Вернулась, как мы знаем, и Ингрид Ренар. Вернулась, правда двенадцатью годами позже, и не из Улан-Батора в Москву, а из Портсмута в Лондон.

Стояло 30 марта, воскресенье.

Вчера они с Осликом и Энди в последний раз посетили Tate Modern: открыли выставку «с чукчами», сдали дела и распрощались. Ослик сразу же уехал в Ширнесс, а Ингрид и Энди отправились в Johnny Pub у Национального театра (National Theatre), где провели полночи в блаженном угаре.

В блаженном угаре? Роман «Holy Smoke» («В блаженном угаре») сестёр Кэмпион (Анна и Джейн Кэмпион) она запомнила ещё из колледжа и с тех пор не выносила ни Шиву с Буддой, ни Иисуса Христа с Аллахом, ни даже Каспера («дружелюбное привидение» из фильма «Каспер», Casper, Universal Pictures, США, 1995). Суеверие и религия угнетали её. Лучше уж Johnny Pub у Национального театра – тут тебе и удовольствие, и никаких терзаний. Ослик прав: до неба рукой подать, если знаешь дорогу.

 

Наутро Ингрид сварила кофе, вышла на улицу (не спалось), но вскоре вернулась, да так и просидела дома за чтением Осликовой рукописи. Честно говоря, события последних дней лишь добавили загадочности образу Генри, так что чтение шло на пользу. По меньшей мере, прояснились некоторые детали его жизни, а как известно, зачастую как раз детали формируют общее представление. Насколько она понимала, в этом и заключался механизм математической индукции: доказательство общего на основе частных наблюдений.

К слову сказать, Ослик тоже использовал этот метод. Взять хотя бы его путешествие из Москвы в Улан-Батор. Про эту же «индукцию» были и письма Джони Фарагута. Эти письма, по сути – сплошь обобщения. В приложении к рукописи Ингрид нашла с десяток Джониных писем – старательно отсканированных, с комментариями на полях, а некоторые и с иллюстрациями.

Обобщение? «Обобщение – древнейший метод натурфилософии», – размышляла Ренар («philosophia naturalis» – предтеча современной науки от античности до классической физики XVIII века, система законов естествознания, сформулированных, в основном, умозрительно). Когда вам говорят, к примеру, что в стране нет политзаключённых, а по тюрьмам сидят лобачёвы и фарагуты («изменники родины»), – как тут не обобщить (детали)?

 

Подобных же деталей хватало.

Взять хотя бы диктаторов (здравствуйте, Башар Асад). Ингрид не знала ни одного «асада», за которого не вступились бы сначала СССР, а затем и РФ с Таможенным союзом (деталь так деталь, не правда ли?).

Или те же Беллуччи с Депардьё, устроившиеся в России – только бы не платить налогов. Можно вспомнить и «правозащитника» Сноудена (Эдварда Сноудена, бывшего сотрудника ЦРУ, объявленного в РФ «диссидентом»), раскрывшего секреты национальной безопасности США и которого приютили русские. Да кого они только не приютили? Отовсюду в страну съезжались самые что ни на есть отбросы общества.

Чем не детали? «Искрящиеся детали вроде снежинок, из которых сложен снегопад», – усмехнулась Ингрид (как тут не обобщить?).

К тридцать шестому году Таможенный союз занимал треть суши, но производил не более 5 % мировой продукции и выживал лишь благодаря экспорту ископаемого сырья. Около 90 % населения Союза понятия не имели о своих правах. Иначе говоря, их всё устраивало. Как и писал Ослик, они осознавали себя животными, пахли чесноком и радовались жизни. Процент «животных» из года в год возрастал, что тоже, в сущности – детали: приличных людей сажали в тюрьму (их становилось всё меньше), отсюда и процент «животных».

 

Удивляло как раз другое – с какой лёгкостью (и как эффектно) Ослик отыскивал друзей. Он, и вправду, будто коллекционировал изгоев.

