Глава тринадцатая
МАСАИ И ТУРКАНА

Все путешественники по Восточной Африке стремятся сфотографировать масаев и поподробнее описать их, потому что это красивое, гордое и романтическое племя.

Даже чиновники британской администрации в Кении и Танганьике, обычно жалующиеся на то, что масаи доставляют им немало хлопот, порой не могут удержаться от восхищения мужеством масаев. И эти люди обладают глубоким чувством собственного достоинства, впитываемым с молоком матери.

Вместе с тем масаи дружелюбно относятся к представителям других народов. Масай никогда не злоупотребит своей силой или влиянием. Он готов принять участие в любом опасном деле, требующем смекалки, рассудительности, присутствия духа. Но ни за какие блага я не согласился бы встретиться лицом к лицу с масаем, ставшим моим врагом. Даже подпав под власть англичан, масаи остаются грозными противниками.

Истоки непоколебимой уверенности масаев в себе находятся где-то в глубине веков, в овеянном легендами далеком прошлом этого народа. К сожалению, мы знаем лишь их новейшую историю. Судя по внешнему облику, масаи относятся к хамитам. В их жилах течет небольшая примесь крови банту и, возможно, нилотской. Не так давно, вероятно около двухсот лет назад, масаи пришли с севера в занимаемую ими ныне область. В XIX веке они были сильнейшим народом во всей Восточной Африке. Они победили все племена банту, стоявшие на их пути, и непрерывными набегами на соседние районы постоянно расширяли свои владения. На арабских работорговцев масаи навели такой страх, что те далеко обходили их земли и ни один масай не был продан в рабство.

Эта эпоха могущества масаев наложила отпечаток на походку и внешний облик морана, или воина-масая. Обычно он высокого роста — не менее шести футов, стройный, пропорционально сложенный. Походка его размашистая, но легкая, даже грациозная. Через одно плечо переброшен кусок темной ткани — только отправляясь на охоту на львов, воин сбрасывает его, дабы ничто не стесняло свободу движений. Кожу и волосы, заплетенные в три или четыре короткие тонкие косички, воины натирают красновато-оранжевой краской из охры. Масаи не татуируются и носят сравнительно мало украшений. Однако они сильно растягивают ушные мочки и продевают в них тяжелые медные или железные серьги.

С давних времен, с эпохи их завоевательных походов, масаи имели постоянную армию. Каждый здоровый мужчина в возрасте от восемнадцати до тридцати лет считался воином.

И в наши дни с раннего детства мальчиков готовят к посвящению в воины, и они страстно мечтают о великом дне. В возрасте четырнадцати лет они проходят через болезненный, строго соблюдаемый обряд обрезания, очень похожий на обряды других племен Африки, Южной Америки и Австралии. Кроме воинов, все масаи бреются наголо; когда юноша достигает восемнадцати лет, ему разрешают отпустить волосы.

Наконец старшие мораны берут юношу первый раз на охоту на львов, и он возвращается воином. Теперь, когда этот старинный вид охоты отмирает, вероятно, другая церемония совершается при посвящении юношей в воины. Во всяком случае, воины масаев и в наши дни строго соблюдают традиционные нормы жизни и поведения. Они не имеют права жениться. Им не разрешается жить в родительском доме. Для моранов строят специальные деревни, маньятта. Но жизнь моранов отнюдь не походит на аскетическую жизнь древних спартанцев.

Около двенадцати лет свой жизни молодой мужчина-масай проводит в маньятта. Но в тридцать моран покидает маньятта, обрезает свои косички и женится. Если он хороший охотник и воин и пользуется уважением в деревне, он становится одним из старейшин своего клана и может быть даже избран главой его.

Девушки масаев ведут очень строгий образ жизни, а жены никогда не изменяют мужьям. При решении общественных дел масаи мало считаются с мнением женщин, но мужья обращаются с женами хорошо. Скорее женщины сами заставляют себя постоянно мучиться: каждая из них носит на себе много фунтов украшений. Обычно это кольца из толстой медной проволоки, надетые на шею, руки и ноги. На одной руке или ноге может быть навешано до пятнадцати фунтов меди, и раз надетые украшения никогда уже не снимают. У некоторых женщин на шее столько колец, что, ложась спать, модницы вынуждены класть голову на специальные деревянные рамы. Обилие украшений придает женщинам живописный вид, но, по-моему, отнюдь не увеличивает их привлекательность.

