Занзибарская неделя

Занзибар — чудесный остров. Я почувствовал это уже тогда, когда самолет местной линии, вылетев из Найроби, прошел на небольшой высоте над его коралловыми рифами, пальмовыми рощами и узкими извилистыми улочками. Еще сильнее я это ощутил, когда вместе с Дугласом и Джеффри Беллом, «нашим человеком» на Занзибаре, ехал на такси из аэропорта до гостиницы Салима Барвани. Эта гостиница стала нашей базой, отсюда мы на отличных велосипедах выезжали каждый день, чтобы заниматься делами, а заодно упрочить свою симпатию к Занзибару. Через неделю после моего прибытия и через два дня после того, как из Танганьики прилетел Ален Рут, чтобы присоединиться к экспедиции, мы сидели в клубе Таябали Керимджи и, более чем когда-либо восхищенные достопримечательностями острова, чокались, провожая 1961 год. За нашим столиком сидели две девушки в сари современного покроя, сочетающем лучшие качества моды Запада и Востока. Обе были удивительно хороши собой: большие лучистые глаза, кожа цвета горячего влажного песка, движения естественны и грациозны, как у колеблемой ветром травы. Мы пили вино большими глотками; 1962 год обещал быть великолепным.

В эту новогоднюю ночь нам впервые за много месяцев выдалась возможность по-настоящему отдохнуть. Последние дни старого года, как назло, изобиловали неприятностями. Одну часть аэростата по ошибке заслали в Солсбери. Еще одна часть надолго застряла в Момбасе. Полетели телеграммы в оба конца. Таможенные власти обложились инструкциями и предались обычному крючкотворству, прекратить которое было бы очень просто — стоило только подписать несколько чеков. Например, с нас потребовали огромную пошлину за ввоз неэкспонированной пленки.

Мы объяснили, что большая часть пленки по-прежнему будет неэкспонированной, когда экспедиция двинется дальше. Нас попросили прикинуть, сколько мы заснимем. Мы ответили, что это будет зависеть от скорости ветра при вылете: ведь и в воздухе на нас, наверно, тоже будет распространяться юрисдикция Занзибара. Совершенно верно, сказали нам, Занзибар установил трехмильную зону как в море, так и в воздухе. Пришлось примерно подсчитать, сколько кино- и фотопленки, черно-белой и цветной, мы израсходуем за то время, что проведем на Занзибаре, над Занзибаром и около Занзибара в пределах трех миль по горизонтали и без определенного предела по вертикали. Получился весьма внушительный документ, и, как только мы его представили, власти сразу успокоились и пропустили все без пошлины, а начальник таможенного управления предложил нам партию детских воздушных шаров, чтобы мы с их помощью могли определять направление ветра.

Сидя в клубе Керимджи, мы держали в руках высокие стаканы и разговаривали с прелестными газелеподобными существами, а пальмы, склонившись над нами, словно пытались скрыть, что облака плывут совсем не туда, куда надо. Согласно нашим справочникам, весь январь должны были дуть северо-восточные ветры. В это время года из Аравии выходят в плавание дау, а они исстари использовали пассат. Но как ни старались шуршащие пальмы скрыть истину, слишком очевидно было, что облака идут с северо-запада. Если мы вылетим в такой ветер, у нас будет богатый выбор посадочных площадок — весь Индийский океан. При удаче можно попасть на Мадагаскар, но в воздухоплавании и без того так много зависит от удачи, что лучше не испытывать судьбу, рассчитывая на встречу с изолированным островом. Чтобы мы могли вылететь, ветер должен перемениться и подуть в сторону Африки. Африканский континент довольно велик, и промахнуться по нему просто немыслимо. Стреляя в стену, даже самый плохой стрелок не промажет.

Нам снова и снова объясняли, что в этом году вообще выдалась необычная погода. Дескать, в декабре не бывает таких дождей. Мы услышали это снова, когда сильнейший ливень мигом превратил в озеро зеленую лужайку неподалеку от гостиницы, избранную нами для стартовой площадки. О необычной погоде твердили нам и тогда, когда пробные шары с водородом стремительно удалялись на юго-юго-восток, чтобы утонуть в нескольких градусах к югу от Занзибара в волнах могучего Индийского океана.

