Распрощался, да не совсем. Письмо, адресованное Милану Кундере (вполне приземлённое, надо сказать, письмо), как ни странно придало Ослику сил и, в сущности, стало началом его метафизической мутации. Он словно преодолел марсианский дискомфорт и теперь мог спокойно рассчитывать на собственные силы.

Наконец-то он приспособился не только физически (вопрос дисциплины – игра в «козла» пошла на пользу), но и эмоционально. Ослик обрёл душевное спокойствие – столь редкое на Земле, а уж на Марсе и подавно. Образно выражаясь, главное противоречие между Фрейдом и Юнгом (противоречие между конструктивным и ирреальным) успешно разрешилось за счёт компромисса. Сам же Генри сформулировал ситуацию так: магазин для взрослых «Основной инстинкт» и Евангелие в витрине «Букиниста» (магазин по соседству) ничуть не мешают делу, если только их не сталкивать намеренно.

Спустя время пригодилось и письмо (письмо, обращённое к любимому писателю). Текст вошёл составной частью в одно из «марсианских» эссе Генри Ослика под названием «Не прислоняться!» С каждой новой работой он всё больше увлекался. За эссе последовали рассказы. Ослик возобновил занятия живописью и даже подумывал об иллюстрированном романе. Так что в творческом плане Генри, можно сказать, повезло.

Основная же идея «Не прислоняться!» (довольно любопытно) заключалась в следующем: хочешь остаться нормальным – не прислоняйся к поверхностному. Выпирающие части красивы, но коварны, а что до власти – тем более. Прислоняться к президенту, парламенту и «Гостелерадио» – опасно для жизни. Неразборчивые связи, как известно – главный источник триппера. «Подхватишь триппер – пропустишь выборы, – смеялся Ослик. – Полюбишь красавицу – и она разобьёт тебе сердце».

Сердце? Тут что с надписью на вагоне проезжающего поезда. «Котлас», к примеру, или тот же «Адлер». Весьма романтичные названия, но на деле означающие вполне себе «Гостелерадио». Котлас – пересыльный лагерь для заключённых (фрагмент ГУЛАГа), а Адлер и вовсе – «Сочи’14». Выпирающие надписи, короче. И пока не выяснишь что к чему – лучше бы к ним не прислоняться.

 

Обретя душевное спокойствие, Ослик наладил и научную работу. В особенности его заинтересовала возможность так называемого «терраформирования» (изменение климата Марса до состояния, сравнимого с земным). Цель весьма призрачная, но куда деваться? Раз уж ты выбрал Марс – не умирать же здесь.

 

На Земле между тем умирали пачками. И если не умирали физически, то умирали внутренне. Люди испытывали крайнее разочарование: ни одна из общественных систем так и не дала им истинной свободы. Коммунизм скомпрометировал себя кровопролитием, социализм – лицемерием (кормушка для бездельников), а капитализм (последнее прибежище здравомыслия) – хоть и обеспечивал соблюдение прав и свобод, требовал всё более и более работы на износ.

Период гуманизации, казалось, подходил к концу, уступая (вновь) место животному началу. «Недолго музыка играла», – поддержала мысль Генри Вика Россохина, приведя в пример «средневековье» России – с чего начали, тем и закончили. Радикальную позицию занял и Джони Фарагут. По его мнению, поскольку РФ не прошла стадию капитализма, она не может быть серьёзным предметом для исследования (проблем гуманизации, по крайней мере). Иначе говоря, Фарагут не считал опыт России показательным опытом – гуманизации там не было и не скоро будет. Более того, именно в капитализме он находил естественный механизм общественного развития.

Не сомневался в потенциале капитала и Паскаль Годен. Будучи истинным европейцем, он предпочитал не делать поспешных выводов – капитализм всегда найдёт выход из любого кризиса. Катя Смит ссылалась на Хайека и не видела ничего дурного в «экономическом дарвинизме». «Перефразируя учителя физики Ренар (думать надо больше) – надо больше работать», – заключила Лена Гольц (проводница из Облучья).

