Честно говоря, Генри так и воспринял Джонин рассказ про салон «Беллуччи» – как напутствие. Не осталась незамеченной и удивительная связь между ним и главным героем рассказа – Гиласи Лошаком. И тот, и другой были в некотором смысле непарнокопытными и относились к семейству лошадиных. К тому же оба покинули Россию, но мысли о ней не оставляли ни Ослика, ни Лошака.

Напутствие? Прочитав рассказ, Генри чуть погрустнел, но также и пережил воодушевление. Ослик явно ощутил некую потребность в действии. Не стоять же ему бесконечно с добрыми глазами и длинным носом под двусмысленной вывеской. Да и образ абсурда, так или иначе, нуждался в детализации. Джони не мог этим заниматься, поскольку сидел в тюрьме, а Ослик не только был совершенно свободен (о такой свободе русский оппозиционер лишь мечтает), но и изначально, как мы помним, нацеливался на серьёзную работу. Он ещё раз пробежался по Джониным письмам, сделал пометки в своём планшете и кое-что отсканировал.

Всё это нужно осмыслить. Над Осликом словно кружилось метафизическое облако, а он не знал, как понять его и что делать с ним. Налицо была проблема интерпретации. Салон красоты, выбранный Джони в качестве метафоры к РФ, и удручал, и настораживал. С формальной точки зрения Генри решал доказательную задачу, имел некоторую неопределённость с исходными данными, но спешил и уже подумывал о применении математической индукции.

В действительности, может, не так уж всё и плохо? Много ли Генри знал о современной России, не говоря уже о Таможенном союзе или БРИКС? БРИКС и вовсе (как плач) – загадка, а о России, судя по всему, они с Фарагутом знали лишь в пределах МКАД. Тут что с картой – пока не увидишь территорию, карта воспринимается как образ. Весьма абстрактный и довольно сомнительный (тем более для исследования) образ.

В лучшем случае – предмет искусства.

 

Он вдруг припомнил мишленовский путеводитель у Россохиной в кармане. Как выяснилось, «Виртуальный клон» собирался уезжать из страны (давно собирался, но всё никак). Вика предлагала островные государства Микронезии (в частности, Кирибати), и никто как будто не возражал. «Да и что возражать? Кирибати – оффшор, – рассуждал Ослик, – оффшор с западной демократией и чуть недоразвитой экономикой, что даже к лучшему: будет где развернуться».

Мишленовский путеводитель меж тем ассоциировался с путешествием. Мысль о путешествии так и напрашивалась: неважно зачем – лишь бы уехать (куда подальше). К слову, карты «Роскартографии» и в помине не привлекали (ни путешествием, ни как предмет искусства). Видно, Michelin что-то таки придумали, что волновало, теребило воображение и вызывало безудержное желание убраться в неизведанные края.

Бывало, стоишь где-нибудь на Яузе, вспомнил вдруг Ослик (железнодорожная платформа в Москве), ждёшь электричку (чуть пьян) и смотришь вслед уходящему составу «Москва – Улан-Батор». В свете фонарей искрится облако снега (искрится и кружится), пахнет углем и еловой хвоей от «Лосиного острова». Ослик никуда не спешил и подолгу стоял у стенда с расписанием, рассматривая этот «Улан-Батор», мечтая оказаться в поезде (один в купе, за окном снег) и ехать себе – безо всякой цели и смысла.

 

Теперь же, спустя годы, обнаружились и цель, и смысл. Генри не ошивался на Яузе (морозной ночью), он не был пьян, а с неба не падали звёзды, что и к лучшему – рассудок вызывает больше доверия. Он знал об этом не понаслышке. С наукой вообще проблема (тем более, с доказательствами) – здесь в цене здравый смысл. «Вечное сияние чистого разума», в своём роде. Он хорошо помнил этот фильм (Eternal Sunshine of the Spotless Mind, реж. Мишель Гондри, сценарий Чарли Кауфмана, в гл. ролях Джим Кэрри, Кейт Уинслет, США, 2004). Хорошо помнил, и ему вдруг сделалось не по себе: от любви не убежишь. Даже стерев воспоминания, ты всё равно влюбляешься в то же самое.

