Глава шестая
Пока Кэролайн и Шарлотта занимались делом Блейна – Годмена и пытались разобраться в том, что может угрожать Тамар Маколи и Джошуа Филдингу, Питт сидел в омнибусе, опять сосредоточившись на смерти судьи Стаффорда. Он не знал, послужило ли убийство на Фэрриерс-лейн прологом для последующего убийства или связь эта чисто случайна, а то, что Стаффорд занимался старым делом в день своей смерти, не более чем совпадение, совершенно сбивающее с толку и направляющее следствие по неверному пути. Имея какие-то новые свидетельства, которые могли потребовать пересмотра дела, он бы, конечно, рассказал об этом другим – полиции, своим коллегам – или, по крайней мере, оставил записи.
Кондуктор проталкивался между сидящими и стоящими пассажирами и собирал плату за билеты, пошатываясь, когда омнибус внезапно останавливался или трогался. Полный мужчина кашлянул в красный клетчатый носовой платок и извинился, не обращаясь ни к кому в особенности.
Большинство убийств трагически просты; они случаются из-за игры страстей – это любовь, ревность, жадность, страх. Или же человека убивает вор, застигнутый на месте преступления… Лучше всего начать с самого факта убийства, временно не обращая внимания на мотив убийства. Кто-то влил опиумную настойку во фляжку с виски, после того как судья и Ливси пили из нее на квартире последнего. Позднее Стаффорд заходил к Джошуа Филдингу, Тамар Маколи, Девлину О’Нилу и Адольфусу Прайсу; любой из них мог завладеть фляжкой до наступления вечера, когда мистер Стаффорд отправился в театр, выпил из нее и впал в бессознательное состояние, а потом умер. Значит, единственные люди, кто мог это совершить, – те, которых он посетил, а также его жена Джунипер Стаффорд. Подозревать его клерков в суде или слуг в доме было бы нелепо. Нет ни малейшего повода считать такую возможность вероятной.
Омнибус опять остановился – ему мешала проехать большая пивная бочка. Уличное движение медленно ползло вверх, лошади нервничали и были нетерпеливы. У экипажа впереди порвалась упряжь. Ездовые суетились вокруг и проклинали все на свете. Кричал зеленщик. Кто-то звонил в колокольчик; собачка, сидящая в карете, истерически лаяла. Всем было холодно, все были на грани нервного срыва.
– С каждым днем все хуже и хуже, – сердито сказал мужчина, сидевший рядом с Питтом. – Через год-два вообще невозможно будет проехать! Весь Лондон забит повозками и экипажами, да так, что скоро и шагу нельзя будет ступить. Надо уничтожить половину всего этого хлама. Запретить законом такое движение и сократить наполовину производство средств транспорта.
– А куда им всем деваться? – заметил раздраженно мужчина напротив. – Они имеют такое же право на проезд, как и вы.
– Пусть ездят по железной дороге, – возразил первый, рывком поправляя галстук. – Пусть плавают по каналам. Чем им плоха река? Вы только взгляните на эту перегруженную громаду! – Он ткнул рукой в окно, мимо которого с трудом продвигалась огромная подвода, уставленная коробками и ящиками на двадцать футов в высоту. – Это безобразие. Неужели нельзя было все погрузить на баржу и доставить водой?
– Но, может быть, у них другой пункт назначения, не на реке.
– Все равно надо было водой, учитывая громоздкость перевозимого…
Омнибус рывком качнулся вперед и возобновил неспешное поступательное движение. Разговор окончился, а Питт снова вернулся мыслями к занимавшему его делу. На некоторое время мотивы убийства он оставил в стороне. Возможность совершить преступление была очевидна. Но что можно сказать о средстве? Томас никогда еще не наводил справок насчет доступности опиума. Как и всякий другой полицейский, он знал, что в Лондоне существуют опиумные притоны, где приверженцы зелья могут получить его и потом, лежа на узких нарах, обкуривать себя до краткого блаженного забытья. И, конечно, ему кое-что было известно об опиумных войнах с Китаем, которые шли между 1838-м и 1842 годом, и тех, что начались в 1856-м и окончились в 1860 году. Их начали китайцы в надежде помешать англичанам торговать опиумом. Черная страница в английской истории. Но Питт не знал, как все это повлияло на возможность приобретения опиума рядовыми гражданами Лондона, за исключением того, что торговцы, ощущая за собой мощь империи, в настоящее время занимаются промыслом беспрепятственно и прибыльно… Наверное, самое лучшее – попробовать самому купить опиум и узнать таким образом, сколько он стоит. Можно отложить визит к судье Ливси на потом.
Омнибус снова остановился из-за интенсивного движения, Питт встал, извинился и с трудом пробрался по проходу между двумя рядами сидящих, стараясь не наступить на ноги. Под ворчанье относительно новой остановки, последующего опоздания, жалоб на шум и неповоротливость он сошел, врезавшись в ландо, которым управлял кучер с дурным характером, перепрыгнул через кучу дымящегося навоза и канаву, заполненную водой, и зашагал по тротуару к первой попавшейся аптеке.
Таковая попалась ему лишь через полмили – маленькая и полутемная. Войдя, Томас увидел одинокую молодую женщину за прилавком, на котором теснились кувшины, бутылки и пакеты; впрочем, все они были ему без надобности и не имели отношения к тому, что искал Питт. Женщина поочередно предлагала порошки, пасты от зубной боли и другие болеутоляющие, рекомендуя также дантиста, но явно не могла знать, где раздобыть опиум. У нее, правда, имелась микстура для младенцев, чтобы те быстрее засыпали, которая, по ее мнению, могла содержать опиум, но с уверенностью сказать она это не могла, так как на бутылочке не были указаны ингредиенты.
Томас поблагодарил ее, отклонив предложение купить снадобье и отправился далее. Он продвигался со всей возможной быстротой через водоворот людей, которые покупали, продавали, исполняли поручения, болтали, стоя на тротуаре, выскакивали на мостовую, мешая движению и крича друг на друга под стук копыт и шум колес, бряцанье упряжи и ржание лошадей.
Вторая аптека оказалась гораздо больше. Войдя, Питт увидел сияющие чистотой прилавки, а за ними – полки, уставленные огромным количеством разноцветных бутылочек и сосудов, наполненных всевозможными жидкостями, кристаллами, сухими листьями, травами, лепестками и корешками, все снабженные ярлыками и названиями по-латыни. Другая полка была заполнена пакетами и коробочками. Между полками располагались ящики наподобие буфетных с крепко-накрепко запертыми дверцами. Мужчина, распоряжающийся всем этим фармацевтическим изобилием, был невысок, лыс, с очками на кончике носа и с выражением любопытства на лице.
– Да, сэр, чем могу быть полезен? – спросил он, как только Питт вошел. – Что-нибудь лично для вас или для семьи? Вы ведь человек семейный, не так ли?
– Да, – ответил инспектор, улыбаясь сам не зная чему, но ему понравилось, что в нем видно нечто говорящее о его принадлежности к женатым мужчинам.
– Так я и подумал, – с удовлетворением ответил аптекарь. – Полагаю, я хорошо могу судить о человеке по его внешности. Прошу прощения за фамильярность, сэр, но только хорошая жена может так перелицевать воротничок.
Питт никак не думал, что его воротничок и манжеты могут сообщить о том, что их перелицевали, искусно спрятав от взгляда изношенные места и таким образом продлив жизнь рубашке. Он бессознательно поднял руку к воротничку, поняв, что галстук сбился набок и поэтому аккуратный Шарлоттин шов явил себя миру. Слегка покраснев, он поправил галстук.
– А теперь, сэр, чем могу служить? – спросил весело аптекарь.
Питт понял, что с этим человеком лучше говорить начистоту, иначе ничего не узнаешь. Остроглазый человечек оскорбится уклончивым ответом и поймет, что его хотят провести.
– Я офицер полиции, – заявил Томас, доставая удостоверение.
– Неужели? – Аптекарь явно заинтересовался, но на его открытом лице не было и тени волнения или тревоги.
– Мне хотелось бы побольше узнать о том, как достают опиум. Не для того, чтобы курить, это мне уже известно. Я имею в виду его жидкую форму. Вы можете сообщить мне что-нибудь на этот счет?
– Преблагие небеса, сэр, ну конечно, могу, – удивился аптекарь. – Достать опиум при желании довольно легко. Матери используют настойку, чтобы успокоить крикливых младенцев. Им, бедняжкам, надо хоть немного поспать, и они дают это зелье детям, чтобы те не кричали полночи, не давая никому уснуть. – Он показал на ряд бутылочек на одной из полок. – «Фирма Годфри Кордиэла» поставляет большое количество такого снадобья. Делается оно из патоки, воды, специй – и опиума. И действует, говорят, очень хорошо. Есть в продаже также стедменовский порошок. Очень популярно также «Средство успокоения королевских младенцев Аткинсона». – Он покачал головой. – Уж не знаю, что за Аткинсон и какие королевские младенцы имеются в виду и что представляет собой микстура, но люди ею довольны. Конечно, в Восточной Англии и западных болотистых графствах опиум можно купить в таблетках или маленьких палочках по пенни за штуку в любой аптеке, буквально на каждом шагу.
– И законным образом? – удивился Питт.
– Конечно! Его прописывают от разных болезней, – и аптекарь стал загибать пальцы, – ревматизм, диабет, чахотка, сифилис, холера, диарея, запор, бессонница…
– И помогает? – недоверчиво переспросил Питт.
