя глупо; но она никак не могла сделать вид, что ничего не понимает, без того, чтобы самой не выглядеть еще глупее. И если она хочет принести пользу, то надо заниматься делом, ради которого пришла сюда.
– Вам известно что-нибудь о смерти Кингсли Блейна, что прошло мимо суда? – прямо спросила Шарлотта. – Что-нибудь такое, о чем вы рассказали судье Стаффорду и что заставило его снова вернуться к делу?
Тамар покачала головой.
– Ничего такого, о чем не было бы упомянуто в апелляции. Не совсем убедительно было медицинское заключение о причинах смерти. Хамберт Ярдли, патологоанатом, начал было говорить, что рана, оказавшаяся смертельной… – Лицо у Тамар стало жестким, губы побледнели; она с трудом сдерживалась, стараясь говорить спокойно… – была причинена чем-то более длинным, чем кузнечный гвоздь. А затем сказал: нет, это гвоздь, но какой-то необычный.
– А этот гвоздь нашли?
– Нет, но полиция утверждала, что Аарон мог выбросить его в ближайшую водосточную трубу. А мы подали апелляцию, основываясь только на первоначальной неуверенности Ярдли. Мы пытались привлечь внимание к другим вещам – к тому, например, что никто не нашел ни пальто, ни ожерелья. Но они и это объяснили: дескать, пальто было утащено каким-нибудь бродягой, а ожерелье спрятала я.
– Кажется, цветочница тоже изменила свои показания?
– Да, но только на самом суде. Они несколько раз вызывали ее в качестве свидетельницы. Да поможет ей Бог, она была простой женщиной и цеплялась за то, что хорошо запомнила, но слишком боялась полиции, чтобы вступить с ней в спор.
– Мисс Маколи, – ласково взглянула на нее Шарлотта, стараясь дать ей понять выражением лица, что спрашивает только из чувства долга, – если оставить в стороне вашу любовь к брату, почему вы считаете его невиновным, когда подавляющее большинство людей думает прямо противоположное?
– Потому что у Аарона не было причин убивать Кингсли. – Глаза у Тамар сверкали как бриллианты, взгляд их был искренний и жесткий. – Они утверждали, что Кингсли соблазнил меня и что он играл моими чувствами, поэтому Аарон убил его из мести. Но это чепуха. Кингсли меня любил и собирался на мне жениться.
Она сказала это как само собой разумеющееся, как будто ей безразлично, верят ей или нет.
Шарлотта была потрясена, но отреагировала без малейшего недоверия. Если бы Тамар волновалась или старалась ее убедить, она, может, и засомневалась бы, но та сказала об этом так просто, словно о непреложной данности, чем лишила Шарлотту возможности усомниться.
– Но ведь он был женат? – сказала она – не для того, чтобы возразить, но как бы в поисках объяснения. – Что он собирался предпринять?
Тамар прикусила губу, впервые ее лицо вспыхнуло от стыда.
– Но я тогда не знала, что он женат. – Она опустила глаза. – Начать с того, что сперва я все это не воспринимала всерьез, – и пожала плечами. – Так бывает. Молодые люди, имеющие свободное время и жаждущие приключений, ходят в театр сотнями. Они хотят только немного развлечься, слегка возбудиться… Но потом они возвращаются к женам и домашнему очагу, как того и ожидает от них общество. Прошли месяцы, прежде чем я поверила, что Кингсли совсем другой. Однако за эти месяцы я его полюбила, и стало уже слишком поздно что-нибудь менять. – Она с вызовом взглянула на Шарлотту. – Конечно, вы можете сказать, что мне следовало заблаговременно навести о нем справки, женат ли он… и я действительно должна была это сделать. Однако я не хотела ничего об этом знать.
– А как он собирался поступить с женой? – спросила Шарлотта, не желая пока делать выводов.
– Не знаю, – покачала головой Тамар, отводя взгляд. – Я узнала, что он женат, только после его смерти. И если он хотел взять меня в жены, то, значит, собирался оставить ее. Или он не хотел на мне жениться, а обещал только потому, что хотел и меня удержать при себе. Но дело в том, что Аарон этого тоже не знал. Он считал, что Кингсли свободен, и полагал, что он на мне женится.
