Как мы уже знаем, вернувшись из Улан-Батора в Москву, Ослик получил два приятных известия: Джони Фарагут сбежал из тюрьмы и Наташа Лобачёва – отнюдь не пропала, а лишь путешествовала по Великобритании (а заодно размышляла, как ей поступить с Вулдриджем). Путь её пролегал сначала поездом из Лондона в Эдинбург, а там и вовсе – куда глаза глядят.

И куда же они глядели? А вот куда.

Клод Вулдридж был неплохим человеком, она же любила Ослика, но Ослик был занят – то почему бы и не Вулдридж? Подобные ситуации не редки, что, впрочем, и к лучшему. Столкнувшись с любовным треугольником, люди, как правило, переживают драму (неразрешимая драма, «чувства и разум»), а затем пишут, сочиняют музыку и вообще – творят.

Вот и Лобачёва туда же. Вернувшись в Лондон, она вскоре объявила о помолвке. Клод был на седьмом небе, а спустя год оба ударились в искусство. Клод писал натюрморты, а Наташа – сперва дневник, затем эссе и наконец рассказы с романами. Первый свой «novel» (на удивление короткий, в духе Амели Нотомб) Лобачёва разослала по издательствам, но, так и не дождавшись ответа, принялась за следующий. Следующий роман тоже остался незамеченным и так далее. Прорыв наступил осенью 2028-го. Osprey Publishing Ltd издали её книжку «She Would Know – Not To Go» («Знала бы – не совалась»).

Роман о миграции животных. Миллионы животных и птиц регулярно мигрируют из одного региона в другой, повинуясь зову природы. Они преодолевают немыслимые расстояния с одной лишь целью – вывести потомство. В главной роли – юная черепашка из Ниаса (остров Ниас, Индонезия, страна с развитой демократией), мигрирует в авторитарную Шри-Ланку. Вместе с нею плывут тысяч двести других черепашек, а когда приплывают, их немедленно ловят голодные тамильцы и тут же съедают. Знала бы – не совалась, короче.

Да и что соваться? Наташа знала всё наперёд, а думала – и вовсе не придерёшься. Много путешествуя, она то и дело встречала интересных людей, набиралась оптимизма и активно занималась сексом. Брак с Клодом не ладился, но, в сущности, это был не самый безнадёжный брак. Оба жили в достатке и творили в своё удовольствие.

К творчеству Лобачёвой мы ещё вернёмся. На первом же месте у неё по-прежнему оставался Ослик. Ему же она посвятит и свой последний роман-исследование. В целом, будучи самодостаточной и свободной, Наташа проживёт долгую и вполне счастливую жизнь.

 

Относительно Джони Фарагута. Сбежав из тюрьмы, он благополучно прибыл в Москву и 24 декабря явился на Мясницкую в офис «Виртуального клона». Стоял Сочельник («Ночь тиха над Палестиной»), а ближе к вечеру произошла историческая встреча Фарагута с Генри Осликом.

Вот что напишет об этой встрече (спустя время, правда) журнал Nature: «The turning point in the history of science – the meeting of two russian outcasts (scientist and romantic) to a large extent determined the future of mankind, suggesting, in fact, the mechanism of accelerated evolution of consciousness» («Поворотный момент в истории науки – встретились два русских изгоя (учёный и романтик), в значительной степени предопределившие будущее человечества, предложив, по сути, механизм ускоренной эволюции сознания»).

В ночь на Рождество друзья собрались в доме на Солянке у Генри и Додж. Было чему порадоваться, к тому же и символы совпали как надо: Джони хоть и не верил в бога, но вернулся «в точности по расписанию» (из его же слов). Расписание? Даже расписание у этих людей было схожим. Там и поезда приезжали вовремя, и кофе приносили горячим, а на смену средневековью приходили капитализм и либеральные ценности – своевременно и без излишней «самобытности».