– Опиум снимает боль, – с ноткой печали в голосе объяснил аптекарь. – Это не лекарство, но, когда человек страдает от боли, он получает облегчение. Я не одобряю это средство, но не могу отказать страдающему человеку, особенно если болезнь уже неизлечима. Лишь Бог ведает, как много на свете таких страдальцев. Никто не может излечиться опиумом от туберкулеза, холеры или сифилиса – просто умирают медленнее.
– А разве опиум не убивает?
– Младенцев может убить, но не всегда и не обязательно. – Лицо аптекаря осунулось, в глазах его промелькнула усталость. – Убивает не сам опиум, понимаете? Но младенцы под его действием все время как бы в полусне, ничего не едят и рано или поздно умирают от истощения, бедняжки.
Питту внезапно стало нехорошо. Он подумал о Джемайме и Дэниеле, вспомнив, какими они были крошечными, беспомощными созданиями, но страстно желающими жить, и у него так перехватило горло, что он не мог вымолвить ни слова.
Аптекарь молча смотрел на Питта, лицо его стало совсем печальным.
– Но нет смысла преследовать матерей по суду, – тихо продолжал он, – им все одно, без разницы. Родители работают до изнеможения и не знают, кого просить о помощи. Женщины рожают почти ежегодно, не считая выкидышей, и нет никаких средств это предотвратить, только сказать мужу «нет» – если тот согласится. А что мужчине надо? У него и так мало удовольствий, и он считает, что право быть с женщиной у него никто не может отнять. – Он покачал головой. – В доме нет достаточно еды, места, где можно уединиться… у этих несчастных нет ничего.
– Я и не собираюсь их преследовать, – ответил Питт, сглотнув застрявший в горле комок. – Я ищу того человека, который отравил взрослого мужчину, добавив опиум ему в виски.
– Какая-нибудь бедная женщина не могла больше выносить такой жизни? – предположил аптекарь, закусив губу и глядя на инспектора, словно заранее знал ответ.
– Нет, – сказал Томас громче, чем собирался, – эта женщина уже, можно сказать, миновала детородный период, да и муж отличался умеренностью привычек. Она же и ее любовник…
– Господи боже! – Аптекарь невольно отпрянул. – И вы хотите знать, могла ли она достать опиум, которым отравила мужа? Боюсь, что могла. Все могут. Это совершенно нетрудно, и при покупке не обязательно сообщать свое имя. Вам очень и очень повезет, если вы найдете того, кто припомнит, что продал опиум ей или ее любовнику – в случае, если виноват он.
– Или кто-то другой, – грустно констатировал Питт.
– Господи помилуй, а что, смерти того бедняги еще кто-нибудь желал?
– Возможно. Он был человеком очень известным и авторитетным. – Так как Томас уже высказал подозрения по поводу вдовы, то решил не называть имени Стаффорда. Если его отравила Джунипер, то об этом скоро все узнают, а если нет, то незачем увеличивать ее горе – бремя вдовы и так достаточно тяжело.
Аптекарь печально потряс головой:
– Да, опасная эта штука опиум. Достаточно только начать, и уже почти невозможно отказаться от этой привычки. Мало кто может удержаться от употребления его все в большей дозе. – Его добродушное интеллигентное лицо приобрело сердитое выражение. – Невежественные врачи давали его на операциях во время Гражданской войны в Америке, думая, что это не так опасно, как эфир или хлороформ, особенно если вводить его при помощи новейшего тогда изобретения – шприца – прямо в вену, а не через желудок. Они, конечно, ошибались. А в результате у них сейчас на руках четыреста тысяч рабов ужасной привычки. – Он вздохнул. – Это единственная война, которую мы одновременно и выиграли, и проиграли. Возможно, мы гораздо больше проиграли, чем выиграли.
– Американскую гражданскую войну? – смутился Питт.
– Нет, сэр, опиумную войну с Китаем. Наверное, я плохо объяснил.
– Нет, вы все хорошо объяснили, – любезно ответил Питт, – и вы совершенно правы. Благодарю за помощь.
– Не стоит. Сожалею, что был вам так мало полезен. Боюсь, что любой человек, у которого есть несколько лишних пенсов в кармане, может купить достаточное количество опиумных палочек, растворить их, влить раствор в виски – и никто не узнает, у кого он их купил. Ведь, как бы то ни было, ничего незаконного в акте купли-продажи нет. – Он задумчиво взглянул на Питта. – Вы можете целый год истратить впустую, ходя от одного аптекаря к другому в радиусе сорока миль вокруг Лондона и дальше, если та дама, которую вы подозреваете, имеет средства и возможность ездить. Как я уже сказал, опиум очень легко достать по всей Восточной Англии и в болотистых графствах на расстоянии всего ста или ста пятидесяти миль от Лондона.
– Тогда мне надо прибегнуть к другим средствам, чтобы выяснить правду, – согласился Томас. – Благодарю вас и желаю удачного дня.
– Доброго дня, сэр, и удачных поисков.
Только в середине дня Питт получил возможность увидеться с судьей Игнациусом Ливси. Инспектора провели к нему в контору. На улице уже похолодало, и Питту было приятно войти в теплую комнату с хорошо растопленным камином и богатыми коврами, бархатными драпри, надежно загораживающими хозяина от внешнего мира; с резной, богато украшенной каминной полкой, что говорило о достатке и комфорте, с книгами в кожаных переплетах, бронзовыми статуэтками, блюдами мейсенского фарфора, которые вносили в обстановку оттенок изящества и роскоши.
– Добрый день, Питт, – любезно приветствовал его Ливси. – Как продвигается расследование причин смерти бедняги Стаффорда?
– Доброе утро, сэр. Пока не очень плодотворно. Оказалось, что каждый, у кого есть несколько лишних пенсов, может без труда приобрести опиум. И его покупают главным образом бедняки – как мне сказали, чтобы успокоить крикливых младенцев и помочь страдающим разнообразными болезнями, иногда даже не совместимыми друг с другом.
– Неужели? – поднял брови Ливси. – Но это же так трагично. Здоровье общества – одна из самых важных и насущных наших проблем, вместе с невежеством и бедностью… Однако вы узнали хоть что-нибудь в результате своих поисков опиума?
– Совсем ничего, – признался Питт.
– Пожалуйста, садитесь и располагайтесь поудобнее, – пригласил его Ливси. – На улице стало холодно, как мне доложил клерк. Немного рано, но не хотите ли чашку чая?
– Да, с большим удовольствием, – принял приглашение Томас, садясь в большое кожаное кресло напротив Ливси, восседавшего за письменным столом.
Судья нажал кнопку на стене рядом с собой, и через минуту вошел клерк. Ливси попросил принести две чашки чая, откинулся назад и с любопытством оглядел инспектора.
– Что же снова привело вас ко мне, мистер Питт? Я ценю любезность, с которой вы сообщаете мне о том, как продвигается расследование, даже если оно не продвигается. Но мне кажется, что это не все, о чем вы хотели мне поведать.
– Я бы хотел, чтобы вы рассказали мне, сэр, все, что можете припомнить о том вечере, когда умер судья Стаффорд. С того самого момента, как вы встретились в театре.
– Разумеется, хотя не уверен, что это может в чем-то помочь. – Ливси сложил руки на животе, его тяжелое лицо было спокойно. – Я приехал в театр минут за двадцать до начала спектакля. Было чрезвычайно многолюдно, что естественно. Так всегда бывает в подобных заведениях, когда пьеса хоть сколько-то интересна, а тогда должна была идти популярная вещь и с прекрасными актерами. – Он снисходительно и с легким презрением улыбнулся. – Конечно, как всегда, на балконах и галерке теснились проститутки, разодетые в потрясающе яркие цвета. На расстоянии это зрелище великолепно, и мужчины пожирали их глазами, а некоторые шли значительно дальше. Однако это совершенно обычная вещь, и вы сами, несомненно, не раз наблюдали подобную картину.
Вернулся клерк с подносом, на котором стоял серебряный чайник с изогнутым, как лебединая шея, носиком, серебряный же сливочник, сахарница со щипцами, две чашки китайского фарфора с блюдцами, полоскательница и серебряное ситечко. Две серебряные ложечки были украшены вверху перламутровыми раковинками. Ливси рассеянно поблагодарил клерка и, как только тот исчез, беззвучно затворив за собой дверь, разлил чай.
– Я заметил одного-двух знакомых, – продолжал он рассказ, глядя на Томаса с едва заметной усмешкой. – Полагаю, что кивнул в знак приветствия одному-двум, а затем прошел в свою ложу. Часто я приглашаю к себе в ложу гостей, но на этот раз жена не смогла со мной поехать, и я остался в одиночестве. Очевидно, поэтому и решил в перерыве навестить Стаффорда, но, обменявшись с ним любезностями, ушел. – Он с наслаждением пил чай – то был «Эрл Грей», тонкий, ароматный и дорогой напиток.
– А почему, сэр? – Питт несколько выпрямился в кресле.
– Он пошел в курительную комнату, – отвечал Ливси, слегка покачав головой и улыбнувшись. – Очень шумное место, мистер Питт, и слишком общественное. Место, куда удаляются джентльмены, чтобы покурить, если есть желание, или укрыться на несколько минут от женского общества и, возможно, поболтать друг с другом, обсудить дела, если понадобится. Там было очень много народу, некоторые особы весьма скучны, и я не желал портить себе вечер. Я заглянул туда, но не остался.
– А вы не заметили, был ли там мистер Прайс?
Лицо Ливси омрачилось.