Подавляющее большинство масаев, включая живущих в Южной Кении и Танганьике, — скотоводы, и сырая кровь животных занимает важное место в рационе. Лишь несколько кланов, оказавшиеся в эпоху миграций и войн территориально обособленными от основной массы масаев, перешли к оседлости и превратились в земледельцев. Как правило, масаи, подобно другим скотоводческим племенам, кочуют в поисках хороших пастбищ для своих стад. Однако кочуют масаи на определенной территории и каждый раз строят краали, а не живут в палатках.

Благосостояние и вес в обществе каждого масая зависят от величины его стада. Но, в отличие от ватусси, масаи обращают внимание лишь на количество скота, не считаясь с его качеством. Как правило, коровы масаев мелки, худы и дают мало молока. Тем не менее корова — основная кормилица у масаев. Они едят молоко свежее и топленое и молочные продукты — сыр, свежее и топленое масло, но все же главное в рационе масаев — кровь, получаемая из яремных вен животных. Ее пьют и в чистом виде, но чаще смешав с молоком. Возможно, масаи худощавы и мускулисты отчасти именно из-за обилия в их пище животных белков.

Вся жизнь масаев связана со скотом. Даже древний обычай охоты на львов, прославивший это племя и его воинов, возник потому, что масаям издавна приходилось вести борьбу с этими хищниками, опустошавшими их стада. Все, кто посягает на скот масаев, — их заклятые враги, и лев самый отъявленный из них.

Из-за скота у масаев нередко происходят столкновения с колониальными властями. Масаи не очень-то считаются с британскими законами и оказывают сопротивление, активное или пассивное, когда власти пытаются провести в жизнь постановление, обязывающее масаев ежегодно продавать определенное количество скота.

Скот отбирают правительственные чиновники. Дело осложняется тем, что у каждого пастуха-масая есть особенно любимые коровы, к которым он так же глубоко привязан, как многие из нас к своим собакам, и если в число отобранных животных попадают эти коровы, масаи нередко открыто выражают свое недовольство…

Увидев в 1937 году впервые масаев, я почувствовал такое же восхищение ими, как и все другие путешественники. Я навсегда запомнил встречу с моранами, вооруженными длинными тонкими копьями и раскрашенными щитами и широкими шагами пересекавшими равнину. Ныне большинству масаев колониальные власти запрещают иметь оружие. Некоторые масаи заменили копья дубинками, но с таким «оружием» у воинов, конечно, уже далеко не столь живописный вид. И кажется, вместе с оружием масаи лишились какой-то части своей души. К счастью, в отдельных районах Танганьики масаи еще сохранили щиты и копья. Но они сейчас лишь бесполезное украшение, а для масаев сознавать это почти так же тяжело, как и совсем лишиться оружия…

В 1937 году мне нужен был проводник к кратеру Нгоронгоро. Следуя указаниям английских чиновников в Аруше, я легко нашел поселение масаев. Маньятта окружена изгородью из колючих кустарников высотой десять — двенадцать футов, чтобы через нее не могли перебраться ни домашние животные, ни хищники. Правда, голодный лев может преодолеть такое препятствие, но для этого он должен быть очень голодным. За изгородью я увидел группу глинобитных хижин с плоскими крышами.

Вокруг жужжало множество мух. Масаи как будто не имеют стройной религиозной системы, но они верят в переселение душ. И душа умершего предка может избрать пристанищем тело любого животного, исключая льва. Она может поселиться даже в теле мухи. Поэтому масаи не убивают мух и даже не отмахиваются от них.

Двери хижин очень низкие, и мне пришлось опуститься на четвереньки, чтобы заглянуть внутрь. В хижине не было окон, горящий очаг наполнял ее тусклым светом и густым дымом. В дальнем углу замычал теленок, но тут мои глаза защипало от дыма, и я был вынужден прекратить свой осмотр. Я легко договорился с масаями и отправился к Нгоронгоро.

Но об этом речь пойдет дальше, а сейчас мне хочется рассказать об охоте масаев на львов. Именно из-за их способа охоты на этих грозных хищников исследователи и охотники на крупную дичь называют масаев храбрейшими из храбрых. Белые охотники, видевшие в прошлом охоту масаев на львов, клялись, что они никогда не смогли бы проявить такое же мужество, как масаи, а африканцы считали свое поведение обычным и естественным. Некоторые белые охотники так пугались в решительный момент, что стреляли в льва из своих ружей и этим портили все дело.

