Судно, которым пользовалась Тайя для поездок на материк и обратно, представляло собой быстроходный и крепкий катер, метров восьми с половиной длиной. Питер усадил Джона Рэнсома в рулевой рубке, связав ему руки и привязав страховочным концом к ограждению. У Эйхо все силы уходили на то, чтобы удержать в руках «кольт», наведенный на художника, пока полицейский боролся с порывами шквального ветра, которые вздымали волны стеной, едва они вышли за спасительные пределы Кинкернской бухты. В дополнение к страховочным концам, закрепленным на ограждении, все они надели спасательные жилеты. Те валялись по всему катеру. Питер убедился, что из дизеля ему больше восемнадцати узлов не выжать, что почти невозможно держаться кормой по ветру, если только он не собирается плыть в Португалию. Ветер морозил до температуры ниже нуля. В катер набралось изрядно воды, которая только что в лед не обращалась. Брызги с волн летели непрестанно. В более или менее нормальных условиях путь до материка занимал минут тридцать. Питер не был уверен, что за полчаса он не окоченеет так, что и рукой шевельнуть не сможет.

Джон Рэнсом это понимал. Наблюдая за тем, как Питер пытается управлять штурвалом одной здоровой рукой, видя, как трясется Эйхо, на груди жилета у которой были следы рвоты, он не удержался:

— Нам не выбраться. Дышите, пожалуйста, носом, Мэри Кэтрин, или вы себе легкие отморозите. Знаете, я не хочу, чтобы вы умерли вот так! Образумьте Питера! Лучше пробираться меж всех этих мелких островков. Ударом волн в открытом море нас просто выбросит на скалы, и мы потеряем катер.

— Питер в-всю свою ж-жизнь по морю ходил!

Рэнсом покачал головой:

— Только не при таких обстоятельствах.

Злой порыв ветра толкал их обратно к порту, нос катера зарылся в свернувшуюся волну. Вода потоком хлынула с задней части потолка, пока катер неторопливо выравнивался.

— Питер!

— Выплывем! — кричал тот во весь голос, налегая на штурвал.

Рэнсом улыбался, сочувствуя испугу Эйхо.

— Мы не выплывем. — Художник обратился к Питеру: — Из этой дилеммы есть выход, Питер! Дайте мне возможность выправить положение для всех нас! Только вы должны повернуть обратно — сию же минуту!

— Я же говорил вам, у меня нет дилемм. Эйхо, держи его на мушке!

Рэнсом заговорил, устремив взгляд на дрожащую девушку:

— Думаю, Питер не знает вас так хорошо, как успел узнать я, Мэри Кэтрин! Вы не сможете выстрелить в меня. Невзирая на то, что, по вашему мнению, я натворил.

Эйхо, глаза которой покраснели от разъедающей их соли, неловко подняла дуло «кольта», изо всех сил стараясь не соскользнуть с сиденья напротив Рэнсома.

— Какой из них… вы сейчас? — с горечью выговорила она. — Б-бог, что создает, или Бог, что разрушает?

Катер наполнялся водой быстрее, чем насос успевал ее откачивать. Суденышко болталось на волнах, едва-едва продвигаясь.

— Помните бродячую волну, Мэри Кэтрин? Тогда вы спасли меня. Сто́ю ли я спасения теперь?

— Не слушай его! — Питер тер глаза, силясь разглядеть что-нибудь сквозь пену, залепившую смотровое окно рулевой рубки. На мгновение разглядел в некотором отдалении огни крупной яхты, а то и сторожевика береговой охраны. Из-за холода он не мог как следует действовать левой рукой. Кисть снова стала кровоточить во время схватки с Тайей на маяке. И все же онемевшими пальцами он сумел открыть рундук под штурвалом. — Эйхо, этот гад угробил всех, кого встречал на своем пути!

— В ваших словах нет правды. Это все Тайя, невзирая на то, в чем ей хотелось вас уверить. Ее месть мне. А я был единственным, кто хоть когда-то заботился о ней! Мэри Кэтрин, прошлой ночью я попытался удержать ее от преследования Силки Маккензи! Сами знаете, что произошло. Только историю Тайи и мою собственную объяснить не так-то просто. Вы, впрочем, понимаете, правда?