– Понимаю, почему вы спрашиваете, мистер Питт. Но, как и любой более или менее здравомыслящий человек, я пытаюсь избегать подобных мыслей. Да, он был там и разговаривал со Стаффордом. Вот и все, что я успел увидеть. Не могу, однако, сказать, что у него была возможность даже дотронуться до фляжки. Лично я не видел, чтобы Стаффорд из нее пил. Сомневаюсь, что он вообще доставал ее из кармана во время антракта. Гораздо вероятнее, он пил из нее в темноте и недоступности собственной ложи. Так бы поступил и я, предпочитая, чтобы меня не видели за этим занятием в общественном месте, или в буфете, где продаются напитки. – Он по-прежнему смотрел на Питта с улыбкой, но уже печальной, как бы комментируя свои соображения насчет слабостей человеческих, не свойственных ему самому. – Вы понимаете меня?
– Да, – подтвердил Томас, попивая чай мелкими глотками.
Все понятно и чрезвычайно логично. Он сам никогда не носил с собой фляжек со спиртным, это было совершенно не в его привычках и просто не могло прийти в голову, но если бы носил, то, конечно, пил бы из нее потихоньку, в одиночестве, в замкнутом пространстве театральной ложи, а не в многолюдной курительной.
– А как держался судья?
– Он был задумчив, – ответил Ливси после минутного размышления, словно пытаясь оживить в памяти всё до мельчайших подробностей. Затем нахмурился. – Возможно, что-то его заботило. Думаю, Прайс отметил то же самое – если, конечно, он был в настроении наблюдать.
Питт колебался, думая, следует ли сейчас говорить напрямик или же несколько завуалированно, – и решил дело в пользу откровенности.
– Как вы думаете, он мог отравить Стаффорда?
Ливси сделал резкий вдох и медленно выдохнул.
– Сожалею, но это было явно возможно, – ответил он, наблюдая за Питтом сквозь полуопущенные веки, – если уже несомненно, что Стаффорд был отравлен. – И опять отпил чаю.
– Да, это несомненно – во всяком случае, для сомнений веской причины нет. Это не такая доза, которую человек может принять, чтобы успокоить боль, причиняемую какой-нибудь болезнью, или же для того, чтобы позабыть на время об испытаниях и разочарованиях, доставляемых реальной действительностью. И случайно опиум не принимают.
Питт тоже отпил из своей чашки, будучи не совсем уверенным, что чай ему нравится. Тяжелые занавеси заглушали уличный шум. Инспектор слышал тиканье часов на книжном шкафу.
– Единственной альтернативой является самоубийство, – продолжал Томас. – Можете ли вы представить хоть одну убедительную причину, по которой судья Стаффорд мог покончить с собой, причем публично, в театральной ложе, не оставив никакой записки и причинив своей жене такое горе? По-моему, это экстраординарный способ самоубийства, даже если предположить, что он действительно желал покончить с собой.
– Конечно, – немного поморщившись, ответил Ливси. – Извините, но я хотел уклониться от того, что неизбежно следует сказать. Нет, конечно, он был убит. Я чрезвычайной благодарен судьбе, что это не моя задача выяснять, кем именно, но, естественно, я окажу вам всяческую помощь в этом деле.
Он немного переменил позу и теперь смотрел на полицейского, скрестив руки на груди.
– Нет. Мне не казалось, что Сэмюэл Стаффорд ведет себя как-то необычно. Он был любезен, хотя, может быть, и несколько отчужден, но он, как правило, держался именно так, – и вытянул губы трубочкой. – Я не нашел в его поведении ничего особенного и, уж конечно, не заметил в нем никакого напряжения или ощущения надвигающейся опасности. Не могу поверить, что он боялся смерти или ожидал ее, и уж менее всего что он ее планировал.
– А вы не видели, как он пил из фляжки?
– Нет, но, как я уже сказал, я не остался в курительной комнате.
– Мистер Ливси, имеете ли вы хоть какое-то представление о том, знал ли мистер Стаффорд об отношениях своей жены с мистером Прайсом или хотя бы подозревал об этом?
– Ах! – Судья опять потемнел лицом, на нем явно выражались печаль и отвращение. – Вот это гораздо более трудный вопрос. И было бы естественным с вашей стороны спросить, не могло ли знание этого – или подозрение – заставить его покончить с жизнью. Я не могу ответить на ваш первый вопрос – «знал ли»; ведь знание – это такая тонкая вещь, мистер Питт, тут нельзя ответить ни «да», ни «нет». – Он внимательно посмотрел на Питта, словно измеряя степень его проницательности и умения воспринимать информацию. – Существует несколько уровней убежденности, – продолжал Ливси, очень четко и точно выбирая слова. – Стаффорд, несомненно, чувствовал, что его жена холодна к нему. И это было взаимно. Он оставался внимателен к ней, сохранил к ней уважение, которое за многие годы стало привычкой, но он больше не был в нее влюблен, если вообще когда-нибудь питал подобное чувство… – Ливси глубоко вздохнул. – Он требовал одного: чтобы она соблюдала приличия и выполняла все требования, предъявляемые обществом к жене судьи; и, насколько мне известно, она так и вела себя.
Его одутловатое лицо нахмурилось еще больше. Было совершенно очевидно, что тема разговора ему неприятна и огорчительна.
– Но ему и не требовалось, чтобы жена вовлекала его в чрезмерно эмоциональные отношения или постоянно дарила его своей компанией.
Он не сводил взгляд с Питта. Тот сидел не шевелясь.
– Как и в большинстве браков, которые получились в высшей степени удачными с социальной точки зрения, а супруги не стали неприятными друг другу за много лет совместной жизни, в их союзе не было ни страсти, ни чувства собственничества и ревности. Если бы она вела себя без должной скромности, он бы на нее рассердился; если бы она бросила открытый вызов условностям и приобрела скандальную репутацию, он бы отослал ее прочь, в деревню; а в крайнем случае, если бы она проявила неподатливость и упрямство, то в качестве последней меры, оправдывающей такой чрезвычайный выход из положения, он бы с ней развелся, хотя, конечно, попытался бы изо всех сил избежать такой неприятности. – Ливси пожал плотными, массивными плечами. – Но этого не случилось. Если бы он просто был осведомлен, – он презрительно усмехнулся, – что его жена дарит свою благосклонность другому, то сделал бы вид, что ничего не замечает. И до такой степени постарался бы делать вид, что ничего не происходит, что это знание переселилось бы на самую периферию его сознания. Такое положение вещей нередко возникает между людьми, особенно теми, кто уже довольно давно женат и несколько, – он остановился в поисках точного слова, – наскучил своему спутнику.
– Тогда значит, сэр, вы не считаете возможным, что он мог впасть в отчаяние, узнав о связи миссис Стаффорд с мистером Прайсом?
– Это просто невероятно, – откровенно ответил Ливси.
– Но если он действительно… не был этим уязвлен, – настаивал Питт, – тогда зачем миссис Стаффорд нужно было прибегать к такому крайнему средству, как убийство мужа?
На лице Ливси, подобно молнии, промелькнуло выражение горькой иронии.
– Очевидно, ее страсть к мистеру Прайсу безрассудна и не может быть удовлетворена одной лишь тайной любовной связью. После смерти Стаффорда она стала вдовой со значительными средствами и может выйти замуж за Прайса. Полагаю, вы в самом деле встречали немалое число случаев, когда отношения начинаются с безумной страсти, а кончаются грязью и преступлением? К сожалению, я встречался с подобными историями гораздо чаще, чем желал бы; с проявлениями несколько вульгарной и всегда глубоко трагичной страсти. Это присуще, к сожалению, всем временам, такое встречается во всех сословиях и классах.
С этим Питт спорить не мог.
– Да, – нехотя согласился он, – и я с этим встречался.
– Возможно, Прайс уже утратил до некоторой степени первоначальный пыл, – продолжал Ливси, – и она боялась, что он увлечется более молодой женщиной. Кто знает… – Ливси наморщил лоб. – Дело темное и абсолютно трагическое. Если бедняга Стаффорд остался бы жив, я отмел бы это предположение как совершенно невозможное. Но он мертв, и мы должны смотреть действительности прямо в глаза. Сожалею, что больше ничем не могу быть вам полезен и рассказать что-либо менее потрясающее.
– Вы мне очень помогли, сэр. – Питт встал. – Я постараюсь вникнуть в самую суть этой печальной истории и разузнать все, что можно.
– Не завидую вам. – Судья потянулся к звонку, чтобы вызвать клерка. – Вы, кстати, можете начать с моей жены, которая одновременно и наблюдательна, и не болтлива. Она хорошо знакома с Джунипер Стаффорд, но вам скажет правду, без всяких сплетен и домыслов, чтобы не повредить еще больше ее репутации, в чем нет необходимости.
– Благодарю, сэр, – искренне поблагодарил Томас. – Это было бы исключительно полезно для начала расследования.
Питт принял совет и предложение Ливси. Сразу после ленча он затянул потуже галстук, оправил сюртук, рассовал несколько мелких вещиц по карманам равномерно, чтобы они не так сильно выпирали, поспешно смахнул пыль с сапог прямо на задки брюк и пригладил пальцами волосы, только еще больше их взлохматив. На этот раз он не нанял кеб, а воспользовался омнибусом и, сойдя на донельзя респектабельной Итон-сквер, предстал перед входной дверью особняка номер пять. На звонок появился щеголеватый ливрейный лакей, высокий и стройный, с великолепными икрами, на которых красовались шелковые чулки.
– Да, сэр? – спросил он с той точной долей высокомерия, которая балансировала на грани оскорбительности. Он служил в очень респектабельном доме и хотел, чтобы посетители отдавали себе в этом отчет.