– Вы уверены? – мягко спросила Шарлотта. – А не могло быть так, что он знал все про мистера Блейна и поэтому его убил? Обман был бы достаточным поводом для убийства.
– Да, если бы это было так. Я виделась с Аароном как раз перед тем, как он ушел из театра, но тогда он ничего не знал… не больше, чем я.
– А он бы сказал вам об этом? Только честно?
– Возможно, и нет, но он бы не вел себя так и не разговаривал бы с Кингсли дружески, если бы все знал. Он был хорошим актером, однако недостаточно хорошим, чтобы провести меня. Я видела его насквозь.
– Но на суде вы об этом не говорили?
Тамар рассмеялась коротким, горьким смешком, больше похожим на сдавленное рыдание.
– Нет. Мистер Джеймс сказал, что никто не поверит, будто Кингсли действительно хотел на мне жениться, и что я буду выглядеть просто смешно с таким заявлением и навлеку на себя еще большее негодование, чем если бы была заурядной соблазнительницей и интриганкой. А если я промолчу, то мое положение будет не таким уязвимым, да и у Аарона в глазах суда окажется меньше поводов мстить за меня.
Шарлотта поняла резонность такой позиции и неохотно признала это:
– Наверное, на месте защитника я посоветовала бы то же самое. Правда не помогла бы.
Тамар скорчила гримаску.
– Благодарю за доверие.
– А вы рассказывали об этом судье Стаффорду?
– Да, но не знаю, поверил ли он мне. По его лицу и манерам ничего было не понять.
– А кому еще вы об этом рассказывали?
Тамар встала и подошла к окну. Солнечный свет резко высветил ее черты, каждую линию, подчеркнув гладкость кожи лица, и оно показалось Шарлотте еще красивее, чем прежде, – взволнованное и искреннее.
– Я рассказывала об этом всем, кто имел хоть какой-то вес, кто хотел меня выслушать. Защитнику Бартону Джеймсу, а до него Эбенезеру Мургейту, поверенному Аарона. – Она смотрела в окно прямо перед собой. – Я даже пошла к Адольфусу Прайсу, но он повторил доводы Бартона Джеймса: если я заявлю об этом на суде, он воспользуется моим заявлением в своих собственных целях. Я ему поверила. Я была также в Апелляционном суде, но никто не выслушал меня, за исключением судьи Стаффорда.
– А почему он отнесся к вам иначе? – с любопытством спросила Шарлотта. – Почему он собирался опять вникнуть в это дело по прошествии пяти лет?
Тамар повернулась и пристально на нее посмотрела.
– Я не вполне уверена, что собирался, но мне кажется, он поверил мне относительно Кингсли, только он один. Он также задал мне несколько вопросов относительно того, когда Аарон ушел из театра и когда ушел Кингсли, но не объяснил, почему спрашивает. Поверьте, миссис Питт, я просто голову сломала, чтобы понять, почему он собирался снова открыть дело. Если бы знала, то могла бы теперь изложить свои соображения судье Освину. У него раз или два был такой вид, словно он согласен выслушать мои доказательства, но каждый раз мужество ему изменяло.
– Мужество?
Тамар рассмеялась, резко и оскорбленно:
– Вряд ли кому сейчас понравилось бы, если бы вдруг заявили, что Аарон ни в чем не виноват. Вы только подумайте! Какой позор, какое смятение умов для тех, кто тогда допустил ошибку – и в таком деле, последствия которого не изменить! Но хуже всего – какой позор для судопроизводства и закона… – Гнев ее уступил место сожалению. – Вот это и есть самое неприятное в деле о смерти судьи Стаффорда. Он был мужественный и честный человек, поэтому и умер.
Шарлотта глядела на эту женщину, чье лицо выражало страстную убежденность в своей правоте. Может, именно это тронуло Стаффорда – сила ее убежденности? Причем гораздо больше, чем свидетельства, прозвучавшие тогда на суде? Или он просто хотел успокоить ее раз и навсегда, уберечь от ненужного смятения общество, спасти доброе имя закона?
