В назначенный час космический корабль Rainbow Hoax («Радужная мистификация») стартовал с космодрома «Танэгасима» и, преодолев притяжение Земли, направился к Марсу.

Полёт протекал в точном соответствии с планом. При старте астронавты испытали сильнейшую перегрузку и шум. Вскоре всё стихло, а на смену гравитации пришла невесомость. В относительной тишине друзья лишь удивлённо разглядывали друг друга, после чего включилась гравитационная машина, и они вновь ощутили вес. Существенно меньший, чем на Земле (приближенный, скорее, к марсианскому), зато вес. «Беглецы» освободились от скафандров и после короткого совещания занялись – каждый своим.

Смит кинулась к Маркусу – голубь едва дышал и всё озирался. Ингрид и Ослик устроились у иллюминатора смотреть за звёздами. Джони и Vi занимались ужином (куриный бульон, салат из помидоров, кари и фруктовый десерт), а Энди присоединилась к Паскалю – тот управлял кораблём и вёл необходимые переговоры с «Танэгасима». Космический центр подтвердил данные телеметрии, медицинские показатели (в норме) и, обозначив следующий сеанс связи, отключился.

Rainbow Hoax следовал намеченным курсом.

Кораблю предстояло преодолеть около 200 миллионов километров. В течение трёх месяцев астронавты будут находиться в замкнутом помещении и теоретически должны были бы испытать тоску по родной планете («по родным краям», как иронично заметила Смит).

 

Однако ж нет. Ничего подобного они не испытали. Полёт вообще прошёл на удивление гладко. Ядерная энергоустановка, двигатели, система связи, биологическое оборудование и солнечные батареи работали в обычном режиме. Бортовой компьютер следил за состоянием агрегатов, занимался навигацией и поддерживал необходимые условия для комфорта пассажиров. Единственное, что от них требовалось – не лезть куда попало. «Не прислоняться!», короче (в точном соответствии с надписью в метро).

Полёт собственно и напоминал скорее поездку в метро, чем «космическую одиссею». Временами «поезд метро» развивал скорость до 150 тыс. км/час, но и это мало что меняло: вместо тоски «по родным краям» друзья наслаждались очарованием момента. При подлёте к Марсу, например, они устроили настоящую «выставку впечатлений», наблюдая за спутниками планеты – Фобосом (с древнегреческого «страх») и Деймосом («ужас»). Несмотря на названия, однако, спутники выглядели ничуть не угрожающе и впечатление от них оставалось самое что ни на есть развесёлое.

По сути это были два больших камня неправильной формы, и в прошлом, вероятно, являвшимися астероидами. Пролетая мимо, эти астероиды притянулись к Марсу, да так и остались кружиться рядом. «Совсем как у людей, – сформулировал своё впечатление Джони Фарагут. – Вокруг негодяя всегда ошивается парочка холуев, призванных устрашать. А то и целый парламент», – добавил он и взглянул на Ослика (тот улыбнулся). Очевидно, Джони имел в виду Госдуму, традиционно находящуюся в услужении президенту РФ (и сочиняющую запрет за запретом).

(Как мы понимаем, судьбы Джони Фарагута и Генри Ослика были во многом схожи. Они оба происходили из России, оба не собирались унижаться, оба пытались изменить страну к лучшему, но, убедившись, что всё напрасно, оба улетали в космос. Так что немудрено – и взглянуть друг на друга, и улыбнуться в ответ.)

 

Двадцать четвёртого июля Rainbow Hoax вплотную приблизился к Марсу и спустя интервал совершил мягкую посадку – как и предполагалось, в районе Нильского Озера. Никакого «озера» здесь, конечно, не было – обычный кратер. Кратер наподобие кратеров «Свифт» и «Вольтер» на Деймосе, названных в честь писателей, предсказавших спутники Марса задолго до их открытия. Как не было, впрочем, и Ручья Хотта (Hottah), открытого марсоходом Curiosity в 2012 году. Было лишь предполагаемое русло.