— Тебе бы, Эйхо, посмотреть, на что я за эти сорок восемь часов нагляделся! На лица женщин Рэнсома. Порезанные, выжженные, переломанные! Две, как я знаю, мертвы! Нэн Макларен умерла от наркотиков. Рэнсом… вы слышали про это?

— Да. Бедняжка Нэн… только я…

— Вчера вечером Валери Ангелас бросилась с крыши своего дома! Это ты ее подтолкнул, сукин сын! А мог ведь удержать ее. Год, два года назад еще не было слишком поздно для Валери! Тебе она была не нужна. Не смей талдычить о заботе, меня от этого тошнит!

Неожиданно Рэнсом рванулся со своего сиденья в сторону Эйхо и легко выхватил из ее окоченевших рук пистолет. Вскинув его, повернулся к Питеру, но упал, потеряв равновесие. Питер бросил штурвал, ударом ноги отправил «кольт» к корме катера, а потом нацелил Рэнсому в голову ракетницу, заряженную парашютной ракетой мощностью двадцать тысяч свечей.

— Полагаю, по правому борту от нас береговая охрана, — сказал Питер. — Если устроить хороший костер, они его увидят.

— Ракета всего лишь сожжет мне лицо, — спокойно проговорил Рэнсом. — Вы, полагаю, сочтете это справедливым. — Стоя на коленях, Рэнсом умоляюще воздел связанные руки. — Могли бы уладить это. Теперь слишком поздно. — Он взглянул на Эйхо. — Ведь уже слишком поздно, правда, Мэри Кэтрин?

Эйхо сидела на палубе чуть не по пояс в воде, измученная, из последних сил стараясь удержаться в бешено качающемся катере. Взглянув на него, она отвела взгляд:

— О Боже, Джон…

Рэнсом с усилием встал на ноги.

— Питер, держите штурвал, не то катер перевернется! А у вас двоих впереди, возможно, еще целая совместная жизнь.

— Да заткнитесь вы, Рэнсом!

Тот улыбнулся:

— Оба вы еще очень молоды. Надеюсь, придет день, когда вы постигнете, что величайшая составляющая мудрости есть… умение прощать.

Он сорвал с пояса страховочный конец, когда нос катера взмыл над волной, дал движению увлечь себя к кормовому ограждению и бросился за борт, тут же исчезнув в непроглядной темени моря.

Эйхо вскрикнула, дав волю безысходности, потом зарыдала. Питер не ощущал ничего, кроме холодного безразличия к той участи, какую избрал для себя художник. Он поднял ракетницу и выстрелил, потом вернулся к штурвалу, разглядев в разлившемся по воде свете ракеты спасительную изрезанную береговую кромку соседних островков. Спустя некоторое время сквозь вой ветра он расслышал звук сирены сторожевика. Луч прожектора, распоров тьму, в конце концов уткнулся в них. Питер закрыл глаза от яркого света и навалился на штурвал. Эйхо привалилась к спине Питера, крепко обхватив его руками.

На нижней палубе сторожевика, возвращавшегося на базу на острове Маунт-Дезерт с подобранным в море катером на буксире, было слышно, как изменился звук работающего двигателя. Последовавший затем удар, от которого весь корабль содрогнулся, разбудил Эйхо, спавшую, завернувшись в несколько одеял как в кокон. Девушка испуганно вздрогнула.

— Спокойно, — произнес Питер. Он сидел рядом на ящике судового лазарета, держа Эйхо за руку.

— Где мы?

— Причаливаем, полагаю. Ты в порядке?

Эйхо облизнула потрескавшиеся губы.

— Похоже на то. Питер, мы влипли?

— Нет. То есть расспросов и выяснений до фига будет. Примем то, чего не миновать, говорить будем как есть. Хочешь кофе?

— Нет. Просто хочу спать.

— Эйхо, я должен знать…

— Мне не до разговоров сейчас, — изнуренно возразила она.

