Глава четвертая
Про здоровенную рыбину и черепашьи яйца

Южная часть Британской Гвианы представляет собою клиновидную удлиненную территорию, ограниченную с двух сторон великими лесами Бразилии, а с третьей стороны — столь же величественными и густыми лесами Суринама. Значительную часть из сорока тысяч квадратных миль этой удивительной земли составляют гвианские саванны — лес уступает здесь место холмистой травяной равнине, по которой кое-где рассыпались кустарники. Одна из наиболее значительных среди этих зеленых равнин — саванна Рупунуни площадью около пяти тысяч квадратных миль. Туда-то мы с Бобом и решили направить свои стопы по возвращении из Эдвенчер — ведь в заросших травами саваннах водится немало таких видов животных, которые не встречаются в лесистых местностях.

Наш отъезд в Рупунуни происходил в величайшей суматохе. Я решил остановиться, если будет такая возможность, у некоего Тайни Мак-Турка, владельца ранчо в Каранамбо, в самом сердце саванны. Мы отправились в кон-нору авиакомпании «Гвиана Эйрлайнз» справиться насчет рейсов на Каранамбо, так как легче всего попасть в глубинные территории Гвианы воздушным путем. Можно, конечно, путешествовать посуху или в каноэ, но тогда дорога до места назначения растянется на несколько недель. Как ни заманчиво подобное путешествие, на него у нас попросту не было столько времени. К своему ужасу, мы обнаружили, что рейс на Каранамбо бывает лишь раз в две недели, а ближайший вылет как раз завтра. Таким образом, у нас оставалось на все про все — упаковку багажа, переговоры с Мак-Турком и еще кучу самых разных дел — двадцать четыре часа. Но делать нечего — мы купили билеты, и целые сутки крутились словно белки в колесе. Я пробовал дозвониться до Мак-Турка, чтобы сообщить ему о нашем прибытии, но там никто не брал трубку. Остаток дня мы тщательно комплектовали багаж самым необходимым, стараясь, чтобы он не превысил вес, разрешенный авиакомпанией. Как и всегда в подобных случаях, не было отбою от доброжелателей — уж что-что, а надавать тысячу полезных советов рад каждый, считая себя лучшим знатоком положения вещей. Ну зачем, уверяли меня, брать на Рупунуни лишнее? Мол, там, посреди саванны, у кого угодно без труда достанешь все, что надо: и гвозди, и проволочную сетку, и даже ящики, чтобы смастерить из них клетки! Ну я, простофиля, развесил уши да так и отправился налегке.

Попутчики наши составили весьма разношерстную компанию. Тут был молодой английский священник с супругой; у него была огромная собака сомнительной породы и подозрительного нрава. С нами летели также молодой индеец, не перестававший одаривать застенчивыми улыбками всех и каждого, и, наконец, тучный индус со своею дражайшей половиной. Все мы вытащили багаж на летное поле и терпеливо ждали команды к посадке. Особенно унылый вид был у Боба, которого успело укачать еще на земле — я наблюдал, как его лицо, пока мы тряслись от Джорджтауна к аэродрому, становилось все белее и белее. Теперь он сидел, уткнув голову в колени, и тихонько постанывал — едва ли он предвкушал удовольствие от воздушного путешествия.

Но вот разрешили посадку. Мы кое-как вскарабкались в самолет и втиснулись в похожие на черпаки кресла, стоявшие по сторонам, а любимая собака священника заняла собою чуть ли не весь проход. Закрылись двери — и вся машина затряслась, а слова потонули в реве моторов. Боб бросил мне безмолвный взгляд, откинулся на спинку кресла и сомкнул глаза. Да разве тут уснешь! Пилот был преисполнен решимости как следует прогреть моторы. Рев двигателей напоминал вой мертвецов, пробудившихся от последнего покоя! Самолет ходил ходуном, хоть и не двигался с места, так что в нем, наверное, не осталось ни одного неразболтанного винтика или гайки. Но вот мы портились по растянувшейся чуть ли не на целые мили взлетной полосе, и снова остановились. Моторы, набрав беленые обороты, опять завыли, ровно ведьмы; мы дрожали и тряслись, будто сидели не в самолетных креслах, а в зубоврачебных — в ожидании, когда начнут сверлить этим жутким сверлом зубы! Лицо Боба приняло теперь нежный желтоватый оттенок слоновой кости. Самолет еще раз рванулся вперед — и взлетел. Мы дали круг над взлетной полосой и взяли курс на восток.