Вообще неблагоприятная погода как-то потеснила другие важные проблемы, но, если не считать ее, большинство этих проблем благополучно разрешилось. Шестьдесят водородных баллонов поступили в целости и сохранности, давление газа в них не упало. Авиационное начальство не возражало против нашего полета, и каждый пилот, прибывавший на Занзибар, делился с нами своими синоптическими прогнозами. Полиция в лице старшего инспектора Сулеймана обещала выделить восемьдесят человек, чтобы сдерживать напор толпы на стартовой площадке. Командование воинской части, недавно размещенной на острове, обещало отрядить нам в помощь взвод солдат. Исполняющий обязанности резидента не только одобрил наш план, но и пригласил нашу тройку на коктейль в свой особняк с колоннами. Глава правительства через свою канцелярию, размещенную в самом замечательном здании Занзибара — Доме чудес (Беит-аль-Аджаиб), единственном в городе имеющем лифт, дал разрешение на полет.

Весь город нас благословил, и все нам помогали. Путешествия на воздушном шаре, особенно в Восточной Африке, ныне редки. С Занзибара никогда еще не вылетали аэростаты, но люди с хорошей памятью уверяли, что во время первой мировой войны на остров заходил крейсер, оснащенный привязным аэростатом. Занзибарское радио регулярно сообщало о наших планах, и уже к концу первого дня нас узнавали в лицо. Остров знал, что ему навязали воздушный шар, и с улыбкой встретил этот удар судьбы.

Да и где нам стартовать, если не на Занзибаре? Сто лет назад (а ведь мы праздновали столетний юбилей) именно здесь начинали свой путь все, кто направлялся в восточные области Африки. Остров служил базой для таких людей, как Бартон, Спик, Грант, Стенли и Ливингстон. Они прибывали сюда, обогнув мыс Доброй Надежды, и закупали припасы для своих экспедиций. Здесь же они нанимали носильщиков, и в местном музее можно увидеть соответствующие документы. Жалованье одного человека составляло пять шиллингов; мало кто из нанятых вернулся обратно. Дом, где останавливался Ливингстон перед своим последним путешествием, сохранился: он стоит у моря, к северу от так называемого Акульего рынка. Из комнаты Стенли в другом конце города открывается великолепный вид на залив. Мы там даже пообедали, когда вели переговоры о прокате лодки с нынешним владельцем дома Эриком Стивенсом. Моторная лодка понадобилась нам на тот случай, если шар сядет на море и придется спасать экипаж.

Встреча Нового, 1962 года в клубе Керимджи происходила как обычно. «Газели» встали вместе с нами, пригубили фруктовый сок, поморгали и улыбнулись. 1962 год начался превосходно. Превосходное настроение не покидало нас и когда мы четыре часа спустя, оставив в клубе прочих членов нашей компании, с песнями и смехом побрели по хитрому переплетению тесных улочек Занзибара. Было вдоволь луж и душно, как в оранжерее. И были тупики, но только на первый взгляд, потому что нашим глазам вдруг открывались заключенные в чудные рамки виды на пляж и буруны, которые беззвучно рассыпались в лунном свете на краю моря. И конечно, на каждом шагу из земли торчали корни. По-прежнему в небе скользили рваные облака, скользили не туда, куда надо, угрожая сорвать нашу экспедицию еще до того, как она началась.

На следующий день меня разбудили хлопающая форточка и развевающаяся занавеска. В комнате бушевал шторм, и не только в комнате, но и над всем островом. На Маврикий налетел циклон, его действие простерлось до самого Занзибара. Нам не замедлили сообщить, что шторм в это время года явление совершенно необычное. При таком ветре нечего было и думать о вылете, зато он привел в наши ряды Шарля Пова, который стал четвертым членом экспедиции. Шарль был родом из Кейптауна и говорил с ярко выраженным южноафриканским акцентом. Он совершал путешествие по Африке на попутных машинах. Ему захотелось поплавать около коралловых рифов («Боже, что за краски — фантастика!»), но шторм помешал, и Шарль принялся помогать нам («Только сумасшедший может считать эти паршивые веревки достаточно толстыми»), вместо того чтобы слоняться без дела по городу («А вообще-то город шикарный, это точно»). Он всюду носил с собой лемура, который лазил по хозяину, а устав, забирался к нему в карман и засыпал. Проголодавшись, этот лемур мог съесть бесконечное количество кузнечиков. Трапеза прекращалась лишь после того, как все ресурсы Шарля оказывались исчерпанными.

Хотя ветер не позволил нам взлететь в первый день января, как это предусматривал график, разработанный в Лондоне, мы не сидели сложа руки. Когда вам предстоит поспешный старт (а это неизбежно в воздухоплавании, ибо с той секунды, когда аэронавт оторвался от земли, путь назад отрезан), приходится все дела заканчивать до вылета, ничего не откладывая на потом. Надо было организовать перевозку остающегося снаряжения на материк. Надо было поблагодарить всех, кого следовало. Надо было свертывать работы, а ведь у нас оставалась еще куча незавершенных дел. Сюда относилась заготовка песка на пляже, приведение в порядок аэростата (я обнаружил, что не хватает веревок, соединяющих гондолу с кольцом), разговор с диспетчером аэропорта, уточнение договоренности с полицией и воинской частью и подбор новой стартовой площадки. Вопрос о площадке решился успешно, хотя тактически мы действовали не совсем безупречно.