– Добрый день, – ответил Питт с улыбкой, хотя ему совсем не хотелось улыбаться, но он находил известное удовлетворение в том, чтобы позлить лакея. Обычно лакеям не улыбаются. Он улыбнулся еще шире, продемонстрировав все зубы. – Меня зовут Томас Питт, – он достал визитную карточку и положил ее на протянутый серебряный поднос. – Судья Ливси был так любезен, что предложил узнать, не сможет ли миссис Ливси сообщить мне кое-какую информацию по делу, требующему восстановления справедливости. Не будете ли вы настолько добры узнать, может ли она сейчас принять меня для этой цели?
Лакейское чувство собственного достоинства было сильно потрясено. Кто, черт возьми, этот наглый человек, который стоит на ступеньках, улыбаясь от уха до уха, на что он не имеет совершенно никакого права? Может ли быть, что действительно его прислал судья? Он бы его быстро наладил обратно, а вдобавок приложил парочку отборных выражений. Да, общество определенно катится вниз, и все ценности идут ко всем чертям.
– Да, сэр, – ответил он кисло, – я, конечно, спрошу, но не смогу сказать, какой будет ответ.
– Ну разумеется, – согласился Питт, – во всяком случае, не будете знать до тех пор, пока не спросите.
Лакей фыркнул, повернулся на каблуках и исчез, оставив Томаса у порога. В дальнем конце холла стоял с несчастным видом мальчик для чистки обуви и смотрел, чтобы Питт не кинулся в дом и не покусился на ценные предметы или трости в стойке.
Через несколько мгновений вновь появился лакей, поставил поднос на столик, и, не скрывая неудовольствия, приблизился к Питту.
– Миссис Ливси дома и примет вас, если вы последуете за мной. – И протянул руку, чтобы взять у инспектора шляпу и пальто.
– Благодарю, – и Томас подал ему свои вещи.
Он не слишком удивился. Любопытство нередко оказывается сильнее, чем светские условности; особенно это относится к женам, занимающим в обществе определенное положение, у которых мало занятий по дому и еще меньше интересов и которые постоянно ищут, чем можно было бы занять время.
Дом был солидный, старомодный и чрезвычайно удобный. Питта провели в большую комнату, хотя на первый взгляд большой она не казалась. На одной стене в ряд были расположены окна. Другую стену словно подпирал высокий камин с огромной полкой. По обе стороны камина возвышались до самого потолка книжные шкафы. Обитым темной тканью мягким креслам соответствовали прекрасные стулья с прямыми и узкими резными спинками, напоминающими по форме стрельчатые церковные окна. Везде были прекрасные вещи, гобелены, цветы в горшках; но самой интересной деталью обстановки была люстра, спускавшаяся с центра потолка. Она была приспособлена и под электрический свет, и под газовый; газовые рожки смотрели вверх, а электрические лампочки – вниз. Такое Питт видел только второй раз в жизни.
Мэрайя Ливси была красивой женщиной с седыми волосами, изящной волной откинутыми со лба, с очень правильными и приятными чертами лица. Но, глядя на нее, Томас подумал, что сейчас, наверное, она выглядит лучше, чем в молодости, когда ее внешность была вполне заурядной. Однако годы удобной, состоятельной жизни и прочное положение подарили ей свободу обращения, а дорогие туалеты утонченного вкуса – индивидуальность и своеобразие. Она оглядела Питта с едва скрытым любопытством.
– Да, мистер Питт? Мой лакей доложил, что муж посоветовал вам обратиться ко мне за какой-то информацией. Это верно?
– Да, мэм, – ответил Питт, стоя очень прямо, но отнюдь не вытянувшись в струнку. – Когда я сегодня уходил от него, он предложил, чтобы я начал свое расследование с визита к вам. Это очень деликатное дело, которое связано с возможной утратой репутации одной дамой, и, вероятно, совершенно неоправданно. Он сказал, что вы, с одной стороны, будете откровенны, а с другой – сохраните наш разговор в тайне.
Ее глаза заблестели от предвкушения, щеки слегка окрасились румянцем.
– В самом деле? Как он добр. Я постараюсь оправдать его надежды и лестное мнение обо мне. Так что же вы хотели бы узнать, мистер Питт? Я понятия не имею, что бы это могло быть.
– Я занимаюсь расследованием обстоятельств смерти судьи Стаффорда.
– Боже мой, – ее лицо омрачилось. – Ужасное событие, совершенно ужасное. Пожалуйста, садитесь, мистер Питт. Это дело нельзя обсудить за несколько минут. Хотя я не могу представить, какую помощь в данном случае могу вам оказать. Мне об этом неизвестно ровным счетом ничего.
– Вы просто не знаете, чем можете быть полезны, иначе сами уже давно бы нас известили, – возразил Томас, сидя в большом кресле напротив нее, – но вы были знакомы и с ним, и с миссис Стаффорд и принадлежите к одному и тому же кругу общества.
На ее лице изобразилось изумление.
– Но вы, конечно же, не предполагаете, что его убил кто-то из светских знакомых? Это абсурд! Вы, наверное, что-то не поняли в словах мужа, мистер Питт. Только этим я и могу объяснить ваш вопрос.
– Опасаюсь, что понял его очень хорошо. – Томас покачал головой и печально улыбнулся. – Он выразился совершенно ясно. Вы позволите задать вам несколько вопросов?
– Конечно, – удивленно ответила она.
– Мистер и миссис Стаффорд были женаты уже довольно давно?
– О да, по крайней мере лет двадцать, а может быть, и дольше. – Ее удивление все возрастало.
– Как бы вы описали их взаимоотношения?
Ее непонимание и смущение усилились.
– Ну, как любезные и доброжелательные, я бы так сказала. Между ними никогда, разумеется, не возникало никакой враждебности, насколько мне известно. Если вы думаете о ссоре между ними, то я должна сказать, что в это очень трудно поверить, если это вообще возможно. – И покачала головой, как бы в подтверждение сказанного.
– Почему вы так думаете, миссис Ливси? – настаивал Питт.
– Ну…
Она сосредоточенно смотрела на гостя. Глаза у нее были не голубые и не серые, весьма проницательные, хотя она не казалась инспектору особенно умной женщиной. Однако она хорошо понимала людей своего круга и обладала превосходным знанием того, как им подобает себя вести.
– Да? Я был бы очень вам признателен за откровенность, мэм.
Миссис Ливси колебалась еще мгновение – наверное, подумал Питт, взвешивает слова, решая, отвечать на его вопросы или нет.
– Это были не настолько эмоциональные отношения, чтобы ссориться, – сказала она, подумав. Да, подумал Питт, она действительно тщательно выбирает слова. – Они уже давно перешли к той стадии отношений, которая устраивала обоих, – когда уважение и привычка заменяют острый интерес к жизни партнера и участие в ней. Джунипер всегда вела себя скромно и исполняла свои светские обязанности. Она прекрасная хозяйка, красива, хорошо одевается и обладает утонченными манерами.
При этих словах какая-то искорка промелькнула в глазах миссис Ливси, и она слегка поджала губы. И Питт вдруг понял, что она заставляет себя говорить то, с чем в душ е́соглашается неохотно.
– Насколько мне известно, Сэмюэл Стаффорд относился к порядочным и почетным людям, ему не свойственны были излишества – ни в личном, ни в финансовом отношении. – Выражение ее лица смягчилось. – Он всегда вполне обеспечивал потребности жены. И если у него… и если… в его жизни были другие женщины… он скрывал это настолько тщательно, что мне об этом ничего не известно.
И миссис Ливси внимательно взглянула на Питта в ожидании ответа.
– Да, действительно, о нем все хорошо отзываются, – подтвердил Томас. – А что вы можете сказать о миссис Стаффорд? Были у нее какие-нибудь отношения на стороне?
– О… полагаю, вы имеете в виду мистера Прайса? – Мэрайя покраснела, но нельзя было понять отчего – то ли от смущения, то ли от сознания вины, что упомянула о нем.
– А что, были и другие?
– Нет, нет, конечно, нет! – Ее румянец стал гуще.
– А когда она познакомилась с мистером Прайсом, не помните?
Миссис Ливси вздохнула и перевела взгляд на окно.
– Думаю, это было несколько лет назад, но знакомство было поверхностным, насколько мне известно. Однако они познакомились ближе, гораздо ближе в последние год-полтора.
Миссис Ливси внезапно осеклась, не зная, надо ли продолжать. Она вдруг поняла, что говорит неподобающе горячо, и каким-то образом выдала себя. И это было действительно так. Женщина взглянула на Питта. Между ее бровями залегла глубокая складка. Мэрайя ждала, что он скажет в ответ.
– Миссис Ливси, каковы чувства миссис Стаффорд к мистеру Прайсу, по вашему мнению? – спросил он очень серьезно. – Пожалуйста, будьте со мной честны. Я никому не передам ваши слова. Информация нужна мне только для установления истины. В интересах справедливости я обязан знать все.
Миссис Ливси закусила губу, с минуту обдумывая сказанное, прежде чем отвечать. А потом произнесла быстро и сурово:
– Джунипер была без ума от него. Она прилагала все усилия, чтобы об этом не узнали, но для того, кто знает ее так же хорошо, как я, это было совершенно очевидно.
– Почему?
– Это проявилось в порывистости ее манер и в том, как она стала одеваться и чем интересоваться. – Миссис Ливси внезапно рассмеялась, словно уже не контролировала свои чувства. – И чем перестала интересоваться. Ее больше не занимали сплетни и те мелочи, которые волновали еще год назад; теперь она на это не обращала никакого внимания. Джунипер стала вести себя так, словно была гораздо моложе своего возраста. – Румянец на щеках миссис Ливси стал еще гуще. – Когда женщина влюблена, мистер Питт, другие женщины это видят. Признаки не так уж незаметны и совершенно безошибочно распознаются.