Когда лев задирает корову из стада масаев, они отправляются на поиски хищника, чтобы отомстить ему. Иногда на охоту выходит несколько человек, иногда десяток или больше сбрасывают с себя одежду и идут сразиться с царем зверей. Обычно льва находят в густых зарослях и камнями выгоняют его оттуда. Лев с ревом выскакивает из кустов, масаи бросаются за ним, он поворачивается к своим преследователям, чтобы расправиться с ними. В этот момент охотники окружают зверя и, прикрываясь щитами и держа копья наготове, постепенно стягивают круг. Шаг за шагом они приближаются к зверю.

Когда охотников и льва разделяет десять — пятнадцать футов, он обычно выбирает себе жертву; зверь думает, что, убив одного охотника, он прорвет окружение и спасется. Ударив три раза хвостом о землю, лев прыгает, а масай опускается на одно колено, прикрывается щитом и мечет в зверя копье. Но даже если копье попадет в цель и пронзит льва насквозь, это не остановит его. Тяжелое тело льва сминает щит, и разъяренный зверь рвет охотника когтями. Его товарищи в момент прыжка льва тоже мечут в зверя свои копья, и лев может напоминать утыканную булавками подушку, но охотник, принявший на себя первый удар, получает тяжелые, иногда даже смертельные раны. Остальные охотники, метнув копья, спешат на помощь товарищу и двухфутовыми обоюдоострыми ножами симис рубят льва, пока от него не остается кровавое месиво из мяса и костей. Масаям не нужна шкура льва — им важно лишь убить его.

Счастливые охотники с триумфом возвращаются домой, гордясь полученными ранами и погнутыми копьями. Обычно главный герой дня — охотник, принявший зверя на щит, но иногда его славу затмевает слава другого охотника, совершившего еще более удивительный подвиг. Это человек, схвативший льва за хвост.

Если лев подпускает охотников поближе, один из них кидается к зверю, хватает его за хвост и изо всех сил дергает назад. Остальные масаи в тот же миг мечут в льва копья и бросаются на него с ножами, стремясь прикончить льва раньше, чем тот обернется и сграбастает охотника, тянущего его за хвост. На первый взгляд поступок первого охотника кажется ненужной и глупой бравадой, но в действительности это не так. Если сильно дернуть льва за хвост, это нарушит его равновесие и задержит — хотя бы на несколько мгновений — его прыжок. Конечно, льву нетрудно вырваться из рук охотника, но одной-двух секунд, пока он восстанавливает нарушенное равновесие и приходит в себя после неожиданного и странного нападения, нередко достаточно для масаев.

Много лет никто не снимал охоту масаев на львов, а на цветной пленке, насколько мне известно, эта сцена вообще еще не была запечатлена. Поэтому во время путешествия 1946 года я хотел обязательно заснять ее. Это, конечно, было рискованным делом — если льву удастся прорвать кольцо охотников, он, израненный и преисполненный ярости и отчаяния, бывает опасен, как никогда. А мне, чтобы получить хорошие кадры, придется подойти вплотную к месту схватки, и лев в несколько прыжков может очутиться на мне. В конце концов я решил пригласить для страховки профессионального белого охотника.

Но я зря беспокоился: колониальные власти не дали мне разрешения на съемку охоты масаев на льва. В Кении почти у всех масаев оружие отобрано, и власти не пожелали вернуть его африканцам даже на несколько дней съемки. В Танганьике в некоторых селениях у масаев еще сохранились копья и щиты, но и там власти посылают для истребления угрожающих стадам львов белых охотников с винтовками. Отдельные группы масаев все еще поддерживают старинный обычай и продолжают по-старому охотиться на своего кровного врага симбу, однако власти вежливо, но твердо отказали мне в просьбе.

В 1954 году я больше надеялся на успех: меня уже лучше знали в административных кругах, и никто не сомневался, что я хочу лишь заснять подлинную сцену охоты. Кроме того, у меня появились влиятельные друзья, способные оказать мне поддержку. Поэтому чиновники в Кении и Танганьике, и ранее встречавшие меня дружелюбно и оказавшие мне содействие, во время моего третьего африканского путешествия были со мной еще более любезны и всегда готовы помочь. Но разрешения заснять охоту масаев на льва я так и не смог получить, хотя в течение всего пребывания в Африке в 1954–1955 годах настойчиво добивался его, пустив в ход все известные мне дипломатические уловки. Мне даже не разрешили поехать в Нарок — район, где разбросано много деревень масаев и обитает много львов. Я обещал ограничиться лишь съемкой танцев масаев, но мне твердо ответили, что Нарок — закрытая область.