Вероятно, и Россия была его любовью, заключил Генри, а немного спустя позвонил в РЖД и заказал билет до Улан-Батора: «На завтра, пожалуйста, 17 декабря, вторник. Обратно на самолёт. Нет так нет». На самолёт он купит на месте, там видно будет.

 

Как Ослик и рассчитывал, ему досталось свободное купе в СВ вагоне (снег за окном, два одеяла, чуть приглушённый свет и, безусловно, всё тот же всеобъемлющий запах туалета). «Вселенский туалет», – вот первое, о чём он подумал, зайдя в вагон поезда № 006Ч «Москва – Улан-Батор». Несмотря на полумрак, Генри вскоре нашёл своё купе и, нырнув туда, немедленно закрыл двери. Запах туалета, однако ж, как был, так и остался.

Он никуда не подевался и во Владимире спустя три часа. Напротив, – запах усилился. Запах стал более плотным, концентрированным и гнетущим. Ясно, что мозг приспособится, но и здесь требовалось время.

Из Владимира Ослик позвонил Додж. Та не спала и, казалось, ждала.

– Зачем ты уехал?

Это «зачем?» теперь преследовало его. Голос у Додж был слегка отстранённый. Похоже, она и без Ослика знала ответ.

– Не знаю, – соврал Ослик. Да и кто ж признается, что хотел (вот так – ни с того, ни с сего) на страну посмотреть? На этот «вселенский туалет», о котором давно уже всё известно и нет нужды в доказательствах.

Между тем он хотел – хотел лишний раз убедиться, – что так и есть, и от предложения Додж сойти во Владимире отказался. Она вскоре приехала бы, у неё там родители, и они пожили бы у них день или два, а то и до выходных.

Отказался, короче.

– Как хочешь, – ответила Эля.

Ослики весьма упрямы. Она знала об этом ещё с детства. «Упрямы, но вместе с тем и неприхотливы», – улыбнулась Додж, припомнив уроки биологии. При правильном распорядке дня осёл может работать в течение 8–10 часов с одним перерывом для кормления. Кормится же он и вовсе – в основном травой и кустарниками. Так что волноваться не стоит. Генри справится, решила Додж и отключилась.

 

Выйдя на платформу, Ослик с минуту рассматривал свой вагон. Видавший виды немецкий СВ-вагон Waggonbau Ammendorf на девятнадцать мест (сделано в ГДР, Гёрлиц). Теперь же, выкрашенный в цвета российского флага, вагон будто отстранялся от своего прошлого, внушая гордость уже не за Германию, а странным образом, за Россию. Ничем, по сути, не обоснованную гордость: перекрасить вагон – проще простого. Ещё одна разновидность упаковки.

Снег усилился. В киоске у подземного перехода Генри купил минеральной воды, две пачки Captain Black (cherise, со вкусом вишни), а у бабушки с тележкой – огурец, хлеба и сала. Солёный огурец размером с баклажан, чёрный круглый хлеб и сало, пахнущее чесноком на весь вокзал. Да что там вокзал – на всю страну.

Чеснок здесь ели в любом виде. Им умилялись, им закусывали, добавляли в еду и лечили болезни. Будучи главным ингредиентом национальной кухни, чеснок давно уже стал частью менталитета (сначала советского, а теперь и постсоветского) – вкусно и полезно. Более того, пахнуть чесноком в России считалось «правильным» и заслуживало уважения. Те же, кто не пах чесноком, вызывали подозрение у окружающих. К ним присматривались, о них писали критические заметки в газетах, а при случае и нападали на них, обзывая гомосексуалистами, либералами и хомяками.