Что же до самой Ренар – она терялась. «И средневековье, и капитализм – всё едино», – полагала она. Являясь профессиональным искусствоведом, Ингрид в любой эпохе и социальном устройстве видела прежде всего выставку (выставку живописных картин). Она отстранялась от глубинных противоречий и, в сущности, прислонялась к поверхностному. Как и влюблённую Энди Хайрс её привлекали в основном «выпирающие части». Не зря, к примеру, Ингрид считала творчество Вуди Аллена выдающимся.

Метафорически фильмы Аллена словно подметали улицу: с утра пораньше дворник мёл подворотню, и даже не столько мёл, сколько поднимал пыль. Пыль кружилась, а дворник всё мёл и насвистывал, весело поглядывая в камеру. «Of Dust and Nations», – то и дело напевала Ингрид композицию Thrice («Vheissu», 2005), и в её воображении тут же рождался какой-нибудь образ, а то и художественный проект.

 

На беду к марту 2038 года подхватил лучевую болезнь и умер Маркус – голубь из Хитроу. Умер тихо (хотя бы без боли, надеялись друзья-астронавты) – никто так и не узнал его мнения по поводу гуманизации человечества. Вскоре лучевой болезнью заболел и Паскаль Годен (не зря говорят, пришла беда – отворяй ворота). Пришлось готовить его возвращение на Землю. Энди была безутешна. В апреле «марсиане» занялись возвратным модулем и определились с экипажем.

Ну что тут скажешь?

 

Вместе с Паскалем возвращалась на Землю и Энди Хайрс. Она ни на секунду не усомнилась в своём решении, хоть, ясное дело, и не хотела покидать Марс так скоро. С другой стороны, ей было всё равно, на какой планете жить, лишь бы с любимым человеком.

 

Следующим кандидатом на возвращение являлась естественно Вика Россохина – она ведь и не собиралась задерживаться на Марсе. Не смог остановить её и Джони (Джони Фарагут, блудный сын). Впрочем, их отношения изначально носили поверхностный характер (никаких иллюзий). Никто и не сомневался, что связь их условна и закончится всё тем же «вежливым враньём» (как заметила однажды Ингрид Ренар о любовных письмах в коробке из-под обуви). Так что с Vi вопросов не было. Она сразу же согласилась вернуться, и Джони не оставалось ничего другого кроме как смириться.

Не было истерики, не было слёз. Была лишь тоска в его глазах («вселенская тоска», по выражению Смит). К слову, прощание Джони и Vi на Марсе один к одному напоминало расставание их двойников-андроидов, случившееся на Земле в декабре 36-го и устроенное как перфоманс компанией Club of Virtual Implication. События происходили в Кирибати на острове Бикенибеу посреди бескрайнего океана.

Как и реальные персонажи на Марсе, их клоны на Земле испытывали подлинную грусть и прилив нежности. В присутствии немногочисленных гостей (включая и весьма известных персон) CVI представили новый проект, известный в то время как «Последний счастливый сон» (браслет для эвтаназии). Под видом обычного человека клон Джони Фарагута переживал разочарование, боль и безысходность. На глазах у присутствующих он притянул к себе «Vi», обнял её и, попрощавшись, активировал свой гаджет (перейдя таким образом из одного измерения в другое).

Перфоманс, выполненный в лучших традициях авангарда, был, в сущности, театрализованной постановкой. Между тем, пьеса (пьеса современного искусства) имела и научную (если не философскую) подоплёку: правильно изготовленный клон ничуть не хуже оригинала. «По крайней мере, – заявила тогда Нефёдова (пиар-менеджер CVI), – клон, изготовленный с любовью, не менее чувственен: и реальные персонажи, и их образы мужественно принимают удары судьбы и ведут себя в высшей степени достойно (аплодисменты)».