Взять того же Фарагута или, к примеру, Смит. Ещё в четверг Катя Смит с увлечением рассказывала Ингрид о галактиках, звёздах и планетах, о новых способах передвижения в космосе (да о чём только не рассказывала?), а теперь же выяснилось, что Смит и не Смит, а Лена Гольц из Облучья. Проводница в поезде «Москва – Улан-Батор», с которой Ослик сдружился, и которому хватило трёх дней (с Дарвиным), чтобы понять, что к чему. «Всё те же детали, – размышляла Ингрид. – Искрящиеся детали вроде снежинок, из которых сложен снегопад».

При мысли о снегопаде Ренар выглянула в окно. С неба сыпалась крошка. И не поймёшь сразу – снег ли, дождь? «А Хули», – припомнила она роман русского писателя Пелевина (то ли про животных, то ли про людей – Ингрид толком и не разобралась). У подъезда стояла брошенная машина. Который месяц уже стояла. Стояла и поглядывала себе исподлобья, чуть улыбаясь смешным радиатором. Одно колесо у машины было спущено, другие пока держались. Хотя, как знать? Колёс с обратной стороны Ингрид не видела. Машину засыпало снегом, а снизу она изрядно проржавела.

 

Машины? В целом, Ослик любил машины.

Что же касается машин в России – то тут отдельная история. Он, конечно, любил и автомобили с русскими номерами, но с оговоркой. Не те, которые ездили на красный, само собой (а в России на красный ездили сплошь и рядом). Не те, которые сшибали людей на остановках и тротуарах. И понятно, не те, которые «выдвигались» то на Берлин, то на Нью-Йорк. Эти машины вызывали лишь отвращение.

Ослику же нравились другие. Машины, брошенные в переулках, к примеру. Припаркованные где ни попадя и позабытые. Усыпанные жёлтыми листьями, мокрые, ржавые, неухоженные, с разбитыми радиаторами, но всё ж таки улыбающиеся, и как будто счастливые, что их наконец оставили в покое. Этих-то «свободных» Ослик и любил. Он мог часами смотреть на них, а затем воссоздавать по памяти – как правило в гуаши, складывая живописные зарисовки, или на бумаге и touch screen, сочиняя небольшие эссе и рассказы.

Тут же и эссе нашлось.

Ингрид отошла от окна, пролистала Осликову рукопись, и на ж тебе – расхохоталась. Эссе называлось «Автомобилисты и гомосексуалисты».

Довольно примечательная работа, где Ослик вывел образы двух машин – одна воплощала Госдуму (к зеркалу заднего вида у неё был привязан и трепетал на ветру закон о запрете гомосексуализма), а другая машина изображала как раз этот самый гомосексуализм. Госдума мчалась по Ленинскому проспекту, сбивая пешеходов и ограждения, а гомосексуализм стоял в подворотне, усыпанный листьями, проржавевший и с разбитыми фарами. «Ежегодно, – пишет Ослик, – по вине автомобилистов в России погибает примерно 120 тысяч человек (что составляет около 75 % от всех погибших в ДТП)».

А теперь финал: «По вине гомосексуалистов не погибает никто. Более того, – Ослика, казалось, не остановить, – тысячи гомосексуалистов и лесбиянок дарят друг другу счастье! Если, конечно, до того их не задавит какой-нибудь автомобилист», – заключает Генри (эссе датировано июнем двадцать девятого года).

 

Странное дело – Ингрид внезапно захотелось потрогать машину, брошенную под её окнами (усыпанную листьями, проржавевшую и с разбитыми фарами), что она и сделала. Ренар оделась, взяла фонарик и вышла во двор. Потрогав машину, она принюхалась – та пахла бензином, дедушкиным гаражом и моторным маслом Shell Helix (прекрасное масло, Ингрид и сама пользовалась таким, когда водила). На ощупь машина была холодной, мокрой и немного мягкой от тонкого слоя наледи.

Наледь таяла под пальцами. Ингрид заглянула в салон. И что ж? Там сидел Ослик! Он сидел прямо, чуть опустив голову, будто задумавшись, и отрешённо улыбался. На мгновение Ренар испугалась и даже вскрикнула, но тут же и успокоилась. До неё вдруг дошла комичность ситуации. Ослик кивнул, открыл дверь и предложил Ингрид присесть. Ингрид присела. Сидение было холодным, а к запаху бензина и масла добавился ещё и запах сигарет. Знакомый уже к тому времени запах Captain Black и едва уловимый аромат эспрессо.