Впервые заснять масаев мне удалось лишь в Танганьике. В Мондали, примерно в пятидесяти милях от Аруши, я заснял сцену, даже более волнующую, чем охота на льва, которую мне так и не удалось сфотографировать.

Чиновник окружной администрации Рилей нашел мне переводчика-масая, и я пошел с ним в африканский крааль. Оттуда разослали гонцов к трем вождям масаев с просьбой прийти с воинами к этому краалю для съемок. И вот с трех сторон появились воины. Их пришло раз в десять больше, чем мне было нужно. Это были стройные, высокие мораны с гордой осанкой, большими щитами и длинными тонкими копьями.

Я хотел заснять танцы масаев. В 1946 году мне уже удалось сфотографировать отдельные пляски, но тогда танцоры были без щитов и с дубинками вместо копий. Теперь я мог снять настоящий танец воинов. Масаи казались настроенными дружелюбно, со мной были два опытных оператора, и кадры должны были получиться превосходными.

Из музыкальных инструментов мораны принесли только барабаны. Но зато они звучали без перерыва, и их бой буквально гипнотизировал. Танцоры все больше возбуждались, они самозабвенно махали руками, кричали и с силой откидывали головы назад. Глаза танцоров сверкали буйным огнем, и я невольно вспомнил рассказы о том, как сильно иногда действуют на моран военные пляски. Там, где у масаев отобрано оружие, нередко один вид щита или копья портит им настроение…

Мне хотелось передать в фильме чувства, волнующие танцоров, но я боялся неудачи: масаи плясали кучкой, и зрители увидели бы только па танца, сами по себе не очень красивые, и не поняли бы эмоций, вложенных в каждое движение.

И тут меня осенила одна идея. А что, если отобрать несколько воинов и попросить их, не сбиваясь в кучу, разыграть какую-нибудь сцену, которая не хуже танца пробудит их воинственный дух? Тогда мы получим великолепные кадры! Вероятно, инсценировка атаки на воображаемого врага будет именно тем, что мне нужно! Подозвав переводчика, я спросил вождей, не будет ли вид моранов, бегущих на врага, высоко подняв копья, противоречить действительности? Нападают ли масаи на противника таким образом? Вожди с улыбкой уверили меня, что картина будет полностью достоверной, и окружавшие нас мораны поддержали их.

Мы выбрали низкий холм и поместили операторов на равнине в пятидесяти ярдах от него. Воины должны были спрятаться за холмом, затем по сигналу взбежать на его гребень и с воинственным кличем, размахивая копьями, ринуться оттуда вниз прямо на операторов, как будто на своих заклятых врагов. Для съемки я отобрал десять лучших воинов, чьи глаза особенно сверкали во время танца. Они одобрили наш замысел и, казалось, обрадовались ему. Остальные масаи во главе с вождями выстроились в одну шеренгу вдоль пути атакующих, но вне поля зрения объективов аппаратов.

Отобранные воины поднялись на холм и скрылись из виду. Я подошел к операторам, убедился, что все готово, и подал условленный сигнал, который передали десяти моранам. Раздался воинственный клич, и операторы поспешили включить аппараты. Внезапно на холме появились воины, мчавшиеся с огромной скоростью. Они держали перед собой щиты и размахивали высоко поднятыми копьями. Это была волнующая сцена, и я пришел в восторг.

Прямо на нас бежали два или три морана, за ними — остальные. Вот до них осталось сорок ярдов, тридцать, двадцать — я уже ясно видел грозное выражение лиц передовых воинов и огоньки веселой ярости, плясавшие в их глазах. И вдруг мне показалось, что бегущий первым больше не «играет». Может быть, он действительно мчится на врага и собирается пронзить копьем меня или одного из операторов?

Я окаменел от страха, да и все равно при всем желании не успел бы увернуться. Нас спасли масаи, не принимавшие участия в представлении. Когда атакующим оставалось пробежать не более десяти ярдов, несколько масаев бросились на первых двух воинов и опрокинули их на землю.

«Дэйв, не забывай крутить!» — крикнул я Мэзону, и он поспешно повернул свой аппарат и направил его объектив на груду переплетшихся тел.

Мы не сразу оправились от страха. Вожди удивились нашему испугу: они считали, что мы понимаем чувства масаев, которые не могут и не желают смирить навсегда свой воинственный дух только в угоду колониальным властям.

