Возврата нет

Едва я уразумел, что начался новый день и впереди уйма дел, сон пропал. Моросил мелкий дождик, и я позвонил в диспетчерскую аэропорта, чтобы справиться о ветре. Сводку нельзя было назвать идеальной, но стартовать вполне можно. Салим позаботился о том, чтобы завтрак был подан пораньше. Мы сели за стол и с карандашами в руках принялись вспоминать и записывать, что каждый из нас четверых должен делать. «Флаги», — сказал кто-то. Их уже должны были доставить… Как насчет пива для солдат? Не забыть послать предстартовую телеграмму в «Дейли телеграф»… И известить напоследок Дар-эс-Салам.

Грузовик доставил нас и аэростат на стартовую площадку. Все еще моросило; мы решили сами проверить ветер, и я уставился в буссоль на маленький воздушный шар-пилот. Он рывками набирал высоту, твердо выдерживая курс 180. Если удача и погода будут на нашей стороне, через несколько часов ветер может сместиться и будет уже не 180, а 200 или около того. Обычно по мере нагревания материка ветер в полдень или несколько позже смещается. Рискнем, другого выхода нет.

Солдаты помогли нам перенести оболочку. Они же помогли разложить вокруг нее сеть, после чего я укрепил клапан, водородный шланг и прочие детали. На все это ушло часа полтора, затем мы пустили водород из баллонов, а дождик все моросил. Учитель Кен Паску вызвался быть заправщиком, то есть подключать к трубопроводу очередные баллоны по мере опорожнения предыдущих. Водород огнеопасен, но на открытом воздухе взрыв случается редко. В Кардингтоне нам рассказали, что при воспламенении водорода из баллона бьет огненный фонтан высотой около десяти метров. С присущей экспертам небрежностью в голосе рассказчик объяснил, что язык пламени всегда направлен в ту сторону, куда смотрит отверстие вентиля. Чтобы перекрыть газ, достаточно подойти к баллону с другой стороны и ключом завернуть вентиль. Задача облегчается тем, добавил он, что пламя начинается в нескольких десятках сантиметров от баллона. У самого вентиля скорость струи чересчур велика, водород не успевает смешиваться с кислородом, и реакция горения не идет. Я пересказал основные положения Кену Паску, правда без той убедительности, которая отличала речь эксперта.

Водород с ревом вырывался из баллонов, где он был сжат до трехсот атмосфер, и устремлялся по тридцатиметровому трубопроводу в оболочку. Здесь я, солдаты и другие лица, мобилизованные нами тут же на месте, следили за тем, чтобы шар рос равномерно. Когда идет наполнение и подготовка к старту, лишних рук не бывает. Любопытство приводит на стартовую площадку людей всегда кстати, потому что для каждого тотчас находится неотложное дело: держать какую-нибудь веревку или что-нибудь тянуть.

Как и всякая простая на первый взгляд задача, например оклейка комнаты обоями или скрепление кирпичей раствором, наполнение шара требует предельной тщательности, иначе вся работа может пойти насмарку. Стоит допустить ошибку, и от нее уже не избавишься, она останется, а то и вызовет своего рода цепную реакцию. Если шар с самого начала не симметричен, его не исправишь. Сеть должна лежать так, чтобы нагрузка равномерно распределялась по всей окружности. Оболочка должна натягиваться пропорционально. Словом, как и в кирпичной кладке, ничего сверхсложного тут нет, однако нужно быть чрезвычайно внимательным.

К половине двенадцатого оболочка была наполнена на три четверти. По-прежнему дул северный ветер; что ж, и то хорошо, ведь он мог сместиться к западу. Полиция успешно сдерживала натиск толпы, окружившей замечательную травяную спортплощадку школы имени короля Георга VI. По расчетам Сулеймана, собралось не менее четырех тысяч человек. Кто-то даже сказал, что еще ни одно событие на Занзибаре — если не считать крупные религиозные и политические собрания — не привлекало столько народу. А люди все прибывали. Дождь почти прекратился, сразу стало легче управляться с веревками.

