Глава пятая
Охота за муравьедом

Поимка большого муравьеда была одною из главных причин, почему мы отправились на Рупунуни: мы слышали, что в заросших травою саваннах ловить этих животных гораздо проще, чем в гвианских лесах.

Первые три дня после прилета в Каранамбо мы только и говорили, что о муравьедах, пока Мак-Турк наконец не обещал подумать, как бы это устроить. И вот в одно прекрасное утро, когда мы только окончили завтракать, на пороге нашего дома возник — внезапно и безмолвно, как и свойственно людям его племени, — малорослый индеец. У него было бронзовое скуластое лицо и темные глаза-щелочки — можно было бы заподозрить, что они таят коварство, не будь мерцавшего в них огонька робости. Одежда его состояла из ветхих брюк и рубашки, а гладкие черные волосы прикрывала облезлая шляпа, некогда бархатная — такую шляпу носили разве что феи из волшебных сказок. Всякий, кто ожидал увидеть перед собою сурового отважного воина в пестром головном уборе из перьев и с легендарными тотемными знаками, выведенными цветной глиной на коже, испытал бы горчайшее разочарование. Впрочем, в нем ощущалась уверенность, и это меня утешало.

— Позвольте представить вам Фрэнсиса, — сказал Мак-Турк, указу я рукой на сие чудо природы. — Думаю, он-то знает, где можно найти муравьеда!

Сообщи он нам, где отыскать крупную золотоносную жилу, то и тогда бы мы не приветствовали его с больший восторгом. После непродолжительных расспросов мы выяснили, что Фрэнсис действительно знает, где муравьед имел место быть. Он видел его три дня назад. Другой вопрос, по-прежнему ли он на старом месте или куда-нибудь откочевал. Мак-Турк предложил: пусть Фрэнсис сходит и проверит и, если зверюга еще там обретается, пусть вернется за нами, а мы попытаем счастья. Застенчиво улыбнувшись, Фрэнсис согласился и в ту же минуту отправился выполнять наше задание. Вернувшись на следующее утро, он доложил, что поиски возымели успех: он обнаружил, где находится муравьед, и готов проводить нас туда на следующий день.

— Как же туда добраться? — спросил я Мак-Турка.

— Только на лошадях, — ответил он. — Машину брать бессмысленно: придется мотаться по саванне. Джип там не пройдет.

Я повернулся к Бобу.

— Ты умеешь ездить верхом? — с надеждой спросил я.

— Да вообще-то однажды было дело, если ты это имеешь в виду, — осторожно сказал Боб и поспешно добавил: — Только лошадь должна быть очень смирная, конечно.

— Ну как, сможете раздобыть нам пару добрых, смирных лошадей? Пожалуй, справимся! — сказал я Мак-Турку.

— Будьте покойны, я подберу вам самых спокойных! — заверил нас Мак-Турк и отправился вместе с Фрэнсисом улаживать детали.

Немного погодя он сказал нам, что Фрэнсис и лошади будут дожидаться нас завтра утром в условленном месте милях в двух от дома. Оттуда и начнется наш маршрут в неизвестность.

…Когда назавтра мы спозаранку тронулись в путь, утренние лучи окрасили заросшую травою саванну в приятный золотисто-зеленый цвет. Прыгая по кочкам, машина неслась к далекой линии деревьев, где у нас было назначено свидание с Фрэнсисом. В нежно-голубом, словно крыло сойки, небе чертили круг за кругом два казавшихся точками ястреба, обшаривая глазом просторы саванны в поисках завтрака. Яркие, будто искры, стрекозы вылетали из-под колес машины. Теплый ветер захватывал ввысь кружащее водоворотом облачко рыжеватой пыли.

Мак-Турк, картинно держа одной рукой баранку, а другой надвигая шляпу на лоб, заговорил со мной, пытаясь перекричать гул мотора и шум ветра:

— Ты понимаешь, этот индеец… ну да, Фрэнсис… Как бы тебе все это объяснить… Он такой, немножко странный. Не то чтобы у него не все дома, но он сам говорит, что иногда у него едет крыша. Это я просто так, чтобы ты знал. А так он мухи не обидит.

— Так вы уверены, что он нормальный? — крикнул я в ответ, чувствуя, что у меня душа уходит в пятки.

— Ей-богу, совершенно безобиден.

— О чем это вы? — спросил Боб с заднего сиденья.

— Мак-Турк говорит, что у Фрэнсиса бывают… это, как их… заскоки, — успокоил я его.

— Чего-чего?! — крикнул Боб.

— Заскоки.

— Какие заскоки?!

— Ну… Мак-Турк говорит, что у Фрэнсиса иногда едет крыша. Но тем не менее уверяет, что он совершенно безобиден.

— Час от часу не легче! — убитым голосом произнес Боб, откинулся на спинку кресла и закатил глаза. На лице его читалось выражение сдерживаемой муки.

Мы доехали до деревьев и увидели сидевшего на корточках Фрэнсиса. Его знаменитая волшебная шляпа была лихо сдвинута набекрень. Позади него стоял табунок понуро свесивших головы и позвякивающих уздечками жалких кляч. На них были чрезвычайно неудобные на вид седла с высоко расположенными передними луками. Мы выбрались из джипа и, стараясь напустить на себя веселую мину, поздоровались с Фрэнсисом. Мак-Турк пожелал нам всем удачной охоты, развернул машину и с таким ревом рванулся вперед, что лошаденки шарахнулись, звеня всеми Уздечками и стременами. Фрэнсис кое-как успокоил их и подвел к нам, чтобы мы высказали свое суждение. Мы недоверчиво поглядывали на наших росинантов, а они с неменьшей подозрительностью глазели на нас.