Да и вообще – названия геологических объектов Красной планеты почти не отражали их реальную суть (а если и отражали, то условно и с долей поэтичности, размышлял Ослик). Скорей, метафора. На самом же деле – удивительный феномен: учёные-первооткрыватели будто специально искажали космическую реальность, чтобы приблизить её к земному пониманию. «В этом видится некая боль», – заметил как-то Паскаль Годен. «Люди словно хотят забыться, – добавила тогда Энди Хайрс, – и хотя бы мысленно перенестись в более комфортные условия, чем на Земле».

Вот и думай. Влюблённые (Паскаль и Энди) явно прогрессировали. Уже тогда Ослик решил про себя – вряд ли эти двое захотят вернуться. Их «внутренняя Земля» принципиально изменилась, уступив инициативу «внутреннему Марсу».

 

Неподалёку от места посадки «Радужной мистификации» астронавтов поджидал специальный ровер. Надёжный и простой в управлении, он вскоре доставил их к ангарам Nozomi Hinode Inc., где взору колонистов предстала весьма внушительная постройка, покрытая слоем пыли и с виду напоминавшая небольшой химический комбинат. Радовала также табличка у входа, оставленная, вероятно, их предшественниками: «Welcome to home, settling number twenty» («Добро пожаловать домой, поселение № 20»), и чуть ниже план с указателями: «отель», «обсерватория», «оранжерея», «энергетический блок», «научный центр», «гараж».

Температура на поверхности опустилась до минус 83 °C. Кое-где на камнях и выступах виднелся светлый иней. Приборы марсохода показывали устрашающе низкое давление в 6,5 миллибар. Ежедневная доза радиации – не менее 0,6 миллизивертов. Уровень углекислого газа в атмосфере приближался к 96 %. Примерно в километре от поселения кружился пылевой вихрь. В дороге машину кидало от порывов ветра, а проезжая один из так называемых «ручьёв», Ослик вдруг усомнился – смогут ли они вообще тут выжить?

 

Как выяснилось, смогли.

Более того – спустя неделю-другую колонисты наладили вполне человеческий образ жизни. Они много работали и довольно быстро приспособились к опасным условиям («Не прислоняться!» – то и дело напоминала себе Ингрид). В свободное же от работы время «марсиане» не только отдыхали физически, но и «всесторонне развивались», как однажды (и с усмешкой) заметила Катя Смит. Друзья занимались любовью, читали книжки, а за полночь собирались вместе – послушать Emery (к примеру), поделиться впечатлениями (или не поделиться – в зависимости от события) и поиграть в «козла».

Игра в «козла» особенно шла на пользу (идеальная нагрузка при пониженной гравитации). И хотя с «козлами» зачастую возникали недоразумения, друзья не отчаивались – они без труда находили немало смешного в своих доводах. Да и как не найти? Именно в условиях опасности люди склонны к максимально эффективному взаимодействию, а умные – тем более.

 

«Модель крокодила в действии», – записал как-то Ослик, вернувшись с прогулки (скафандр в пыли, усталый, но вполне воодушевлённый – и марсианскими видами, и тем, как всё прекрасно складывается у поселенцев).

– Именно что «модель», – возразила чуть позже Ингрид, оставшись наедине с ним, и, в сущности, была права.

В отличие от сообщества людей, населявших Землю (вечно воюющих и униженных) их миниатюрная колония на Марсе являла собой как раз собрание единомышленников – наделённых критическим складом ума и в высшей степени дисциплинированных.

– Страх колонистов, – Ингрид тщательно подбирала слова, – особенный. Он и мотивирован более конкретно, и согласован. Рафинированный страх истинных «крокодилов» – вряд ли он достижим в применении к землянам, – заключила Ренар.