Томасу стало неловко, он сам не знал почему.
– А мистер Прайс, по-вашему, отвечал ей взаимностью? – Мысленно он взял на заметку: спросить у Шарлотты, действительно ли женщины замечают подобные признаки у других женщин.
– Не могу сказать точно, почему так думаю, но я в этом уверена и могла бы заявить об этом со всей определенностью. – В голосе ее опять зазвучала нотка раздражения. – Его любезность по отношению к ней носит сугубо личный характер, а взгляд, которым он смотрит на нее, не позволяет сомневаться в его чувствах. Каждая женщина желала бы, чтобы мужчина посмотрел на нее таким взглядом хоть раз в жизни. – Миссис Ливси едва заметно улыбнулась. – Это дороже всех алмазов и благовоний мира, это пьянит рассудок больше, чем шампанское. Да, мистер Питт, мистер Прайс со временем стал отвечать ей взаимностью.
– Со временем? – Томас пытливо разглядывал лицо миссис Ливси и, прежде чем она успела изменить выражение лица, заметил на нем уязвленность и гнев. – Правильно ли я вас понял, что она возымела к нему чувство прежде, чем он к ней?
Миссис Ливси не отвела глаз.
– Если вы хотите узнать, преследовала ли она его, то – да, мистер Питт, к сожалению, это так. Особенно в один из уик-эндов, когда мы все гостили в загородном доме Стаффордов. Я не могла бы в этом ошибиться.
– Понимаю. – Питт сменил позу. – Миссис Ливси, не можете ли вы сказать, что мужчина и женщина, оказавшись в таком положении, могли бы предпринять, каковы их возможности и чем они должны расплатиться, если не сумеют соблюсти свои отношения в тайне?
– Ну разумеется. Их возможности, если бы они хотели остаться принятыми в обществе, были бы очень ограниченными, – решительно отвечала Мэрайя, – или же им надлежало быть совершенно безупречными в моральном отношении и видеться только тогда, когда возникает светская необходимость, и только в присутствии других, равных по положению людей… – Плечи ее напряглись. – Люди скоры на злые суждения и поступки, знаете ли. Нельзя пренебрегать светскими условностями и оставаться невредимым. – Она все еще внимательно наблюдала за Питтом, пытаясь понять, что он думает обо всем сказанном. – Или же они отдаются своим страстям, но делают это в домах общих друзей, во время загородных поездок в своих поместьях и тому подобное, но с соблюдением строжайшей тайны, чтобы никто ничего не заподозрил.
– И это все их возможности?
– Все. – Она нахмурилась. – Какие же могут быть еще?
– Ну, например, брак…
– Но Джунипер Стаффорд была замужем, мистер Питт!
– Ну а развод?
– Немыслимо. О, – и ее лицо вдруг стало холодно и угрюмо, – неужели вы воображаете, что Джунипер или мистер Прайс сознательно могли пойти на то, чтобы отравить мистера Стаффорда?
– А вы не находите это возможным?
Несколько мгновений миссис Ливси обдумывала ответ, а затем очень тихо сказала – теперь вся ее одержимость светскими условностями и мелкая ревность исчезли:
– Да… да, это возможно, я…
Питт ждал.
– Мне очень неприятно говорить об этом, – неловко заключила Мэрайя, и вид у нее был такой, словно отвечать ей очень стыдно и неприятно. – Джунипер безрассудна в… своих чувствах.
– А как вы думаете, мистер Стаффорд знал об их отношениях?
Миссис Ливси выпятила губы.
– Сомневаюсь. Мужчины не замечают таких вещей, как правило, если они не склонны к ревности, а это вовсе не было в характере мистера Стаффорда. Полагаю, – и она глянула на Питта, понимает ли он, что она хочет сказать, – он не следил за нею, но, может быть, знал, где она бывает и с кем. Перемены в характере и поведении жены замечают не все мужчины, разве только они очень влюблены. Если бы мистер и миссис Стаффорд были молодоженами, тогда возможно… – Голос у нее замер.
– Вы предполагаете, что и другие женщины из ее окружения могли что-нибудь заметить?
– Несомненно, – ответила она с грустной улыбкой, – Адольфус Прайс в высшей степени привлекательный неженатый мужчина. Он находится в центре внимания многих дам. Все, что бы он ни сделал, было бы замечено и обсуждено. За ним следило немалое количество женских глаз.
– Значит, миссис Стаффорд не вызвала бы у них одобрения, – заметил Питт с юмором и сочувствием.
– Вряд ли, – горячо согласилась миссис Ливси и вдруг, опять осознав свою горячность, рассыпалась в объяснениях: – Понимаете, вокруг не так много неженатых джентльменов. И если одна женщина располагает сразу двумя мужчинами, это просто вызов справедливости.
Питт взглянул на ее широкую фигуру и стареющее лицо и мысленно полюбопытствовал, сколько раз она сама думала об Адольфусе Прайсе и ему подобных. И насколько ей неприятно, что Джунипер наслаждалась страстными чувствами и возбуждала их в Прайсе…
– А вы никогда не говорили мистеру Стаффорду ничего такого, что просветило бы его относительно чувств жены к мистеру Прайсу? – спросил он вслух. – Случайно или из симпатии к нему, может быть?
В глазах ее вспыхнул гнев, который она с усилием пригасила.
– Я ничего не сообщала ему, – ответила она решительно. – Я почитаю за лучшее воздерживаться от вмешательства в дела других людей. Это никогда не идет на пользу.
– Да, полагаю, это так, – согласился Томас.
Очевидно, он узнал от нее все, что она могла сказать. Связь длилась год-полтора, и они старались сохранить ее в тайне, но тем не менее об их отношениях знали и другие женщины. И очень возможно, что чей-то досужий язык разболтал об этом судье Стаффорду. Однако даже если и так, предпринимать решительные действия или очень огорчаться было ему несвойственно. Итак, новая информация снова и снова возвращала Питта к мысли, что в смерти Стаффорда повинны Джунипер, или Прайс, или, возможно, они вместе.
– Благодарю вас, миссис Ливси, – сказал он вежливо, заставив себя улыбнуться. – Вы мне очень помогли. Надеюсь, вы и этот разговор сохраните в тайне, как поступали до сих пор. Было бы очень жестоко чернить репутацию миссис Стаффорд или доброе имя Адольфуса Прайса, если вдруг окажется, что они совершенно не причастны к смерти судьи. Есть много других путей, поводов и возможностей для совершения убийства. Это только одна из возможностей, которые, к моему сожалению, я по долгу службы обязан обсудить.
– Разумеется, – ответила она поспешно, – я очень хорошо понимаю вас и уверяю, что отнесусь ко всему с величайшей конфиденциальностью.
Питт надеялся, что Мэрайя так и поступит, что она действительно так умна, как считает ее муж; но, вставая и откланиваясь, он все-таки не совсем был в этом уверен. В этой женщине чувствовалась какая-то обделенность; она стремилась к тому, что было ей недоступно, но чего она так жаждала. И Томас теперь знал, что миссис Ливси не любит Джунипер Стаффорд. Кроме того, возникал вопрос: насколько ее суждения о Сэмюэле Стаффорде соответствовали пониманию характера и поведения собственного мужа?
Следующий человек, с которым инспектор искал встречи, был судья Грэнвилл Освин, один из пяти членов Апелляционного суда, которые рассматривали апелляцию по делу Аарона Годмена. Его мнение позволило бы пролить дальнейший свет на эту загадку, а как коллега Сэмюэла Стаффорда, он мог что-нибудь знать о его личной жизни. Питту было необходимо установить, знал ли судья Стаффорд о безумной любви Джунипер и относился ли он к этому с большей заинтересованностью, чем полагали Ливси и его жена. Возможно, это напрасная попытка, но Томас должен это выяснить.
Однако когда Питт приехал на Керзон-стрит в дом судьи Освина, горничная, отворившая дверь, объявила, что судья отправился в деловую поездку и его ждут дома только на следующей неделе, а миссис Освин поехала к знакомым, но так как она сегодня приглашена на обед, то обязательно вскоре заедет домой, и если мистер Питт соблаговолит подождать, он может пройти в утреннюю комнату.
Питт соблаговолил, и очень охотно. У него не было сейчас более важного дела, и поэтому он с удовольствием провел сорок пять минут в комфортабельной утренней комнате наедине со свежезаваренным чаем, который подала горничная, а потом она снова появилась, чтобы проводить инспектора в серо-золотую гостиную, где его с живым интересом ожидала миссис Освин. Это была увядшая женщина с еще прекрасными каштановыми волосами, полная, когда-то с хорошеньким, а теперь добродушным лицом, так как характер этой леди с годами становился все мягче.
– Моя горничная доложила, что вы занимаетесь расследованием причин смерти судьи Стаффорда? – спросила она, удивленно подняв брови. – Не представляю, каким образом могу быть вам полезной, но очень охотно попытаюсь это сделать. Пожалуйста, садитесь, мистер Питт. О чем бы я могла вам рассказать, по вашему мнению? Конечно, я была с ним знакома. Мой муж много раз заседал веместе с ним в Апелляционном суде, так что мы встречалась в обществе и с мистером Стаффордом, и с его бедняжкой женой.
Взглянув на нее повнимательнее, Питт подумал, что, пожалуй, она ощущает гораздо большее сочувствие к недавно овдовевшей женщине, чем выразила словами.