— Ну, какую берешь? — спросил я у Боба.

— По-моему, один черт, — сказал он. — А впрочем… опробую-ка вот эту, каурую. Видишь, косит чуть-чуть?

Мне досталась большая серая лошадь, на первый взгляд схожая с мулом; тут выяснилось, что она и норовом уступает сему упрямому животному. Желая подбодрить я сказал пару ласковых слов; но, как ни пытался подобраться к ней, она отступала в сторону, сверкая белками глаз.

— Ну что же ты, дружище, — фальшиво уговаривал ее, безуспешно пытаясь сунуть ногу в стремя.

— Это не дружище, это подруга, — уточнил Боб.

Наконец мне удалось взгромоздиться на тощую костлявую спину клячи, и я мгновенно схватился за уздечку. Лошадь, выбранная Бобом, показалась мне более покладистой. Во всяком случае, она безропотно позволила ему сесть на себя. Но только он устроился в седле, как она начала медленно, но неуклонно пятиться назад. Так они пожалуй, доплелась бы до самой бразильской границы, если бы на ее пути не оказался огромный колючий куст. Въехав в него всем крупом, она стала как вкопанная — ни с места.

К этому времени Фрэнсис уже оседлал свою хмурую вороную лошадь и поскакал вперед. Насилу держась на своей кобыле, я пустился вдогонку. Боб по-прежнему пытался ублажить свою лошадь ласковыми речами, каковые постепенно затихли вдали. Мы миновали поворот, и Боб вовсе пропал из виду. Его лошадь двигалась каким-то хитроумным аллюром — помесью шага с рысью, а Боб красный в лице, что твой индеец, — крепко сжимал в руке длинную ветку, которой столь усердно нахлестывал по спине животину, что я забеспокоился, как бы он не вывихнул себе руку. Подъехав поближе, я с интересом стал наблюдать за его прогрессом в деле обучения верховой езде.

— Ну как дела? — спросил я Боба, когда он поравнялся со мной.

Боб бросил на меня убийственный взгляд.

— Все-бы-ни-че-го-е-сли-бы-о-на-шла-как-сле-ду-ет, — проговорил он, вставляя по слогу между толчками.

— Погоди-ка секундочку, — сказал я, желая помочь, — дай-ка я подъеду сзади и дам ей шлепка!

Сзади Боб и его кобыла выглядели так, будто исполняли некую темпераментную румбу, какой славится Латинская Америка. Я пришпорил свою лошадку, пустив ее рысью, и, поравнявшись с ходящим ходуном крупом кобылки Боба, нагнулся, чтобы хорошенько шлепнуть ее. И что же? Моей лошади, которая до сей минуты вела себя образцово, отчего-то взбрело в голову, что я ни с того ни сего, самым подлым и коварным образом посягаю на ее жизнь. Она собрала все мускулы, да как скакнет — тут бы позавидовал любой кузнечик! На мгновение мне бросить в глаза удивленная физиономия Боба — и вот мы уже мчимся по траве вдогонку за Фрэнсисом. Когда мы поравнялись с ним, он повернулся в седле, изобразив на лице широченную улыбку. Затем он подбодрил свою лошадь, хлестнув ее поводьями по шее, — и, прежде чем я сообразил, что происходит, мы уже бешеным галопом помчались по тропе, грудь в грудь, а Фрэнсис еще поддавал ходу, погоняя свою лошадь странными гортанными выкриками.

— Фрэнсис, опомнись!!! — завопил я. — Тут тебе не скачки! Я больше так не могу… Стой! Стой, кому говорят!

Эти слова с трудом пробили себе путь к сознанию нашего провожатого. Когда же он понял, чего от него хотят, на лице его обозначилось выражение горького разочарования. Он нехотя осадил свою лошадь — и, к моему величайшему облегчению, моя тоже замедлила шаг. Мы остановились и подождали, пока Боб доскачет на своей танцующей кобыле. Когда же вся наша команда была в сборе, я предложил следующий порядок следования: Фрэнсис впереди, Боб за ним, а я — замыкающим. Так мне легче будет следить за тем, чтобы лошадь Боба скакала как полагается, a не маялась дурью. Дальше мы продолжали путь размеренным шагом, без всякой гонки.

Солнце уже нещадно палило, и пейзаж, простиравшийся перед нами, казалось, плавился в его лучах. Мы покрывали милю за милей по траве — зеленой, золотой и бурой, а вдали, словно на самом краю света, маячила волнистая линия бледных зеленовато-голубых гор. И странно, во всем этом океане травы — никаких признаков жизни… Единственное, что двигалось, — мы и наши тени. В течение двух с лишним часов мы скакали по колено в траве под предводительством Фрэнсиса, который бесстрастно развалился в седле, так что шляпа сползла ему на глаза — очевидно, он спал. Впрочем, монотонный пейзаж и жара заставляли и нас клевать носом. Следуя примеру нашего вожака, мы тоже задремали.

Внезапно я открыл глаза — и что же вижу: посреди плоской саванны — нечто вроде большого овального кратера с плавно спускающимися склонами. В центре его располагалось окаймленное тростниковыми зарослями озеро, по берегам которого были разбросаны низенькие кустарники.