– Кофе? – удивилась Ингрид.

– Кофе, бутерброды и сигареты, – ответил Ослик.

Он вынул из сумки термос, кофейную чашку с надписью «Caffė Hausbrandt» и пакет с бутербродами (ветчина, сыр, оливки). Ингрид взялась за еду, а Ослик всё поглядывал на неё, не скрывая любопытства и, казалось, ждал продолжения.

– Откуда ты взялся?

Оказалось, он давно уже привязался к этой машине. Время от времени Генри приезжал сюда, забирался внутрь и подолгу сидел, размышляя о том, о сём.

– О том, о сём? – Ингрид потянулась за термосом.

– О том, о сём, – подтвердил Ослик. – Мысли ни о чём, как правило, самые продуктивные. Спустя время они видятся всякий раз иначе, а иногда и обретают смысл.

 

Снежная крошка постепенно сменилась дождём, и тот застучал, то усиливаясь от ветра, то затихая. Застучал по крыше, ударяясь о капот, о стекло, и вообще – ударяясь, как будто крошечные метеориты проникли в голову и устроили там новое исчезновение видов.

Эти «мысли ни о чём» Ослик и впрямь считал весьма ценными, полагая, что как раз бессознательное во многом определяет и само здравомыслие. Его убеждение вполне согласовывалось в том числе с идеями Фридриха Хайека (Friedrich August von Hayek, 1899–1992, австрийский экономист, сторонник либеральной экономики, лауреат Нобелевской премии). Хайек рассматривал свободный рынок не как особое изобретение человека, а исключительно как естественное явление. Ценообразование, к примеру, он сравнивал с языком, а бесспорный прогресс капитализма относил, опять же, – на счёт особенностей физиологии человеческого мозга.

В своей работе «The Sensory Order» (семантически – «естественный порядок», 1952) экономист даже предложил гипотезу-основание для будущей технологии нейрокомпьютеров (опередив самого Дональда Хебба – главного изобретателя искусственных нейронных сетей).

Ингрид слушала и удивлялась: Ослик из ничего мог сделать захватывающую историю. Вот с кем не соскучишься. К тому же, он соединял, казалось бы, несоединимые понятия.

 

Тут-то и случилась «воскресная» интрига: к концу рассказа о «естественном порядке» выяснилось, что Ослик в машине – вовсе не Ослик, а его в некотором роде клон. Достоверная копия – вполне разумная, материальная и осязаемая.

Через минуту явился и реальный Генри.

Он вышел из BMW, припаркованной метрах в десяти, у детской площадки. Держался чуть скованно, с лёгкой иронией (как обычно), а на этот раз ещё и с букетом гербер. Герберы, словно подсолнухи у Ван Гога, тянулись каждая в свою сторону, воссоздавая весёлый хаос, и так же как у Ван Гога, два или три цветка уже подсохли.

У двери он попросил Ингрид выключить телефон. Ингрид выключила – клон тут же исчез, а Ослик преспокойно занял его место. Как ни в чём не бывало он устроился на водительском сиденье, опустил руки на руль и в задумчивости уставился перед собою.

– Вряд ли ЕГО можно назвать клоном. Тактильное поле, – промолвил Ослик и, будто очнувшись от мыслей, протянул Ингрид «подсолнухи».

– А бутерброды? – спросила Ренар.

– И бутерброды, и кофе – тоже образ, – ответил Генри. – Осязаемый образ. То, в чём нуждается любой, а испытывая голод, тем более. – Он взглянул на Ингрид и вдруг рассмеялся (искренне и как-то с нежностью даже).

 

Стало быть, Ингрид и ела, и нет. На вкус еда ничем не отличалась от обычной, лишь приятное ощущение лёгкости, и то – она вряд ли заметила бы, не появись реальный Генри. Да и был ли он реальным? – поди разберись теперь.

Ренар надеялась – был. Тут, что с опытом Стэнли Миллера, пытавшимся воссоздать происхождение жизни в лабораторных условиях. Вместо «жизни», как известно, Миллер получил пять аминокислот, зато каких (!) – пять из двадцати белковых молекул, обязательных для синтеза ДНК. Таким образом, опыт поставил точку в вопросе о естественном происхождении живого из неживого. Иными словами, Ингрид оставалось довериться эксперименту, что она и сделала.