Внизу под нами расстилался лес, являя глазу тысячи различных оттенков зеленого цвета; с высоты он казался плотным и кудрявым, словно ковер из зеленого каракуля. То здесь, то там в зеленую кипень вплеталась затейливым узором серебристая нить реки, а иной раз посреди гущи зелени в лучах солнца вспыхивал ярким белым пятном песчаный островок. Потом наша воздушная колымага нырнула в летучую гряду облаков, скрывшую от нашего глаза красоты пейзажа; только мы из нее вышли, как тут же попали в другую. Как раз в это время началась череда воздушных ям. Порою самолет столь неожиданно бросался камнем на сотни футов вниз, что душа уходила в пятки. Неудивительно, что от подобных передряг физиономия Боба сделалась цвета зеленой яшмы, а тут еще батюшкина псина, сев на задние лапы, положила Бобу на колени огромную слюнявую морду, ожидая, что ее приласкают и утешат. Какое там! Боб молча отпихнул ее, не открывая глаз. Юный индеец уже перестал одаривать улыбками всех и каждого — он, тише воды, ниже травы, забился в кресло, прикрыв лицо большим носовым платком. Вид у него был потерянный.

Зато другой индеец — привыкший ко всему стюарт, в обязанности коего, помимо раздачи гигиенических пакетов пассажирам, входили также погрузка и разгрузка воздушного судна — блаженно растянулся на мешках с почтой, читая газету. Мало того, он еще закурил сигарету и стал овевать нас клубами ядовитого, зловонного дыма. Жена священника попыталась завести разговор с Бобом — как мне казалось, скорее из желания отвлечься от воздушных ям, нежели из стремления помочь ближнему.

— Вы в Каранамбо или Боа-Виста?

— В Каранамбо.

— Правда? И надолго вы задержитесь в Рупунуни?

— Всего на две недели. Мы занимаемся ловлей животных.

— Вот это да! Теперь я знаю, кто вы! Ваши фотографии были помещены в «Кроникл» на прошлой неделе. Отлично помню — вы там были сняты с какой-то змеей в руках.

При слове «змея» Боб скорчил жалкое подобие улыбки — он был явно задет за живое. Тут самолет опять бросило к земле, и Боб резко выпрямился и устремил умоляющий взгляд на стюарта. По-видимому, благодаря долгой практике у этого человека выработалась способность читать мысли пассажиров. Не говоря ни слова, он быстро слез с груды почтовых мешков, откуда-то извлек большую заржавленную жестянку — она заменяла гигиенический пакет — и изысканным жестом вручил ее Бобу. Тот уткнулся в нее лицом и так застыл. Тут, очевидно, сработал могучий фактор самовнушения — вскоре дурному примеру Боба последовала жена священника, а за нею и все остальные пассажиры, за исключением самого отца церкви и меня.

Выглянув в иллюминатор, я заметил, что густой зеленый ковер леса начинает расползаться на отдельные рощицы, разделенные травянистыми лужайками. Вскоре мы уже летели над настоящей саванной. Лес уступил место растянувшейся на многие мили холмистой, заросшей травою равнине с редкими, растущими вразброс кустарниками да немногочисленными озерцами, спрятавшимися во впадинах. Делая круг за кругом, самолет снижался над площадкой, которая казалась чуть ровнее простиравшейся вокруг саванны — очевидно, мы шли на посадку.

— Похоже, прилетели, — сказал я Бобу.

Он неохотно оторвал лицо от жестянки и бросил взгляд в иллюминатор.

— Не болтай глупости, — буркнул он. — Где тут можно приземлиться?

Как раз в этот момент самолет мягко сел в траву, покатился, плавно сбрасывая скорость, и застыл на месте. Еще мгновение покачались лопасти винтов, пару раз тихонько чихнули моторы… Все! Стюард, он же по совместительству грузчик, распахнул двери, и в салон ворвался теплый благоуханный ветерок. Все вокруг, казалось, почив благодатной безмолвной тишине. Самолет окружила кучка индейцев — на фоне пустынной саванны они казались неким монгольским племенем, неведомо каким ветром занесенным сюда из степей Центральной Азии. Вероятно, это были единственные люди на двести миль окрест. Все остальное — бескрайние просторы колышущейся травы, то там, то здесь вспыхивающей серебром от ласкового прикосновения ветерка. Единственным признаком человеческого жилья являлась стоявшая в сотне ярдов поодаль хижина на сваях — просто крыша из пальмовых листьев на четырех столбах без стен. Но под навесом была манящая тень, так что мы отправились туда и устроились отдохнуть.

— Так ты уверен, что это Каранамбо? — спросил Боб.

— Так объяснял хозяин нашей крылатой колымаги.

— Н-да, не слишком перенаселенное местечко, — сказал Боб, окидывая взглядом группу индейцев.