По мере нашего движения вокруг озера все вокруг, казалось, оживало все более и более — вот небольшой кайман скользнул в неподвижную воду, почти не всколыхнув ее, вот десять аистов-ярибу торжественно прошествовали к противоположному берегу, задумчиво опустив свои длинные клювы, как бы размышляя о чем-то; кустарники был полны крохотных щебечущих и порхающих пташек.

— Боб, проснись, полюбуйся местной фауной! — предложил я.

Сонно выглянув из-под шляпы, Боб изрек «Да Hy-y…» самым безразличным тоном, на какой только был способен, и снова заснул.

Внезапно дорогу мне перебежали две изумрудные ящерки — они были столь поглощены бегом наперегонки, что не приняли во внимание появление нашего кортежа, а моя лошадь так медленно переступала копытами, что не зашибла ни одной из них. А вот крохотный зимородок упал камнем с ветки на гладкую поверхность озера — и, снова взмыв вверх, вернулся на свою ветку с добычей в клюве. Золотые и черные стрекозы звенели над тростниками и неподвижно зависали над укутавшей болотистую землю розовой дымкой крохотных орхидей. На трухлявом пне, явно в предвкушении зловещего пиршества, восседала пара черных грифов. Они устремили на нас взгляд, не предвещавший ничего доброго — особенно если принять во внимание состояние психики нашего предводителя. Миновав озеро, мы вновь поскакали по саванне; чем дальше мы ехали, тем более неслышным делался щебет птиц за нашей спиной и под конец умолк совсем — только и слышно было, как молотят по траве копыта наших лошадей. Я не нашел ничего лучше, как заснуть снова.

Проснулся я от толчка — лошадь остановилась. Я поднял глаза и увидел, что Фрэнсис тоже проснулся и, сидя в седле, обозревает окрестности — своим видом он походил на Бонапарта, обозревавшего поле боя, только в роли треуголки выступала знаменитая шляпа. Перед нами простиралась плоская, словно шахматная доска, равнина. Слева от нас она слегка повышалась. Склон покрывали огромные я пучки травы и низкорослые кустарники. Подскакав к нашему вожаку, я вопросительно посмотрел на него; он же в ответ махнул мне смуглой рукой и указал на местность. Как я понял, это и были владения муравьеда.

— О чем это вы? — спросил Боб.

— Судя по всему, это то самое место, где он видел зверя.

Фрэнсис, как нас уверял Мак-Турк, мог объясняться о-английски. Что ж, вот и настал судьбоносный миг! Пусть мобилизует все свои познания и во всех подробно распишет нам тактику наших действий. Вместо этого Фрэнсис, глядя мне прямо в глаза, издал череду нечленораздельных звуков — более невразумительных мне редко приходилось слышать. Он еще дважды повторил эту же череду сигналов; как я ни прислушивался, но не мог различить ни одного знакомого слова. Тогда я обратился к Бобу, который ерзал в седле, как от рези в желудке, не принимая участия в этом обмене мнениями.

— Слушай, дружище, не ты ли хвастался, что умеешь объясняться на каком-то индейском диалекте?

— Так-то так, но то были парагвайские индейцы. Не думаю, что у них есть что-то общее с индейцами мунчи.

— Но хоть что-нибудь вспомнить можешь?

— Пожалуй, смогу. Так, кое-какие обрывки.

— Ну так попробуй разобрать, что говорит Фрэнсис.

— Так разве он не по-английски говорит? — изумленно спросил Боб.

— Да черт его знает, может, и по-патагонски! А ну-ка, Фрэнсис, повтори все с самого начала!

Фрэнсис с многострадальным видом повторил свой краткий монолог. Боб внимательно слушал, и чем дольше слушал, тем больше хмурился.

— Ничего не понимаю, — наконец сказал он. — Это черт знает что, но только не английский!

Мы глядели на Фрэнсиса, а он с сожалением смотрел на; нас. Вдруг его словно осенило — зачем пытаться что-либо объяснять этим тупицам словами, когда есть понятный всем язык жестов и звукоподражаний! Сперва он ткнул пальцем — мол, это то самое место, где он видел муравьеда. Затем он сложил ладони вместе, положил их под щеку, закрыл глаза и принялся громко храпеть — это значит, что зверь, должно быть, спит где-нибудь тут неподалеку. И наконец, поочередно показав на каждого из нас пальнем, он принялся пронзительно и громко кричать — стало быть, нам надо выстроиться в линию и прочесывать кустарник, производя как можно больше шума.

Итак, мы развернулись в боевой порядок с интервалами в тридцать ярдов и погнали коней сквозь высокую траву с такими невообразимыми воплями и криками, что стороннему наблюдателю оставалось бы только гадать, какая это палата для буйнопомешанных проводит состязания по выездке. Фрэнсис, шедший справа от меня, блестяще имитировал заливающуюся лаем свору собак, слева раздавались арии из «Лох-Ломонд» в исполнении Боба, перемежаемые пронзительными возгласами: «Шш-ууу! Шш-yyу!» Такая комбинация вспугнула бы не то что муравьеда, а самого дьявола. Так мы проскакали уже с полмили, пока я не сорвал себе всю глотку до хрипоты; мне стали уже закрадываться в душу сомнения пребывания здесь муравьеда, и водятся ли таковые в Гвиане. Мои крики утратили прежнее разнообразие звучания и стали скорее напоминать унылое карканье одинокой вороны.