 

Не менее достойно повела себя и Ингрид. Она не стала юлить и сразу же выразила желание вернуться на Землю. Ингрид так и не прониклась идеей окончательно покинуть прежний мир. Да и как тут покинешь? Вряд ли человек, выросший в условиях демократии, способен испытать столь сильную неприязнь к обществу, стране (и так далее), какую испытал, к примеру, Джони Фарагут со своей Россией (вечный изгой и беглец). К тому же и любовь её поутихла (если Ингрид вообще любила Ослика – она так и не поняла), да и Генри как-то поостыл. Казалось, перемена обстановки многое прояснила. Путешествие на Марс в этом смысле пошло на пользу обоим.

 

Обратная дорога заняла чуть менее трёх месяцев. В июле 38-го «марсиане», а именно: Паскаль Годен (командир корабля), Энди Хайрс (подруга командира, неизменная его спутница), Vi и Ингрид Ренар вернулись на Землю. Спускаемый аппарат благополучно приземлился примерно в 200 километрах от Французской Гвианы посреди океана в окружении кораблей береговой охраны Франции и спасателей ESA.

После непродолжительного курса лечения от радиации Паскаль Годен вернулся в Matra Marconi Space и продолжил прерванную было работу в качестве инженера космической техники. Как и прежде он популяризировал научные исследования и вместе с Энди Хайрс прожил весьма долгую и счастливую жизнь. Доставленная ими на Землю тушка голубя Маркуса и по сей день хранится в музее естественной истории в Нью-Йорке.

Вика Россохина после приземления прямиком направилась в Кирибати к своим друзьям по CVI – Мите Захарову и Тайке Нефёдовой. Опыт космической экспедиции и связь, пережитая с Джони, во многом изменили её характер (Vi словно расширила диапазон мысли), но не изменили её будущее. Как и предсказывал Осликов «Дарвин Аллигатор», Вика не единожды выходила замуж и всякий раз с облегчением расставалась. Ей было куда проще в компании друзей и за любимой работой.

Как ни удивительно, Ингрид Ренар вернулась с Марса чрезвычайно вдохновлённой. Было такое чувство, будто закончился анабиоз и, проснувшись, она взглянула на мир другими глазами. Всё происшедшее с Ингрид изменило её. Между нею и действительностью сложились новые отношения. Более того, эти новые отношения продолжали складываться – день ото дня она обретала всё большую целеустремлённость. Её мысли становились более упорядоченными и происходили, как казалось, из некоего «критерия всеобщей эффективности». Тут что с критикой Адама Смита Джоном Нэшем: от индивидуальной выгоды («животное» – подход Смита) к общему интересу («человек» – подход Нэша).

Словом, Ингрид пересмотрела саму себя, окружение, а заодно и отношение к своей профессии куратора современного искусства. «Если и есть какой-то мотив у искусства, – размышляла она, – то отнюдь не самовыражение (этого хватало и без Tate Modern), а как раз таки – „игра“ по Нэшу». Общий интерес, если хотите: когда и художнику хорошо, и Фобос с Деймосом не притянуты к президенту.

 

Так и вышло – вернувшись в Tate, Ингрид принципиально изменила свои прежние критерии к отбору экспонатов. В итоге бóльшую часть работ она стала отбраковывать как поверхностные. Пошли конфликты с руководством. «Пишут – что в голову взбредёт!» – защищалась Ренар, но без толку. Управляющих галереи интересовала скорее форма, чем содержание работ, и, естественно, деньги. Традиционная на то время модель «экспонирования» заключалась в следующем: завлечь художника (пообещать выставку), дать ему «высказаться» (свобода превыше всего), максимально доступно интерпретировать его творчество (выдать желаемое за действительное) и извлечь прибыль.