Дождливая погода вообще наводит тоску, но я-то приветствовал прояснение совсем по другой причине. В учебниках есть раздел об усадке и растяжении сети. С присущим ему лаконизмом Гриффит Брюэр пишет: «При наполнении оболочки в дождь сеть, естественно, садится. Потом, высыхая, она приобретает первоначальный размер, растягивается и скользит короткими рывками вниз по оболочке. Когда впервые испытываешь эти рывки, кажется, что гондола падает, и переживаешь естественное чувство тревоги, поэтому лучше быть готовым к этому неприятному явлению». Я полностью соглашался с Брюэром, только сомневался, способен ли я «быть готовым» в той мере, в какой это нужно. Предстоящий вылет сулил нам достаточно переживаний, не хватало еще, чтобы гондола дергала нам нервы легкими рывками вниз.

В половине первого я крикнул Кену, чтобы он перекрыл газ; шар получил всю положенную порцию. Его объем составлял теперь около 750 кубометров. Он казался очень большим и — во всяком случае мне — красивым. Оранжевый цвет преобладал, но от аппендикса лепестками расходилось двенадцать серебристых полос, которые вливались в широкую ленту, опоясывающую шар чуть ниже середины. Узор был продиктован количеством оранжевой и серебристой ткани, которое мастер смог раздобыть; так или иначе, получилось здорово.

Подошел директор школы, спросил, когда мы вылетаем. Я ответил, что осталось совсем немного ждать, но тут появился Ален и сообщил, что владелец моторной лодки (не Эрик Стивенс, а другой) подвел нас, испугался, как бы сильные волны не погубили его лодку. Ален тут же отправился дальше, искать другую лодку, но надежд на успех было мало, мы еще раньше прочесали весь город. Похоже, что придется лететь без сопровождения. Правда, мы располагали тремя спасательными жилетами, подаренными нам в Лондоне, но к числу обитателей моря принадлежат акулы, поэтому мы предпочли бы видеть внизу лодку. Что поделаешь…

Солдаты притащили гондолу, двенадцать человек взялись каждый за свою концевую веревку, и я приступил к заключительной процедуре — подвеске корзины, в которой нам предстояло лететь. Сперва к двенадцати веревкам в нижней части сети привязывают деревянное строповое кольцо, затем к этому кольцу крепят четыре веревки, пропущенные сквозь скобы на гондоле. Когда все это сделано, аэростат удерживают на земле примерно шестьдесят мешков с песком. Ваши помощники принимаются убирать мешки один за другим, замещая их вес своим собственным. Это очень просто: ведь шар поднимает только троих, поэтому двенадцать человек легко его удерживают. Правда, известны случаи, когда помощники паниковали. Стоит одному выпустить свою веревку, как остальные одиннадцать начинают беспокоиться за свое благополучие. Смотришь, уже только десять держат веревки, а там недалеко и до девяти. Не успеет командир сообразить, что происходит, как все побросали свои стропы, остался один человек. Если он вовремя выпустит веревку, дело ограничится потерей шара. Если же он растеряется и не отпустит, можно заказывать гроб.

Итак, я стоял среди толпы на Занзибаре и распоряжался, кому что делать. Толпа собралась огромная. Директор продолжал допытываться, когда я стартую. Маленькие шары-пилоты по-прежнему летели прямо на юг. Небо почти совсем прояснилось, пока все шло хорошо. Однако у меня было тревожно на душе. «Подвесьте три мешка с песком за нижнюю клетку сети. Вот так. Ничего, что шар качается. Пусть качается. Теперь оставим по два мешка. Каждый берет по мешку и кладет на землю. А теперь медленно спускайте по веревке остальные два мешка. Спускайте к середине, поближе к кольцу».

Затем по всем правилам искусства подняли кольцо. К нему была прочно присоединена четырьмя веревками гондола. Солдаты точно выполняли все команды. Шар закачался сильнее, но это было вполне естественно: ведь он, когда сняли балластные мешки с кольца, стал выше. Пора снимать и остальные. Я влез в гондолу. «Теперь поднимайте мешки по одному, а я буду отцеплять их. Сперва вот этот. Кладите его на землю, так. Теперь этот. Сами держите гондолу. Теперь этот мешок. И этот».