Вдруг Фрэнсис издал резкий торжествующий вопль, и я увидел, как из-под копыт его лошади метнулось что-то черное и поскакало сквозь густую траву. Я повернул лошадь и во весь опор понесся на зверя, в то же время пытаясь оповестить Боба. А лошадь, как назло, беспрестанно спотыкалась о поросшие травой кочки и проваливалась в глубокие трещины в иссушенной зноем земле. Темная фигура животного выскочила из-под завесы длинной травы и бешеным галопом рванулась по скудно поросшей травой равнине. Да, это и в самом деле был муравьед, причем гораздо крупнее всех тех, которых мне доводилось видеть в неволе. Он несся по равнине с головокружительной скоростью, мотая из стороны в сторону большой, похожей на сосульку головой, а его лохматый хвост, словно вымпел, плескался за ним. Фрэнсис висел у него на хвосте, на скаку разматывая лассо и погоняя лошадь дикими криками. К тому времени я уже выскочил из густой травы и погнал лошадь прямо на муравьеда, но едва увидев зверя, моя кобыла решила, что с таким страшилищем лучше не связываться, и во всю прыть поскакала в противоположном направлении. Я чуть не заплакал с досады — сколько времени зря упущено! — но все же мне кое-как удалось совладать с ней. Но все равно сближение с целью шло кругами — примерно так же, как движется краб. Как раз в это время Фрэнсис, поравнявшись с муравьедом, раскрутил лассо и метко накинул на голову животного.

Но метко-то метко, а все равно неудачно — что-то помешало петле затянуться. Муравьед, запросто проскочив сквозь нее, резко развернулся и вновь устремился под защиту густой травы. Фрэнсису пришлось остановиться, чтобы собрать и смотать лассо, а тем временем зверюга что есть мочи несся к густому кустарнику, где его не достало бы никакое лассо. Понукая свою упирающуюся клячу, я все же перерезал зверю путь и погнал назад на открыт равнину. Пустив лошадь резвым галопом, я обнаружил, что могу скакать с муравьедом грудь в грудь.

Между тем муравьед с шипением и фырканьем прод жал скакать по равнине, топоча своими короткими лапам по испекшейся на солнце земле. Фрэнсис вновь настиг и крутанул два-три раза веревкой, набросил ее точно на передние лапы животному и затянул как раз в тот момент когда она соскользнула к его пояснице. Мгновение спустя Фрэнсис соскочил с лошади — и вот уже муравьед на бешеной скорости волочит его за собой по густой траве. Попросив Боба придержать наших лошадок, я присоединился к Фрэнсису, и теперь мы оба болтались на конце веревки. В толстых кривых ногах муравьеда и его косматом теле заключалась невероятная сила, и, как мы ни старались дружными усилиями удержать его, ничего у нас не выходило. Фрэнсис, с которого градом катился пот, оглянулся назад и возгласом указал на что-то позади меня. Я не верил глазам своим — примерно в сотне ярдов стояло небольшое дерево, единственное на многие мили вокруг. Судорожно хватая воздух, мы каким-то образом умудрились приволочь к нему муравьеда. Добравшись до дерева, мы, напрягая последние силы, затянули-таки еще одну петлю вокруг туловища разъяренного животного, а потом стали привязывать свободный конец веревки к стволу.

Не успели мы закрепить последний узел, как раздался предупреждающий вопль Фрэнсиса — ему явно бросилось в глаза что-то нехорошее в ветвях дерева. Я поднял глаза, Я и… о ужас! В каких-нибудь двух футах над моей головой Я висело осиное гнездо размером с футбольный мяч. Вся населявшая его колония вылезла наружу, и сказать, что настроены осы были крайне агрессивно — значит ничего не сказать. От рывков пытавшегося удрать муравьеда деревце раскачивалось, как от ураганного ветра, и не следует думать, что осам это нравилось. Мы с Фрэнсисом тут же молча ретировались. Увидев, что мы отступили, муравьед решил немного передохнуть и уж потом заняться кропотливым трудом по освобождению от веревок. Деревце перестало качаться, и осы успокоились.

Мы вернулись туда, где стоял Боб с нашими клячами, и распаковали снасти, предназначенные для ловли муравьедов: два больших мешка, моток толстой бечевки и несколько кусков каната. Вооружившись всем этим, а также складным ножом Фрэнсиса (каковой отлично сошел бы за орудие убийства), мы снова направились к дереву. И как раз вовремя! Буквально на наших глазах муравьед скинул себя последнюю петлю и спокойненько вразвалочку подпал по саванне. Я оставил Фрэнсиса отвязывать лассо от осиного дерева, а сам, не жалея ног, бросился догонять нашу бесстрастно уходящую добычу, лихорадочно завязывая на бегу скользящую петлю. Подскочив к зверю сбоку, я попробовал накинуть ему петлю на голову — промах! Вторая попытка — результат тот же! Так повторялось несколько раз, пока муравьед не решил дать понять, что ему хоть и дорого мое внимание, но он от него малость подустал. Он неожиданно замер на месте, повернулся и встал на задние лапы, глядя мне прямо в глаза. Я тоже остановился, напряженно следя за ним, в особенности за могучими шестидюймовыми когтями, которыми вооружены его передние лапы. Он завертел длинным носом, фырча и уставя на меня свои миниатюрные глазки-пуговки, — мол, ну-ка подойди поближе! Я же, отнюдь не собираясь сталкиваться с ним лоб в лоб, обошел его кругом. Он тоже поворачивался вокруг своей оси, готовясь пустить в ход когти. Я еще раз нерешительно попытался накинуть ему на голову петлю, но в ответ он так яростно замахал своими когтистыми лапами, неистово шипя и фырча, что я посчитал за наилучшее дождаться Фрэнсиса, у которого как-никак было настоящее лассо.