Примерно в полумиле справа от нас посреди саванны тянулась бровка запыленного зеленого леса. Из этой полоски неожиданно возникло некое странное авто. Прыгая и временами скрываясь в высокой траве, оно мчалось навстречу нам, а за ним тянулось огромное облако рыжей пыли. Авто подкатило к хижине, где мы сидели. Из него вышел стройный, опаленный солнцем человек и двинулся к нам.

— Мое почтение! Мак-Турк, — лаконично сказал он, протягивая нам руку.

Я было начал извиняться за непрошеное вторжение, но Мак-Турк успокоил меня, сказав, что до него уже дошли слухи о нашем прибытии, и оно не явилось для него неожиданностью.

— Так это что, весь ваш багаж? — удивился он, бросив взгляд на весьма скромную кучку нашего скарба.

Я объяснил, что нам поневоле пришлось путешествовать налегке.

— А я-то думал, вы навезете кучу сетей, веревок и прочего снаряжения, — только и прокомментировал Мак-Турк.

Забрав с самолета пришедшую на его имя почту и товары, Мак-Турк погрузил все это в прицеп, покидал туда же наше нехитрое барахлишко — и вот уже джип несется по саванне с головокружительной скоростью. Мак-Турк, словно заправский гонщик, мчался по красной дороге, лавируя между травянистыми кочками, объезжая рытвины и ямы. Машина бросалась то туда, то сюда, подобно ласточке в небесах, а мотавшийся позади прицеп подпрыгивал Я громыхал, словно консервная банка, привязанная к хвост дворовой шавки. Индейские мальчишки, которых наш любезный хозяин взял покататься, весело смеялись и переговаривались, крепко держась за борта прицепа.

Еще миля — и машина, с ревом вылетев из травы, нырнула в лес и пошла лавировать между деревьями по извилистой колее. Стремглав пересекли следующий участок саванны, зигзагами пронеслись через островок леса — и выехали на прогалину, где стоял дом Мак-Турков. Куры так и прыснули врассыпную из-под колес, а когда мы подкатили к дому, на нас с яростным лаем напустилась свора собак. А вот и сама миссис Мак-Турк выходит нас встречать — стройная, смуглая, а как идут ей голубые джинсы!

Дом четы Мак-Турк показался мне одним из самых оригинальных и удивительных жилищ, которые мне когда-либо доводилось встречать. Он был квадратным в плане, сложен из кирпича, сырьем для которого послужила местная красная глина, а венчала все сооружение огромная коническая крыша из пальмовых листьев — одна на всю постройку, так что вся конструкция в целом напоминала гигантский тропический улей. Поскольку потолков в комнатах не имелось, то, запрокинув голову, вы видели вершину кровли где-то на высоте пятидесяти футов, а забравшись на стул, можно было заглянуть поверх стены в соседнюю комнату. Но и это не все — в гостиной возвели только две внутренние стены, а внешние возвышались лишь фута на я два от земли, так что, когда вы сидели за обеденным столом, то вам ничто не мешало любоваться фруктовым садом в и спускающейся к воде рощей. Обстановка гостиной состояла из радиотелефона, огромного стола, нескольких обширных гамаков, подвешенных в стратегически важных точках, и одного-двух стульев. Разнообразное диковинное оружие украшало стены: тут были и луки со стрелами, и духовые трубки, ружья и винтовки, копья и удивительные головные уборы из перьев; вперемежку со всем этим богатством были развешаны для просушки пучки кукурузных початков.

Все это великолепие, равно как и наслаждение от превосходного обеда, мигом померкло в моих глазах, когда я узнал, что, оказывается, универсального магазина в Каранамбо не было и в помине. Хуже того, у Мак-Турка не было ни ящиков, ни дерева, годного для изготовления клеток. Похоже, Мак-Турк еще и посмеялся про себя над моей наивностью — как можно было верить идиотским бзикам, будто в такой глуши, как Каранамбо, есть супермаркет! Чем больше я впадал в отчаяние, тем веселее становился он.

— То-то я удивлялся, почему вы не привезли с собой веревок и прочих снастей, — сказал он. — Я как услышал, что едут отважные ловцы, так сразу подумал: вот уж наверняка везут кучу разных капканов, приспособлений и всего такого.