По сути, Ренар и сама могла оказаться лишь опытом. Пусть так – и всё же опыт выглядел интригующе. Образно говоря, пять аминокислот Миллера сделали своё дело и, как минимум, вдохновили научное сообщество. Спустя час Ослик и Ренар вышли из машины, прошлись по Victoria Street и вернулись к подъезду её дома.

– Останешься? – Ингрид и хотела, и нет.

– Пожалуй, поеду, – Ослик выглядел чуть потерянным. Герберы по-прежнему изображали странное веселье. Напоследок он обнял её, и они расстались.

 

«Прогулялись – так прогулялись», – мелькнула мысль. Ингрид поднялась к себе, поставила герберы в воду и приняла душ. В сущности, размышляла она, за четыре миллиарда лет эволюции человек так и не понял – зачем живёт. Наиболее конструктивные вопросы на этот счёт, так или иначе, «проскакивали» смысл и сводились к возможности. Именно к возможности (включая возможность жизни в экстремальных условиях войн, нищеты, политической диктатуры, в условиях неизлечимой болезни, эпидемий, душевных страданий, под землёй, на небе и в космосе).

Другими словами, всё это время человек осознавал себя преимущественно животным, а то, что мы называем «человечностью» (имея в виду мораль, нравственность, права человека и т. д.) было лишь проявлением его биологической приспособляемости.

Выйдя из ванной, Ингрид укуталась в плед и включила Шопена. Человек, как мог, приспосабливался к непростым условиям социума, а порой и доходил до абсурда (чего не сделаешь, чтобы выжить). Русские, к примеру, до сих пор освящали свои космические ракеты, надеясь на помощь Иисуса Христа. Ракеты же, как и прежде, то взлетали, то нет, но суть не в том. Сама по себе возможность «взлететь» расценивалась соотечественниками Циолковского исключительно как заслуга правящего режима (а не инженера, рабочего или пусть бы даже Фредерика Шопена, мазурки которого так вдохновляют). Иисус Христос, конечно, тоже старался, но, не будь режима (что следует, в том числе, и из проповедей Патриарха Московского), – не было бы и Иисуса Христа. Одно вытекало из другого, а власть и рада была: ракета всё равно взлетит, так что сиди и не рыпайся – Бог есть.

Те же, кто «рыпался», искали уединения. В представлении Ренар это были изгои вроде Маркуса (больного голубя, притаившегося под навесом у Хитроу), или изгои, как, например, Борис Березовский с Нельсоном Манделой из первой части романа, ну и, конечно, изгои в образе «опавших листьев», о которых поведал в одном из писем Джони Фарагут (узник совести). Поведал метафорически, испытывая условности тюремного заключения, но всё ж таки поведал.

«С осени два листа, обнявшись, лежат, – писал Джони. – Так они и падали (с Земли). Став же частью космического пространства, листья обратились в астероиды, путешествующие по галактике и несущие в себе воду. Примерно три четверти земной воды имеет космическое происхождение».

Увлёкшись этими «листьями» во время своей поездки из Москвы в Улан-Батор, Генри перенёс их на холст и включил отдельным фрагментом в работу «Математическая индукция» (часть III). Фрагмент включал два жёлтых листа, припавших к земле и нанизанных на молодую колючку. Колючка покачивалась на ветру и будто летела в космическом пространстве, разбрызгивая вокруг себя воду (или, как знать, – жидкий метан, к примеру, а то и сперму – художника ведь и не поймёшь сразу).

Ясно, что понятие «жизнь» до сих пор расплывчато и неформально. Ингрид заложила страницы флаером незнакомого ей кафе в Челси («Клубнично-йогуртовый торт БОТАНИКА», значилось там) и позвонила Энди Хайрс.

 

Энди ответила не сразу, и когда ответила, голос у неё был слегка возбуждён, а в трубке завывал ветер, слышался медвежий рык и взволнованные крики людей. Как выяснилось, Энди путешествовала по Ямалу (полуостров Ямал в России).

– Ямал – это нечто, – засмеялась она, и Ренар показалось, что застала Энди за сексом.