«Дьявольская разница, — подумал я, — любоваться животным через прутья решетки в ухоженном зоопарке или пытаться поймать его с помощью жалкого обрывка веревки!» Со своей позиции я мог наблюдать, как Фрэнсис все еще возится, отвязывая лассо, и при этом умудряется не спровоцировать ос к нападению.

Между тем муравьед уселся на хвост и принялся важно счищать могучими когтями травинки со своего длинного носа. Я заметил, что всякий раз, когда он шипел или фыркал, его пасть извергала струю слюны, которая повисала Длинными клейкими нитями, похожими на нити паутины, только гораздо толще. Когда он скакал галопом по равнине, эти клейкие нити волочились за ним по земле, и по пути к ним прилипали всяческие травинки и веточки. Когда же он, разгневавшись, энергично тряс головой, нити с налипшим на них мусором обвивались вокруг его носа и плечей, да так и застывали, словно смола. Теперь же он, по-видимому, пришел к заключению, что идеальный способ использовать возникшую передышку — это умыться и привести себя в порядок. Почистив свой длинный серый нос так, что любо-дорого посмотреть, он потерся плечами о траву, чтобы удалить с них клейкую слюну. Затем он встал, по-собачьи забавно встряхнулся и побрел к зарослям высокой травы столь невозмутимо и спокойно, как будто столкновение с вооруженными лассо людьми — так ничего не значащий эпизод в его жизни. В этот самым момент ко мне с веревкой наготове подскочил Фрэнсис, изрядно запыхавшийся, но пощаженный осами. Мы помчались вдогонку за муравьедом, который по-прежнему вразвалочку, невозмутимо шествовал по саванне. Заслышав наше приближение, он снова сел и обреченно посмотрел на нас. Теперь, когда нас стало двое, преимущество было не на его стороне. Пока я отвлекал его внимание, Фрэнсис подкрался с тыла, набросил петлю ему на плечи, туго затянул поперек живота — и вот он снова срывается с места в карьер, волоча нас за собою на веревке по густой траве! Так он и таскал нас с полчаса по саванне то туда, то сюда, но в конце концов мы исхитрились обвязать его веревками, словно рождественского индюка, так что он не в силах был пошевелиться. Запихав добычу в большущий мешок, мы, довольные собой, достали по сигаретке — после такой бешеной гонки курить хотелось, и еще как!

Но тут вышла новая неувязка — все лошади как одна решительно взбунтовались против нашего желания погрузить на них мешок с муравьедом. Ситуация усугублялась тем, что при каждой нашей попытке взвалить им на спину мешок оттуда раздавалось такое яростное и громкое шипение, которое вывело бы из себя и самую смирную лошадку. В конце концов мы вынуждены были оставить наши попытки, так как лошади явно подавали симптомы коллективного психоза. После длительных раздумий Фрэнсис объявил, что единственный выход из создавшегося положения — это если я поведу его лошадь, а он потащит муравьеда на спине. Признаться, меня взяло сомнение, сдюжит ли он — мешок был чудовищно тяжел, а до Каранамбо было как минимум восемь, а то и девять миль пути. Но все же я помог взвалить мешок ему на спину, и мы тронулись в путь. Фрэнсис доблестно шагал вперед, но пот с него катился градом, а ноша, отчаянно ворочаясь в мешке, всячески отравляла ему жизнь. Послеполуденное солнце жарило, словно печь; не было ни малейшего ветерка, который подул бы на лоб нашего геркулеса-муравьедоборца. Внезапно он начал что-то бурчать про себя… Потом отстал от нас на полсотни ярдов… Мы преодолели еще с полмили по извилистой тропе, когда Боб оглянулся назад.

— Что с Фрэнсисом?! — удивленно спросил он.

Я обернулся и увидел, что наш вожак положил муравьеда на землю и все ходит и ходит вокруг него кругами, размахивая руками и что-то возбужденно вещая.

— Ну, началось… У меня такое впечатление, что у него поехала крыша… — сказал я.

— Да в том-то и дело, что нет! Ну-ка, подержи секундочку лошадь, я сбегаю погляжу, что с ним такое.

Я помчался туда, где Фрэнсис продолжал свой разговори с муравьедом. При моем появлении он не только не прервал его, но даже не соизволил поднять глаза. По выражению его лица и дикой жестикуляции я догадался, что он поминает муравьедову бабушку, дедушку и в бога душу мать во всех выражениях, какие только встречаются в диалекте мунчи. Предмет его поношений только бесстрастно смотрел на него, чуть-чуть пуская пузыри из носа. Но вот, истощив весь свой лексикон, Фрэнсис замолк и скорбно воззрился на меня.

— Что случилось, Фрэнсис? — спросил я, пытаясь успокоить его и в то же время понимая, что этот мой вопрос чисто риторический: что с ним творилось, мне было предельно ясно. Переводя дух, Фрэнсис обрушил на меня бурный словесный поток. Как я ни прислушивался, мое ухо могло различить только одно слово, казалось не имеющее никакого отношения к делу: не то «футбол», не то «волейбол», и наконец я расслышал четко: бубол. Лишь через довольно продолжительное время до меня дошло, что от нас хочет Фрэнсис: один из нас пусть покараулит муравьеда, а двое других поедут на ферму — тут он указал на крохотное пятнышко на горизонте — добывать совершенно необходимый нам предмет бубол. В надежде найти на ферме человека, хоть сколько-нибудь владеющего английским, я согласился с этим предложением и помог ему отнести муравьеда в тень под ближайшие кусты. Затем я поскакал к Бобу объяснить ситуацию.