– Вы глубоко ей сочувствуете? – спросил он, перехватив ее взгляд.
Она не сразу ответила, возможно прикидывая про себя, много ли ему известно. И наконец решилась.
– Да, разумеется. Вина – это самое болезненное чувство, особенно когда уже ничего нельзя исправить.
Томас был поражен – не только самой мыслью, высказанной ею, но и ее чрезвычайной откровенностью.
– Вы полагаете, что миссис Стаффорд до некоторой степени ответственна за его смерть? – Он старался говорить сдержанно.
Миссис Освин не только удивилась, но даже казалась несколько ошеломленной.
– О небо, нет, конечно! Никоим образом! Я должна попросить извинения, если подала вам подобную мысль. Джунипер была безумно увлечена Адольфусом, а он – ею, но она ни в малейшей степени не повинна в смерти Сэмюэла. Что заставило вас подумать о столь ужасной вещи?
– Но кто-то же несет ответственность за эту смерть, миссис Освин.
– Конечно, – согласилась она, сложив руки на коленях, – и нельзя сделать вид, что убийства не было, как бы этого ни хотелось. Но это не бедная Джунипер, она никогда не смогла бы совершить столь ужасного поступка. Нет, нет, ни за что! Она виновата в том, что была неверна мужу, в том, что испытывала незаконную страсть, похоть; если угодно – в том, что поддалась ей, не совладала с ней. Это и так достаточная вина с ее стороны.
– А мистер Стаффорд знал об этой ее слабости?
– Думаю, он прекрасно знал о том, что происходит. – Миссис Освин пристально посмотрела на Питта. – В конце концов, нельзя быть совершенно слепым в таких случаях, даже если временами кто-то предпочитает ничего не видеть ради собственного спокойствия и удобства. Мистер Стаффорд предпочитал не слишком приглядываться. Ничего хорошего не вышло бы, веди он себя иначе. Он предпочитал не видеть того, чего лучше было бы совсем не знать, и ждал, когда это кончится; легче простить и забыть, если с самого начала не знать подробностей. Сэмюэл был мудрым человеком, – она слегка покачала головой. – А теперь бедняжка Джунипер уже никогда не получит прощения, и когда ее любовь умрет – а я смею думать, что такие страсти обычно недолговечны, – тогда у нее не останется ничего, кроме сознания вины. И все это очень печально. Я говорила ей об этом, предупреждала, но когда человек так безумно влюблен или так жаждет любви, он ничего не способен слышать.
Питт удивился. Лицо у миссис Освин было наивное, почти невинное, но тем не менее она рассуждала о насильственной смерти и о прелюбодеянии. Так мог бы говорить ребенок, который слышал о чем-то, но не понимает значения вещей, о которых говорит. Однако ее понимание человеческого характера удивило Томаса, как и ее способность сочувствовать.
– Да, – сказал он медленно и тихо, – да, она будет испытывать горе, от которого трудно оправиться, потому что с ним связано чувство вины. Если только…
– Нет, – решительно прервала она его, – не верю, что она убийца. И не верю также, что убийцей может быть мистер Прайс. Он человек не очень рассудительный, он был без ума от страсти и поступил бесчестно из-за любви к этой женщине, а значит, он слаб. Но он никогда не опустился бы так низко, чтобы убить своего друга, даже из-за страстной любви. – Она глядела на инспектора серьезно и печально. – Нет, я ни на минуту в это не поверю. Он глуп, как многие мужчины, но вина Джунипер значительно больше. Женщина почти всегда в состоянии отвергнуть – и весьма изящно – домогательства со стороны мужчины и дать ему понять, что он ей нисколько не интересен. Однако она поступила прямо наоборот. И они оба за это поплатятся, попомните мои слова.
Питт не спорил. По тому, что он успел заметить, она вполне могла быть права.
– Вы не думаете, что они поженятся, миссис Освин, теперь, когда оба стали свободны?
– Возможно, мистер Питт, однако они не смогут быть счастливы. Смерть бедняги Сэмюэла все омрачила. Но в отношении убийства – нет, вы должны поискать убийцу где-нибудь еще.
– Возможно.
– Вам это придется сделать, – заявила миссис Освин с абсолютной уверенностью в своей правоте. – Полагаю, вы уже занялись тем несчастным делом, связанным с Фэрриерс-лейн? Да, естественно. Не удивлюсь, если окажется, что убийство Сэмюэла как-то с ним связано. Вы знаете, что он никак не мог оставить то дело в покое? Он не однажды приходил к нам поговорить о нем с моим мужем. Грэнвилл пытался убедить его отказаться от попыток возобновить слушания, потому что больше ничего нового тут не найти и ничего хорошего из подобной затеи не выйдет. Но переубедить Сэмюэла было невозможно.
Питт выпрямился.
– Вы хотите сказать, что судья Стаффорд собирался пересматривать дело? Вы уверены?
– Подождите, – она развела руками, – разве я сказала, что уверена в этом? Мне просто известно, что он обсуждал такую возможность с моим мужем и они несколько раз спорили на этот счет. Не знаю, удалось ли Грэнвиллу в конце концов убедить Сэмюэла в тщетности его намерений или же тот все-таки собрался этим заняться.
– Судья Освин не верил, что можно узнать что-нибудь новое? Что была допущена какая-то судебная ошибка? – настаивал Питт.
– О нет, совсем нет, – убежденно отвергла она это предположение. – Хотя он тоже не чувствовал удовлетворения от того, как закончилось дело; он всегда полагал, что оно велось слишком поспешно, в чрезвычайно неприглядной, возбужденной обстановке. Но это не отменяло справедливости вынесенного приговора, и об этом он говорил Сэмюэлу.
– А вы не знаете, почему судья Стаффорд так упрямо занимался тем давним делом? – Питт напряженно вглядывался в лицо миссис Освин. – Вы не знаете, может быть, он нашел что-то новое, какую-нибудь ранее неизвестную улику?
– Господи помилуй, ну конечно нет! Хотя мой муж никогда не обсуждает со мной подобные вещи. Это неуместно, понимаете? Нет, он совсем ничего не говорил об этом, – и она затрясла головой, начисто отвергая его предположение. – Нет, боюсь, ничего не могу сказать, о чем конкретно они спорили, – только то, что это имело отношение к Фэрриерс-лейн и что разговаривали они на повышенных тонах.
Питт был обескуражен. Он уже сбросил со счетов убийство на Фэрриерс-лейн, а теперь оказалось, что рано с ним прощаться. Но, возможно, эта женщина утратила чувство реальности и не способна поверить в то, что близкие знакомые, друзья могут быть повинны в злодействе, а не только в обычных грехах прелюбодеяния и обмана? Томас взглянул на нее пристальнее и встретил мягкий немигающий взгляд, такой зоркий, когда дело касается ее собственного мирка, и такой слепой по отношению к тому, что существует за его пределами.
– Очень вам благодарен, миссис Освин, – почтительно сказал Питт. – Вы очень помогли, щедро уделив мне свое драгоценное время.
– Вовсе нет, мистер Питт, – ответила она приветливо. – Надеюсь, вам будет сопутствовать удача в вашем поиске. А он, наверное, очень трудный.
– Иногда бывает именно так, – ответил Томас, встал и распрощался.
Питт сразу же отправился к Мике Драммонду, но того в присутствии не было, и ждали его только на следующее утро. Так что и Томасу пришлось отложить важный разговор на завтра.
Следующий день выдался холодный, воздух был тяжел и влажен, и сырость пробирала до костей. Питт же надел только шерстяной сюртук и поэтому рад был очутиться в теплом кабинете шефа, где в камине ярко горел огонь.
Драммонд стоял перед камином, грея ноги. Он сам, наверное, пришел совсем недавно. Его тонкое худое лицо было мрачно; он смотрел на Томаса выжидательно, однако без особого интереса.
– Доброе утро, Питт, – невесело произнес шеф. – Есть новости?
Инспектор решил, что важнее будет не то, о чем сказать, а то, как об этом сказать.
– Нет, сэр. Я продолжаю расследовать отношения миссис Стаффорд и мистера Прайса; я хочу знать о них все, но еще не нашел ничего такого, что могло бы быть серьезным поводом для убийства мистера Стаффорда.
– Любовь, – резко ответил Драммонд. – Незачем далеко ходить. Или, если называть вещи своими именами, любовное исступление. Ради бога, умоляю, Питт, из-за похоти совершалось больше преступлений, чем из-за чего-либо еще, за исключением, может быть, денег. Неужели вы этого не понимаете?
– Общество полно интрижками и похотью, – ответил Питт, твердо решивший не уступать. – Но очень немногие подобные связи заканчиваются убийством, а те, что заканчиваются так, имеют поводом скорее обман, внезапность обнаружения, и тогда обидчиков убивают в порыве гнева и оскорбленного достоинства.
– Ну почему вы все время спорите? – поморщился Драммонд. – Ну конечно, часто бывает и так. Но ведь иногда двое влюбленных убивают мужа, если тот стоит на их пути. Почему же вы не верите, что и здесь могло случиться такое? – Он отодвинулся от огня, словно ему стало чересчур жарко, сел в одно из кресел и взмахом руки пригласил Томаса занять другое.
– Так могло случиться, – сказал ворчливо инспектор, – но это выглядит… истерическим поступком. И Стаффорд совсем не стоял на их пути. Он почти спокойно относился к этой связи.
– Так он знал о ней? – резко выдохнул Драммонд. – Вы в этом уверены?
Питт перевел дыхание. Ему бы хотелось сказать – «конечно», но если он ответит утвердительно, не будучи совершенно уверен в том, о чем говорит, ему позднее придется взять свои слова обратно, и Драммонд засомневается, а не склонен ли Питт вообще к преувеличениям.