Что и говорить – Ослик даже не мечтал о столь гармоничном соединении, казалось бы, чужих людей. Нечто подобное он пережил лишь в дурдоме (в дурдоме на Мосфильмовской) в компании Марка и Тани Лунгу. Марка давно уже нет, а Софи, повзрослев и обретя новых друзей, чуть отдалилась. Но отдалилась не из-за принципиальных разногласий с Генри, а опять же – по вполне естественным причинам «роста». Так что винить там некого, а если кто и ошибся, «виноватых» не искали. Как известно, систему характеризуют не ошибки, а реакция на них. Реакция же была разумной и в соответствии с всё тем же «расписанием». (Уж не оно ли и объединяет приличных людей?)

 

Но вернёмся на Солянку. До поздней ночи друзья развлекались, заглядывали в будущее и слушали красивую музыку. Они ставили Bayside, Circa Survive, The Mars Volta и, конечно, старые альбомы Brand New, включая пластинку «The Holiday» с композицией «Oh Holy Night» (2003). Джони был немногословен, о тюрьме не рассказывал, зато с интересом слушал новости «Виртуального клона» и в особенности детали совместных проектов с Генри Осликом.

Что любопытно – сразу же было видно: Джони не учёный, и даже не инженер, а попросту законченный моралист и мечтатель. Писатель-фантаст, по сути, но в отличие, скажем, от Курта Воннегута он придерживался явно правых и либеральных (а не социалистических) взглядов. Не зря в офисе на Мясницкой расхаживал клон Виктора Шендеровича. Социализм, по мнению Фарагута (не говоря уже о коммунистической утопии), способствует лени, а электорат «Сукина» он без стеснения называл «паразитами» (время от времени ссылаясь на медицинский справочник, а то и вовсе ни на что не ссылаясь, да и что ссылаться?).

 

«Ссылайся или нет, – размышлял Ослик, – с этим электоратом одна беда. „Сукиных детей“ всё устраивало и вряд ли они захотят перемен». Работать они не хотели, а учиться – тем более. Не зря Генри всё больше рассматривал возможность «просветительства» не как «образования» в классическом смысле, а с точки зрения физиологии мозга. Что же касается практической модели, он склонялся, скорее, в сторону методик Хебба (методики обучения искусственных нейронных сетей, предложенные Дональдом Олдингом Хеббом и основанные на управлении нейронными связями мозга).

«Лишь бы не уйти в депривацию», – опасался Ослик (сенсорная депривация – выборочное исключение органов чувств внешнего воздействия). «Промывание мозгов» – не способ, и ему ни к чему. Этим «промыванием» как раз и занимались самые что ни на есть гадкие режимы (включая сталинский, гитлеровский, ну и путинский, само собой).

А вообще возвращение Джони пошло явно на пользу – и «Виртуальному клону», и Ослику с Додж. Он был, как недостающий элемент пазла. Недаром надёжность системы определяется надёжностью её слабого звена. Отсутствие Фарагута как раз и было здесь «слабым звеном». Если же обобщить (хотя бы из здравого смысла), то получится вот что: чем больше в стране узников совести, тем менее эффективно она функционирует. Отсюда и всё те же 5 % производимой в мире продукции (а не 50 %), и сто тысяч пешеходов, сбитых по вине водителей, и «отбросы общества», стекающиеся в РФ отовсюду – лишь бы не платить налогов.

«Всё взаимосвязано», – не унимался Ослик. Как верно заметила однажды Валерия Новодворская (воображаемая его мама), «нельзя неправильно мыслить и правильно строить». А вот и вопрос от Фридриха Хайека: откуда может взяться рыночная экономика в несвободном обществе? Да откуда ж ей взяться, когда лучшие люди сидят по тюрьмам, а на свободе одни рабы. Рабы даже воюют плохо, не говоря уже об эффективном труде!

 

Ближе к утру друзья вышли на улицу. На Солянке мело. Под фонарями искрился снег. Казалось, он и рождался там – подобно Иисусу Христу, родившемуся из света воображения.

Нефёдова и Захаров чуть поотстали. Вика и Джони дурачились, то и дело перебегая улицу, а там и вовсе запрыгнули в снег. «Что две собаки, – подумал Ослик. – Две игривые собаки, соскучившиеся друг по другу». Перед этим «собаки» поиграли так лет 20 назад. Судя по Джониным дневникам, в марте 2005-го Вика решила для себя – с кем играть, а с кем нет (в последний раз они «запрыгнули в снег» у Янтарного проезда в Москве), после чего наступила пауза.