Ингрид же требовала большего – и от художников, и от устроителей. Именно поэтому она вскоре уволилась из Tate и на деньги, вырученные от полёта на Марс, открыла собственную галерею. Никаких «аборигенов» (творчество аборигенов – её последняя выставка) и условных «фаллосов» (фаллос как универсальный символ). Наконец-то Ренар могла сосредоточиться на том, что ей действительно интересно и что имело бы какой-то конструктив.

Во всяком случае, Ингрид так казалось.

 

Шло время. Она связалась с Софи, а там и познакомилась с Наташей Лобачёвой (давно и искренне вовлечённой в творческий процесс – писательницей и главным редактором издательства «Вулдридж и анемоны»). Знакомство пошло на пользу. Благодаря Наташе Ингрид открыла для себя с сотню новых художников, большинство из которых, так или иначе, представляли оппозицию в странах с авторитарными режимами.

На родине их старались не замечать, а если и замечали, то не издатели и галеристы, а, как правило, службы безопасности, Следственный комитет или прокуратура. Замечали также религиозные мракобесы (в основном православные, реже – мусульмане), футбольные болельщики, нацисты, гомофобы и прочие «патриоты», выступавшие от имени государства, Аллаха и Иисуса Христа.

«С этим Иисусом одна беда, – заметила как-то Лобачёва. – И смех, и грех – сначала придумают себе мученика, а затем носятся с ним, унижая приличных граждан».

Хотя, что скулить? Тем, кто попался – ещё ничего. Их судили, отправляли по тюрьмам, всячески издевались над ними, но они хотя бы чувствовали себя «при деле». Они страдали, конечно, и всё же их искусство достигло цели – кто-то да переживал вместе с ними (пусть бы даже сокамерник – этот герой в пустом зрительном зале).

Те же, кого не замечали (невероятно застенчивые, а то и трусливые, но гордые и думающие) страдали вдвойне. Их как бы и не было. Они словно не жили (а так хотели!). Они быстро спивались и их чурались, казалось бы, даже друзья и единомышленники. Они вели неприметную жизнь и, достигнув некоторой степени отчаяния, кончали с собой или тихо умирали (хорошо бы во сне).

 

Вот Ингрид и взялась за этих безвестных.

Она отыскивала их, приводила в чувство, устраивала им выставки, делала рекламу и даже помогала мигрировать, если тем грозила опасность.

Была ли это только благотворительность? Поначалу – да, но вскоре пошла и прибыль. Галерея получила известность, картины продавались всё лучше. Как собственно продавались и диссидентские книги издательства «Вулдридж и анемоны». Лобачёва и Ренар сдружились и, в сущности, дополняли друг друга. «Живопись и литература – две неразлучных лесбиянки, – как однажды подметил Клод Вулдридж. – С давних пор и поныне они заботливо оберегают мужчин от верной гибели на баррикадах».

 

В конечном итоге Ингрид решилась и на персональную выставку Генри Ослика. Идея хоть и лежала на поверхности, да всё руки не доходили. Кроме известной рукописи и прилагаемых к ней иллюстраций (живописные холсты топорной работы) у неё были фотографии (первые их совместные снимки у Tate Modern и последовавшие за ними – всего штук 30 или 40), а также с десяток картин, изготовленных Осликом на Марсе. Сюда же следует добавить и с полсотни электронных копий с работ, выполненных Генри в последние месяцы, уже после возвращения Ингрид на Землю.

Что она чувствовала? Честно сказать – и то, и сё. С одной стороны – грусть (Ослик уходил из её жизни, и уходил навсегда). С другой – необыкновенный подъём. Ингрид словно открывала Ослика заново (и ладно бы для себя – для других!), переживая при этом неподдельную радость. Ту самую, когда кормишь, к примеру, утку на Темзе или влюбляешься (пусть бы даже на день – приятно).