В этот момент перед Осликом словно живые явились с десяток аллигаторов у надписи «Не прислоняться!» Аллигаторы теснились в узком пространстве тамбура подмосковной электрички и с ужасом взирали на надпись. В тамбуре также вонял бомж, валялась сумка (с динамитом) и мочился пьяный мужчина в стёганой куртке «Сочи 2014». Мочился долго, пока вдруг не открылись двери и он не выпал на платформу – радостный и вполне удовлетворённый.

 

Самым же сложным для колонистов оказалось наладить независимое пространство. Возможность побыть в одиночестве – необходимое условие внутренней свободы: самоощущение, творческий порыв, и как следствие – эффективный баланс между «эго» и окружением (толпой). «Едва ли тут подойдёт тамбур (с надписью „Не прислоняться!“)», – решил Ослик и предложил свободные прогулки (в любое время, по желанию каждого, включая поездки на марсоходе куда бы то ни было). Со временем друзья изготовили индивидуальные роверы (некое подобие трицикла с электроприводом на солнечной энергии – довольно простое устройство) и систему местной навигации на основе «Дарвин Аллигатора».

Как видим, гаджет Ослика пригодился и здесь.

Несмотря на жёсткие условия эксплуатации, прибор функционировал вполне надёжно и не раз ещё пригождался «марсианам». Как бы далеко колонисты не оказались от поселения, с его помощью они всегда могли вернуться назад. Метафорически эта система олицетворяла, по сути, «здравый смысл» (тот самый, которого так недоставало «сообществу людей, населявших Землю», по определению Ингрид Ренар).

Так появилась «марсианская» версия «Аллигатора» – DARVIN Alligator Mars. В течение первых месяцев испытаний Генри разработал необходимые спецификации устройства и отослал их в CVI – Захарову и Нефёдовой. Особых иллюзий Ослик не строил и рассчитывал хотя бы на выпуск опытной партии. (Как выяснилось, из-за падения Апофиса часть предприятий Club of Virtual Implication приостановила работу. Возникли трудности, деятельность компании осложнилась. И всё же основные мощности удалось сохранить.)

 

Относительно Апофиса. В соответствии с проектом «Роскосмоса» (и вопреки ООН) астероид был атакован русскими снарядами на подлёте к Земле. Атакован весьма поспешно и непродуманно (хотя как знать?): 12 апреля 2036 года в результате бомбардировки на высоте 960 тыс. км Апофис взорвался и по меньшей мере три его осколка упали на Землю. «Три увесистых части, – по словам Russia Today, – успешно упали на территорию вражеской США». Пострадали также и несколько островных государств Океании, включая необитаемые острова с множеством зверей и птиц.

«Три источника и три составных части марксизма», – припомнил Ослик работу Владимира Ленина (знакомую ещё по Академии РВСН) и развёл руками: марксизм-ленинизм преследовал его даже в космосе.

 

К февралю 37-го CVI изготовили первую тысячу экземпляров «Дарвин Аллигатор Марс» – как эксклюзив (и напоминание, что ещё не конец). Жизнь продолжалась. Да и как не продолжиться? Достаточно лишь понять – к чему прислоняться, а к чему нет.

В отличие от уровня образованности, скажем (можно быть и образованным негодяем), особую роль тут играют ум и любопытство. Любопытство как инструмент индивидуальной свободы. Сюда же добавим драму. Подчас достаточно пережить драму – начитаться Кундеры, к примеру, или заболеть (заболеть неизлечимой болезнью), и вполне понять тогда, что к чему: мир гадок, настоящее неприглядно, будущее удручает. Понять, но не взорвать Апофис (на составные части марксизма), а попытаться хотя бы отклонить его, что ли.

«Дарвин Аллигатор Марс» как раз и стимулировал непростые, но умные решения. «Тут что с юбкой и чулками, – высказалась как-то Тайка Нефёдова при очередном сеансе связи между Землёй и Марсом. – Короткая юбка и чулки (с ажурной резинкой) решают множество проблем».