– Но если это не Аарон, – громко спросила Шарлотта, – тогда кто же?
Тамар улыбнулась: ей было и смешно, и больно.
– Не знаю. Не могу поверить, что это был Джошуа, хотя некогда мы были… близки. – Она употребила деликатное слово, позволив догадаться о более глубоком его смысле. – Но к тому времени между нами все было кончено. Наши отношения были следствием родственности натур и молодости. Полиция подозревала, что он мог сделать это из ревности, но я в это никогда не верила – только не он. Полагаю, что убийцей мог быть только Девлин О’Нил, но их ссора должна была носить более серьезный характер, чем перебранка из-за пари, заключавшегося в нескольких гинеях.
– Он женился потом на Кэтлин Блейн, – заметила Шарлотта. – Может быть, он был тогда в нее влюблен?
– Может быть. Это не исключено.
– Она была богата?
– Как вы практичны! – Тамар удивленно вскинула брови. – Да, думаю, что так, или, во всяком случае, у нее были очень хорошие виды на будущее. Она, кажется, единственная дочь, а старый Проспер Харримор богат – по нашим меркам.
– А у мистера О’Нила были деньги?
– Боже милостивый! Нет, конечно. Ему хватало только на то, чтобы вести красивый образ жизни в течение недолгого времени. – Она опять села напротив Шарлотты. – Он арендовал комнаты и был постоянно должен портному и поставщику вина, как все привлекательные и праздные молодые люди.
– Так, значит, он немало выиграл в результате смерти своего друга?
Тамар колебалась, но только мгновение.
– Да, наверное. Это, конечно, неприятная правда, но, возможно, имеющая под собой некое основание. Короче говоря, я просто не вижу, кто еще бы мог на это пойти, если только не какой-то случайный грабитель… – Она не закончила фразу, словно знала, что такое предположение бессмысленно.
– Случайный человек, который распинает свои жертвы? – скептически отозвалась Шарлотта.
– Нет, конечно, – согласилась Тамар. – Не знаю, почему бы О’Нил пошел на убийство, разве только чтобы возложить вину на кого-нибудь из евреев.
– Вы поддерживаете контакты с Девлином О’Нилом?
– Сейчас – нет. Да и зачем?
– Дело в том, что лучший способ узнать об этом деле – воспользоваться его помощью.
– Но он вряд ли расскажет нечто такое, что бросит вину на него самого.
– Может быть, ненамеренно… – предположила Шарлотта. – В любом случае правду мы можем узнать только от тех, кто ее знает.
Лицо Тамар внезапно оживилось, в глазах промелькнула искра надежды.
– И вы готовы за это взяться?
– Конечно, – ни минуты не колеблясь, ответила Шарлотта.
– Тогда, значит, нам надо попросить Клио, чтобы та ввела вас в дом к Харриморам. Она еще встречается с Кэтлин, и это будет нетрудно.
– Не «нам», я думаю, – поправила ее Шарлотта. – Это должно выглядеть как чистая случайность. Никто не должен знать, что у меня к этому делу есть какой-то интерес.
– Да, конечно. Глупо с моей стороны. Я познакомлю вас с Клио. Ее сегодня утром нет дома, но как-нибудь вскоре… И она вас приведет к ним.
– Отлично! Объясните ей, что нам требуется и почему, и я сделаю все, что в моих силах.
Когда Шарлотта начала откровенный разговор с Тамар, Кэролайн сочла, что ее присутствие необязательно, тихонько подошла к двери, открыла ее и выскользнула вон. Она спустилась по лестнице и оказалась в коридоре около комнаты Джошуа Филдинга. Подняла руку, уже готовая постучать, прежде чем поняла, как она неосмотрительна и навязчива и что ведет себя совсем не так, как ее воспитывали, вопреки всему, чему она сама когда-то учила дочерей. Если бы Шарлотта вела себя так, сама Кэролайн пришла бы в ужас.
Движимая внезапно вспыхнувшим самолюбием, она отступила на шаг от двери. Ее поведение покажется странным, неумным; ей необходимо уйти, опять спуститься по лестнице, надеясь, что никто не спросит, почему она отсутствовала. Кэролайн повернулась и уже прошла половину коридора к лестнице, но наверх, навстречу ей, взбежала Миранда Пассмор.