– Не слабая пауза, – промолвила Додж, взяла Ослика за руку и прижалась к нему. Их «пауза» тоже была будь здоров. Но будет ли веселье?

Вряд ли.

Тем не менее все выглядели более-менее счастливыми. Они миновали Большой Устьинский мост и спустились к реке. Джони кинулся к уткам (те кинулись к нему), сфотографировал надпись «На хуя так жить?» у воды, а Вика всё смотрела на него и дивилось. Coffee Point давно закрылось, у клуба Fabrique сидели две крачки, Ослик и Додж обнимались (пока мимо не прозвенел трамвай), а Захаров и Тайка рассматривали здание университета дизайна и технологии.

Московский государственный университет дизайна и технологии (МГУДТ) был основан в 1930 году и считался одним из старейших университетов России. Формально вуз готовил специалистов для лёгкой промышленности, но поскольку лёгкая промышленность в РФ загибалась, «специалисты» получали дипломы и благополучно пополняли ряды рабочего класса. Они шли по фабрикам, где строчили одежду – в основном на заказ и для внутреннего использования: тюремную робу, форму для полицейских, костюмы для нефтяников и так далее. Лишь незначительная часть студентов (как правило активисты молодёжных подразделений НФР и спортсмены) получали действительно интересные должности.

Остальные, условно говоря, мели улицу.

Ясно, что выпускникам МГУДТ было не до дизайна. Зато работали технологии: «швеи, активисты и спортсмены» исправно голосовали за Путина («За Путина на Нью-Йорк!»). Большего от них никто и не ждал, к тому же решалась проблема трудоустройства (никаких проблем). Официальный уровень безработицы в РФ не превышал показателей развитых стран. А если б и превышал – что с того? Россия осмысленно выбрала роль сырьевого придатка и, надо сказать, вполне успешно играла её, привлекая «зрителей» и ничуть не заботясь о качестве самого «спектакля». Так что вопрос истинных «дизайна и технологий» был в лучшем случае вопросом будущего.

«Далёкого будущего», – согласилась Додж, а спустя час она уже готовила лазанью для гостей (голодных с холода, наглотавшихся ЛСД и счастливых от воображаемой свободы). «Биосфера» на Солянке функционировала исправно. Brand New исправно продвигались от альбома к альбому, а ЛСД, похоже, сделал своё дело, и на рассвете друзья занялись сексом. Сначала исподволь, затем с любопытством (но подчёркнуто пристойно), а там будто что-то открылось – друзья устроили оргию. Ну не чудо ли – групповой секс? Каждый с каждым и все со всеми – как если бы и вправду полюбили друг друга, весь мир и Иисуса Христа.

 

В Рождество кого только не полюбишь.

«Да и вообще любовь к образу – и более чувственна, и более разнообразна», – считал Ослик. В будущем друзья с завидной регулярностью собирались 24 декабря, и с каждым разом их связь становилась всё более притягательной, будто получала некое приращение красоты.

Впрочем, они и сами старались.

Генри Ослик, к примеру, весьма успешно совершенствовал свой «нейроконструктор» (открывая тем самым перспективу и для «Виртуального клона»). Идея «осязаемого поля» приобретала всё более технологичные очертания, и к двадцать шестому году он успешно испытал свой первый «полевой гаджет», выполненный в виде микрочипа. Модуль без труда встраивался в любой смартфон и, хоть с недостатками, но в целом выполнял главную свою функцию – усиливал истинное восприятие реальности.

Испытуемые отмечали рост недоверия к официальным новостям и как следствие – к власти. Особенно отличились жители Украины, Беларуси и Казахстана. Неплохие результаты показали также осетины, абхазцы и представители Средней Азии. Наиболее «непреклонными» оказались русские. Им явно не давал покоя их «имперский менталитет», привитый советской властью и поддерживаемый ныне.

Но не страшно – в любом случае механизм работал. Генри и раньше знал, что населению РФ потребуется чуть больше времени. К тому же и сама разработка «полевого гаджета» была лишь в начальной стадии. В дальнейшем Ослик планировал повысить мощность устройства, развить его функционально и оптимизировать в зависимости от рынка сбыта.