– Жена Ливси сказала, что это его не интересовало, а супруга судьи Освина утверждала, что он наверняка знал обо всем в общих чертах, предпочитая не вникать в подробности. Пока Джунипер Стаффорд держала все в тайне и своим поведением не смущала общество, он был готов терпеть подобную ситуацию. И уж, конечно, не пылал ревностью. Миссис Освин это особенно подчеркивала.
Питт хотел добавить, что Стаффорду было почти за шестьдесят, но вспомнил, что и Драммонду больше пятидесяти и такое замечание было бы бестактным.
– Да? – спросил шеф, почувствовав, что его подчиненный о чем-то умолчал.
– Ничего, – Томас пожал плечами, – просто Стаффорд не был ревнивой, страстной натурой. Между супругами установились цивилизованные отношения, доброжелательные, но не близкие и рутинные. Как бы то ни было, сам Стаффорд не стал бы убивать ни жену, ни ее любовника, хотя был страдающей стороной. Но им и не было необходимости убивать его – он не представлял опасности для их связи.
– Но, может быть, они хотели пожениться? – парировал Драммонд. – Может быть, тайной связи было для них недостаточно? Может быть, любовь украдкой, как только удавалось улучить момент, была для них совершенно неудовлетворительной? Вас бы устроили такие отношения, Питт, если бы вы очень любили женщину?
Томас попытался представить себя в подобной ситуации. Нет, обман ему претил, он страдал бы от постоянного сознания, что после краткой встречи они с любимой женщиной должны расстаться, от неуверенности в будущем и необходимости лгать.
– Нет, – признался он, – мне все время хотелось бы большего.
– И, верно, вам не нравилось бы существование мужа?
– Да, – Питту пришлось признать и это.
– Тогда вы можете понять, почему влюбленный мужчина – такой, как Адольфус Прайс, – может постепенно прийти к мысли об убийстве. – При этих словах Драммонд презрительно скривился. – Обнаружить такое просто ужасно; я это понимаю и совсем не удивлен, что вы ищете другое объяснение случившемуся, но вы не можете и не должны закрывать глаза на правду и свой долг по отношению к делу. Это на вас не похоже.
Питт открыл было рот, чтобы возразить, но передумал. Шеф поднялся и подошел к окну. Он посмотрел вниз на улицу, на дребезжащие повозки, на зеленщика, орущего на мальчика с тачкой, застрявшего у него на пути. Шел упорный нескончаемый дождь.
– Я понимаю, что вы уже устаете от этого дела, – продолжал он, стоя спиной к Питту. – Я сам устал. Не уверен, сколько вообще я здесь выдержу. Возможно, такая работа требует более острого ума, более глубокого знания природы преступлений – в практическом смысле слова, – чем есть у меня. Вы уже как-то сказали, что предпочитаете работу детектива командованию другими людьми, но ведь в серьезных случаях вы могли бы совмещать одно с другим…
На этом месте Драммонд оборвал свою речь. Питт уставился на него, лихорадочно осмысливая сказанное и теряясь в догадках, что имеет в виду шеф: жалоба ли это уставшего человека, которому не по себе от промозглости сумрачного дня и от того, что данное дело действует на него угнетающе? Или он действительно думает об отставке, чтобы заняться чем-нибудь еще – и наконец вырваться из щупалец «Узкого круга», стать недосягаемым для его настойчивых притязаний? А может, это и вправду имеет отношение к Элинор Байэм… Если Драммонд женится на ней, то после скандала, который обязательно произойдет, он больше не сможет занимать то социальное положение, какое занимает сейчас, и работать по своей профессии. Питт чуял в шефе борьбу сильных и противоречивых чувств. Ему было жаль Драммонда. Но при этом сам он удивился, как сильно желает занять его место. Пульс Томаса участился, он почувствовал сильный прилив энергии.
– Ну, я не могу в данном положении делать какие-нибудь окончательные выводы, – ответил инспектор, тщательно подбирая слова.
Он не должен сейчас выдать собственные чувства. Сделав над собой некоторое усилие, чтобы голос звучал ровно, Питт продолжал:
– Я снова займусь делом Стаффорда. Благодарю за совет. – И прежде, чем Драммонд что-либо ответил, извинился и вышел.
Несмотря на то что он почти согласился с Драммондом относительно Адольфуса Прайса, Питт все же решил повидать и других членов Апелляционного суда, решивших судьбу Аарона Годмена после убийства на Фэрриерс-лейн. Ливси он уже повидал. Освина не было в Лондоне и еще некоторое время не будет, но несложно найти адрес судьи Эдгара Бутройда – даже если он недавно вышел в отставку.
Все утро Питт потратил на поездки – сначала на поезде, потом на открытой повозке, – прежде чем под порывистым холодным ветром добрался до старого, ветшающего дома в пригороде Гилдфорда. Пожилая домоправительница провела его в обшитую деревянными панелями гостиную, через которую в хорошую погоду можно было пройти на террасу, а потом – на лужайку. Но сейчас сильный ветер кружил мертвые листья над нестриженым газоном, головки увядших хризантем повисли над клумбами, а по вымощенной камнем тропинке бродили голуби, клевавшие кем-то рассыпанные для них хлебные крошки.
Судья Бутройд сидел в большом кресле у окна, спиной к свету, и подслеповато моргал, глядя на Томаса. Это был худой сутулый человек с намечающимся, однако, брюшком, отчего жилет на животе морщил.
– Питт, вы сказали? – переспросил он и закашлялся, едва кончив фразу. – Очень рад бы вам служить, разумеется, но вряд ли могу быть чем-нибудь полезен. Ушел в отставку, знаете ли. Разве вам об этом неизвестно? Больше не имею никакого отношения к судейству. Ничего не знаю о тамошних делах. Занимаюсь только садом и немного почитываю. Ничего больше.
Питт разглядывал его с возрастающим унынием. У комнаты был какой-то нежилой вид. Она была довольно опрятна, но порядок казался таким безжизненным, словно его наводила безразличная рука. На столике поодаль стоял серебряный поднос с тремя графинчиками, почти пустыми; сам поднос был захватан – очевидно, трясущимися руками судьи. Занавеси отодвинуты криво, один шнур отсутствовал. Воздух был несвежий.
– Но это не текущее дело, ваша честь. – Питт прибавил титулование, чтобы оказать этому человеку уважение, которое хотел бы к нему испытывать, но не мог. – Оно проходило лет пять назад.
– Но я ушел в отставку примерно в то время, и моя память в настоящее время не слишком ясна.
Питт сел без приглашения. Оказавшись к Бутройду ближе, он мог отчетливее видеть его лицо. Опухшие глаза бывшего судьи слезились, лицо отекло, но не от возраста, а от усердных возлияний. Бутройд выглядел глубоко несчастным человеком, и его душевная тьма, казалось, омрачала всю комнату.
– Это дело об убийстве на Фэрриерс-лейн, – громко сказал Питт. – Вы были одним из членов Апелляционного суда.
– Ох, – выдохнул Бутройд, – да… да, но я не могу припомнить сейчас, как все было. Отвратительное дело, но ничего спорного. Мы должны были пройти через обязательную процедуру, вот и все. – Он фыркнул. – Мне, собственно, нечего сказать об этом деле.
Он не спросил, почему оно интересует Питта, и это было примечательно.
– Вы помните пункт, на основании которого была подана апелляция, сэр?
– Нет… нет, не помню, сейчас не помню. Я заседал на рассмотрении множества апелляций, знаете ли. Не могу их все упомнить.
Бутройд уставился на Питта хмурым взглядом. Впервые его внимание стало устойчивым, на лбу появилась тревожная складка.
– Это было, наверное, одно из ваших последних дел, – пытался оживить его память Питт, хотя понимал, что шансов на это мало.
Сознание Бутройда было не только затуманено и ослаблено временем и тягостным одиночеством, но также, как подозревал Питт, и приверженностью к горячительным напиткам. У него возникло сильное подозрение, что Бутройд и не хочет ничего помнить. Что случилось с этим человеком? Он ведь был образован и учен, его поведение и манера держаться импонировали окружающим, когда-то он обладал точным и быстрым умом, способностью тщательно взвешивать обстоятельства и улики, он прекрасно знал законодательство и выносил превосходные по точности решения. А теперь у него был такой вид, словно жизнь его больше не интересует, что чувство самоуважения, достоинство, способность беспристрастно судить – все в прошлом. Тем не менее Питт сомневался, что ему больше шестидесяти пяти.
– Да, – ответил Бутройд, и его голова затряслась, – что-то такое у нас было, но я все же ничего не могу вспомнить. Наверное, это касалось какого-то медицинского показания, но больше мне вам нечего сказать. Или это имело какое-то отношение к пальто, или браслету, или еще к чему-то… Не могу припомнить.
– А судья Стаффорд не приезжал к вам недавно, сэр?
– Стаффорд? – Лицо Бутройда словно стекло вниз; в глазах, в водянистой их пустоте, промелькнуло что-то похожее на страх. – А почему вы спрашиваете?
– Дело в том, что его убили, – ответил Питт неожиданно резко; слова вырвались прежде, чем он взвесил их. – Сожалею, извините.
– Убит? – Бутройд опять глубоко вздохнул, что-то в лице его размягчилось, напряжение как будто спало, тень во взгляде исчезла, словно развеялся некий внутренний страх. – Уличное происшествие? Движение в городе становится все опаснее. Сам видел в прошлом месяце, как выскочивший из-за угла экипаж переехал какого-то беднягу. Собаки подрались на улице, и лошади в испуге попятились. Ужасная была неразбериха. И это еще счастье, что погиб только один человек.