– А, миссис Эллисон! Разве мистер Филдинг не у себя? А я думала, что он дома… да я просто уверена в этом. Подождите, я опять постучу! – И, не ожидая ответа и не поняв, почему Кэролайн чуть не вскрикнула, она поднялась на лестничную площадку и громко постучала в дверь комнаты Джошуа.
Пошли секунды, наполненные для Кэролайн мучительным ожиданием. Она уже собралась отказаться от столь бесцеремонного вторжения, но в эту минуту дверь широко распахнулась и на пороге показался улыбающийся Филдинг, который сначала взглянул на Кэролайн, потом на Миранду.
– О, Джошуа, я так и знала, что вы дома, – весело заметила девушка. – Миссис Эллисон хотела с вами повидаться, но вы, наверное, не слышали, как она постучала. – С этими словами она взбежала на следующий этаж и исчезла.
– Простите, я действительно не слышал, – извинился Джошуа.
– А вы и не могли, – торопливо объяснила Кэролайн, – я ведь не постучалась.
Он ничего не понял.
– Я… я приехала вместе с дочерью навестить мисс Маколи относительно… относительно смерти судьи Стаффорда. И думала… – Кэролайн остановилась, поняв, что объясняет то, о чем он ее не просил.
– Это очень любезно с вашей стороны, что вы так заботливо относитесь ко всему этому делу. – Филдинг улыбнулся – тепло и одновременно неловко. – Для вас, наверное, было очень огорчительно оказаться в театре и наблюдать, как умирает судья, а затем узнать, что это было убийство… Сожалею, что вы стали свидетелем этого прискорбного события.
– Но меня заботит также и то, чтобы в связи с этим не произошло никакой несправедливости, – поспешно вставила Кэролайн. Ей не хотелось, чтобы он счел ее слабым, беспомощным созданием, интересующимся всем только потому, что событие это было для нее неприятно, и совсем не думающим о других.
– Вряд ли вы могли бы чем-нибудь помочь, – сказал актер, немного поморщившись. – Судья Стаффорд имел намерение вновь вернуться к делу об убийстве Кингсли Блейна, но так как, вероятно, он не оставил на этот счет никаких заметок, дело, очевидно, останется закрытым навсегда за неимением веских и четко сформулированных причин. Разве только мы не узнаем, что именно и на каком основании он старался сделать.
– Вот это мы и должны разузнать, – произнесла Кэролайн. – И не только для того, чтобы прояснить причину его смерти, но и чтобы защитить от подозрений вас и мисс Маколи.
Джошуа опять улыбнулся, на этот раз насмешливо-страдельчески.
– А вы думаете, что вину за эту смерть тоже возложат на нас?
– Этого нельзя исключить полностью, – ответила она тихо и внутренне сжалась от осознания того, что она может оказаться права. – У них больше не будет выбора, если выяснится, что ни вдова Стаффорда, ни ее любовник в этой смерти не повинны. И вполне естественно возникнет подозрение насчет вас.
– Я не могу мыслить, как полицейский, – ответил он печально. – Однако, пожалуйста, не стойте в коридоре. Это будет очень неприлично, если вы войдете ко мне? В доме полно народу.
– Ну конечно, ничего неприличного в этом нет, – возразила Кэролайн, чувствуя, что краснеет. – Никто ничего не может вообразить… – и осеклась. То, что она хотела сказать, было бы вульгарно. Женщина лихорадочно обдумывала ответ, мысли молниеносно проносились в ее голове, но она не могла придумать ничего дельного и продолжила, заходя в комнату: – Вряд ли кто-нибудь усомнится, что вы просто галантны.
Вся обстановка носила отпечаток своеобразия и индивидуальности ее хозяина, и при первом же взгляде на нее Кэролайн была поражена. До этого она встречала Джошуа только в театре или внизу, в большой гостиной Пассморов, вместе с Тамар Маколи. Но комната была сугубо его и могла принадлежать только ему. На дальней стене от двери висел огромный, в серо-черных тонах портрет знаменитого артиста Эдмунда Кина. Тот стоял в драматической позе, возвышаясь от пола до потолка. Портрет доминировал, как бы подчинял себе помещение, и Кэролайн больше и лучше, чем раньше, поняла, насколько глубоко Филдинг предан искусству и как его любит.