Потасовки случались всё чаще. «Хомяков» арестовывали и судили. В ходе судебных заседаний люди, не пахнущие чесноком, признавались извращенцами, педофилами или даже изменниками родины. Их осуждали на длительные сроки и отправляли по тюрьмам. В тюрьмах же им нарочно давали чеснок и, если те не ели, – вновь избивали их, всячески глумились над ними и запирали в карцер.

 

Ослик не хотел в карцер. Именно поэтому он и купил себе сала с чесноком. «Ешь на здоровье», – сказала бабушка с тележкой, а проводница, внимательно следившая за Осликом, одобрительно кивнула ему (лучше бы ты поел – меньше проблем с тобой будет).

– Иностранный турист? – спросила проводница чуть позже.

– С некоторых пор, – ответил Ослик, изображая акцент, и поехал дальше.

Но не тут-то было. Спустя час проводница постучалась к нему в купе. Стояла ночь. Генри записывал дневник, то и дело справляясь с картой (карты Google) и листая «Википедию».

– А поздравьте меня с Восьмым марта, – обратилась проводница.

– Но сегодня не Восьмое марта, – удивился Ослик. – Вам скучно?

Проводнице и вправду не спалось. Как выяснилось, её звали Лена. «Лена Гольц», – уточнила она. Гольц любила иностранцев и хотела если не секса, то хотя бы поболтать с ними.

– С Восьмым марта, – улыбнулся Генри и пригласил её к себе. «Будет с кем поесть», – решил он. Ему и самому не спалось.

 

Вагон заметно кидало. Поезд стучал колёсами и накренялся на поворотах. За окном светила луна, мелькали тени, а линия горизонта над полями (и лесами) будто изогнулась, демонстрируя округлость земного шара. «Вот и подружка нашлась», – подумал Ослик. К тому же и выглядела Гольц вполне обнадёживающе. По крайней мере, она не воняла чесноком, на ней были гетры в полоску (как у Клементины из «Чистого разума»), короткая юбка РЖД и, похоже, она не чуралась свободомыслия.

– Не хотите – не ешьте, – сказала Гольц, – я и сама не ем чеснок.

На вид ей было лет двадцать шесть – двадцать восемь, она родом из Облучья (Еврейская автономная область), окончила железнодорожный техникум в Биробиджане и с тех пор так и ездит на поезде. Сразу видно – Гольц следила за собой и страстно хотела на Запад.

– Можно было бы и в Израиль, – призналась Лена, – но в Израиле кругом русские.

– Так а где их нет? – возразил Ослик.

 

И то правда. После двенадцатого года (после возвращения «Сукина») русские будто с ума посходили. Они не только разъезжались по свету, но и строились там. Строились в основном в Европе: сначала в Болгарии, затем в Турции (с видом на гражданство в ЕС), и пошло-поехало. Строились основательно и надолго.

Строительные компании из России вполне успешно конкурировали с местными застройщиками, как, собственно, и русские покупатели не уступали европейским. Более того – цены на жильё в РФ давно уже были существенно выше, чем в Европе, а экономический кризис в ЕС затягивался, и больно ударял по всем без исключения гражданам. У русских же напротив: кризис затронул лишь беднейшие слои. Преуспевающие становились ещё богаче, и главным условием такого «успеха» была лояльность к режиму (не перечить начальству, никаких сомнений, никакого протеста).

«Brown nose» – оживился Ослик. Именно «коричневые носы» разъезжались по свету. Нечистые на руку, смеющиеся над законом и равнодушные к чужой боли – «носы» не ведали страха. Они не бежали от репрессий, не бежали от несправедливости и не бежали от стыда. О репрессиях и несправедливости они и знать не хотели, а стыд считали уделом слабых. «Brown nose» вообще никуда не бежали и по-прежнему оставались гражданами России. «Лучшие люди страны», – умилялся Russia Today. Они также не сомневались, что русские лучше всех, а в друзьях у них были самые отъявленные режимы от ХАМАС до Беларуси. Образно выражаясь, «коричневые носы» расширяли ареал обитания, ощущая себя носителями «прекрасного».