Вдруг я с ужасом увидел, что один из солдат рассматривает конец оборванной стропы. Стропа только что лопнула. В это время шар опять качнулся, и я сам услышал, как лопнула еще одна веревка. С той же стороны, что первая. Теперь гондола висела на двух стропах. В любую секунду они могут оборваться. И шар улетит. Возможно, унося с собой одного или двух человек, которые не догадаются вовремя отпустить кольцо. Возможно…

Знаю, мне бы следовало точно помнить, что происходило, но я не помню. У меня вдруг помутилось в голове, я сильно кричал, безуспешно дергал за что-то, опять кричал, наконец очутился на земле, а душа была объята отчаянием. Но шар-то мы спасли, мешки с песком снова окружали все кольцо. В полной растерянности я смотрел на аэростат, потом пересчитал мешки — не мало? Кольцо поскрипывало, но полтонны песка сдерживали его порывы.

— У вас что-нибудь не ладится? — осведомилась невесть откуда вынырнувшая дама в кружевных перчатках.

Я подошел к солдатам, обступившим отделенную от кольца гондолу, и стал разглядывать оборванные стропы. Хлопчатобумажная веревка, которую мы купили здесь, на Занзибаре, и сами сплетали два дня назад, была словно перерезана бритвой.

— Так рвутся старые веревки, — сказал кто-то. — Новая веревка никогда так не порвется, ни от какого груза. Ей, наверно, сто лет.

Подошли Ален, Дуглас и Шарль, и мы обсудили случившееся. Наверное, у нашей четверки был довольно унылый вид, и хотя каким-то чудом все обошлось, в этот день ни о каком старте не могло быть и речи. Нужно добывать и сплетать новые, крепкие веревки. Нужно заново все проверить. Если за ночь ветер не усилится и не заставит нас выпустить газ из оболочки, можно будет стартовать завтра в это время. Конечно, за ночь какая-то часть водорода улетучится, и утром придется восполнить утечку, при условии что в баллонах осталось достаточно газа. И уж во всяком случае того, что осталось, не хватит для новой заправки, если ветер принудит нас опорожнить шар.

Женщина в кружевных перчатках подступила к нам с очередным вопросом на устах, и мы поспешили разойтись. Подойдя к Сулейману, я попросил его объявить в мегафоны, что вылет, к сожалению, переносится на следующий день. После этого я поймал того человека, который с таким знанием дела говорил о веревках, и получил у него исчерпывающую консультацию. Тем временем толпа рассеялась, остались только шестьдесят красных баллонов, шланг, мы да огромный оранжево-серебристый шар, который, тихонько поскрипывая, медленно качался на ветру.

Через двенадцать часов я устроился на ночлег под этим самым шаром. Позади был долгий день, большую часть которого мы провели у Расмуссенов. Так звали нашего специалиста по веревкам, и, поскольку его дом стоял ближе других домов к стартовой площадке, мы устроили здесь своего рода штаб. Нам предложили ленч, но мы не хотели есть. Тогда один из братьев Расмуссен повез нас в город искать новые и более прочные хлопчатобумажные веревки.

— Пощупайте ее, — несколько раз повторил он, когда мы наконец нашли веревку. — Пощупайте. Настоящий индийский хлопок. Хорошая, новая. Вы только посмотрите на пряди, пощупайте их.

Драгоценную веревку отвезли для проверки на электростанцию, где работал другой из братьев. Прочность на разрыв оказалась чуть больше тонны и намного больше того, что нам требовалось. После этого мы принялись сплетать. Но если манильская веревка хорошо сплетается и сизалевая тоже (правда, рукам достается), то с тугой хлопчатобумажной веревкой очень трудно справиться. Чуть зазеваешься — пойдут комки и петли, а от них прочность резко уменьшается. Так как меня заверили, что нет ничего лучше индийского хлопка, мы мучились с ним до позднего вечера и почти не сдвинулись с места. К полуночи из шестнадцати концов (требовалось восемь новых веревок) было готово только пять. Мы решили отложить работу на завтра и попробовать достать манильскую веревку. Расмуссен предложил пойти в порт и обратиться в фирму «Африкен уофидж». Там мы найдем и веревку, и людей, умеющих ее сплетать.