Выручка от продажи эксклюзивных аппаратов пошла на помощь пострадавшим от падения Апофиса (в основном это население западных территорий США и островов в Тихом океане). В дальнейшем подобная благотворительность станет обязательной программой Club of Virtual Implication, а слоган «We choose freedom!» («Мы выбираем свободу!») – их основным рекламным слоганом.

Мы выбираем свободу… «Что ж. Незатейливый выбор (свобода или унижение). Не здесь ли и кроется главная трудность?» – задавался вопросом Джони Фарагут, комментируя решение коллег. И тут же отвечал: «Чем меньше вариантов, тем сложней выбор и тем отчётливей проявляются качества человека».

 

Тогда-то Ослик и обратился с письмом к Милану Кундере. Тот давно уже умер, правда, но что с того? Образ писателя так и витал в атмосфере Марса (вперемешку с пылью из оксида железа).

Письмо основывалось на событиях 2011 года («Снежная революция» в Москве, период надежд и разочарований). Выкроив время (независимое пространство – интервал вдохновения), Генри сформулировал, – по крайней мере, как он представлял себе, – суть принципиального выбора (в том числе между свободой и унижением). «Любая проблема, – озарился он, – может быть разрешена весьма просто: задумавшись о ней, надо привести себя к удовольствию от её решения», – (короткая юбка, чулки с резинкой) и тут же переключился на чешского писателя.

«Здравствуйте, Милан Кундера, – писал Ослик. – Надеюсь, вы читаете по-русски и это письмо не приведёт вас в замешательство. Хотел сказать вам спасибо за ваши книги (и, разумеется, за то, что вы есть). То и дело перечитываю их, а перечитывая и размышляя над ними, испытываю перманентный страх перед будущим. Да и как не испытать его в самом деле (?) – жить в России не мёд. Жить вообще не мёд, и если бы не воображение, то и жить было бы незачем. Разве нет?»

Ослик давно уже хотел написать Кундере, но так и не найдя адреса, всё ждал. Ждал не зная чего. Вот и дождался. Как выяснилось, всё дело в порыве.

 

В этом месте он включил «Дарвин Аллигатор» и, настроив его на необходимые профили Интернета, получил вполне осязаемый образ писателя. Как Генри и предполагал, Милан Кундера предстал весьма одухотворённым, с ироничным выражением на лице и с традиционной сигаретой у рта. Сигарета, тонкие пальцы и пуловер поверх рубахи с расстёгнутым воротом.

Спустя минуту Ослик задумался.

За окном обсерватории кружилась пыль. С учётом марсианского холода песчаная буря напоминала метель, и Генри мысленно перенёсся в 15 декабря 2012 года. В тот день (стоял мороз, задувал ветер) он явился на запрещённый «Марш свободы» и за неимением других идей возложил к Соловецкому камню оранжевую герберу, купленную в переходе метро. «Эта гербера и до сих пор там лежит», – вообразил Ослик и чуть погодя добавил к письму ещё кое-что.

«А тут недавно, – записал он, – пришёл я как-то к Яузе у акведука и приметил там одного селезня. Похоже, селезень был не в себе: забился в кусты и невзирая на оживление в своей стае с любопытством разглядывал меня».

Виртуальный образ Кундеры неожиданно встрепенулся. Казалось, писателя заинтересовал рассказ. Он улыбнулся, взглянул на Генри и предложил сигарету:

– Хотите?

Нет, Ослик не хотел. За окном по-прежнему кружился «снег».

«И о чём только думал селезень? – продолжил он. – Через минуту тот открыл было клюв, но тут же закрыл его и отвёл взгляд. Да и что тут скажешь? Возложить герберу к памятнику жертвам репрессий – вот последний способ прислониться к здравомыслию. Ни селезню, ни мне сказать было нечего», – закончил Ослик и распрощался.