 

Вернулось и благостное отношение к советскому прошлому. Левая идея теперь не считалась зазорной. Не то чтобы «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!», но противники Запада уж точно соединялись. К тому же, и с «капитализмом» более-менее всё утряслось. Никакого капитализма в России отныне не было (поигрались, и хватит). Тысячи предпринимателей лишились бизнеса, но не в результате честной конкуренции, а в ходе планомерной травли неугодных. Предприниматели (кто не сбежал) вязали варежки по тюрьмам. Какой уж тут капитализм! Коммунисты, «нацболы», «Левый фронт» и иже с ними торжествовали победу.

К двадцатому году и вовсе – даже запрещённые в РФ леваки и нацисты стали вполне на подхвате. Они получили наконец свободу собраний (свою свободу собраний) и собирались теперь, где хотели и по любому поводу. Разрешение не требовалось.

На собраниях они ели чеснок, клеймили буржуазию с евреями и бесконечно галдели об одном и том же: свобода, равенство и братство. За этим «братством», похоже, русские и разъезжались по свету. Им явно не хватало своих – они искали «братанов» и за рубежом. Искали и, ясное дело, находили. Мир вообще существенно «побрател», особенно в последние годы, и в основном на волне обострившихся экономических проблем.

Как результат – необыкновенно возросла миграция населения. Люди искали счастья. Желательно «по-быстрому» и лучше деньгами. Не найдя «счастья» в одной стране, они приезжали в другую. «Не закрывать же границы», – размышлял Ослик.

«Братаны всех стран, соединяйтесь!» – усмехнулся он. Вот и Лена Гольц: уехать на Запад – было заветной её мечтой.

– Жаль, Запад уже не тот, – констатировала она. – Кругом русские.

Так что сало с чесноком они есть не стали, и вообще прикинулись двумя русофобами на необитаемом острове. Западная демократия переживала, пожалуй, самое суровое испытание после холодной войны – справится ли она с кризисом? Или правы всё же «сукины внуки» и лучший строй – это советский?

 

«Строй, основанный на лжи и предпочитающий закону понятия. Так мы и познакомились с Леной Гольц», – запишет чуть позже в «путевом журнале» (с пометками на полях) Генри Ослик – профессор Ширнесского университета, исследователь и путешественник.

Впрочем, не стоит заблуждаться – это не была какая-то особенная встреча. По мере отдаления от МКАД Ослику всё чаще попадались отчаявшиеся люди, мечтавшие слинять куда подальше, но не имевшие возможности это сделать. Сбежать из дурдома – ещё не значит устроиться как-то лучше, и главная трудность (трудность побега) заключалась именно в этом. Чтобы устроиться на Западе, у таких, как Гольц не было ни денег, ни образования, ни европейского менталитета, не говоря уже о языке. В российских школах, к примеру, иностранный давали ровно настолько, чтобы местные возненавидели его.

Мало кто помышлял и о переменах. Даже само понятие «инакомыслия» вызывало недоумение, непонимание, а подчас и «ёб твою мать!». Те же, кто понимал – зачастую не представляли связи. И это было пострашней незнания языка. Люди не представляли, как связаны между собой свободомыслие и их удручённость. Да и о какой связи можно говорить, когда они путались даже в терминах. Под «свободой» они понимали, как правило, свободу поесть и поспать, а свою удручённость принимали как «кару божью» (и тут же молились о снисхождении к ним).

 

Молилась и Лена Гольц. Но молилась по-своему и не как все. «Иисусом Христом» у неё был Чарльз Дарвин, а вместо Талмуда – «Происхождение видов» (Чарльз Роберт Дарвин, «Происхождение видов путём естественного отбора, или сохранение благоприятных рас в борьбе за жизнь»).

Как выяснилось, Лена украла книгу в местной библиотеке (что за чудо эти биробиджанские библиотеки!). «Да и как не украсть», – подумал Ослик, лишь только взглянув на неё. Книга вышла в начале девяностых, как перевод с шестого оригинального издания (Лондон, 1872) – в твёрдом переплёте с тиснением, настоящий фолиант (Санкт-Петербург, «Наука», 1991). Он видел такие в Интернете и, честно говоря, сам бы украл.