Помимо прочего выставка сулила неплохую прибыль, как собственно и вышло. Особый интерес среди покупателей вызвали работы, доставленные с Марса. Яркие, со смыслом, выполненные в живой манере (и со следами оксида железа) – хосты были раскуплены в первые же часы.

Предвидя успех, постаралась и Лобачёва. Как раз к выставке она закончила роман-исследование, посвящённый Ослику. Обильно иллюстрированный (живопись, фотографии) и прекрасно оформленный, роман вышел в «Анемонах» и буквально в считанные дни был раскуплен.

Лобачёва и Ренар, можно сказать, достигли желаемого – «слабоумный» из России стал кумиром на Западе. По крайней мере, его работы и идеи расходились на ура.

 

На ура ушла и картина Генри «Ослик Иисуса Христа» (часть IV). По мнению критиков это была самая авангардистская работа Ослика и подводящая как бы итог всей его земной жизни. Правда, картина ушла не сразу, а лишь после что называется «доводки». Холст содержал, как мы помним, «недостающий элемент» (в виде чизкейка, если смотреть вблизи), и в какой-то момент Ингрид решила его заполнить. Генри не возражал, хотя и не дал никаких подсказок.

Не дал, а жаль. К тому же сеансы связи между ним и Ингрид становились всё короче. Ослик демонстрировал явное равнодушие к происходящему на Земле (да и в жизни Ренар тоже). К счастью, дилемму разрешила Софи. Собака Софи (к тому времени художественный редактор «Радио Свобода») взялась закончить работу и, судя по отзывам, вполне справилась.

 

На смену чизкейку (из меню «Япоши») явился весьма жизнеутверждающий сюжет. События картины (по словам самой же Софи) разворачиваются на советском космодроме «Байконур» посреди бескрайней степи. На переднем плане Собака изобразила президента Путина в окружении соратников, включая премьер министра, министров, лидеров думских партий, а также представителей «Роснефти», «Газпрома» и «Гостелерадио». Здесь же присутствуют популярные артисты, руководители дружественных стран, известные спортсмены, писатели, Иисус Христос и Патриарх Кирилл.

На первый взгляд круглое лицо Патриарха сияет и лоснится. Однако ж нет. При детальном рассмотрении видно, что он зол и прямо-таки буравит своими глазками ракету, готовую к старту и расположенную тут же, в непосредственной близости к зрителям.

Ясно, что и зрители здесь неспроста, иначе – с чего бы им тащиться в такую даль (и в таком составе)? Этим Софи будто подчёркивает важность события. А событие и вправду значимое: ослик Иисуса Христа отправляется на Марс.

Несмотря на сомнения и врождённую медлительность ослик давно уже определился с приоритетами. Он улыбается, уверен в себе и изображён весьма натурально: туловище, четыре лапы, смешная морда, уши и хвост. Ослик как ослик, словом. Он стоит у ракеты и, по-видимому, с минуты на минуту отправится в космос. Иными словами, отправится прочь. Прочь от деспотии и произвола (глаза б не видели этих «зрителей»)!

 

Примечательно, как реагирует на происходящее Иисус Христос. В общем никак. В сравнении с Патриархом (Московским и всея Руси) он худощав и бледен, но всё ж таки, не менее зол и, кажется, ожесточён. Впрочем и его можно понять. Ведь дело не только в ослике (улетел – и улетел), дело в Писании. «Святом Писании» – будто уточняет для себя Иисус Христос, что отчётливо видно и по его лицу, и по взгляду, обращённому внутрь себя: из книги слов не выкинешь (репутация, можно сказать, подпорчена).

Да, он действительно все эти годы катался на ослике (знай себе катался) и в ус не дул. Не дул и вряд ли дунул бы, не будь нынешних претензий и упрёков. Теперь же, будучи разоблачённым (кистью Софи), INRI искал выход. Выход, но не раскаяние – каяться он не хотел. Он вообще не понимал причём тут ослик – мало ли на ком он катался? Взять хотя бы Путина (на картине он справа) или Кирилла (слева) – они ведь не спрашивают, брать им что-нибудь или нет? Они просто берут – и дело с концом.