– Нет, это не уличное происшествие. Он был убит намеренно.
Питт не сводил с бывшего судьи пристального взгляда. Бутройд судорожно сглотнул и разинул рот. У него перехватило дыхание. Питт почувствовал жалость с легкой примесью отвращения. Нет, он должен попробовать всколыхнуть вялую память Бутройда, сколь мало ни верилось в такую возможность.
– Он приходил к вам повидаться недавно, сэр? Боюсь, мне необходимо это знать.
– Я… э… – Бутройд беспомощно воззрился на Питта; ему очень не хотелось отвечать, хотелось убежать и где-нибудь спрятаться, но выхода не было. – Э… Да-да. Он приходил. Мы коллеги, знаете ли. Было очень любезно с его стороны.
– Он что-нибудь говорил вам относительно дела, связанного с убийством на Фэрриерс-лейн, сэр? – Томас снова пристально вгляделся в лицо судьи и опять заметил страх у него в глазах.
– По-моему, упоминал. Что естественно. Это была последняя апелляция, которую мы рассматривали с ним вместе на заседании суда. Старые воспоминания, понимаете ли… Нет, вы, наверное, не можете этого понимать. Еще слишком молоды. – Его взгляд скользнул в сторону и вниз. – Не хотите ли стаканчик виски?
– Нет, благодарю вас, сэр.
– Не возражаете, если я выпью один?
Судья встал и шаткой походкой направился к столу с тремя графинчиками. Он не был толст и тяжел, как Ливси, но шаги его были медленны, словно ему трудно передвигаться. Бутройд налил себе очень щедрую порцию спиртного из одного графина, наполнив бокал почти до краев, и выпил сразу до половины, стоя у стола, прежде чем отправился обратно к своему креслу. В воздухе разнесся запах спиртного, им было пропитано тяжелое дыхание Бутройда.
– Да, он упоминал о нем, – повторил старик, – но не могу вспомнить, что именно он сказал. Что-то не очень важное, по-моему… А кто его убил? – подняв брови, спросил он, широко раскрыв глаза, в которых мелькнула надежда. – Грабитель?
– Нет, мистер Бутройд, его отравили. И, боюсь, неизвестно кто. Однако я все еще пытаюсь это выяснить. Он не говорил, что снова собирается открыть слушание по убийству на Фэрриерс-лейн? Что нашел доказательство невиновности Аарона Годмена?
– Всеблагой боже, конечно, нет! – вспыхнув, ответил Бутройд. – Какая чепуха! Кто вам мог такое сказать? Неужели кто-то действительно об этом говорил? Кто же? Это же полный абсурд!
Возможно, для дела было бы полезно ответить утвердительно, но смущение и чувство жалости не позволили Томасу так поступить.
– Нет, сэр, никто мне этого не говорил; я просто думал, что это не исключено.
– Нет, – ответил Бутройд, – то был очень краткий визит. Проявление участия с его стороны. Он быстро ушел. Сожалею, что ничем не могу вам помочь, мистер Питт, – и в два глотка он допил виски. – Извините.
Инспектор встал, поблагодарил и выскользнул из сырой, холодной и затхлой комнаты, оставив позади смятение и неприкаянность, которые испытывал ее хозяин.
Судья Морли Сэдлер представлял собой совершенно противоположный тип человека: лицо имел холеное и гладкое, остатки волос на голове и белокурые бакенбарды были едва тронуты сединой. Одет он был в высшей степени модно, в безукоризненно сшитый сюртук, который сидел на нем как влитой. Казалось, он может превосходно владеть любой ситуацией. Сэдлер встретил входящего Питта любезной улыбкой и встал из-за стола, чтобы приветствовать и пожать руку, а затем указал гостю на вместительное кожаное кресло.
– Добрый день, мистер Питт… инспектор Питт, не так ли? Добрый, добрый день. Чем и как могу служить? – Он опять сел за стол в собственное кресло с очень высокой спинкой. – Не люблю быть невежливым, инспектор, но примерно через двадцать минут у меня назначена еще одна встреча, на которой я обязательно должен присутствовать. Долг чести, понимаете ли. Надо стараться делать все как можно лучше во всех случаях жизни. А теперь расскажите, что у вас за дело, по поводу которого вы хотите знать мое мнение.
Итак, Питта предупредили, что времени у него мало, и он приступил к делу безотлагательно.
– Меня интересует апелляция Аарона Годмена, поданная им пять лет назад. Вы помните его дело?
Гладкое лицо Сэдлера стало напряженным. Какой-то крошечный мускул задергался в уголке глаза. Он пристально смотрел на Питта с застывшей на губах улыбкой.
– Ну конечно, помню, инспектор. Самое неприятное дело из всех, которые остались у меня в памяти, – но оно вовремя было улажено, и больше добавить я ничего не могу. – Он взглянул на золотой циферблат часов, стоящих на камине, затем опять на Питта. – Что вас теперь беспокоит, спустя такое долгое время? Это не из-за несчастной Маколи, а? Боюсь, что горе помутило ее рассудок. Она стала просто одержимой. Иногда это случается, особенно с женщинами. Их мозг не может выдержать постоянного напряжения. Потом, она вообще несколько неуравновешенна, истерична по натуре, актриса, одним словом, – чего вы хотите? Это очень печально, но представляет некоторое неудобство для общества.
– Неужели? – сдержанно усомнился Питт.
Он наблюдал за Сэдлером со все возрастающим интересом. То был, несомненно, в высшей степени удачливый человек. Обстановка его кабинета была роскошной, начиная с куполообразного лепного потолка и заканчивая обюссонским ковром на полу. Все поверхности сияли лаком, обивка и занавеси блистали новизной.
Сам Сэдлер тоже выглядел как новенький, пребывал в добром здравии и полном удовлетворении своим общественным положением. Однако упоминание о деле Аарона Годмена было ему неприятно, причем непонятно, только ли по причине неустанных попыток Тамар Маколи добиться пересмотра дела и ее убежденности, что приговор был несправедлив или, по крайней мере, сомнителен. Правда, одного этого было достаточно, чтобы испытывать судейское терпение. Питт чувствовал бы себя очень неловко, если бы кто-нибудь питал такое подозрение по поводу произведенного им следствия.
– Нет, – ответил он вслух; Сэдлер тем временем все больше терял терпение. – Нет, то, чем я занимаюсь, не имеет никакого отношения к мисс Маколи, но связано со смертью судьи Сэмюэла Стаффорда.
– Стаффорда, – заморгал глазами Сэдлер. – Я вас не понимаю.
– Мистер Стаффорд снова обратился к рассмотрению этого дела и в день своей смерти увиделся с главными свидетелями, проходившими по делу.
– Совпадение, – ответил Сэдлер, обеими руками отметая сказанное Томасом. – Уверяю вас, Сэмюэл Стаффорд был слишком уравновешенным и здравомыслящим человеком, чтобы его сбила с толку какая-то упрямая женщина. Он знал, как и все мы, что там больше нечего выяснять. Полиция тогда сделала все возможное. Чрезвычайно мерзкое дело, но превосходно проведенное всеми теми, кто им занимался: полицией, судом и присяжными. И на самом процессе, и в Апелляционном суде. Спросите всех, кто знает о тогдашних событиях, мистер Питт, и все вам скажут то же самое, что и я. – Он широко улыбнулся и взглянул на часы. – А теперь, если это все, что вас интересует, я должен подготовиться к встрече с лорд-канцлером сегодня вечером. Я имею возможность оказать ему маленькую услугу и уверен, что вы не хотели бы лишить меня этой возможности.
Питт продолжал сидеть.
– Конечно, нет, – ответил он, но не пошевелился. – А судья Стаффорд навещал вас за неделю-две до своей смерти?
– Естественно, я встречался с ним! Того требовали наши обязанности, инспектор. Я встречаюсь время от времени со многими людьми – адвокатами, поверенными, другими судьями, дипломатами, членами Палаты лордов и Палаты общин, даже членами королевской семьи и представителями других известнейших фамилий королевства. – Он победно улыбнулся.
– А мистер Стаффорд упоминал в разговоре с вами об этом деле? – упорно гнул свою линию Питт.
– Вы имеете в виду убийство на Фэрриерс-лейн? – Сэдлер удивленно поднял почти бесцветные брови. – Нет, не припомню. Для этого не было никакого повода. Дело было завершено пять лет назад или больше. А почему вы хотите об этом знать, инспектор, если можно спросить?
– Мне интересно, на каких основаниях он собирался пересмотреть дело, – ответил Питт, подхватывая мяч.
Сэдлер побледнел, очертания большого рта стали жесткими.
– Но это все совершенно не так, инспектор. Стаффорд не собирался его пересматривать. Если бы он имел такое намерение, я уверен, он бы рассказал мне об этом, учитывая мое участие в том заседании Апелляционного суда. Вас ввели в заблуждение – и с дурным, зловещим умыслом, должен вам сказать. – Он пристально поглядел на Питта. – Уверяю вас, Стаффорд совершенно не упоминал об этом, даже намеком. А теперь, если вы меня извините, я должен заняться предстоящей встречей с выдающимся человеком, который желает сообщить мне свое мнение по очень деликатному делу.
Он опять широко улыбнулся, но улыбка его была какая-то неподвижная. Затем встал и протянул руку:
– Удачи, инспектор. Извините, что больше не могу быть вам полезен.
Томас покорно позволил проводить себя до приемной, не зная, что еще сказать.