– И о чём же ты молишься? – спросил он у Гольц.

– О здравом смысле, – ответила та как раз на подъезде к Нижнему Новгороду, после чего они занялись любовью.

 

За окном будто стоял на месте унылый пейзаж и лишь мелькали фонари полустанков. С крыш мело, а над столиком в купе красовалась надпись: «Путин – хуй». Под надписью стояла дата, непроизносимый ник и номер телефона. Судя по дате, надписи уже было больше десяти лет, и Ослик пригорюнился.

В тринадцатом году его упекли в дурдом. Кое-кто из его друзей уже мёртв, а Путин – всё тот же «хуй» над столиком в купе. «Плакал ли я? Говорят, плакал», – припомнил он «Колыбель для кошки» Воннегута и от отчаяния прижался к Гольц. Прижался, обнял её всем телом и, убаюканный мыслями о будущем, уснул.

Ему приснился дремучий лес. Ослик словно смотрел кино, но изображение всё время покачивалось, как часто бывало с пиратскими копиями в начале двухтысячных. Качались деревья, качались кустарники (трава и кустарники – излюбленная еда лошадиных), качалось небо, облака, луна, да всё качалось. И вдруг он понял, что качается и сам – будучи одним из множества осенних листьев («Множество Мандельброта», – неожиданно подумал Ослик). С твёрдой поверхностью ветки он соединялся лишь посредством черешка, рискуя в любой момент упасть.

 

Так и вышло. На подъезде к Кирову вагон резко дёрнулся, и Ослик упал (свалился с полки на истёршийся и выцветший от времени коврик), увлекая за собой испуганную Гольц – уроженку Облучья и верного адепта «дарвиновской церкви». Вагон всё дёргался, мир качался на своём черешке, а Ослик с Гольц лежали себе, словно два опавших листа посреди Кировлеса. Никакого леса тут уже и в помине не было. Зато Алексей Навальный (главный «гомосексуалист, либерал и хомяк») по-прежнему лишь писал твиты.

«To tweet» в переводе с английского означает «чирикать». Вот Алексей и чирикал в надежде разбудить спящих. Правильно делал, что чирикал, не сомневался Ослик, но голос оппозиционера был до боли слаб – так не добудишься. Хорошо бы усилить громкость, но здесь как раз и возникала главная трудность: громкостью управляли официальные СМИ. Самые что ни на есть лояльные к власти СМИ с коричневыми носами из элитного дивизиона («Первый канал», дальше по списку).

«Можно, конечно, накидать листовок с воздушного шара, – не сдавался Генри, изобретая маркетинговые ходы, – но и с шаром непросто – ему вряд ли дадут взлететь, а ведь взлетать придётся не раз, и не два». Большой вопрос вызывали и сами листовки: вряд ли кто-то возьмётся их печатать. Издательства давно уже были подконтрольны власти и им никто не позволит «очернять» страну.

«Что ещё? Нет, в самом деле, – а что ещё?» – задавался вопросом Генри, путешествующий поездом РЖД из Москвы в Улан-Батор, миновавший Киров, Балезино, Пермь и приближавшийся к Екатеринбургу (время прибытия 22:56, стоянка 27 минут, опоздание – 2 часа). «И вновь с опозданием», – вынужден был констатировать Ослик, да делать нечего – страну не выбирают. Тут вот что обидно. Несмотря на внешние признаки прогресса, – взять хотя бы рынок продовольствия (от голода умирала лишь незначительная часть населения), – Россия явно запаздывала с развитием в целом. Не зря говорят – в любое время найдётся своё средневековье.

 

Интересный случай произошёл в Перми.