Что касается других выводов, сделанных Генри в ходе испытаний, они следующие. Люди по-прежнему (в той или иной степени) доверяли официальным СМИ, но зато и с удовольствием играли с тактильными образами. Как следовало из результатов тестирования, жители мусульманских стран всё больше предпочитали секс и материализацию Аллаха. Православные воссоздавали Иисуса, а население авторитарных республик с менее выраженной религиозностью стремились к деньгам. Они собственно и воссоздавали их (деньги можно было потрогать), и даже задумывались о каком-то там «бизнесе» для себя.

«Не так уж и плохо», – радовался Ослик. Жизнь по «понятиям» неизменно вызывала (особенно у греков, болгар и турок) всё больше сомнений и, как следствие, больше вопросов о законности, правах и правоприменении. Правильные вопросы, не возразишь: выборочное применение закона – одна из форм произвола (тут и думать нечего).

Со временем, решив основные проблемы с осязанием, Генри увлёкся обонянием и вкусом. Что им двигало? Всё та же естественная потребность человека в как можно большем количестве ощущений. Вот Ослик и хотел обеспечить «абонентам» максимально полный «пакет услуг». В условиях диктатуры и всеобщего преклонения перед авторитарным лидером – чем больше ощущений, тем лучше. Даже искусственные ощущения (по сути вымысел) придают людям любопытства. Из этого Ослик и исходил. «Вымысел», которым он занимался, по его мнению, как раз и должен был стимулировать желание перемен.

 

«Виртуальный клон» переехал в Кирибати и вскоре вышел на рынок – как CVI (с продуктом «Клубы виртуальной реальности»). «Клубы» вполне прижились и даже собрали немалую прибыль – как в Океании, так и на Западе, включая страны ЕС, Соединённые Штаты, Канаду и Австралию. Захаров строил планы на будущее, Джони подкидывал идей, а Тайка с Vi их реализовывали (на удивление храбро, в высшей степени профессионально и вполне успешно).

Не менее успешно шли дела и в Лондоне у Ослика и его друзей. Относительно Лондона и в целом Британии – воздействие «святых духов» (святые духи Ямала) на человеческий мозг словно ослабевало в стране с более высоким уровнем жизни и более развитой интеллектуально. И Лондон, и Британия в этом смысле были устроены так, чтобы как раз свести к минимуму влияние «святых».

Лобачёва вышла за Клода (Клод Вулдридж – известный антиквар и издатель). Она по-прежнему работала в «Анемонах», путешествовала по миру и писала романы. К 29-му году их набралось уже не менее пяти. Продавались они неважно, но в продажах ли дело? К примеру Джони Фарагуту нравились её книжки. Чудесные истории с элементами вымысла и счастливым концом. Наташа и Джони познакомились через Ослика, дружили на расстоянии и виртуально, но опять же – разве измеришь духовную связь?

Собака Софи окончила университет и школу искусств. В какой-то момент к её увлечению музыкой (Power Noise и разновидности) добавилась живопись, архитектура и «гончарный круг» (как смеялся Ослик). Он с удовольствием купил ей этот «круг» (гончарное оборудование и материалы) и впоследствии даже коллекционировал её поделки: тарелки, горшки, кувшины и копии старинных амфор.

В 28-м году они отыскали, наконец, могилу Марка в Москве и перенесли её в Ширнесс. Теперь и Марк («Марк Марронье» – жертва российской пенитенциарной системы) «жил» с ними. «Даже в смерти (хотя бы в смерти), – размышлял Ослик, – хочется чистоты и покоя».

Софи то и дело что-нибудь лепила для Марка, так что вскоре вышел настоящий памятник. Памятник потерянной любви, а заодно и всем мученикам путинского режима. Скульптура напоминала перевёрнутую букву «Х», утыканную лепниной и размером с человеческий рост. В своём роде крест, облепленный тарелками и кувшинами ручной работы. Крест сколотил сам Ослик (из дощечек и уголков), в точности памятуя – кто он и что он («ослик Иисуса Христа»).

