Салехская площадка
До конца недели мы смогли основательно изучить кратер и продумать предстоящий полет. При этом мы ни на минуту не забывали про наши водородные баллоны. Теоретически хорошо бы стартовать в нескольких километрах от кратера, с наветренной стороны, чтобы ветер пронес нас над внешним склоном, через гребень и вниз, потом над разнообразными ландшафтами кратерного дна, вверх над противоположным склоном, и опять через гребень и наконец доставил к какой-нибудь посадочной площадке с подветренной стороны кратера. Но на практике мы убедились, что нужно быть готовым к компромиссным вариантам. Во-первых, из-за необычно сырой погоды, во-вторых, потому, что Африка изобилует неприступными участками.
Мысль о полетах над непроезжими районами материка для осмотра болот, трясин и зарослей составляла неотъемлемую часть нашего плана. Надо было проверить, что может дать этот способ воздушной рекогносцировки. Например, стартовав из Маньяры, мы около 80 километров прошли над такими участками воды и суши в разных сочетаниях, которые уже несколько месяцев оставались неприступными для человека. Конечно, машин с двумя ведущими осями теперь предостаточно, и они помогли в короткий срок освоить новые области материка, но и они не всесильны. Там, где воды больше чем на полметра, им уже не пройти, и они не любят камни и чересчур крутые подъемы. Есть и другие сложные препятствия, и среди них одно из самых видных мест принадлежит почвам, известным под названием черной ваты. Они занимают обширные площади, и это же можно сказать об иле, который откладывается после наводнений. На вид он кажется плотным, однако не выдерживает нагрузки. Не говоря уже о всевозможных разновидностях болот и трясин, ловушки подстерегают вас и там, где высокая трава скрывает камни и бревна. Подобно коварным рифам в море они могут в два счета изуродовать машину.
Конечно, почти все такие участки можно одолеть пешком, но пешее хождение требует времени, к тому же оно порой сопряжено с опасностью. И даже если человек благополучно пересек лес или камыши, сумма сделанных им наблюдений может быть равна нулю. Очередная ветка, норовящая хлестнуть его по лицу, очередная кочка, через которую надо перешагнуть, вот все, что он будет видеть. И ни одного зверя не встретит. В таких местах преимущества вознесенного в небо наблюдательного пункта могут сыграть особенно важную роль.
Когда стоит хорошая погода, дорога по гребню кратера Нгоронгоро бывает проезжей на две трети своей длины. Часть дороги в любую погоду остается удовлетворительной. Речь идет об отрезке, идущем от Уилкиз-Пойнт (это где мы в первый раз увидели под собой кратер и не заметили животных), мимо развилки, откуда начинается спуск в чащу по скалам, мимо селения Нгоронгоро, мимо Кратер-Лодж (так называется мотель, состоящий из маленьких домиков, поставленных в отличном месте) до Винди-Гап. Дальше следует спуск метров на пятьсот-шестьсот к необозримым равнинам Серенгети. Остальная часть окружной дороги — от развилки у Уилкиз-Пойнт на север вдоль восточной кромки до маленького селения Наиноканока — куда менее надежна.
Мы исследовали этот периметр, насколько позволяли условия. Первые дни дул северо-восточный ветер, поэтому нас больше всего интересовал путь до Наиноканоки. Чем ближе к этому селению мы стартуем, тем продолжительнее будет наш полет над кратером. К сожалению, Наиноканока уже много месяцев была недоступна для легких машин, не говоря уже о тяжелых грузовиках, причем последняя побывавшая здесь машина оставила колею до полуметра глубиной. Правда, самые скверные места можно было объехать лесом. Но километрах в тринадцати от Уилкиз-Пойнт дорогу залила заблудившаяся речушка. Она была не такой уж глубокой, однако нанесла слишком много грязи, чтобы мы ее могли форсировать, а объезда здесь не было очень уж круто. Как говорится, приехали…
Конечно, если очень захотеть, можно пробиться на лендровере или «джипси», но баллоны не провезти. Кстати, при зарядке в Найроби немного не дотянули до исходного давления, поэтому для полета над Нгоронгоро нам требовалось шестьдесят баллонов. Другими словами, два нагруженных доверху пятитонных грузовика. Если бы можно было сделать шестьдесят ездок на лендровере. Но почти трехметровые баллоны слишком далеко торчали бы сзади из кузова. А речушка, о которой я говорил, была непосильным препятствием для двух груженых пятитонок. Спуститься с ними по скальной дороге вниз и пересечь кратер по дну мимо нашего лагеря этот вариант тоже был неосуществим. И наконец, негде было взять рабочих, чтобы перенести баллоны в устраивающую нас точку с наветренной стороны кратера: ведь на каждый баллон требовалось по пяти человек.