Возле аэростата сидело несколько полицейских, которых Сулейман поставил караулить необычный предмет. После захода солнца газ заметно остыл, и дряблая оболочка хлопала на ветру, правда не слишком сильно. Шестьдесят мешков с песком надежно удерживали аэростат, все было в порядке. Погода оставляла желать лучшего, ночью над материком полыхали молнии, но ветер не усилился, а это было важнее всего. Мы еще раз осмотрели лопнувшие стропы. Да, еще чуть-чуть, и все было бы потеряно… Местные газеты сообщили читателям, что старт пришлось отложить «из-за неисправности снастей». Затем они весьма тактично опубликовали новую версию — дескать, когда наполняли оболочку, мистер Смит обнаружил дефект, который необходимо было устранить. Мы разглядывали обтрепанные концы негодных веревок — эти «дефекты» и «неисправности» — и дивились своему везению.

Дуглас, Ален и Шарль вернулись в пансионат Барвани, а я остался у аэростата. Ночь выдалась отнюдь не спокойная. Я принес с собой спальный мешок, но среди ночи заморосил дождь. И хотя капельки шелестели совсем тихо, дождик действовал мне на нервы, потому что спальный мешок был коротковат. Я перебрался под самый шар и, глядя на зарницы и слушая, как хлопает на ветру оболочка, соображал, что ожидает наполовину закутанного человека, если над ним вспыхнут 750 кубометров водорода. Полиция ревностно несла службу, караул сменялся чуть не каждые пять минут. Что до солдат, то у них явно проходили ночные маневры — взвод за взводом, сопя и отдуваясь, топал через площадку то в одну, то в другую сторону. С великим облегчением встретил я рассвет. Перестал прикидываться, будто сплю, и вскочил на ноги с отнюдь не обычной для столь раннего часа живостью.

В раннем подъеме есть свой недостаток — приходится долго ждать, пока оживут все остальные; об этом знает тот, кого поезд доставлял в город между двумя часами ночи и шестью утра. Расмуссены предупредили нас, что раньше семи не встают, и точно в семь я пришел их будить. Скоро я уже обжег губы отличным кофе, а потом начал наседать на хозяев, чтобы они везли меня в город за веревками. Разумеется, в порт мы прибыли слишком рано, но, как только начался рабочий день, мы отправились в канатный цех. И вот уже бригада африканцев с поразительным искусством сплетает манильскую пеньку. Их пальцы казались железными по сравнению с моими, на которых после вчерашних трудов совсем не осталось кожи. Впрочем, когда через какие-нибудь полчаса веревки были готовы, я живо схватил их своими израненными руками.

У аэростата меня ждал Ален с новостью, что удалось раздобыть лодку лоцманский катер. Правда, катер развивал всего восемь узлов, но мы и тому были рады. Учитывая его тихий ход (мы полагали, что аэростат полетит вдвое быстрее), условились, что Ален и начальник порта выйдут за час до нашего старта. Я дам им знать, когда будет пора.

Ветер прочно пристрастился к азимуту 180, поэтому, как и вчера, все говорило за то, что лучше стартовать после полудня. И хотя опять начала собираться эта несносная толпа, а солдаты и другие помощники уже явились, мы только без четверти одиннадцать подключили шланг к патрубку. А до тех пор я сходил к Расмуссенам, перекусил и отдохнул на кушетке. Меня терзала тревога. Дурацкая ситуация, и зачем только я все это затеял? Зачем мне вдруг понадобилось лететь на воздушном шаре, и откуда — с Занзибара?! Где я буду через три часа, через шесть, через девять? Куда нас занесет и что нас ожидает? Может быть, волны Индийского океана? Или дебри тропического леса? Выдержат ли веревки? Хватит ли газа? А если случится какая-нибудь ерунда вроде вчерашней? Мой желудок яростно сражался с половиной кекса, которую я проглотил.