У ближайшей стены стояли забитые книгами полки. Маленький стол у окна завален рукописями – наверное, тексты пьес, подумала она. Посередине комнаты стояло несколько стульев, словно Джошуа часто приходилось развлекать посетителей, и она остро пожалела, что не является одной из них и вообще не может принадлежать к их числу. Их разделяла пропасть социального положения и жизненного опыта, и она вдруг почувствовала себя очень одинокой, лишенной всякой радости и тепла.
– Хотел бы я знать, что делать в таком положении, – закончил он разговор, пододвигая к ней стул и держа его за спинку, пока Кэролайн садилась. Это было любезно с его стороны, но остро напомнило ей, что она лет на пятнадцать-шестнадцать старше его, почти на целое поколение.
– Мы должны бороться, – отрывисто сказала женщина, пытаясь подавить чувство горечи гневом и воинственностью, – мы должны найти истину, которой они не располагают. Дело в том, что они удовольствовались простейшим решением. Мы поступим иначе.
Филдинг взглянул на нее удивленно-недоверчиво и с восхищением.
– А вы знаете, как это сделать?
– Да, у меня есть кое-какие идеи, – сказала Кэролайн с гораздо большей уверенностью, чем чувствовала на самом деле. Так бы сейчас говорила Шарлотта. Эта мысль ужаснула ее, и в то же время Кэролайн пришла в восторг от своей смелости.
– Мы начнем с того, что познакомимся со всеми так или иначе причастными к делу. Кто они? То есть кто эти люди, которые могли бы знать правду, хотя бы отчасти?
– Наверное, это Тамар и я сам, – ответил Джошуа, садясь напротив. – Но мы говорили с ней об этом бессчетное число раз, и вряд ли есть хоть что-то, что мы еще не обсудили.
– Ну, если никто из вас не убивал мистера Блейна и Аарон Годмен тоже не убивал, значит, виновен кто-то другой, – резонно заметила Кэролайн. Она мысленно представила умное лицо Питта и полюбопытствовала, не о том ли думает и он сам. – Как по-вашему, кто убил Блейна?
С минуту Филдинг обдумывал вопрос, подперев рукой подбородок. У любого другого эта поза могла показаться театральной, но у него она выглядела совершенно естественной. Кэролайн остро ощущала его присутствие; чувствовала, как солнечный свет ложится на его густые волнистые волосы. Он был еще слишком молод, чтобы в его каштановых прядях мелькала седина, но вокруг глаз уже залегли тонкие морщинки, и нельзя было сказать, что это лицо человека нестрадавшего и не отягощенного тяжелым житейским опытом. В нем не было ничего от беззаботной молодости. Возможно, его возраст приближался к сорока, но ей-то было пятьдесят три, и одно только воспоминание об этом причиняло боль.
– Полагаю, это был Девлин О’Нил, – сказал наконец Джошуа, взглянув на нее, – если не кто-то другой, которого мы не знаем. Но думаю, даже вообразить нельзя, будто жена Кингсли знала, что он собирается оставить ее ради Тамар, и наняла убийцу. – В его глазах сверкнул иронический огонек, уступивший место жалости. – Если, конечно, он действительно собирался так поступить и оставить ее. Не думаю, что у него было много собственных денег и он отказался бы от очень удобной, обеспеченной жизни и своего социального положения. Я никогда не говорил об этом Тамар, но, если быть честным, не могу представить, чтобы он на это пошел. Кингсли, наверное, обнадежил ее, потому что действительно любил и не в силах был потерять, поэтому и лгал, надеясь протянуть существующее положение как можно дольше. Но мы, однако, этого никогда уже не узнаем.
Кэролайн решила задать ему самый болезненный вопрос, который все время вертелся у нее в голове, и она решила разом покончить с ним одним ударом.