Словом, разведка нас огорчила, но мы во всяком случае выяснили, что осуществимо, а что из лондонских наметок придется похерить. Только два места годились для старта. Одно — площадка под названием Салех в шести с лишним километрах к северу от Уилкиз-Пойнт, около цифры «3», если представить себе кратер в виде циферблата, где «12» обозначает север. Другое — в трех километрах западнее Винди-Гап, возле условной цифры «9». В оба места можно было проехать по дороге. И оба вполне отвечали нашим требованиям. Может показаться странным, что для старта подобрали площадки, лежащие в диаметрально противоположных точках, но в это время года в кратере ветры дуют либо с запада, либо с востока, с небольшим сдвигом к северу. В день прибытия баллонов дул западный ветер. Поэтому грузовик вместе с нанятой на месте бригадой рабочих был направлен на площадку в районе Винди-Гап.
Во время предварительных рекогносцировок нас занимали не только вопросы аэронавтики. Мы продолжали съемки. У нас имелось около восемнадцати километров черно-белой шестнадцатимиллиметровой пленки, а кратер изобиловал фотогеничными объектами. Ален набил себе руку на таких съемках и достиг немалого совершенства. Вот один типичный для него прием: вы видите в кадре какое-то животное; вдруг камера самую малость сдвигается — перед вами животное уже совсем другого вида. Разнообразная фауна кратера, где перед носом у льва проносились ржанки, а семейство шакалов оказывалось в окружении антилоп гну, вполне позволяла делать такие трюки.
К тому же Ален был превосходным звукоподражателем. Если взвизгнуть, подражая детенышу носорога, можно приманить кого-нибудь из его родителей. Дергая губами и подозрительно глядя по сторонам, он (или она) осторожно направлялся к источнику звука. И тогда вы сможете, во-первых, с расстояния в несколько метров рассмотреть каждую складку на жесткой коже носорога, во-вторых, очутиться в такой позиции, что он уже никак не промахнется, если пойдет в атаку.
При мне Ален успешно применил свой талант звукоподражателя для съемки шакалов. Два храбрых шакаленка неподвижно сидели перед норой, озабоченно поглядывая на подъехавшую машину. Было очевидно, что любой незнакомый звук вроде жужжания камеры заставит их опрометью броситься в укрытие. Да и вообще снимать их в таких напряженных позах неинтересно. Ален посмотрел вокруг, обнаружил мамашу, прицелился в нее камерой и как-то по-особенному пискнул. Она встала и затрусила к норе. Одновременно застрекотала камера. Возле норы, где путь к отступлению был обеспечен, мамаша остановилась, и ее тревога прошла. Глядя на мать, осмелели и детеныши, бросились к ней, затеяли возню, кусали ее за уши и тузили друг друга, не обращая никакого внимания на камеру, которая не преминула запечатлеть эту сцену.
Такие эпизоды — и многие другие — операторы называют лирикой. Однако, снимая животных, мы сплошь и рядом сталкивались с эпизодами совсем другого рода, еще не получившими обобщающего названия. Если две зебры трутся мордами или любовно щиплют друг друга за холку, камера работает на всю катушку, запечатлевая звериные нежности. Но если одна из зебр вздумает мочиться, или испражняться, или — еще того хуже — взобраться на другую, оператор с воплем отчаяния прекращает съемку. Сам он отнюдь не против всех этих естественных отправлений, однако их не принято включать в фильмы, рассчитанные на массового зрителя. Положение в общем-то довольно нелепое.
Поэтому однажды вечером после ужина мы разработали проект кинокомпании с более реалистическим уклоном и решили назвать ее либо «Мутьфильм», либо «Гиена двадцатого века». В середине вступительного кадра вместо хорошо известного зрителям рыкающего льва у нас будет гиена, которая, усмехаясь, грызет чью-то кость. Под стать этой новой идее и в противовес давно всем осточертевшему сентиментальному вздору наш ведущий — желательно с американским акцентом — будет комментировать совсем иначе, чем это было принято до сих пор.
«Итак, перед вами Гарри Гиена. Бедняжка, он явно проголодался. Ему бы сейчас подзакусить, подкрепиться чем-нибудь. Стойте, что это приметили его хитрые черные глазки, почему из пасти слюна веревкой? Ах, вот в чем дело: он смотрит, как рождается детеныш гну, его любимое блюдо. Ну вот, потопал, спешит, как бы не упустить лакомый кусочек. Бедняга, совсем запыхался. Успеет — или этот подлый убежит от него? Успеет?.. Успел! Ух ты, как щелкнули его челюсти! Посмотрите снова на нашего Гарри, какой он счастливый. Хруп, крак, треск — как он управляется с этими сладкими косточками! Ну вот, набил свой животик, теперь мы можем и проститься с нашим Гарри».