Во время стоянки поезда (довольно продолжительной – видно, из-за опоздания) Ослик прогуливался вдоль состава (туда-сюда, сгущались сумерки), когда у почтового вагона ему повстречалась какая-то тётя с собакой. Вполне приличная собака (в отличие от хозяйки) – с добрыми глазами и, сразу видно, покладистая – сидела на задних лапах и пускала слюни. «Вот кому не позавидуешь», – подумал Генри; собаку явно дрессировали: прилюдно, без стеснения и в грубой форме. Собачница остервенело выкрикивала команды, а собака пугалась и лишь скулила.

Пугался и Генри. Но вот что любопытно – у собачницы в руке был айфон, и если смотреть на тётю под определённым углом, могло показаться, что она не собакой командует, а настраивает голосовую почту.

Тут-то Ослик и прозрел: если дура настраивает айфон, то почему бы айфону не настроить дуру? На здравомыслие, к примеру, о котором молилась Гольц (Чарльзу Дарвину) и о котором не первый год уже мечтал Ослик. По статистике около 90 % населения РФ черпали информацию из «Гостелерадио». Примерно столько же пользовались мобильной связью, и имели если не айфон, то по меньшей мере какой-нибудь Nokia (за 600 рублей – в любом почтовом отделении, включая полустанки, так красиво мелькавшие за окном предыдущей ночью). «Примерно треть жизни среднестатистический житель РФ держал телефон у уха (переговорный пункт), но что самое важное – трубка прислонялась к голове», – радовался Генри, пересекая с запада на восток «загадочную» Русь.

 

Ослик то и дело поглядывал на поля и леса из своего купе, подпрыгивал на ухабах и приспосабливался к запаху «вселенского туалета». Ложь – вот что напрягало его особенно. Как выяснилось, не было даже Тунгусского метеорита (русские всё придумали). Был мощнейший взрыв – как следствие разлома земной коры. К тому же не в первый раз. До 1908 года землетрясения здесь случались и раньше, включая гигантский выброс породы около 25 миллионов лет назад.

Ложь угнетала, давила, но поражало другое – с какой лёгкостью люди велись на обман. За окном проступили Уральские горы. Издалека они выглядели обыкновенной возвышенностью, но по мере приближения к Екатеринбургу становились всё выше и правдоподобнее. Может и Ослику удастся приблизить ложь? Приблизить её как можно ближе к человеческому сознанию и желательно на расстояние колеблющихся нейронов в головном мозге (у всё того же русского).

– У русского? – переспросила Гольц при очередном визите к Генри.

– У русского, – ответил тот, полный оптимизма и с некоторой иронией. – Но не у среднестатистического жителя России, а у самых что ни на есть реальных граждан.

За окном как раз показались люди. Вероятно, это были крестьяне – жители ближайшей деревни. Они стояли у кладбища, устроенного посреди колхозного поля (с виду – человек двадцать) и прощались с усопшим. Усопший был их односельчанином и теперь отправлялся на небеса. Пастырь читал молитву, но дети (да и взрослые большей частью) в гробу видали этого пастыря с его молитвой и оживлённо махали проезжающему поезду. Помахал им и Ослик, а Гольц подсела к нему и взяла за руку. Её смена подходила к концу. На ночь она останется у него, и до Омска (прибытие в 11:24) они проведут незабываемую ночь. Генри будет поглощён своими ноу-хау, а Лена, будто свод демократических ценностей, сыграет роль противовесов в его потугах к всеобщему пробуждению.

 

Отныне Ослик делал ставку на мобильную связь.

Заметим, – не на мобильный Интернет (кто хочет, пусть чатится на здоровье), а именно на мобильное устройство с минимальной функцией телефона. По замыслу Генри, при очередном соединении абонентов те должны будут получать некий сигнал, воздействующий на мозг, а именно – на участок мозга, ответственный за искренность. К тому времени учёные из Institute for Brain Science в Сиэтле уже занимались схожей задачей и были близки к ряду важнейших открытий. Таким образом, Осликова идея с «полевым гаджетом» существенно продвинулась.