— Слушай, покарауль-ка муравьеда, а мы с Фрэнсисом поскачем на ферму и добудем бубол, — сказал я.

— Добудете буб… что?! — с изумлением спросил Боб. — у тебя заодно с Фрэнсисом сдвиг?

— Да что ты, дружище! Нам нужен бубол, — поправил я.

— А это еще что за хреновина?

— Не имею представления. Наверное, какой-нибудь транспорт.

— Твоя идея или Фрэнсис надумал?

— Фрэнсис. Он говорит, что это единственный выход.

— Ладно. Но что такое бубол, в конце концов?

— Да почем я знаю, дружище! Будь я лингвистом, я бы решил, что это какой-нибудь футбол. А по логике вещей… Наверное, какая-нибудь тележка. Во всяком случае, на ферме должны быть люди — может, помогут.

— Ну да, а я тем временем подохну от жажды или буду растерзан муравьедом, — горестно сказал Боб.

— Что за чушь! Муравьед так надежно запакован в мешок, что никуда не вырвется. А насчет попить не беспокойся — на ферме что-нибудь раздобуду.

— Если ты вообще доберешься до фермы. Ты что, не понимаешь — Фрэнсис сейчас в таком состоянии, что, пожалуй, еще потащит тебя на четырехдневную прогулку до самой бразильской границы! А впрочем… Черт с ним, я уж пожертвую собою ради твоей высокой миссии!

Но все же, когда мы с Фрэнсисом тронулись в путь, он крикнул вдогонку:

— Смотри, не забывай — я приехал в Гвиану заниматься жи-во-пи-сью, а не работать сторожем при этих чертовых муравьедах! Да постарайся раздобыть попить — если окочурюсь тут от жажды, то это останется на твоей совести!

…Как мы добирались до фермы, лучше не вспоминать. Фрэнсис погнал свою лошадь, словно ветер; моя же, очевидно сочтя, что мы возвращаемся домой насовсем, старалась не отставать. Казалось, не будет конца этой бешеной гонке, но вот я услышал лай собак, и мы, галопом влетев в ворота, остановились перед длинным низким домом — я на мгновение почувствовал себя героем ковбойского фильма-вестерна, и почти ожидал, что вот сейчас увижу вывеску салун «Золотой песок». Тут на пороге появился премилый старик-индеец и поздоровался со мною по-испански. Я не нашел ничего лучшего, как ответить ему глупой Улыбкой, и последовал за ним под благословенную тень и прохладу дома. На невысокой каменной кладке, выполнявшей роль стены, сидели двое диковатого вида юношей и изящная девушка; один из юношей занимался тем, расщеплял палку сахарного тростника и бросал куски трем голеньким детишкам, ползавшим по полу. Я уселся на низкую деревянную скамейку, и вскоре девушка принесла мне чашку кофе — я, донельзя измученный жарой и жаждой, ни о чем лучшем и мечтать не мог. Пока я потягивал кофе, старец вел со мною продолжительную беседу на смеси английского и весьма скверного испанского. Наконец появился Фрэнсис и повел меня в поле, на котором пасся самый натуральный, здоровенный бык.

— Бубол, — сказал Фрэнсис, показывая на скотину.

Так вот что скрывалось за таинственным словом! Он просто хотел сказать «буйвол».

Пока быка седлали, я вошел в дом и выпил еще кофе и, прежде чем сесть на лошадь, попросил у старца бутылку воды для Боба. Мы раскланялись, сели на лошадей и выехали за ворота.

— Ну, а где твой хваленый буйвол? — спросил я Фрэнсиса.

Он указал рукой, и я увидел такую картину: по саванне тяжелыми скачками мчится бык, а на его спине восседает дражайшая половина Фрэнсиса. Ее длинные черные волосы так и плескались по ветру — ну ни дать ни взять чернокудрая леди Годива!

Мы с Фрэнсисом что есть духу помчались напрямик к тому месту, где оставили Боба, так что оказались там намного раньше, чем черноволосая амазонка на быке. Сцена, которую мы там застали, не поддается описанию: каким-то титаническим усилием муравьед освободил от пут передние лапы, порвал мешок и наполовину вылез из него. К моменту нашего прибытия он скакал по кругу с мешком на задних лапах, словно тренировался для состязаний по бегу в мешках, а несчастный Боб гонялся за ним по пятам. Поймав беглеца и запихав его в новый мешок, я как мог утешил Боба и вручил ему в награду бутылку воды. С наслаждением высосав ее и переведя дух, Боб поведал нам без утайки все происшедшее за время нашего отсутствия. Оказывается, как только мы скрылись из виду, его лошадь (которую он считал надежно привязанной к кусту) отвязалась и долго не давала себя поймать. Боб гонялся за нею я по всей саванне, приманивая ласковыми словами, и в конце концов изловил. Вернувшись назад, Боб обнаружил, что муравьед прорвал мешок и вот-вот сбросит с себя веревки. Разъяренный Боб запихал его обратно в мешок и тут увидел, что лошадь ускакала вновь. Так повторялось раз за разом, и только один раз эти монотонные повторы несколько оживились ввиду появления стада крупного рогатого скота, которое обступило место представления и стало наблюдать за действиями Боба с плохо скрываемыми раздражением и агрессивностью, каковые свойственны парнокопытным. Боб сказал, что присутствие бесплатных зрителей еще можно было бы перетерпеть, если бы среди них — или это ему померещилось? — не преобладали рогоносцы мужского пола, короче говоря, быки. Но в конце концов обладатели рогов и копыт благополучно удалились с места события, Боб, в который раз запихивая муравьеда в мешок, уже думал, что этой карусели конца-края не будет, когда мы подоспели.