– А она вышла бы за него замуж? Разве она не еврейка? Что же насчет ее веры и брака с человеком, не принадлежащим к ее народу?
Она ненавидела саму себя за эти слова и само их звучание.
– Такое нежелательно, – согласился Филдинг, взглянув ей в глаза, – но мы, актеры, на этот счет не очень строги. Она бы на это пошла.
– А ее брат тоже ничего не имел против? – Кэролайн шла напролом к поставленной цели. Она должна выяснить все.
– Аарон… – Актер пожал плечами. – Он бы этому не обрадовался – и, конечно, Пассмор тоже, – если бы она оставила сцену и превратилась в респектабельную матрону. Но, возможно, в данной ситуации никакой речи о респектабельности не шло бы, потому что Блейн оставил бы жену и семью ради Тамар. Во всяком случае, она вела бы тихую домашнюю жизнь, производя на свет детей. В настоящее время она лучшая актриса на лондонской сцене. За исключением, возможно, одной Бернар.
– Так, значит, он должен был желать, чтобы Блейн… не мешал?
Джошуа широко улыбнулся.
– Да, конечно, если бы знал обо всем. Но он не знал. Он думал, что Блейн просто еще один завсегдатай закулисья. Они с Тамар вели себя очень осторожно. И у нее были другие обожатели, вы же знаете.
– Да, конечно, и полагаю, это вполне естественно. – Кэролайн бессознательно расправила юбку на коленях.
– Даже весьма.
– Значит, мы опять возвращаемся к Девлину О’Нилу, – решительно продолжила она. – Мы должны с ним познакомиться и узнать о нем все, что можно. Если нельзя доказать невиновность Аарона, мы сумеем доказать вину кого-то еще.
Его восторг был откровенен и красноречив.
– Как это все удивительно и очевидно… Мы потратили пять лет, пытаясь доказать, что Аарон не совершал преступления. Нам надо было стараться найти кого-то, кто это совершил. Но мы оказались для этого слишком неумелы и неспособны. – Джошуа удобнее уселся на стуле. – Разумеется, и сам О’Нил не слишком хорошо был настроен по отношению к нам и, конечно, понимал, к чему мы стремимся.
– Разумеется. Но он незнаком ни со мной, ни с моей дочерью, которая имеет большой опыт по части расследований.
– В самом деле? Какая у вас замечательная семья! Никогда не позволю себе впредь так поспешно судить о людях. Вы кажетесь в высшей степени респектабельными и недоступными, – Джошуа легко рассмеялся. – Я думал, что вы тратите все утро на портных и модисток, на изящную переписку с друзьями, проживающими за городом, и на распоряжения по хозяйству. А после ленча ездите с визитами к знакомым или принимаете их, угощаетесь чаем с огуречными сэндвичами, приготовленными кухаркой, занимаетесь благотворительностью в пользу менее обеспеченных – или же изящным рукоделием. Я представлял себе, что вы или исполняете свои светские обязанности, или едите у камина и читаете книжки, способствующие нравственному усовершенствованию человечества, и ведете разговоры, возвышающие ум. Я очень прошу меня извинить и посыпаю голову пеплом смирения. – Филдинг явно иронизировал. – Нет, никогда я так не ошибался! Женщины – самые таинственные создания в мире; как часто они оказываются совсем не такими, какими ты их раньше представлял. А вы все это время были заняты тем, что расследовали ужасающие преступления и являли свету страшные тайны…
Кэролайн почувствовала, что краска заливает ей лицо, но она сделала вид, будто не поняла его сарказма.
– Мы не преуспели бы в своем деле, если бы действовали в открытую, – сказала она запинающимся голосом и чувствуя спазмы в желудке. – Искусство расследования в том и состоит, чтобы выглядеть совершенно неопасной.
– Неужели? – спросил он с любопытством. – Мы с Тамар были так неудачливы и, может быть, именно потому, что действовали неумело?.. Наоборот, старались выглядеть как можно умнее и ухищреннее.
– Ну, вам с самого начала мешало то, что всем была ясна ваша непосредственная заинтересованность в деле, – заметила Кэролайн. – Скажите, а что представлял собой Аарон? И что вы можете рассказать о Кингсли Блейне?