Со временем памятник всё больше обрастал поделками, пока облик его не приобрел гармоничности, и тогда словно заискрился всеми цветами радуги. «Радужная мистификация», – записала в своём дневнике Софи, а Ослик неожиданно встрепенулся и вдруг просиял: в самом верху сооружения красовался космический корабль! «Космический корабль пришельцев», – пояснила Софи. По замыслу этот корабль должен был забрать Марка Лунгу в счастливый мир небытия. «Прекрасный мир компьютеров», – припомнил Ослик (не без иронии, надо сказать, припомнил) рекламу компьютерного магазина в Москве (компьютеры и комплектующие) на Сухонской улице.

Да, так и было. А чуть правее космического корабля Софи приделала подобие астероида. Он красиво маячил на горизонте и словно приближался к Земле.

 

Тут-то Ослик и задумался об астероидах.

Об астероидах, метеоритах, да и вообще о небесных телах, путешествующих по галактикам (и время от времени во что-нибудь врезающихся). Задумался не впервые, зато всерьёз, и тут же озаботился: а не улететь ли в космос?

«И в самом деле, почему нет?» – запостит он днём позже свои размышления в Твиттере (глядя на университетский пруд из своего кабинета в Ширнессе). Размышления весьма печальные и касающиеся постепенной поляризации взглядов: от их разнообразия – к двум непримиримым. Опыты последних лет не оставляли сомнений – вряд ли люди договорятся. По сути, речь шла о неизбежном распаде системы, если под «системой» понимать более-менее ясный уклад земной жизни.

Сам же механизм (механизм распада), по мнению Ослика, выглядел так: по мере естественного объединения людей в сообщества (социальные сети, группы по интересам и т. д.) они всё больше утрачивают способность к дискуссии. Как следствие – группы отдаляются друг от друга (подобно расширяющимся галактикам), а дальше следует ВЗРЫВ. Во всяком случае, вариантов у «системы» не много: или она распадётся по естественным причинам, распадётся по недоразумению, или на Землю свалится небесное тело.

Небесное тело? Вот Ослик и не исключал, что вскоре придётся линять отсюда (а не улететь ли в космос?).

Пытливая натура Ослика словно искала приключений. Между тем, «астероид», болтавшийся над усопшим Марком, был ничем иным, как аллюзией на астероид Апофис, к приёму которого готовилась Земля. Собака вычитала о нём в Guardian, вот и решила встроить в композицию.

Будучи ценителем живописи и искусства в целом, Генри повидал этих «композиций» – не счесть. Попадались и ничего, но большей частью они лишь радовали глаз. Глаз, ухо (музыка ласкает слух – по Моцарту) и тому подобное – всё те же пять органов чувств, но никак не ум. Ни уму, ни сердцу, по сути. Что та таблетка – половина от головы, половина от поноса.

«Таблетка» же Софи была как раз для ума. Собака будто ставила на весы две перспективы: умереть в дурдоме (падающий астероид – метафора диктатуры) или отправиться на другую планету (метафора свободы, свободомыслия, сопротивления – если хотите).

 

Хотим. Лена Гольц к тому времени (она же – Смит) оканчивала университет в Сорбонне (Париж I), и Ослик уговорил её попытать счастья в космической отрасли. Смотрите, что получается: Софи сочиняет композицию (игра воображения), Генри исследует её (детализация и анализ), а условная «Смит» (образование и свободный труд) идёт дальше и воплощает мечту на практике. Круг, как видим, замкнулся: от реальности к искусству, и вновь к реальности, но на другом и более высоком уровне осмысления.

По расчетам NASA траектория Апофиса в двадцать девятом году была вполне безопасной. Земле ничто не угрожало, зато и было над чем подумать. «Не сейчас, так позже», – рассуждал Ослик. Взять тот же Апофис. Уже при следующем подлёте (в тридцать шестом) его орбита существенно изменится. Так что, как знать – он вполне может и свалиться (на головы мирных граждан, «Здравствуйте, Мацука!»), а механизмов защиты – как не было, так и нет. Были возможности, способы, «частные методики» (и так далее), но универсального механизма не было.