Несколькими месяцами позже, рассказывая об этом инциденте, я в свою очередь услышал о подобном же случае, происшедшем во время съемок в Африке картины «Копи царя Соломона». Когда масаи инсценировали атаку, один из операторов бросил аппарат и в ужасе бежал от грозных воинов. Я бы очень хотел, чтобы операторы и фотографы перестали просить масаев исполнять сцены, напоминающие им о их славном прошлом.

В шестистах милях от страны масаев лежат деревни другого африканского племени, чьи традиции и обычаи напоминают традиции и обычаи масаев. Это туркана — высокие, стройные хамиты с небольшой примесью крови нилотов и банту. Их главное занятие тоже скотоводство, и они были в прошлом не менее воинственными, чем масаи.

Я решился на долгую и трудную поездку в Турканаленд в северной пограничной провинции Кении по двум причинам. В поисках первобытного я был вынужден по мере наступления в Африке цивилизации забираться все дальше и дальше в глубь континента. В стране туркана побывало относительно мало исследователей и операторов, и, кроме того, эти африканцы очень фотогеничны. О туркана мало написано, и я не знал, много ли найду у них интересного для «Занзабуку», но надеялся, что поездка не окажется напрасной.

Во-вторых, туркана появляются в кадрах с Майком Хартли, и если получить побольше снимков туркана, можно будет смонтировать неплохой фон для кадров с Майком. И мне захотелось побывать в самом сердце страны туркана, а не ограничиться съемками в их небольшой деревеньке к югу от Изиоло.

Это была долгая поездка через всю Кению к ее северной границе. Извилистая дорога спускается с двухтысячефутового уступа на дно довольно широкого здесь Великого грабена и пересекает безлюдную местность, отделяющую Турканаленд от остальной части Кении. По пути мы миновали закрытую область Сук, куда путешественников пускают только по специальным пропускам. У меня же было разрешение на поездку в северную провинцию.

Собственно Турканаленд мало чем отличается от пустыни. Это каменистая, сухая, голая страна, поросшая большей частью лишь кустарником. Только в северо-западном углу у подножия гор и по берегам двух более крупных рек растительность богаче. Но на семь или восемь месяцев в году и эти реки пересыхают. К счастью, грунтовые воды находятся неглубоко под сухими руслами, и местные жители роют здесь колодцы.

Как во всех подобного рода районах, ливни вызывают здесь сильные наводнения, так как почва не успевает впитывать внезапно обрушившийся на нее поток. Но зато после ливней вода остается в ямах не только в руслах рек, и местные жители пользуются этими временными «водоемами», пока они не пересыхают. Туркана также выкапывают в твердой земле неглубокие пруды и обкладывают их ложе камнями, чтобы в них сохранялась дождевая вода.

Обычно в таких районах живут скотоводы. Выращивать хорошие урожаи здесь очень трудно, а дичи слишком мало, и охотой прокормиться невозможно. И туркана действительно полукочевники-скотоводы. Для крупного рогатого скота корма хватает лишь в отдельных районах страны, например у подножий холмов, но овец, коз и верблюдов, которые ухитряются находить корм почти в любой местности, можно разводить и по всей территории Турканаленда. Местные жители пьют молоко всех этих животных и питаются также и их кровью, которую получают, вскрывая яремные вены. Обычно кровь смешивают с молоком. Иногда удается поживиться мясом какого-нибудь дикого животного.

Женщины в деревнях, расположенных недалеко от рек, пытаются выращивать на небольших участках южноафриканское сорго. К счастью, в этой области произрастают пальмы дум и около двадцати видов различных кустарников со съедобными плодами. Некоторые из них плодоносят круглый год. Женщины сушат ягоды, толкут их в муку и размешивают ее в крови или молоке. Из полученного теста пекут хлеб.

Несмотря на трудные условия жизни, туркана — дружелюбный, общительный, веселый народ. Они показались мне совсем не воинственными, хотя в прошлом англичанам пришлось немало повозиться, прежде чем они покорили туркана. Но и теперь каждый молодой мужчина носит с собой длинное копье, а иногда даже два копья.

Кроме копий, у туркана есть и другое оружие — кинжалы и дубинки. Особенно заинтересовали меня полукруглые ножи, прикрепленные к кистям правых рук воинов. Обычно лезвия этих ножей, острые как бритва, защищены кожаными ножнами. В рукопашной схватке это грозное оружие. С левой кисти у мужчин свешиваются маленькие деревянные стулья. На этих стульях не только сидят, на ночь их подкладывают под голову, чтобы во время сна не испортить замысловатую прическу.