— У меня уже голова пошла кругом, когда вы наконец появились, — сказал он.

Как раз в этот момент, скача галопом по густой траве верхом на быке, показалась наша очаровательная амазонка с развевающимися волосами. От этого зрелища у Боба глаза вылезли из орбит.

— Это что… наваждение? — заплетающимся от страха голосом спросил он. — Вы-то сами это… видите?!

— Гляди, дружище, это и есть тот самый буйвол, которого мы наняли за бешеные деньги ради нашего спасения.

Боб рухнул в траву и закрыл глаза:

— Хватит… Хватит с меня быков на всю оставшуюся жизнь! Грузите муравьеда на эту тварь, и пусть она забодает вас до смерти! А с меня хватит — я полежу, а затеи спокойненько поскачу домой.

Итак, мы втроем — Фрэнсис, его благоверная и ваш покорный слуга — дружными усилиями погрузили протестующе фыркающего муравьеда на широкую стоическую спину быка. Затем мы взгромоздили на спины кляч наши исстрадавшиеся тела и двинулись в долгий путь на Каранамбо. Солнце на какой-то момент зависло над отдаленною грядою гор, наполнив саванну торжественным зеленым сумеречным светом, впрочем, почти сразу и погасшим. В полумраке мягко перекликались земляные совы, а когда мы проезжали мимо озера, над поверхностью, словно две падающие звезды, пронеслась пара белых цапель. От зверской усталости ныла каждая клеточка. К тому же наши росинанты постоянно спотыкались, мы каждую секунду рисковали перелететь через их головы и быть затоптанными их копытами. Вот уж звезды зажглись, а мы все как заведенные продвигались вперед по бесконечной густой траве, не ведая направления, — да в сущности, нам было все равно. Вот прорезался, посеребрив траву, бледный серп луны, и в его лучах тяжело храпящий буйвол выглядел неким уродливым доисторическим монстром, вышедшим на просторы только что сотворенного мира. Я клевал носом, раскачиваясь в своем малокомфортабельном седле, время от времени в безмолвном полумраке саванны разносились раскаты отборной брани. Это значило, что в очередной раз кляча Боба споткнулась, и лука седла впилась в его многострадальный живот.

Вдруг я увидел — впереди нас между деревьями мелькает бледный свет, то появляясь, то исчезая, словно болотный огонек. Он был совсем крохотным и беспомощным по сравнению с гигантскими звездами, нависшими, казалось, над самыми нашими головами.

— Боб! — позвал я. — Неужели это джип?

— Вот это да! — патетически воскликнул Боб. — Если бы кто только знал, как мне осточертело сидеть в седле!

Огни все приближались, и вот мы уже слышим гул мотора. Джип обогнул деревья и подкатил, облив нас холодным светом фар. Лошади взъерепенились, как и прежде; мы думали, они встанут на дыбы, но они были настолько измотаны, что у них на это просто не осталось сил. Мы спешились и заковыляли к машине.

— Ну, как дела? — раздался из темноты голос Мак-Турка.

— Поймали крупного самца, — ответил я, не в силах скрыть тщеславной радости.

— Ну уж был денек, — добавил Боб.

В ответ Мак-Турк многозначительно хмыкнул. Мы уселись, закурили, и вскоре в свете фар показался доисторический монстр. Сняв с его спины драгоценную ношу, мы погрузили ее в джип на подстилку из мешков, а сами устроились рядом; лошадей же отпустили в саванну, чтобы они сами добрались до фермы. Но и тут муравьед не оставил борьбы: как только машина тронулась, он вдруг проснулся и заметался. Хорошо, я вовремя схватил мертвой хваткой его за длинный нос — я знал, что стоило ему долбануться им по железному борту машины, тут ему и конец, как от выстрела в упор.

— Так где же вы намерены его держать? — спросил Мак-Турк.

А вот об этом я как-то не подумал. Только тут я вспомнил, что у нас нет ни клеток, ни подходящего дерева, из которого их можно было бы соорудить. Да и достать было негде. Ну и что? Разве могли такие пустяки омрачить нам радость от поимки муравьеда?

— Как-нибудь привяжем, — легкомысленно сказал я.

Мак-Турк хмыкнул.

Доехав до дома, мы выгрузили зверюгу из машины и освободили от мешков и многих ярдов веревок. Затем с помощью Мак-Турка мы соорудили из веревок нечто вроде сбруи и напялили на плечи муравьеду. Затем привязали животное на длинной веревке к большому тенистому дереву, растущему в саду. Я дал муравьеду воды, но кормить пока не стал: я хотел сразу же приохотить его к новой пище, а на пустой желудок это пойдет куда легче.

Перевод пойманного животного на новую диету — одна из самых трудных и хлопотных задач, с которыми сталкивается зверолов, особенно когда имеешь дело с животным, которого на воле весьма ограниченный рацион: какой-нибудь определенный сорт листьев, плодов, особенный вид рыбы или что-нибудь столь же замысловатое. Когда животное попадает в Англию, ею далеко не во всех случаях Удается обеспечить привычным видом пищи. А потому обязанность зверолова — приохотить зверя к той пище, к рой его будет в состоянии кормить зоопарк, куда он и падет. В общем, напрягай фантазию и изобретай такое блюдо, от которого он не только не отвернет нос, но еще и добавки попросит. Но все равно остается риск, что новое питание не подойдет зверю, а то и навредит его здоровью. В подобных случаях легко и вовсе потерять животное! Иные ведут себя упрямо и отказываются от непривычном еды — тогда зверолов вынужден, скрипя сердце, отпускать их на волю. А бывает и так, что животное набрасывается на новую еду с первого раза и лопает так, что за ушами трещит. Иногда эти два столь противоположных отношений наблюдаются у представителей одного и того же вида.