Местное радио сообщило, что шар вылетит со спортивной площадки школы имени короля Георга VI. Радиорепортеры проведали о нашем замысле прежде, чем мы успели переговорить с директором школы. Понятно, он возмутился, и его недовольство еще больше возросло, когда старший инспектор, который приехал вместе со мной, чтобы помочь мне, предположил, что соберется не меньше пяти тысяч человек. Наш разговор принял скучный оборот. Тогда я добавил, что на площадку привезут десять тонн баллонов со взрывчатой начинкой, что мы не можем точно указать не только час, но даже и день старта после наполнения оболочки, что необходимо присутствие пожарной команды и, наконец, что аэростат может оказаться сильнее нас, вырваться и натворить бед. Подобно человеку, готовому сразиться один на один, но предпочитающему отступить, когда на него навалятся пятеро, директор сдался, услышав, сколько неприятностей ему грозит, и мы со старшим инспектором крепко пожали его мужественную руку.

У занзибарцев есть один минус — гостеприимство. На нас со всех сторон сыпались приглашения. Мы даже были вынуждены произносить речи.

— Господи, — сказал Шарль, — что это еще за благородные замашки? Но меня им не вывести из себя.

А сколько шуточек на тему воздухоплавания мы наслушались! Может быть, с нашей стороны было некрасиво глумиться над ними, но многие говорили буквально одно и то же. И это бы еще ничего, если бы каждый остряк не считал себя оригинальным и не хохотал до упаду от собственного остроумия. Через некоторое время мы начали классифицировать эти остроты. Самая популярная из них не заслуживает того, чтобы ее здесь приводить. Острота номер два дословно звучала так: «Если вы наполняете шар горячим воздухом, его у нас здесь сколько угодно». Сказав это, жалкий остряк начинал биться в конвульсиях. Мы смотрели на эти корчи с холодным отвращением, с каким пуританин из Массачусетса созерцает пьяного забулдыгу на улице. Следующее место занимала не менее дурацкая шуточка: «Кто из вас первым вылетит за борт?» Опять корчи в пыли, и опять пуританское высокомерие и презрение с нашей стороны. Еще острили по поводу проколов и отправления естественной надобности в полете, но эти и многие другие остроты не были удостоены даже места в классификации.

Потом мы вдруг сообразили, что наше умение невозмутимо выслушивать глупости и делать каменное лицо еще комичнее, чем сами остроты в глазах этих презренных лиц. И когда острякам наконец удавалось совладать со своими грудными клетками, наступала наша очередь корчиться, держаться за бока, ловить ртом воздух, гримасничать и все такое прочее, но, конечно, на более высоком уровне.

Наряду с теми, кто наводил на нас тоску своими остротами, точнее, дословным повторением чужих острот, за что их в общем-то нельзя было упрекать, были еще другие, изводившие нас откровенно глупыми вопросами. Наверно, мы зря подсмеивались над их пороками, но уж очень часто нам задавали такие вопросы, что хоть караул кричи. Одно дело — оправданное неведение, другое — откровенный идиотизм. Многие вопросы заслуживали уважительного ответа, сколько бы раз мы их ни слышали, например: из чего сделана оболочка, какой газ мы применяем, каковы размеры аэростата, как фамилия мастера, как крепятся веревки к гондоле и к сетке, как сажают воздушный шар.

Но я бы строго наказывал за вопросы, в которых участвует не разум, а только страсть почесать язык. Например: «А как же вы возвращаетесь к месту старта?» И в том же духе: «Как вы правите шаром?» Люди, спрашивающие, чем мы наполняем оболочку — кислородом, азотом или каким-нибудь сжатым газом, не заслуживали, на наш взгляд, учтивого отношения. Ведь окружающий нас воздух почти на сто процентов состоит из смеси кислорода и азота, и всякий сжатый газ весит больше несжатого, поэтому мы в свою очередь спрашивали этих людей, задумывались ли они над тем, как такой шар оторвется от земли. Спору нет, мы порой реагировали довольно резко, но нам казалось, что мы вправе задать такой контрвопрос; мало того, иногда мы еще спрашивали, известно ли им, почему деревянная чурка не тонет. Невежливый вопрос, что и говорить, но мы утешались тем, что далеко не все могли на него ответить.