Я выбрал эту тему потому, что мы как раз в тот день сняли такой сюжет. В заповедниках (и это вполне естественно), когда хищник добывает себе корм, не разрешается ему мешать. Так вышло, что мы снимали рождение гну, и этим же процессом заинтересовались гиены. На первых порах, когда ножки теленка торчали сперва на несколько сантиметров, потом на несколько дециметров по обе стороны хвоста мамаши, которая продолжала идти своим путем, гиены следили за происходящим с почтительного расстояния. Несколько шакалов подошли поближе, но в этом не было ничего опасного, их занимал только послед. Когда новорожденный упал на землю и мать повернулась, чтобы осмотреть его, гиены встали. Примерно через минуту теленок сделал первую попытку подняться на ноги. На исходе второй минуты ему это удалось. На третьей минуте он начал помаленьку прыгать. На четвертой обошел вокруг матери. А на пятой гиены пошли в атаку. Антилопа и теленок побежали, но гиен было четыре против единственной защитницы малыша. Стадо паслось в отдалении, ничего не предпринимая. Мать могла положиться только на себя.
Трижды сбитый с ног, теленок все еще продолжал бежать, но тут его подсекли сразу две гиены, и тонкие ножки судорожно задергались в воздухе. Тогда Ален, ухитрившийся заснять весь этот жуткий эпизод, взял дубинку и пошел добивать жертву. Гиены потащили было добычу прочь, но бросили ее в луже. Ален извлек теленка из воды и двумя ударами милосердно подвел итог жизни, которая продлилась всего около семи минут. Как только он удалился, снова появились гиены. Визжа и ворча, они затеяли драку над маленьким телом, потом разбежались в стороны каждая со своей долей в зубах. Через десять минут после родов от новорожденного ничего не осталось. Мамаша незаметно вернулась к стаду, словно теленка никогда и не было. Что до четверки гиен, то они, очевидно, вернулись, сытые и довольные, в свои норы, чтобы там спокойно переварить нежное мясцо.
Этот эпизод нельзя назвать непременным для «Мутьфильма» — просто так уж получилось, что природа повернулась к нам излишне натуралистичной стороной. Забегая вперед, скажу, что по возвращении в Англию я встретился с представителями кинопроката. Англичане заявили, что сцена смерти будет слишком тяжелой для многих зрителей. Американцы ничего не имели против смерти, но о показе родов на их экранах не могло быть и речи. По-моему, беда в том, что кино привыкло щедро лакировать природу.
На следующий день мы опять поднялись вместе на гребень кратера и доехали до Винди-Гап. Шестьдесят баллонов ждали нас, сложенные в штабели. Шестьдесят колпаков были сняты и лежали на земле перед ними. Площадка для наполнения оболочки расчищена. И лишь одна закавыка, в чем мы убедились, запустив шар-пилот. Ветер не тот. Он дул не от площадки через кратер, а почти точно на юг. Аэронавт мог рассчитывать только на то, чтобы обозреть круговую панораму и издали полюбоваться животными Нгоронгоро.
Печальное открытие. Мы потолковали и решили отвезти баллоны на противоположную сторону, к Салеху. Можно было дожидаться, когда ветер позволит стартовать у Винди-Гап, но ожидание могло затянуться. Во всяком случае ветер вернулся на обычный для этого времени года румб, и было похоже, что он останется устойчивым. Отсюда наше решение перебазироваться, и оно далось нам отнюдь не легко: ведь с теми машинами, которыми мы располагали, предстояло сделать четыре рейса. А так как окружность есть окружность, обогнуть половину кратера по гребню означало покрыть около шестидесяти пяти километров. Четыре раза туда и обратно — итого примерно пятьсот двадцать километров местами по очень скверной дороге. Словом, переезд сулил еще два дня работы для всех, включая нанятых рабочих.