Когда мы встали из-за стола, Мак-Турк предложил, чтобы хоть немного отвлечься от грустных мыслей, составить ему компанию и поехать на рыбалку вниз по реке. Это, помимо всего другого, дало бы нам шанс приглядеться к местности и наметить планы на будущее. Мы спустились через рощу к реке — здесь, в крохотном заливчике, стояла странная, разнокалиберная флотилия. Тут были и аборигенные каноэ, и лодки, похожие на спасательные шлюпки, и даже небольшой ялик с подвесным мотором. Мак-Турк забрался в этот ялик устранить кое-какие мелкие неполадки в моторе, а мы с Бобом прилегли на берегу покурить. Но только мы улеглись, как тут же подверглись яростной атаке туч крохотных черных мушек — чуть поболее булавочной головки, но жаливших так, что, пожалуй, и слона могли бы вывести из себя! Чувствуешь, будто о твое тело гасят тысячи сигаретных окурков, — и вот мы с Бобом катаемся по берегу, рыча и ругаясь, хлопая себя то тут, то там и быстро опуская закатанные рукава рубах. Мак-Турк только посмеивался, глядя на наши ужимки и прыжки!

— Эти мухи называются «кабура», — объяснил он. — Это еще что, а вот в сезон дождей их действительно миллионы!

Мухи не прекратили своих атак, пока мы не выгребли на середину реки и не запустили мотор. Правда, несколько мушек увязались-таки за нами, но вскоре оставили нас в покое. Мак-Турк объяснил, что эти мухи живут исключительно во влажных местах, так что в сухой сезон они встречаются лишь по берегам рек. В дождливый же сезон, когда обширные пространства саванны заливает водой, мухи получают, так сказать, больший радиус действия и всячески пользуются этим, только и поджидая новичков, которые отправляются в саванну без всякой защиты.

Река была не особенно широкая, но довольно быстрая, ее подернутые рябью бурые воды были глубоки. Там, где река делала повороты, течение нанесло обширные отмел золотого песка; на них громоздились гниющие ствол упавших деревьев и гладкие плиты серого камня. Растущий по ее берегам лес был не слишком высоким, зато исключительно густым и запутанным. Он не радовал роскошным зеленым цветом, который следовало бы ожидать от леса, растущего возле столь многоводной реки, — его запыленные заскорузлые деревья были окрашены в какие-то серые и оливковые оттенки. Мак-Турк в непринужденной позе растянулся на корме, на глаза ему наехала шляпа — ничего, он и с закрытыми глазами что хочешь покажет! Лучшего гида мы бы не нашли. Еще бы, ведь он здесь прожил всю жизнь, так что знал этот край не хуже любого аборигена, если не лучше.

Один из первых вопросов, которые я задал нашему ангелу-хранителю, заключался в том, водятся ли в этой реке электрические угри — мне страсть как хотелось раздобыть несколько экземпляров. Мак-Турк ответил, что их тут полно. Чтобы не быть голословным, он направил свой дредноут к берегу и высадил нас близ прогалины, к которой вели отполированные водой каменные плиты, образующие как бы ступени. По этой серой нерукотворной лестнице он и повел нас наверх. Поднявшись футов на шесть над уровнем реки, мы подошли к череде глубоких скважин, уходивших в толщу скалы. Шириной фута два каждая, они были наполнены прозрачной медно-красной водой. Мак-Турк велел нам обратиться в слух, а сам принялся с громким топотом ходить по краю скважин. После короткой паузы из-под камней у нас под ногами донеслась череда фыркающих звуков.

— Ну вот, это они нам отвечают, — объяснил Мак-Турк. — Они живут в этих скважинах. Конечно, у них есть и подводные выходы прямо к реке. Если как следует потопать да попугать их, они уплывут в реку, а там лови и не зевай!

Он принялся топать с новой силой, и в ответ из-под Я камней раздался целый хор хрюкающих, перемежающихся с бульканьем звуков — если не знать, что исходят они от электрических угрей, укрывшихся в подводных жилищах, можно было бы подумать, что это звуки заливаемого потопом свинарника. Когда же, вдоволь наслушавшись, мы отправились далее вниз по реке, Мак-Турк принялся сетовать — мол, сколько напраслины возвели на электрических угрей! И нападают, мол, и убивают! Конечно, они не идеальные компаньоны для купающихся, но тем не менее зачем же так резко! Что касается меня, то я решил воздержаться от высказывания собственных суждений на этот счет, пока не познакомлюсь с ними поближе.