На самом деле, Энди не теряла времени и вовсю использовала возможности нового проекта CVI, представленного на выставке Avant-gardes Solution в Индонезии. Проект (на удивление захватывающий) имитирует «материализацию» образа в ходе телефонного соединения. System of Rainbow Hoax, rainbow (SRH rainbow, «Система радужной мистификации», условно – «Радуга») воссоздаёт виртуальный образ, а затем через корпус гаджета и нейроны мозга вызывает эффект физического присутствия, включая осязание, запах и воображаемый акт.

При подключении дополнительных опций абоненты могут переместиться в любую точку не только в пространстве, но и во времени. Демонстрационный пакет «Радуги» Энди получила из рук самого президента Club of Virtual Implication – Дмитрия Захарова (Митя Захаров, в прошлом приёмщик брака, а сегодня – успешный предприниматель).

Распрощавшись с Tate Modern, Энди вдруг подумала об искусстве аборигенов – вот и решила взглянуть на них (хотя бы виртуально – а как они там?), в том числе и на русских ямальцев.

– И как они? – спросила Ингрид.

– С виду как чукчи, – ответила Хайрс. – Живут понемногу, у них сегодня охота на медведя. Белые медведи тут редкость – так что аборигены стараются.

Ямальцы и вправду старались. Они кричали, ругались (ёб твою мать!) и всё заманивали медведя в западню.

– Хочешь, подключу? – Энди явно испытала уже не один «оргазм» и хотела продолжения.

 

Ингрид прошла регистрацию в «Радуге» и вскоре очутилась на Ямале. В его северной части, неподалёку от Дровяной и километрах в пятидесяти от Белого (остров Белый – известный своей метеостанцией и термокарстовыми озёрами, население на острове отсутствует).

На мгновение Ренар будто потеряла сознание, да так и застыла в «предрассветной» ночи посреди мхов и лишайника. Справа открывалась ледяная пустошь, а небо озарялось зеленоватым свечением полярного сияния. Спустя секунду включились остальные имитаторы (имитаторы чувств SRH rainbow – эксклюзивный продукт CVI), после чего Ингрид «пришла в себя» и тут же ощутила острейший холод, колючий ветер и запах свежей рыбы.

Климат на Ямале, в основном арктический. Средние температуры января составляют от −23 до −27 градусов по Цельсию, температуры июля – от +3 до +9. Количество осадков невелико, а толщина снежного покрова составляет в среднем 50 сантиметров.

Ингрид укуталась в плед, намотала шарф, а завидев метрах в десяти Энди, кое-как подобралась к ней и обняла. «Вполне реальное объятие», – подумалось Ренар. Неподалёку охотились ямальцы. Белый медведь уже был пойман. В глаза бросилась его добрая морда (пойманный хищник вызывал сочувствие). Учуяв гостью, разлаялись собаки, а чуть поодаль Ингрид увидела упряжь и санки, где преспокойно восседал её друг Генри Ослик. В юрте напротив прятались уже знакомые нам Тайка Нефёдова и Эльвира Додж. Время от времени они высовывались из убежища и с любопытством наблюдали за происходящим.

«Абоненты на связи» – Ингрид припомнила Осликовы «галлюцинации» при посещении РФ и, в частности, его рассказ «Переговорный пункт». Вот и здесь, на Ямале, был тоже самый что ни на есть «переговорный пункт» – в своём обыденном (как ни странно) проявлении: всегда найдётся, о чём поговорить – было бы зрелище.

А зрелище было. Ренар подошла к Ослику, он кивнул ей и взял за руку. В этот момент медведь завалился и издал протяжный вопль. Судя по всему, последний вопль. «Что тебе здесь нужно?» – пришла на память листовка из эссе Мишеля Уэльбека «Что тебе здесь нужно?» (эссе о выставке порнографии в Порт де Шампере). Нет, и вправду, что забыл здесь Ослик – русский эмигрант и учёный из Ширнесса? Что хотел он разглядеть за жестокостью аборигенов (при этом улыбаться и как ни в чём не бывало трогать Ингрид)? Ветер усилился. Нефёдова и Додж выбрались из жилища, а Энди всё предавалась оргазму.

– Страх, – коротко ответил Ослик, тут же помрачнев и сделавшись необыкновенно серьёзным. Он снял очки и принялся чистить стёкла. – Страх, – повторил Ослик и показал Ингрид несколько фотографий.