Сказать по правде, Ослик терялся – за всю историю человечества люди не решили ни одной глобальной проблемы. Недоставало опять-таки механизма. Но для «механизма» требовалось нечто большее, чем извечное противостояние всех против всех. Запад противостоял востоку, север – югу, капитализм – его имитации, а демократия – диктатуре. Добавим к этому «внутривидовые» антагонизмы и реальное положение Земли во Вселенной.

«Механизм важнее действия», – не унимался Генри, а памятуя о правоприменении в РФ, всё больше паниковал. Единственное, что приходило в голову, – образ. В соответствии с этим образом Вселенная была воплощением диктатуры, а представители Земли вели с нею сепаратные переговоры. Иными словами, не было никакой оппозиции. Нации лишь делали вид. Разве что – «Гринпис» да Красный Крест (читай – Шендерович с Новодворской).

Как видим, Ослик не на шутку озаботился проблемой Апофиса – тут тебе и реальность, и метафора. Озаботилась и Смит. Шло время.

 

Устроившись в M.M.S., Катя в деталях изучила космическую механику и взялась за собственные исследования. Первым делом она пересчитала траекторию Апофиса по методике NASA, обнаружила там изъяны и разработала свою. В отличие от американских инженеров она учла ряд дополнительных параметров, включая различного рода космические флуктуации, вероятное изменение гравитации Юпитера и геофизические показатели Земли (постоянно меняющиеся под воздействием так называемого «технического прогресса»).

Выводы Смит были неутешительны: в 36-м году Апофис мог реально столкнуться с Землёй, вызвав сильнейший взрыв мощностью от двух до четырёх тысяч мегатонн с последующим запылением и неизбежным исчезновением большинства видов.

– Останутся лишь крокодилы, – сообщила Смит Ослику в феврале двадцать девятого.

В тот день они прогуливались по Лондону, пока не вышли к реке у набережной Виктории.

– Крокодилы, донные рыбы, – добавила Смит, – возможно, акулы и гималайские гуси. Эти гуси летают на высоте до десяти километров. Может им и повезёт, как знать?

Неподалёку маячила «Игла Клеопатры» – одна из достопримечательностей Лондона, а на самом деле довольно помпезное и бездушное сооружение. В сущности, кусок гранита высотой с силосную башню. По преданию монолит вырезан на каменоломнях Асуана в середине II тысячелетия до нашей эры и якобы содержит ценные надписи, включая символы Тутмоса III, Рамзеса и Клеопатры.

 

И тут друзья наткнулись на скульптуру Гипатии Александрийской (370–415). Скромный памятник эллинской язычнице-красавице притаился под развесистым буком метрах в двадцати от Темзы. В отличие от «силосной башни», образ Гипатии действительно трогал душу, да и как тут не тронуть. Одна из немногих выдающихся женщин античности была растерзана христианами за инакомыслие.

Кто бы сомневался. Христианство и до сих пор оставалось самой многочисленной социальной сетью (убеждённых единомышленников). Верные прихожане, послушные избиратели. Таким дай повод – любого прикончат, а уж тем более язычницу, прекрасного математика и астронома. Сеть создавалась из корыстных целей, с помощью пустых обещаний и насилия. В такую сеть лучше не лезть. Умный человек там тупеет, занятие наукой бессмысленно (всём управляет Бог), а стремление к свободе опасно для жизни.

Вместе со своим отцом Теоном (тоже учёным и другом знаменитого математика Паппа) Гипатия написала несколько научных работ, в том числе и знаменитый «Астрономический канон». Она же изобрела и усовершенствовала ряд весьма хитроумным приборов, включая дистиллятор, ареометр, планисферу (плоскую подвижную карту неба) и астролябию – выдающееся устройство, в своём роде «айфон» античности, компактный гаджет для астрономических измерений (усовершенствованная модель астролабона Клавдия Птолемея).

И всё бы хорошо, да не тут-то было.

В 412 году епископом Александрии стал некто Кирилл, известный своей христианской набожностью и злобой. Гипатия в то время активно участвовала в городской политике (иными словами, «сеяла смуту», что никак не устраивало ни Иисуса Христа, ни тем более Кирилла). Епископ вообще не терпел оппонентов и всячески подавлял эллинскую культуру, настраивая паству против язычников. Вот и случилась беда: спустя время парабаланы (египетские христиане) внезапно напали на Гипатию и убили её.