Естественно, за электрическими угрями последовали вдовые сюрпризы. Чуть ниже обиталища этих удивительных рыб река пускалась в плавные изгибы. Миновав один из них, мы увидели большую песчаную отмель, а на ней — трех самых фантастических птиц, которых мне когда-либо приходилось видеть. Оперение у них было черное с белым, ножки коротенькие, зато клювы удлиненные, ярко раскрашенные желтым, алым и черным, что делало их похожими на шутовские носы. Вразвалочку прохаживаясь по песку, эти пернатые нацеливали на нас свои странные клювы, издавая недовольные тревожные возгласы. Причудливость этих клювов бросалась в глаза; приглядевшись к птицам в полевой бинокль, я понял, в чем тут дело: нижняя часть клюва у них была гораздо длиннее верхней, будто кто-то нарочно оттяпал у них два-три дюйма верхней части клюва. Необычный клюв, да еще столь блестяще раскрашенный, и в самом деле придает этим птицам в высшей степени оригинальный вид. Однако не стоит спешить записывать водореза (так называется эта птица) в уродцы, и уж тем более приклеивать к нему ярлык «ошибки природы», каковыми когда-то наградил ленивца Бюффон. Этот клюв — не уродство, а хитроумное приспособление, помогающее его обладателю добывать пищу. Время от времени с печатного станка сходят всяческие книжицы вроде «Удивительные факты из жизни животного мира, авторы которых меж прочих дел не преминут выразить свой восторг по поводу разнообразия птичьих клювов. В первую очередь перечисляют конечно же фламинго и пеликанов, а вот о водорезах не упоминает никто или почти никто, хотя они уж точно обладают самым удивительным клювом в мире пернатых. Водорез проносится с раскрытым клювом на бреющем полете над самой поверхностью воды — отсюда его название. Длинная нижняя челюсть взрезает поверхность воды, как ножницы вспарывают ткань, и зачерпывает ею мальков и прочую лакомую водяную живность. Будь обе половины клюва одинаковой длины, этот фокус так бы просто не удался, но природа убрала лишнюю часть ровно настолько, насколько нужно. Беспокойно переступая на коротеньких ножках, водорезы с тревогой наблюдали за нашим приближением к песчаной отмели. Но вот моторчик в последний раз чихнул и затих, нос нашего суденышка с тихим шуршанием воткнулся в песок — и все три птицы, вспорхнув, повернули свои пестрые клювы по направлении» вниз по течению и полетели, перекликаясь между собою протяжными щебечущими голосами.

Вся отмель была покрыта затейливым узором из множества цепочек самых диковинных следов. Среди них мы без труда отыскали следы наших знакомых водорезов — вот они, переплетаются с другими цепочками, извиваясь, словно стебельки плюща! Тут наш взгляд остановился на некоей странной борозде, протянувшейся от самой кромки воды к высшей точке отмели — как будто кто-то нарочно прокатил по хрупкому узору тяжелым шаром, чтобы загубить рисунок. По бокам борозды шли глубокие короткие насечки. След заканчивался круглой площадкой, и казалось, будто песок специально утрамбовали лопатой. Я с удивлением рассматривал странный след, но тут загадку разрешил Мак-Турк.

— Это черепаха, — объяснил он. — Она приползла сюда откладывать яйца.

Он подошел к площадке, где заканчивался след, и принялся разгребать песок. На глубине около шести дюймов он обнаружил кладку из десяти яиц, каждое размером с некрупное куриное, только вместо скорлупы покрытое тонкой кожицей. Мак-Турк надорвал на одном яйце кожицу, открыв довольно клейкий белок и яркий желток, и отправил содержимое прямо в рот! Я последовал его примеру — ну, доложу я вам, ничего в жизни вкуснее не едал! Слегка прогретые солнцем, сырые черепашьи яйца так и тают во рту, оставляя на языке сладкий вкус ореха.

Усевшись на песке, мы мигом выпили оставшиеся яйца, а чуть позже я отыскал на берегу еще одну кладку — и вот вам превосходный ужин! Забегая вперед, я скажу, что сваренные вкрутую, они имеют вкус сладкого каштана. Но до ужина еще было далеко, а впереди ждали новые открытия! Вытерев с губ остатки желтка, мы пересекли отмель и нырнули, как мы думали, в густой лес, который в действительности оказался узкой полосой деревьев, росших по берегу реки. Вскоре мы снова очутились в саванне, по пояс в шуршащей, подсушенной солнцем траве. Каждый шаг давался с трудом, потому что вперемежку с обычной для саванны жесткой травой тут росла еще какая-то совершенно чудовищная. Я решил, что это растение было специально создано, чтобы вывести меня из равновесия! Его листья по семи футов каждый, на взгляд сочные, изящные и прохладные, путались у нас под ногами и устилали дорогу с таким коварством, какому позавидовал бы сам Макиавелли. Дело в том, что края этих листьев мало того что острее всякой бритвы, так еще покрыты микроскопическими зубчикам и, подобно полотну ножовки; чуть тронь — и на коже останется множество глубоких порезов, как от скальпеля. Раз я неосторожно раздвинул пучок этих листьев голыми руками — и вид у меня стал такой, как будто я сцепился с парой ягуаров. А Боб, которому до того момента было наплевать, что трава-бритва, что трава-мурава, запросто уселся отдохнуть на пучок — так его не спасли даже джинсы! Что ж, получил хороший урок…