 

Фотографии сделал Джони Фарагут вскоре после побега из тюрьмы. На снимках красовалась Москва ранней осенью. Середина сентября, дождь, мокрый асфальт, светофоры. Повсюду переливались красками осенние листья. В глаза бросалась вывеска «Инвестбанк» на Трифоновской улице и тут же «Ирина фарма ягель» (аптека у Рижского вокзала). Уж не та ли это «Ирина» (Ира – как там её, Ингрид уже и позабыла), о которой Джони писал в «Магазине потерянной любви», которую он любил ещё со школы и которая контролировала аптечный рынок в Украинской ССР?

– Да, это она, – подтвердил Генри. – «Фарма ягель» – её розничные точки, обласканные «Единой Россией», а впоследствии и «Народным фронтом» (НФР, «Фронт имени Фарабундо Марти», как иронизировал Ослик, где главным «Фарабундо» был Владимир Путин).

В 2029 году Ира благополучно захватила аптеки Таможенного союза (от Афин до Улан-Батора) и теперь торговала «лекарствами» как хотела, включая подпольную торговлю псилоцибином (для лечения депрессий и боязни смерти), кодеиносодержащими препаратами и ЛСД. Добрая половина населения подсела на наркотики (и коррупцию, само собой).

– Белый же медведь, убитый оленеводами, – заключил Генри, – представляет собой лишь образ для устрашения. Так что, бойся, Ингрид. Страх – на пользу.

 

Ингрид и вправду боялась. На одном из фото красовалась вывеска «Основного инстинкта» (магазин для взрослых), а у входа в магазин разворачивалась грязная оргия. Прохожие без стеснения занимались сексом, невзирая на дождь, довольно ощутимый холод и ветер. На перекрёстке мигал жёлтым светом сломанный светофор, а вдали виднелась эстакада (с автомобилями и автомобилистами в них).

– А как же образование? – Ингрид словно хваталась за соломинку. – Лучшее в мире образование?

– Какое к чёрту образование! – вскричал Ослик. – Тут – что русскими номерами на иномарках – одна реклама. Они соображать-то разучились, не говоря уже о критическом мышлении. Неспособность к критическому мышлению, – продолжил он, – как раз и есть слабое место советской образовательной системы. Ну и как следствие – современной, – Генри покачал головой, вновь надел очки и полез за сигаретами.

 

Полуостров Ямал – не исключение. Как и в СССР, он и сегодня демонстрирует весьма показательный опыт «ограниченного» образования. Население там и поныне поклоняется святым духам, включая администрацию Щучьего, Сеяхи и Дровяной («святые духи» правящей партии). Коренное население (а коренное население Ямала – храбрые оленеводы) живёт, как и прежде, в гармонии с природой. К примеру, 2 августа у них «День середины лета» – национальный народный праздник.

По поверьям, как раз с августа у ямальцев начинается отсчет угасанию солнца и праздник связан со старинным ритуалом перехода жизни на «тёмную сторону» – к зиме. В этот день оленеводы просят духов (и чиновников администрации) быть благосклонными к их главному источнику жизни – северному оленю, чтобы в предстоящую зиму их семьи были одеты, обуты и не голодали. К несчастью, северных оленей на полуострове почти не осталось. Аборигены доедали последних, но ни «святые духи», ни администрация им помочь не могли. Охота на медведя – вот последняя радость. Хотя, как знать – население России тем и знаменито, что умеет выжить в любых условиях.

(Удивительно, но ещё лет 30 назад на Ямале было сосредоточено около 20 % российских запасов природного газа. Теперь же от былых запасов осталась лишь незначительная часть, и то – вся выручка от продаж уходила отнюдь не оленеводам.)

 

Спустя минуту Ренар выключила телефон, вылезла из-под пледа и поставила чайник. «Радуга» попрощалась с нею: «Goodbye, Ingrid, приходите ещё». Ну что тут скажешь? События последних часов обескураживали.

Мозг Ингрид работал вовсю, и она устала.

Усталость? Да как же тут не устать! Она чувствовала себя – что медведь с полуострова Ямал. К Земле приближался астероид Апофис, а в ушах так и стоял этот приближающийся «Бум!»