— Может, все же стоит поговорить. Чтобы разделаться с этим раз и навсегда, понимаешь? Просто скажи как есть. В любом случае обещаю: я справлюсь.

Эйхо сощурилась, глянула на него потусторонним взглядом, подняла свободную руку и нежно коснулась его лица.

— Я позировала ему… ну ты видел картину, которую Тайя ножом порезала.

— Ага.

Эйхо глубоко вздохнула. Питер словно окаменел.

— Питер, я не спала с ним.

Несколько мгновений миновало, после чего он дернул плечами.

— Понял.

— Только… нет… мне нужно рассказать тебе все. Питер, я становилась все больше и больше готовой к этому. Еще пара дней, неделя… и это произошло бы.

— О Господи.

— Я просто не могла уже обходиться без него. Но я не любила его. Это что-то такое, чего я… чего я, наверное, никогда в себе не пойму. Ты прости.

Питер тряхнул головой, ошеломленный, сбитый с толку. Эйхо, сжавшись, ждала вспышки гнева. А он вместо этого обнял ее.

— Тебе не за что просить прощения. Я знаю, что́ он был за человек. И знаю, что́ я видел в глазах тех других женщин. В твоих глазах я этого не вижу. — Питер поцеловал ее. — Его больше нет. И это все, что меня занимает.

Второй поцелуй, и с мрачного лица Эйхо исчез страх, она почувствовала себя увереннее и спокойнее.

— Я тебя на самом деле люблю. Бесконечно.

— Бесконечно, — повторил он с важным видом. — Эйхо?

— Да?

— На днях, до того как из города уехать, я по объявлениям прошелся. Комната на верхнем этаже со всей мебелью в Вильямсбурге. Наверное, еще не сдана. Полторы тысячи в месяц. К Рождеству можем вселяться.

— Э-ге. Полторы? Это мы потянем. — Она улыбнулась легко, дразняще. — Пожить немного во грехе — ты это хотел сказать?

— Просто пожить, — прозвучало в ответ.

Однажды в воскресенье в середине апреля, за четыре недели до свадьбы, Питер и Эйхо, радуясь тому, что они вместе, и предаваясь одному из малых чудес, которые дарует жизнь, а именно: лености бытия, когда некуда и незачем спешить, — услышали, как у них в доме заработал мотор лифта.

— Гости? — воскликнул Питер. Он телевизор смотрел.

— Мама с Джулией раньше четырех не придут, — отозвалась Эйхо. Она упражнялась в тай-цзы на разостланном по полу коврике, босоногая, одетая в одни только короткие спортивные трусы. Погода в Бруклине стояла не по сезону теплая.

— Тогда это никто, — сказал Питер. — Только на всякий случай накинь что-нибудь сверху.

Он прошелся по крашеному полу верхнего этажа, часть которого они снимали, и стал смотреть на поднимающийся к ним лифт. Шахта освещалась слабо, и ему трудно было разобрать, есть кто в кабине или нет.

Когда кабина остановилась, Питер открыл дверь лифта и заглянул внутрь. К стенке был прислонен какой-то сверток. Примерно три фута на пять. Коричневая обертка, клейкая лента, бечевка.

— Эй, Эйхо!

Натянув маечку, Эйхо вышла взглянуть. У нее даже рот приоткрылся от удивления.

— Это картина. О Боже мой!

— Что?

— Возьми ее! Открой!

Питер дотащил упакованную картину, судя по всему, помещенную в раму, до стола на кухне. Эйхо подошла за ним следом, прихватив ножницы, разрезала бечевку.

— Но ведь этого не может быть! Никак же невозможно!.. Нет, осторожней, дай я сделаю!

Она развернула плотную бумагу и положила картину плашмя на стол.

— О-о нет! — простонал Питер. — Глазам своим не верю. Он вернулся.

Перед ними лежал автопортрет Джона Рэнсома, висевший когда-то в библиотеке художника на Кинкерне, где Эйхо и видела его в последний раз.