В течение получаса Джошуа рассказывал ей об этих двух людях, которых он хорошо знал и которые ему нравились. Он вспоминал разные анекдотические случаи из их жизни со смехом и с нежностью, но Кэролайн все время очень живо ощущала, что эти люди мертвы и что их молодости, надеждам и слабостям положен жуткий конец. Джошуа говорил тихо, в голосе его звучало сочувствие, но создавалось впечатление, что они для него не совсем еще отошли в область воспоминаний. Он им по-прежнему симпатизировал, поэтому ей одновременно хотелось и смеяться, и плакать.
– Вам бы понравился Аарон, – сказал он уверенно.
Это был комплимент, и Кэролайн почувствовала себя растроганной. Филдинг сказал это не потому, что Аарон был, вполне вероятно, обворожительным человеком, но потому, что сам Джошуа любил его и не мог представить, что она тоже осталась бы слепа к его достоинствам, которые он так ясно видел.
– Годмен был одним из самых щедрых людей – из всех, кого я знал. Он радовался успехам других. Это ведь одна из самых трудных вещей на свете – радоваться чужому успеху; но для него это было естественно. И он мог быть ужасно смешным. – От воспоминаний лицо Филдинга смягчилось, а потом так опечалилось, что казалось, он едва удерживается от слез. – Я уже никогда не смеялся так с тех пор, как он ушел.
– А Кингсли Блейн? – спросила Кэролайн, изнемогая от желания утешить его и зная, что это невозможно.
– О, это был вполне порядочный человек. Мечтатель, не очень реально смотрящий на жизнь. Он любил театр, любил мир воображения, но не имел достаточно силы воли, чтобы вникать в ремесло актера. Но он тоже был добр и щедр. Никогда ни на кого не злобился. И очень легко прощал. – Джошуа прикусил губу. – И вот что самое худшее из всего, самое бессмысленное: они нравились друг другу. Тем легче, что у них было столько общего.
Он посмотрел на Кэролайн, словно умоляя о прощении за то, что так сильно поддался чувствам. Та улыбнулась в ответ, и оба ощутили, как им легко друг с другом и что ничего не надо объяснять.
На краткий миг солнечный свет залил всю комнату, а затем снова исчез.
Время ленча прошло, но Кэролайн даже не вспомнила об этом, когда Шарлотта постучала в дверь и напомнила ей о настоящем и о том, что они лишь гостьи, которым надлежит подняться, попрощаться и выйти на шумные, полные деловой суеты улицы.
– Полагаю, ты опять гонялась за этими, из театра, – сказала бабушка, как только Кэролайн вошла в холл. Старая леди стояла на пороге гостиной, тяжело опираясь на палку. Она слышала, как подъехал экипаж. Лицо ее выражало неудовольствие и любопытство. – Ничего хорошего нет ни в ком из них; все они аморальны, ненадежны и абсолютно вульгарны!
– О, как я хочу иногда, чтобы вы попридержали свой язык, – резко ответила Кэролайн, вручая плащ с капюшоном горничной. – Вы ведь совершенно о них ничего не знаете. Идите в гостиную и читайте свою книгу. Скушайте печенье, напишите письмо приятельнице…
– У меня слишком слабое зрение, чтобы читать. И сейчас только два часа и слишком рано для печенья. А все мои друзья уже умерли, – раздраженно ответила старая леди. – А моя невестка делает из себя совершеннейшую дуру, к моему непреходящему стыду!
– Вы достаточно наделали собственных ошибок, чтобы было чего стыдиться, – парировала Кэролайн, впервые ни во что не ставя мнение свекрови. – Вам незачем беспокоиться о моих.
– Кэролайн! – яростно выкрикнула ей вслед старуха, так как та уже направлялась к лестнице наверх. – Кэролайн! Немедленно вернись! Как ты смеешь так со мной разговаривать? Понятия не имею, что это на тебя нашло!
Она так и осталась стоять, глядя, как, выпрямившись и с высоко поднятой головой, Кэролайн поднимается по ступенькам, и бессильно выругалась.