Второго января ветер стих. Маврикский циклон выдохся. Но главное, ветер теперь дул с севера, а не с северо-запада, и можно было рассчитывать, что он на этом не остановится, станет северо-восточным. Мы решили больше не откладывать и на следующий день начать наполнение оболочки. Я займусь шаром. Дуглас сделает с земли фотоснимки, потом заберется ко мне в гондолу. Ален отвечает за обещанную нам моторную лодку — он пойдет на ней через пролив, снимая аэростат кинокамерой, пока не убедится, что мы благополучно достигли материка. В Дар-эс-Саламе он высадится на берег. Шарль, который последние два дня сплетал веревки и выполнял для нас кучу других поручений, заслужил место в гондоле. В формуляре, который мы, согласно заведенному порядку, заполнили перед вылетом с острова, он значился рулевым. Джеффри Белл, наш «главный человек» на Занзибаре, будет снимать старт на кинопленку. Другой наш помощник, Роджер Бейли, организует наземную службу, пока мы будем заняты шаром, а потом уберет все. (В этом вопросе директор был непреклонен.) Тот же Роджер рассчитается по неоплаченным счетам и пришлет нам отчет.

Вечером последнего дня мы снова склонились над картой. В каком месте мы приземлимся там за проливом? Если ветер и дальше будет смещаться с такой же скоростью, мы прилетим в Кению. Если он не изменится, шар может пройти по касательной вдоль материка в нескольких километрах восточнее Дар-эс-Салама. Наконец, мы можем сесть где-нибудь между Дар-эс-Саламом и Багамойо при условии, что ветер не отнесет нас в Индийский океан и что он подует так, как ему положено дуть в январе. Такой случай нас больше всего устраивал. И в расчете на этот случай мы разработали наши планы. Жена Алена, Джоун, находилась в Дар-эс-Саламе вместе с его лендровером. Там же работал товарищ Дугласа по военной службе Дон Хатчинс, и он вызвался встретить нас с нашим оранжево-серебристым грузовиком. Словно это было делом решенным, мы известили обоих по телефону, что собираемся сесть возможно ближе к дороге, связывающей Багамойо со столицей. На всех наших картах эта дорога была обозначена жирной красной чертой. Значит, надо только повнимательнее смотреть и, увидев шоссе, тотчас садиться.

Если не Джоун, так Дон непременно нас заметит. Мы на это твердо рассчитывали.

Поздно вечером нам позвонили с аэродрома и сообщили последние данные о ветре — высота, направление, скорость.

150 метров 020 градусов 12 узлов

300 метров 020 градусов 15 узлов

450–600 метров 020 градусов 20 узлов

750 метров 010 градусов 25 узлов

900 метров 010 градусов 25 узлов

1100–1200 метров 360 градусов 25 узлов

Все сулило успех. Мы закончили сборы и около двух часов ночи легли спать. Багаж делился на три партии: одна адресовалась в Найроби, другая в Арушу, третью надлежало отправить после завершения перелета. Эти вещи заняли весь холл в доме Салима Барвани, самого доброго и снисходительного человека на свете. Завершив сооружение трех груд и еще раз попросив прощения у хозяина, мы за неимением других дел отправились спать.

Забраться под противомоскитный полог и свернуться калачиком на кровати было несложно. Куда труднее оказалось закрыть глаза и уснуть. Я еще ни разу не командовал аэростатом. Этот аэростат еще ни разу не поднимался в воздух. Еще никто не вылетал на аэростате с Занзибара. Никто из тех, кто завтра будет нам помогать, не имел дела с аэростатами. Даже если мы пойдем в нужном направлении, между островом и материком 55 километров открытого моря. По расчетам полиции, пять тысяч человек будут наблюдать наш вылет. В Африке нас будут ждать двое. Каким будет ландшафт в месте приземления? Говорят, там есть плантации сизаля, а у этого растения листья острые как бритва. Если не сизаль, то заросли. Африканские заросли — это не то, что аккуратные поля Голландии. Сможет ли наш шар взлететь? Достаточно ли в баллонах водорода? А что, если ветер заметно усилится, раньше чем мы успеем наполнить оболочку? Или раньше, чем мы достигнем материка? Неужели экспедиция кончится постыдным провалом и ее участники тайком будут ловить самолет, чтобы укрыться где-нибудь, где их не знают?

Завтра многое решится. Впрочем, завтрашний день уже настал. Надо поспать, непременно поспать. Хоть немного. Остались считанные часы. Куда идет эта туча? Кажется, в нужном направлении. Что-то уж очень светло. Неужели рассвет? Я должен уснуть. Должен…