Благодаря одному носорогу рейсы оказались не слишком однообразными, если это слово вообще уместно в таком крае. Носорог этот облюбовал грязную лужу на нашем пути, в двух-трех километрах севернее Уилкиз-Пойнт и примерно на таком же расстоянии к югу от Салеха. Когда мы неожиданно встретились с ним во время первого рейса, обе стороны были одинаково поражены, и носорог решил, что надо «бить». Он пошел в атаку, грузовик остановился, и водитель нажал сирену. В последнюю минуту носорог отказался от поединка и свернул в высокую траву. Но грузовику надо было проехать здесь еще семь раз, да и наш «джипси» то и дело выезжал с различными поручениями. Снова и снова носорог рвался в бой, снова и снова в последнюю минуту передумывал, и все-таки однажды состоялось столкновение с «джипси». Передний рог зацепился за бампер, и, стараясь вырваться из страстных объятий, зверь основательно помял нам крыло. Правда после этого носорог наблюдал за транспортом издалека. Атака совершена. Разрушения причинены. Он постоял за честь плиоценовой эры.
Наземная команда очистила новую стартовую площадку от кустов и с упоением расправилась с крапивой. Здесь росли два особенно зловредных вида крапивы. Один, высотой около тридцати сантиметров, был буквально пропитан ядом. Второй, с листьями величиной в тарелку и стеблями длиной около двух с половиной метров, тоже здорово жалил, так что жжение чувствовалось двое суток. Мы их обнаружили, когда разведывали площадку; после перелета нам предстояло познакомиться с ними поближе.
Снова расстилаем оболочку, любуясь замечательным видом. На дне кратерной чаши бродили пятнадцать тысяч животных. В лесах на склоне под нами водились слоны и буйволы. Откос за нашей спиной, спадающий к равнине Карату, откуда дул ветер, был далеко не так крут, зато мог похвастаться пышной тропической растительностью, какую ожидаешь увидеть в жаркой стране на высоте двух-двух с половиной тысяч метров. Мы задумали, так сказать, оттолкнуться от гребня и, почти не набирая высоты, быстро идти вниз.
— Это похоже скорее на катание на санках, чем на воздухоплавание, сказал Дуглас, глядя на дно чаши в шестистах метрах под нами.
Возможно, он был прав, если не считать, что нашим «саням» предстояло после спуска пройти 20 километров, подняться вдоль противоположного склона и удалиться в сторону Серенгети. Мы тщательно подготовили оболочку, закрепили внутри веревки, поставили на место клапан, накрыли все сетью и на всякий случай скатали — вдруг шакалам вздумается пожевать ночью наш шар. Баллоны подключили, чтобы утром осталось только открыть вентиль. Почти все рабочие вернулись в свое селение, причем мы им строго наказали, чтобы они завтра привели с собой еще людей для наземных операций. В эти дни непременным членом экспедиции стал исследователь пастбищ Нгоронгоро Джон Ньюбоулд. Он еще раньше исполнял здесь роль «нашего человека». Мы предложили ему занять в гондоле место Алена Рута, на время уехавшего в Найроби. Большую помощь оказал нам также местный инспектор по охране животных Билл Мур-Гильберт, неожиданно ставший энтузиастом воздухоплавания. Всего на старте мы могли рассчитывать на двадцать пять помощников. И я вовсе не считал, что это слишком много.
Предстартовую ночь мы с Дугласом провели на площадке вместе с шестью африканцами, которые должны были помогать нам в самых первых операциях. Мы поставили две палатки, потом сели вокруг костра и поели непрожаренного мяса антилопы. (Не помню уж, кто и почему подстрелил эту гну.) Высоко в небе сверкал Южный Крест. Две крайние звезды Большой Медведицы указывали на некую точку за горизонтом. Ветер — и там, где мы сидели, и выше, где плыли в небе косматые тучки, — дул куда надо — в сторону кратера. Все сулило удачный полет.
Перелет из Маньяры не помог мне спокойнее относиться к воздухоплаванию, скорее наоборот. Завтра мы опять будем во власти воздушной стихии. Было страшно увлекательно представлять себе, как мы стартуем с гребня и пойдем над самым баснословным ландшафтом в мире, но к этим мыслям примешивались другие, не столь радужные. Как мы ухитрились спастись от грозовой тучи? И чего можно ждать от туч, которые каждый день нависают над гребнем? Посадка требует не только сноровки, но и удачи. Но можно ли всегда рассчитывать на удачу?
Здесь, наверху, было довольно холодно, и Дуглас, кутаясь в армейские одеяла, жался к костру. То и дело он брал горящий сучок, чтобы прикурить очередную сигарету, однако вслух о своих тревогах не говорил. Мне припомнилась наша великолепная самоуверенность, когда мы сидели в исхлестанном ливнями шотландском коттедже, глотая устриц и составляя планы с веселой беспечностью людей, которые не способны думать о трудностях. И вот мы в Африке, на сыром пятачке высокой горы, и шар лежит наготове, и в животе не устрицы, а мясо антилопы, — но почему-то по мере того, как ночь становится все холоднее, наша уверенность тает.