«Может переписать всё же Евангелие?» – размышлял Христос. Те же русские – каждый их «Путин» переписывает историю, и ничего: ослики, как возили на себе власть, так и возят.

 

В итоге Иисус нашёлся. Он попросту решил не замечать. Делать вид, что ничего не происходит. Этих экспедиций на Марс – не счесть. Кому вообще интересны эти полёты (полёты во сне и наяву) – кто летит и зачем? Новости Russia Today в этом смысле лишь подтверждали мысли Иисуса Христа. Их репортаж, переданный на весь мир, так и гласил: «ЕЩЁ ОДИН РУССКИЙ НА МАРСЕ!» Как следовало из репортажа, некий Генри Ослик, уроженец Харькова (гордость России) за свои деньги собрал интернациональную команду и отправился с экипажем на Красную планету.

«Отправился – и отправился. Мало ли какая фамилия у этого Генри», – рассуждал Иисус Христос в компании друзей на «Байконуре». На всякий случай он улыбнулся и помахал ослику. В ответ ослик тоже помахал. Собака Софи как раз и концентрирует здесь наше внимание.

«Сцена прощания трогательна и многозначительна, – напишет позднее Herald Tribune в колонке „Разное“. – Власти РФ проявили невиданную толерантность (надо же!), устроив ослику Иисуса Христа покаянные проводы на Марс».

 

Таким собственно и получился «недостающий элемент» в работе «Ослик Иисуса Христа» (часть IV). Картина ушла с аукциона «Сотбис» за 900 тысяч фунтов. Ингрид праздновала успех.

Праздновала успех и Лобачёва. В результате шумихи с аукционами продвинулся и её роман-исследование. На этот раз книга достигла самой России и, что удивительно – приобрёла там славу чуть ли не патриотической. Генри показали на «Первом» (русские корни, учёный и астронавт – пример для подражания!), а со временем удостоили и комментариев в официальный прессе.

Истинные его намерения, в сущности, были перевёрнуты с ног на голову. Как тут не вспомнить Вику Россохину с её мыслью о «средневековье»: с чего начали – к тому и вернулись. Даже опасную, казалось бы, для себя идею русские всегда обратят в свою пользу – выкинут лишнее и оставят то, что возвеличит власть.

 

Не обошлось и без сюрпризов.

Похоже, «Дарвин Аллигатор» сделал-таки своё дело. На выборах 2041 года правящая партия в России утратила лидирующие позиции, в парламент пришли более-менее приличные, а годом позже сменился и президент. На этот раз это был не ставленник, как прежде, а действительно избранный президент (прошедший дебаты, устоявший под огнём критики и победивший в конкурентной борьбе). Во всяком случае, столетие снятия блокады Ленинграда в 44-м прошло без портретов Сталина, без унизительных выпадов в сторону ФРГ и без патриотического пафоса.

Пошли как будто перемены. Другое дело – надолго ли? Этим же вопросом задавался и Ослик, взирая на происходящее в РФ из космоса. Да и можно ли было предположить здесь сколь-нибудь серьёзные перемены (после стольких-то лет неправды и самолюбования)? Россия ведь тем и известна – у неё всегда «свой путь».

Тут что с троллейбусом у Лукова переулка в Москве – никогда не знаешь, когда он придёт, что ждёт тебя на следующей остановке и доедешь ли ты живым (до улицы Кибальчича, к примеру).

 

«В целом же мир прост и понятен», – признался как-то Ослик Ингрид Ренар в одном из последних сеансов связи с Землёй. На прощание он улыбнулся и привёл несколько строк (в назидание будущим поколениям). «В пустом троллейбусе прекрасно», – Генри будто воздавал должное свободе и вдохновению.