Идея нуждалась в практическом обосновании, и он тут же связался с Россохиной. Ослик вкратце изложил ей суть и уже на перегоне «Новосибирск – Тайга» Вика прислала ему необходимые данные от нейробиологов из Сиэтла и даже подготовила специальный бизнес-план. Как Генри и просил, план учитывал не только «мобильное воздействие на мозг», но и его проект относительно «осязаемого поля». Ослик получил также трёхмерные модели Julich Aachen Research Alliance и электрические характеристики GSM.

Так что «Виртуальный клон» тоже не терял времени. Россохина помогала Генри, Тайка и Додж разгадывали кроссворды, а Митя Захаров готовил их переезд в Бикенибеу (атолл Тарава, Республика Кирибати).

 

У Красноярска поезд притормозил, да так и простоял в степи час или больше. Наступало утро. Гольц тихо спала в купе у Ослика, а тот сидел себе за столиком («Путин – хуй») и смотрел, как занимается заря.

Рассвет в этой части страны заметно отличался от более привычного для Ослика рассвета в Европе. Солнце выглядело чуть крупней (вероятно, из-за оптического обмана), да и зарево казалось чуть более кровавым. С этим обманом одна беда. «И чтобы преодолеть его, – размышлял Генри, – явно недостаточно суда над его устроителями, как и вообще какого-либо суда». Красный террор, сталинские репрессии и путинский возврат к советскому порядку воспринимались большинством русских (включая, к несчастью, и интеллигенцию) как данность свыше – «и нечего тут судить». Люди рождались во лжи, жили с нею и умирали так же.

Похоже, здесь требовалось нечто большее, чем Нюрнберг или Гаага (международный уголовный суд). Некая мутация, что ли? «Метафизическая мутация, – записал Ослик на корешке „Происхождения видов“, – пожалуй, единственная возможность восполнить недостаток сознания».

 

Наконец-то их поезд прибыл в Красноярск.

Довольно красивый вокзал, но ни киоска, ни бабушки с огурцом здесь не было. На платформе ошивались человек пять бездомных, да трепетались на ветру чёрно-коричневые ленты, привязанные то там, то сям к выступающим предметам. Бросалось в глаза также граффити на заборе: контуры Красноярской ГЭС на фоне реющего триколора и надписью внизу: «ПУТИН, РОССИЯ, ПРОГРЕСС». Над ГЭС простиралось бескрайнее небо, а в космосе летали (и кружились) спутники связи.

 

Выйдя из вагона, Ослик потянулся, подошел к валяющемуся у приступка человеку и спросил, как он тут?

– А вам-то какое дело? – ответил вопросом на вопрос мужчина. Совсем не старый ещё мужчина (лет 35, судя по манерам) и провонявшийся чесноком.

И то правда. Какое ему на фиг дело? Не зря Чарльз Дарвин никак не решался на публикацию «Происхождения видов» – а не убьёт ли он Бога? Нет, не убьёт. Коммунисты в СССР, к примеру, очень надеялись на это и даже популяризировали дарвинизм как учение, и что ж? Едва Ослик отошёл, бездомный перекрестился, напел молитву и, «поджав хвост», переключился на своё.

В который раз уже Генри убеждался: русский человек, как никто другой, ощущает себя прежде всего животным, а Бог в представлении русского того и хотел. В немалой степени такому представлению способствовала и РПЦ. Будучи de facto неотъемлемой частью государства, РПЦ заботила не столько вера в Иисуса Христа, сколько во Владимира Путина. «Сукин» же, как ни в чём не бывало, отрицал слияние государства с церковью, настаивал на светскости РФ и вообще «ходил в белом». Молитесь кому хотите, короче.

В том-то и дело: молиться против «Сукина» мало кто осмеливался. Pussy Riot уже помолились как-то, и что толку? Их смелое выступление в «главном храме страны» не получило, как мы знаем, широкой поддержки. Разве что реплики в Интернете (в основном, осторожные, а то и заискивающие с властью), надпись на спине у Мадонны («PUSSY RIOT»), да открытые письма Пола Маккартни, так и оставшиеся без ответа.