В память о Гипатии назван кратер на Луне и астероид (238) «Гипатия». О ней писали Вольтер, Чарльз Кингсли, Джон Толанд (английский философ) и украинский писатель Олесь Бердник. Известен также фильм «Агора», где в роли Гипатии снялась Рэйчел Вайс (реж. Алехандро Аменабар, Испания, 2009).

Что интересно, о деталях убийства Гипатии Ослик узнал от Ингрид Ренар на одной из её лекций по средневековью в Tate Modern. По словам Ингрид, «парабаланы постарались на славу». Они не просто убили Гипатию – парабаланы сперва забили её камнями, затем расчленили и напоследок сожгли. В конце рассказа Ингрид не удержалась и от параллелей: Гипатией, по её мнению, были Pussy Riot, а злодеем Кириллом был «директор РПЦ» – Патриарх Кирилл.

Репрессии в отношении язычников перекинулись и на культуру. Так, например, всё те же парабаланы («бараны», рифмовал Генри) уничтожили богатейшую александрийскую библиотеку. Возвращаясь же к «параллелям» Ингрид, можно сказать следующее: языческая Александрия воплощала в себе знания и прогресс, а христианство – силу и глупость.

 

Короче, всё повторялось вплоть до имён.

Беда словно кружилась вокруг человека, а её траектория становилась всё опасней – подобно траектории Апофиса. Вот Ослик и решил понаблюдать за ним. Сначала путём расчётов (с помощью Гольц, она же – Смит), затем из обсерватории имени Линкольна (Лаборатория поиска околоземных астероидов имени Линкольна, LINEAR), а там и вживую.

В марте 29-го он взял долгожданный отпуск и отправился на Аматуку – небольшой остров в Тихом океане (Полинезия, Тувалу) – заброшенный и весьма удобный для наблюдения за Апофисом. Прохождение астероида ожидалось ровно над островом 13 апреля в 23:17 по Гринвичу. К Ослику присоединились и его коллеги-учёные, в частности, профессор Нейл из Кембриджа (Джон Нейл – инженер и биолог, специалист по космологии), астрофизик Мария Карлуччи из обсерватории «Маунт-Вилсон» (Лос-Анджелес, Калифорния), ну и конечно Смит – компактная и сексуальная Катя Смит (известная и так, и сяк).

Нейла Ослик знал по Ширнессу – тот некоторое время преподавал там. Незаурядный тип, «очкарик» и антикоммунист. Апофис интересовал его исключительно как естественный способ уничтожения России. Траектория совпадала – вот Джон и отправился на Аматуку (вдруг повезёт?). Авантюрист, конечно, но зато жизнерадостный и целеустремлённый.

Целеустремлённой выглядела и Мария Карлуччи, хотя и там были свои «тараканы». Ослик познакомился с ней по Интернету, когда увлёкся Апофисом и понял, что ему нужен настоящий специалист, желательно астрофизик. Как он и предполагал, будучи гражданкой США Мария родилась в семье эмигрантов (мама из России, папа – итальянец). Зато в отличие от Беллуччи (салон красоты «Беллуччи»), Карлуччи не заигрывала с русскими, придерживалась правых взглядов, а Путина и вовсе держала за ничтожество.

На Аматуку они разбили лагерь и устроили настоящую обсерваторию. На всё про всё у них было три дня, но друзья справились. Джон Нейл записывал дневник. Он скрупулёзно фиксировал данные наблюдений, готовил еду, а в свободное время исследовал местную фауну.

Мария Карлуччи вела блог, следила за оборудованием и занималась расчетами. За каждый час наблюдений расстояние между Апофисом и Землёй сокращалось на 45 360 км. Максимальное сближение в точке над Аматуку составило 30 405,84 км, наклонение орбиты – 3,332°. В целом расчеты подтверждали данные обсерватории Китт-Пик, что тоже было своеобразным успехом экспедиции (долгота восходящего узла – 204,432°, аргумент перигелия – 126,418°, средняя аномалия – 202,495° и т. д.).