Она перевернула картину. На обороте холста рукой Рэнсома было написано: «Передано Мэри Кэтрин Халлоран в память о нашей дружбе». Ниже стояли подпись и дата: за два дня до исчезновения Рэнсома.

Вдруг Эйхо резко повернулась, оттеснив Питера, и бросилась к окнам, выходившим на кое-как сложенные из булыжника конюшни, за которыми виднелась часть Бруклинского моста Нижнего Манхэттена.

— Питерррр!

Он подлетел к ней, глянул через ее плечо на конюшни. Там ребятишки играли, парочка женщин прогуливались с колясками. И какой-то мужчина в черном длинном пальто усаживался в такси на углу возле лотка, где шла оживленная торговля фруктами и овощами. Седые волосы до плеч, темные очки… Вот и все, что они успели разглядеть.

Когда такси отъехало, Питер повернулся к Эйхо. Обнял ее за плечи и ждал, пока она придет в себя.

— Эйхо, он утонул.

Она махнула рукой, указывая на портрет:

— Но…

— Возможно, тело его так и не найдут, так ведь вода… мы же сами чуть не померзли на катере. Руки у него были связаны. Говорю тебе, он не мог спастись.

— Джон рассказывал, как однажды переплыл Геллеспонт. Пролив такой, Дарданеллы. Ширина его мили две, не меньше. А переохлаждение… все по-разному холод переносят. Моряки, случалось, часами выдерживали в морской воде, где тебя или меня минут в пятнадцать бы скрутило. — Возбужденная, она снова указала на картину: — Питер, кто же еще?..

— Может, кто-то из работающих на Сая Мелличампа. Тот еще слизняк, сукин сын! Позволил себе маленькую шутку. Послушай, я не хочу, чтобы этот чертов портрет висел у нас дома. Мне ни к чему это напоминание, Эйхо. Как тебя обманули с твоим контрактом. На фиг не нужно. — Он выждал. — А тебе?

— Ну что ж… — Эйхо обвела взглядом их жилище. Пожала плечами. — Полагаю, это было бы… э-э… неуместно. Хотя ясно, что это предназначалось как свадебный подарок. — Странная улыбка коснулась ее губ. — И всего-то я сказала, как понравился мне его автопортрет. Джон все рассказал мне про него. С портретом целая история связана, которая сделает это живописное творение особенно ценным для любого коллекционера. Он написан в уникальной для Рэнсома манере.

— Да ну? И насколько ценным?

— Трудно сказать. Я знаю, недавно на аукционе «Кристи» один Рэнсом пошел за чуть-чуть меньше, чем пять миллионов долларов.

Питер промолчал.

— То, что тело не найдено, осложняет все дела, касающиеся его владений. Но, — рассудительно продолжала Эйхо, — как выразился Стефан, «это, разумеется, не нанесло ущерба ценности его искусства».

— Пива хочешь?

— Просто жажду.

Эйхо осталась у окна, высматривая что-то за стеклом, а Питер пошел к холодильнику. Откупоривая пиво, заметил:

— Значит… насколько я понял, мы просто прячем этот портрет в чулан подальше на пару лет, пока за него не станут давать жуткую кучу бабок?

— Вот дитя! — вздохнула в ответ Эйхо.

— Тогда, тоже через пару лет, — продолжил Питер, вернувшись к ней и осторожно вложив ей в руку банку пива, — когда с владениями Рэнсома все утрясется, тот домик в Бедфорде, который кажется миленьким вложением денег, тоже пойдет с молотка?

— Возможно. — Эйхо сделала долгий глоток и принялась тихонечко посмеиваться — про себя.

— Все это, знаешь ли, будет зависеть от того, объявится он или нет. — Питер глянул в окно. — Опять.

Последняя женщина Рэнсома промолчала. Гадала о чем-то, погрузившись в собственные, ей одной ведомые восторги.

— Не хочешь заказать на вечер чего-нибудь китайского для Розмэй и Джулии? У меня на карточке осталось немного баксов.

— Ага, — отозвалась Эйхо и припала головой к его плечу. — Китайского. Звучит отлично.