 

Остаток пути прошёл спокойно, если не считать новостей из Лондона. Звонок раздался глубокой ночью неподалёку от Слюдянки. Позади остался Иркутск – пятый по величине город Сибири, расположенный в полусотне километрах к западу от Байкала. Традиционное место ссылки политзаключённых в царской России и крупнейший в РФ центр землетрясений.

Ежегодно здесь регистрируется около трёхсот землетрясений до 4 баллов. Землетрясения интенсивностью 6 баллов происходят каждые 15 лет, интенсивностью 8 баллов – каждые 100. Последнее землетрясение мощностью 10 баллов произошло в 1862 году с эпицентром у озера Байкал. Тогдашние толчки вызвали волну цунами высотой 2 метра. С городских церквей падали кресты, сами собой звенели колокола, а на Ангаре трескался лёд, если верить исторической хронике.

Ослик дочитывал «Пагубную самонадеянность» Фридриха Хайека, когда вдруг услышал в телефоне голос Софи. Собака была явно встревожена, что и понятно: Наша Лобачёва после очередного предложения Клода Вулдриджа (выйти замуж) уехала из Лондона. Куда – неизвестно. Собака казалась растерянной: «Что делать?»

– Ничего, – ответил Ослик.

Да и что тут ответишь? Люди вечно бегут, в том числе и от любви. Генри отчётливо представил Вулдриджа, бьющегося в истерике (счастливой и не очень). Но не так уж и страшно: пройдёт время – он поутихнет, да и Наташа свободна (не вязать же ей варежки, в самом деле?).

– В самом деле? – переспросила Собака и отключилась.

– Что-то случилось? – включилась Гольц.

К моменту прибытия в Наушки (пограничная с Монголией станция) Ослик и Гольц необыкновенно сдружились.

Странное дело – ведь, по сути, им хватило трёх дней и Дарвина. Что до Дарвина, кстати, – ничего странного. Его идеи, может, и не бесспорны, но тем не менее там есть система. «Механизм», как любил повторяться Ослик, и этот механизм работал: чтобы стать человеком, надо пройти путь животного. Ослик и Гольц явно прошли и в окружении соотечественников ощущали себя инопланетянами.

Генри будто коллекционировал инопланетян.

В Наушках Гольц помогала таможенникам (стоянка – два тридцать пять), но опять же – держалась достойно и отнюдь не выглядела пограничной собакой. То же повторилось и в Сухэ-Баторе, правда, по времени существенно меньше (монголы и выглядели куда приличней), после чего всё стихло.

Поезд миновал Дархан, Лена и Генри закрылись в купе и остаток пути прозанимались любовью, словно в последний раз и как если бы знали, что никогда больше не увидятся.

На деле же всё выйдет иначе.

Уже к лету Гольц успешно эмигрирует – сначала в Британию, затем во Францию. К двадцать девятому году Лена с отличием окончит Сорбонну (Университет Париж I), а в тридцать шестом мы узнаем её как Катю Смит – маркетолога и дизайнера Matra Marconi Space. Не то чтобы головокружительная карьера, но в любом случае Гольц прошла-таки свой путь (от животного, условно говоря, к человеку). Спасибо Дарвину – механизм работал.

Двадцать третьего декабря, проведя ночь в отеле местного аэропорта, Ослик покинул Улан-Батор и уже к вечеру благополучно вернулся в Москву. Впереди его ждал Сочельник и прекрасная новость: Джони Фарагут сбежал из тюрьмы и инкогнито вернулся в свой «планетарий» на Мясницкой.

Пришли новости и от Лобачёвой. Подобно Ослику, решившему прокатиться по России, она решила прокатиться по Великобритании. Прокатиться, а заодно и подумать, как ей поступить с Вулдриджем. Впрочем, и разница понятна: если Наташа бежала от любви, то Ослик, напротив, – ездил за любовью.

Ездил, ездил, но так и не найдя её, вернулся назад.