Но вот опасный участок позади, и мы вышли к безмолвному, окаймленному полоской леса почти круглому озеру, в которое впадала небольшая, медленная речная протока. В самом центре озерка, уходя стволом футов на шесть в воду, стояло высокое стройное дерево, увешанное, будто диковинными плодами, странными гнездами, сотканными из пальмовых волокон и травы, — они были похожи на оплетенные сеткой бутылки. А вот и владельцы столь необычных жилищ — колония желтоспинных кассиков; беззаботно перепархивая с ветки на ветку, они то ныряют в свои странные жилища, то высовываются наружу. У этих птах величиной с дрозда лимонно-желтое с черным оперение и длинные острые клювы цвета слоновой кости. А взглянешь вниз — и не оторвать глаз от безмолвной, медового цвета воды, отражающей каждую ветку дерева, каждое свитое на нем гнездо, любую из порхающих и гомонящих ярких пташек. Но вот на зеркало падает с дерева лист или веточка; на мгновение картина покрывается дрожащей черной рябью — и снова успокаивается как ни в чем не бывало.

Залюбовавшись празднеством пернатых, мы не сразу обратили внимание, что вода у кромки слегка всколыхнулась и пошла морщинами. Причиной тому была отнюдь не упавшая с дерева веточка. Из воды показалась длинная шишковатая морда, увенчанная единственным выпученным глазом.

— Ба, да это же старый знакомый, Одноглазый! — сказал Мак-Турк, глядя, как крокодилья морда, бесшумно скользя по поверхности воды, приближается к нам. Когда она оказалась совсем близко, стало видно, что другая глазница пуста и сморщена. Мы пристально следили за его маневрами, он же старался не спускать с нас своего единственного глаза; но тут наше преимущество было бесспорным — как-никак шесть глаз против одного! Сколько себя помнит Мак-Турк, Одноглазый всегда был владыкой этого озера. Как он потерял глаз, навсегда осталось тайной. Может быть, какой-нибудь индеец поразил его стрелой, а может, сцепился с ягуаром, и тот выцарапал ему глаз своими могучими когтями. Но, как бы там ни было в действительности — похоже, потеря глаза не слишком повлияла на его судьбу. Он благополучно жил себе в озере, снискав славу адмирала Нельсона среди рептилий и властвуя над своими меньшими сородичами.

Кайман подплыл к нам на расстояние тридцати футов, а затем развернулся слепым глазом к нам. Мак-Турк подобрал палку и что есть мочи ударил ею по стволу дерева. Раздался треск, гулко прокатившийся над водою, так что даже кассики прервали неумолчное щебетание. Одноглазый быстро и плавно погрузился под воду, а когда снова всплыл на поверхность, то устремил на нас свой целый глаз. Мы отправились бродить вокруг озерка, а он выплыл на середину и медленно кружился, напряженно следя за нами.

Мы подошли туда, где над водой почти горизонтально наклонилось огромное дерево, увешанное длинными прядями испанского мха и гроздьями орхидей, состоявшими каждая из дюжин красных, как бы восковых, цветков. Мы забрались в его крону и очутились как бы на заколдованном, убранном орхидеями балконе, нависшем невысоко над подои. Наклонив головы, мы видели наши отражения, которые слегка подергивались рябью, когда на них, тихо вальсируя и воздухе, падали лепестки невзначай задетых нами орхидей. Всласть насмотревшись на отражение собственных физиономий, мы перевели взгляд на озеро, как вдруг Мак-Турк указал нам точку под нами футах в пятидесяти от берега.

— Смотрите сюда! — скомандовал он.

Мы напрягли зрение, но ничего не заметили: поверхность воды оставалась ненарушенной. Я как раз собирался спросить, что же нам следует высматривать, как вдруг раздался громкий всплеск, что-то возникло над поверхностью воды — и тут же исчезло, оставив лишь легкие круги да струйку поднимающихся из глубины золотых пузырьков.

— Арапаима, — сказал довольный Мак-Турк. — Вон поплыла! Смотрите вниз!

Я глядел во все глаза в воду — не дай Бог проворонить такое зрелище! Вот раздался новый плеск, затем еще, с каждым разом все ближе и ближе — и неожиданно на наших глазах появилась громаднейшая рыбина. Ее могучее тело медленно двигалось под нами в прозрачной янтарной воде. На какое-то мгновение это массивное торпедообразное тело показалось во всей красе — мы разглядели и высокий веерообразный плавник, протянувшийся вдоль ее спины, и хвост, показавшийся нам слишком тупым и маленьким для рыбины таких размеров — и вдруг она пропала среди пестрых отражений нашего дерева, и больше не показывалась нам на глаза.