Что касается Смит, она подготовила прекрасный видеоотчет. Смит любила снимать, и работа на Аматуку была не первым её «кино». За время учёбы в Сорбонне она изготовила десятка два научно-популярных фильмов, много фотографировала и даже издала альбом фотографий о жизни экстремофилов. «Гольц восхитительна!» – радовался Ослик. Образно говоря, она продолжала быть «во власти Дарвина», а экстремофилы ассоциировались у Смит с узниками Аушвица, населением РФ или уроженцами Облучья, к примеру (Облучье – «анкетная» родина Лены Гольц).

Фильм о наблюдении за Апофисом вышел на славу. Это была пятичасовая лента в духе «Кон-Тики» (хроника путешествия Тура Хейердала из Южной Америки к островам Полинезии; Норвегия, Швеция, 1950, премия «Оскар» за лучший документальный фильм). Что любопытно, Смит удалось не только зафиксировать реальные события, но и придать истории совершенно определённый художественный смысл: люди наблюдают за Апофисом, а Апофис (этот злодей Апоп) наблюдает за людьми. Достигнув же минимальной высоты прохождения, «Апоп» летит дальше и словно кивает нам на прощание: «Мы ещё встретимся!».

 

– Встретимся? – спросила Додж, позвонив Ослику, когда всё кончилось и «Апоп» улетел.

– Встретимся, – ответил Ослик.

Приблизившись к Аматуку, астероид озарил небосвод ярко-оранжевым светом. На мгновение остров будто приподнялся, а затем могучая волна пошла с востока на запад, переполошив планктон и, надо думать, немалую часть истинных крокодилов по всей планете. Эти-то знали точно: злой Бог своего добьётся. Не сейчас, так позже. Был уже у них опыт.

 

В ходе экспедиции, заметим, Ослика всё больше одолевали сомнения. Пережив небывалое зрелище, он вдруг показался себе обыкновенным «планктоном». Планктоном быть не хотелось, но «могучая волна» хочешь, не хочешь, а приближалась. «Будет ли это астероид, – размышлял он, – война („война миров“) или политическая диктатура – не так уж и важно».

Тогда же, на Аматуку, он связался с друзьями из Nozomi Hinode Inc. (коммерческое исследование планет, космический туризм) и оформил заявку для полёта на Марс. Ему назвали сумму. Сумма вышла вполне приемлемой, правда, придётся подождать. Наиболее вероятным сроком в Nozomi Hinode Inc. считали 35–36 годы.

Будущее, таким образом, обретало черты.

 

Кроме того, в связи с будущим Ослик задумался и о личной жизни. Он то и дело мысленно возвращался к Ингрид (Ингрид Ренар), а проводив Апофис долгим (и недобрым) взглядом, вдруг рассмеялся.

Будущее? «Видишь ту тётку у светофора? – спросила однажды Додж, указав на тучную женщину с пакетом „ДИКСИ. МЫ РАДЫ ВАМ!“ – Это и есть твоё будущее». Эльвира выглядела чуть взвинченной, но смысл был понятен: реальность будущего не равна ожиданию. «А что до любви, то и вовсе», – безропотно согласился Ослик, сославшись на книги и кинематограф.

«„Лучшее предложение“, короче», – припомнил он драму Джузеппе Торнаторе – один из немногих фильмов о любви, произведший на Ослика столь сильное впечатление (The Best Offer, в главных ролях Джефри Раш и Сильвия Хукс, Италия, 2013). По сюжету, успешный аукционист Вёрджил Олдман влюбляется в загадочную «Клэр», а в финале остаётся ни с чем. Ни с чем, если не считать ожидания – бесконечного ожидания любимой в вымышленном кафе «Ночь и день».

«То же и с будущим», – подытожил Ослик. Ожидание красоты – уже неплохо. Возможно, Ингрид как раз и была его «лучшим предложением» – разве поймёшь сразу? Не зря он ждал её (и всё крутился у галереи Tate). «Развивая воображение», – сказала бы Додж. Вымысел, таким образом, казался ему лучшей реальностью.

Радужной мистификацией, по сути.