Новый стол муравьеда включал три пинты молока, пару сырых яиц и фунт мелко накрошенного сырого мяса; ко всему этому добавлялось еще три капли рыбьего жира! Приготовив на следующее утро этот винегрет, я все же подумал: ну как не побаловать моего питомца привычным лакомством! К счастью, близ нашего дома было несколько термитников, так я вскрыл один из них, как консервную банку, и густым слоем высыпал его обитателей в миску с молоком и тут же понес муравьеду.

Зверюга лежал на боку под деревом, свернувшись калачиком и укрывшись хвостом, словно огромным страусовым пером. Хвост укрывал его тело, включая и длинный нос, так что на расстоянии он выглядел как куча серой травы. Когда видишь этих животных в зоопарке, тебе и в голову не приходит, сколь велика польза этих хвостов. На открытых просторах саванны роскошные хвосты служат зонтиком. Свернется зверь клубочком между двумя травянистыми кочками, укроется хвостом — и не страшна ему любая непогода, кроме разве что уж самой злой! Заслышав мое приближение, муравьед тревожно зафырчал, откинул хвост и встал на дыбы, изготовившись к сражению. Я же поставил у его ног миску, произнес краткую молитву, чтобы с ним не пришлось слишком уж трудно, и отошел в сторону для наблюдения. Неуклюже волоча лапы, мой новый питомец приковылял к миске и, громко шмыгая носом, обнюхал ее по краям. Затем он сунул в молоко кончик носа — и заработал длинным серым змееподобным языком, то окуная его в жидкость, то втягивая назад. В один присест он вылакал всю миску, а я стоял и наблюдал, не смея верить своей удаче.

Муравьеды принадлежат к группе животных, не имеющих зубов. Зато природа снабдила их длинным языком и клейкой слюной, с помощью которых они захватывают пищу — язык действует по принципу липучки для мух. Всякий раз, втягивая в себя язык, муравьед отправлял в рот некоторое количество смеси яйца, молока и крошеного мяса. Со стороны кажется — сизифов труд, а, однако же, в два счета слопал все подчистую, да еще в течение некоторого времени обнюхивал миску: нет ли еще? Убедившись, что больше ничего нет, он снова улегся, свернулся калачиком, накрылся хвостом, словно покрывалом, и безмятежно уснул. А надо сказать, не зря я тогда помолился — с ним было на удивление просто, ни особых хлопот, ни забот.

Несколько недель спустя, уже вернувшись в Джорджтаун, мы приобрели подругу для Эймоса — так мы назвали муравьеда. Однажды утром к нам на шикарной новой машине подкатили два стройных, с иголочки одетых индуса и спросили, не нужен ли нам барим (так на местном наречии называется большой муравьед), и, получив наш утвердительный ответ, запросто открыли багажник. Там находилась опутанная массой веревок взрослая муравьедица. Вот это был сюрприз — почище чем извлечение кролика из шляпы фокусника! К сожалению, муравьедица выглядела крайне измученной, на ее теле и лапах имелось множество опасных порезов, так что кое-кто из нас даже сомневался, выживет ли она вообще. Разумеется, первое, что мы сделали — перевязали муравьедице раны и дали ей воды. Пила она долго и жадно, и, представьте, это взбодрило ее — причем до такой степени, что она готова была затеять драку со всеми нами вместе взятыми и с каждым в отдельности. В общем, мы нашли ее состояние достаточно хорошим Для знакомства с Эймосом.

Эймос жил в просторном отгороженном загоне под сенью деревьев. Когда мы открыли дверцу и его будущая невеста просунула туда кончик своего длинного носа, он встретил ее отнюдь не по-джентльменски: начал так шипеть, фыркать и угрожать когтями, что мы сочли за наилучшее убрать ее подальше. Попробовали поступить так: Разгородили загон заборчиком, одну половину оставили за Эймосом, а в другую поселили муравьедицу. Они имели возможность видеть и принюхиваться друг к другу через загородку, и мы не теряли надежды, что постоянное обнюхивание пробудит у Эймоса более нежные чувства.

Впрочем, и самка в первый день изрядно потрепала на всем нервы, отказавшись есть. Она даже не понюхала еду, которую мы ей предложили. На другой день мне пришла в голову идея — во время завтрака поставить миску Эймоса у самого заборчика. Как только муравьедица увидела, с какой жадностью (и с каким чавканьем!) он набросился на еду, она отправилась на разведку. Эймос лопал с таким наслаждением, что она просунула свой длинный язык в его миску. Завтрак прошел в теплой, дружеской обстановке — за десять минут от лакомства не осталось и следа. И теперь мы каждый день были свидетелями трогательного зрелища, как Эймос и его дражайшая половина, разделенные заборчиком, уписывали еду из одной миски. И хотя впоследствии муравьедица научилась есть и из собственной миски, все же она предпочитала есть из одной миски с Эймосом.

…Доставив Эймоса и его благоверную в Ливерпуль и глядя, как их увозят в зоопарк, для которого они предназначались, я испытывал несказанную гордость от того, что привез в Англию целыми и невредимыми этих животных — далеко не из самых легких для содержания в неволе.