Но такого рода отвращение перед тем, что вас ждет, проходит, как только кончается ожидание. Вернувшись в 10.45 к аэростату, я обнаружил, что предстоит еще куча дел, и мы все принялись за работу. Газа нам хватило с избытком. Шар снова принял гордый округлый вид, и мы — на сей раз без всяких затруднений — привязали кольцо к сети, а снизу к нему подвесили гондолу. Новые веревки даже как будто и не натянулись. Оставалось загрузить гондолу всем необходимым для полета. Мы положили якорь — один, гайдроп — один, веревочную лестницу — одну, бутылку шампанского, немного продуктов, хороший запас воды, съемочную аппаратуру, мои приборы, два ножа, запасные веревки и бечевки, гроздь бананов, лемура и карты района, в который надеялись попасть. Надо всем этим висели старательно притороченная клапанная веревка (для постепенного выпускания газа) и веревка разрывного устройства (для полного выпускания газа). Мы облекли гондолу в резиновый чехол — вдруг придется сесть на море. А сверху укрепили большой флаг Занзибара (ярко-красный), огромный флаг Танганьики (черно-зелено-золотой) и крохотный английский флаг (большего в городе не нашлось).

Три участника перелета заняли места в гондоле, и, поскольку не оставалось сомнений, что мы скоро взлетим, Ален поспешил в порт, к лодке. Первым в гондолу забрался Шарль (74 килограмма), за ним Дуглас (81 килограмм) и наконец я сам (91 килограмм). Почему-то мы двигались словно роботы. Делали все так, как положено. Никто не острил и не произносил лишних слов. Истекшие сутки поглотили всю нашу избыточную энергию, и мы надели спасательные жилеты так же равнодушно, как служащий после работы надевает свое пальто. Даже погрузка балласта прошла без всяких эмоций. Один за другим мы втаскивали в гондолу мешки с песком и клали на дно у своих ног, пока не добились почти полного равновесия. По моим расчетам, подъемная сила должна была нейтрализовать балласт; только сильные руки солдат удерживали нас на земле.

В эту минуту мне бы, конечно, следовало сказать нашим помощникам что-то подходящее к случаю. Крикнуть всем в мегафон Сулеймана что-нибудь торжественное. Вместо этого я продолжал заниматься стартовой процедурой. Двадцать четыре часа мы с нетерпением ждали вылета. Осталось совсем немного, и от этого наше нетерпение только возросло.

— Отпускай! — крикнул я солдатам.

Они послушались. Аэростат чуть накренился, но не взлетел.

— Держите гондолу и заберите этот мешок!

Солдаты крепко ухватились за край гондолы; один из них сбросил себе под ноги мешок с песком.

— Отпускай! — крикнул я снова. На этот раз мы пролетели несколько метров, прежде чем опять коснулись земли.

— Держите гондолу!

Солдаты подбежали к аэростату, я передал ближайшему из них мешок с песком и попросил высыпать половину. Зажав оставшуюся половину под мышкой, я повторил заветное слово.

— Отпускай! — крикнул я излишне громко и потянул строп аппендикса.

Когда аппендикс открыт, шар перестает быть замкнутым сосудом и газ при расширении может свободно выходить.

И тотчас началось чудо, имя которому — полет воздушного шара. Без малейшего толчка или рывка мы вдруг очутились в воздухе. Никто из нас не говорил ни слова, чтобы не испортить эти волшебные секунды, когда аэростат шел вверх, и люди внизу становились все меньше. Толпа прорвала оцепление и хлынула на зеленое поле. Какими крохотными они нам казались! Какими далекими! И какими недосягаемыми! Рубикон перейден. Словно по сигналу, мы дружно повернулись и устремили взгляд вперед. Что нам готовят случай и рок?..