Я с сожалением должен сказать, что это первый и последний раз, когда нам удалось взглянуть на арапаиму — одну из крупнейших в мире пресноводных рыб, хотя они довольно обычны в озерах и реках Рупунуни. Эти гигантские рыбы могут достигать шести-семи футов в длину и весить от двухсот до трехсот фунтов. Мак-Турк похвастался нам, что самая большая когда-либо пойманная им рыбина достигала девяти футов в длину. Это столь могучие и быстрые рыбы, что, пожалуй, единственные враги их — человек да вездесущий ягуар. Человек охотится на них с копьем и луком, ну, а у ягуара свой, более любопытный метод. Он ждет, когда рыба подплывет поближе к берегу, а затем кидается ей на хребет и, работая своими могучими лапами, начинает выбрасывать рыбу на берег.

Мак-Турк сказал, что ему ничего не стоит загарпунить арапаиму, если мне захочется рассмотреть ее поближе; но я считал позором губить столь прекрасное создание ради интереса. А о том, чтобы поймать такую рыбину живьем не могло быть и речи — даже если бы нам удалось это сделать, как бы мы доставили ее к побережью? Для этого потребовался бы резервуар в несколько сот галлонов воды! Даже я, при всем своем энтузиазме, вынужден был отказаться от мысли взять с собой в Джорджтаун живую арапаиму.

Мак-Турк сообщил нам любопытный факт об этой рыбе, — факт, насколько я знаю, прежде никем не зафиксированный. Во время брачного периода на затылке у самки арапаимы образуется особая железа, выделяющая белую субстанцию, похожую на молоко. Мак-Турк утверждал, что не раз наблюдал, как мальки собираются вокруг материнской головы и, по-видимому, питаются этим «молоком». Это известие удивило меня, и я лелеял надежду, что, пока мы будем на Рупунуни, нам тоже посчастливится стать свидетелями столь диковинного зрелища, но, увы, надежды оказались напрасными. А жаль! Открытие рыбы, которая «вскармливает» своих мальков, произвело бы немалую сенсацию среди зоологов и ихтиологов.

Завороженные зрелищем, мы продолжали сидеть на дереве — вдруг увидим еще одну арапаиму! — но нет, в воде больше не было никаких признаков жизни. Делать нечего, мы с неохотой слезли с дерева, и Мак-Турк повел нас кругом озера на противоположный берег — ему хотелось продемонстрировать нам индейский метод рыбалки, а там, на мелководье, располагалось самое удобное место.

Оказавшись там, он снял с плеча небольшой лук, скорее похожий на детскую игрушку, и, зарядив его тонкой стрелой, осторожно вошел по колено в темную воду и несколько минут простоял неподвижно. Потом до нас долетел звук звенящей тетивы. Стрела, войдя в воду футах в пятнадцати от Мак-Турка, на мгновение замерла в неподвижности, торча дюймов на пять над поверхностью воды. Вдруг она задергалась, задрожала и пошла выписывать круги по воде, так и оставаясь в вертикальном положении. Прошла еще минута, и вот стрела стала все больше и больше подниматься над водой, потом наклонилась и почти легла плашмя. Оказывается, ее наконечник пронзил крупную серебристую рыбину, которая теперь, перед смертью, судорожно шевелила губами, а вокруг нее все шире расплывалось кровавое пятно. Удивительно, но, пока рыбина не всплыла на поверхность, я не видел в воде ничего, кроме стрелы, выписывающей круги. Может, это оттого, что я наблюдал с берега, решил я. Чтобы в следующий раз не пропустить всех деталей ловли от начала до конца, я вошел в воду и присоединился к Мак-Турку. Мы немного постояли молча в ожидании, и вдруг Мак-Турк сказал мне:

— Вон там… Вон, у той коряги, видишь?

Я взглянул туда — нет, ничего не вижу! Поверхность воды, похожая на старое зеркало, оставалась недвижной. Но Мак-Турку дано было разглядеть, что под нею скрывается! Он снова поднял лук, снова раздался голос тетивы — и вот уже вторая рыбина, пораженная метким выстрелом, всплывает на поверхность. Мак-Турк еще трижды на моих глазах поднимал лук — и ни разу мне не удавалось увидеть рыбу, пока она, пронзенная стрелою, не всплывала наверх. Многолетняя практика обострила его зрение до чрезвычайности — он мог разглядеть под водою едва заметную тень, указывающую местоположение рыбы, определить направление ее движения, сделать поправку на оптический обман — и пустить стрелу точно в цель, прежде чем я вообще успевал заметить какое-либо шевеление.

Когда мы вернулись к отмели, где стояло наше суденышко, Мак-Турк ненадолго предоставил нас самим себе. Мы с Бобом сочли, что наилучшим развлечением будет поискать еще черепашьих яиц, но напрасно. Я решил хоть наплаваться всласть. Песчаная отмель здесь плавно понижалась, так что глубина едва ли превышала шесть футов. Место выглядело вполне безопасным для купания, и Боб решил последовать моему примеру. Вскоре он подозвал меня на мелководье и гордым жестом указал на какие-то большие круглые углубления в песке. Словно сама природа приготовила для тебя ванну — сядешь в такую, по подбородок в воде — и наслаждайся жизнью. Так мы и сделали: выбрали себе ямы поудобнее, разлеглись и даже радостно запели. Наплескавшись всласть, мы выбрались на солнце и принялись скакать по песку, чтобы обсохнуть — если бы кто-нибудь видел нас, то решил бы, что это двое полоумных дикарей. Когда мы уже стали одеваться, возвратился Мак-Турк, и я поведал ему, какое мы открыли на отмели чудесное место для купания.

— А те ямы, которые нашел Боб, как нарочно для нас сделаны, — сказал я. — Сидишь себе по подбородок в воде… Блаженство!

— Какие еще ямы? — переспросил Мак-Турк.

— Да вон, в песке, — объяснил Боб. — Похожи на лунные кратеры.

— Как?! — вопросил Мак-Турк. — И вы в них сидели?!

— Ну да, — радостно подтвердил Боб.

— А что тут такого? — спросил я.

— Такого ничего. Просто если вы думаете, что электрические скаты нарочно приготовили их вам на потеху, то жестоко ошибаетесь. Они это для себя устроили. Хорошо хоть не застали их дома. Уселись бы одним местом на ската, мигом узнали бы, кто там хозяин.

Я глянул на Боба.

— А… они крупные? — заерзав, спросил он.

— Да, обычно яму под себя подгоняют, — ответил Мак-Турк.

— Ничего себе! Я сидел в яме чуть не с ванну величиной, — сказал я.

— Ну да, — сказал Мак-Турк. — Встречаются и такие…

Мы пошли к нашему суденышку, потеряв дар речи.

Когда мы возвращались обратно вверх по течению, взяв курс на Каранамбо, заходящее солнце превратило реку в сияющую дорожку из расплавленной меди. Над нею, словно облако, летели стаи белоснежных цапель. В безмолвных плесах играли рыбы; прыжок — и только волны ряби расходятся золотыми кругами по воде. Наконец ялик завернул за последний поворот и подошел к своей стоянке среди всей этой разномастной флотилии. Мотор еще пару раз чихнул и замер, над рекой вновь воцарилась тишина, которую нарушали лишь хриплые лающие голоса крупных жаб на противоположном берегу.

— Ну что, хотите еще поплавать? — спросил Мак-Турк, когда мы выбрались на берег.

Я взглянул на освещенную сумеречным светом реку.

— Как, прямо здесь? — спросил я.

— Ну да, я всегда купаюсь здесь.

— Ну, а пираньи?

— Да нет, здесь можно не опасаться.

Успокоенные этим заверением, мы разделись, скользнули в теплую воду, и тут же почувствовали напор вибрирующих струй — течение в этом месте было быстрое. Отплыв Футов на тридцать от берега, я нырнул, но дна не достал — к тому же на глубине шести футов вода уже была почти ледяная. Мы беззаботно плавали, как вдруг я услышал угрюмое фырканье и громкий плеск со стороны небольшого островка в середине реки, футах в полутораста от нас.

— Кто это?! — спросил я Мак-Турка.

— Как кто? Кайман, — лаконично ответил он. — Окрестные воды ими кишмя кишат.

— Они что, не нападают? — в довольно бесцеремонной манере спросил Боб, вовсю работая руками и оглядываются через плечо, далеко ли до берега.

Я тоже обернулся в сторону берега — и что же вижу всего несколько минут назад я твердо полагал, что каких-нибудь два-три мощных гребка руками — и ты на берегу.; А теперь мне казалось, что до спасительной суши целы мили!

Мак-Турк пустился в разъяснения, что кайманы никогда не нападают на людей, но, сказать по совести, сидеть в воде нам больше не хотелось. Только ступив на сушу, мы почувствовали себя в безопасности. Право же, какие нервы выдержат, когда на глубине под тобою могут быть и электрические угри, и стаи голодных пираний, ищущих сытного ужина, и обходящий свои подводные владения кайман! Когда мы оделись, Мак-Турк направил луч фонаря в сторону островка. В луче света мы насчитали над поверхностью воды шесть пар красных глаз, горящих, словно раскаленные угли.

— Кайманы, — повторил Мак-Турк. — Их тут сколько душе угодно. Ну что ж, пойдемте ужинать.

И он повел нас между деревьями по направлению к дому.