Наконец мы достигли Лодвара — административного центра Турканаленда. Среди навевающей тоску местности стоит несколько строений — это и есть Лодвар. Соседняя деревня туркана показалась мне гораздо более живописной, а ее жители выглядели столь фотогенично, что я не пожалел о своем решении приехать сюда. Туркана высокие, сильные и изящные. Рост большинства мужчин значительно превышает шесть футов. Некоторые ходят обнаженными, другие носят накинутые на плечи одеяния, похожие на тоги.

У многих мужчин, сквозь проколотые нижние губы были продеты гладко обточенные цилиндрики из слоновой кости. Издали они напоминали новенькие мячи для игры в гольф, прикрепленные ниже рта. Тем не менее, ясно выделяясь на коже красновато-коричневого оттенка, они, по-моему, шли туркана. Мужчины носили также серьги, ножные и ручные браслеты и ожерелья из проволоки и бусиков. У них были изящные копья и прямоугольные толстые кожаные щиты, украшенные большими черными шарами из страусовых перьев.

Я видел также плетеные щиты, которыми туркана прикрываются во время поединков на палках. Копья они пускают в ход только при встрече с враждебным племенем или дикими зверями, а сражаясь между собой, никогда не пользуются этим оружием.

Племенным знаком у туркана служат белые и оранжевые плюмажи из страусовых перьев, покачивающиеся при ходьбе. Плюмажами увенчивались тщательно выполненные сложные прически. Но мне объяснили, что они лишь жалкое подобие того, что видели семьдесят лет назад первые европейцы, достигшие берегов озера Рудольф. Тогда туркана отпускали длинные волосы, смазывали их глиной и укладывали в огромную чигнон, свешивавшуюся до пояса и украшенную лентами из перьев. Поверх всего этого сооружения помещали плюмаж или проволочный венок с подвешенными к нему большими шарами.

Прическа постепенно превратилась в среднего размера косу, обмазанную глиной и свешивающуюся с затылка, но уборы из перьев и плюмажи сохранились, и, прикрепленные к макушкам высоких мужчин туркана, они поразили наше воображение. Женщины пренебрегают такими сложными украшениями. Они просто бреют головы сбоку, а волосы на затылке смазывают жиром и закручивают в кудряшки.

Познакомившись с туркана, мы приступили к съемкам. Мы засняли несколько сцен охоты на леопардов и гиен. Они крадут у туркана скот и поэтому считаются здесь главными врагами. Эти кадры хорошо увязывались со снимками леопарда на ферме Хартли с участием Майка и туркана — помощников Хартли.

По деревням туркана пронесся слух: близ Лодвара танцуют и получают подарки, и к нам отовсюду начали стекаться африканцы — мужчины, женщины, дети. Мне говорили о туркана как о превосходных танцорах, но я в предыдущие месяцы видел достаточно первобытных танцев и не ждал уже чего-то необыкновенного. Однако должен признать, мне почти не приходилось встречать таких страстных любителей танцев. Туркана всегда были готовы сплясать перед аппаратом. Однажды, снимая их несколько часов подряд при дневном свете, мы выбились из сил и прекратили съемку. Но это не остановило туркана. Они продолжали танцевать весь вечер, почти всю ночь и танцевали на следующий день еще пять или шесть часов.

У них есть военные танцы, охотничьи танцы, танцы, в которых я так и не разобрался, и даже «танец слона», хотя слоны не встречались в Турканаленде или в соседних областях в течение последних столетий и, вполне вероятно, эти животные вообще никогда не обитали здесь. Несомненно, туркана, появившиеся в районе грабена не меньше чем сто — сто пятьдесят лет назад, некогда жили в стране, где водятся слоны, и оттуда охотники принесли с собой танец.

Объехав окрестности Лодвара, мы решили побывать на берегах озера Рудольф, лежащего в сорока пяти милях восточнее. Это одно из наименее изученных крупных озер континента. Оно открыто лишь в 1888 году австрийским исследователем Телеки. К западу от озера находится Турканаленд, к востоку — Эфиопия, к северу Судан. Пока не обнаружено вытекающих из озера рек. В богатых щелочью водах Рудольфа обитает множество рыб, крокодилов, бегемотов, а на его берегах тысячи водоплавающих птиц. Это благодатное место для молодых исследователей, полных энтузиазма, ибо на многих участках его берегов еще никогда не ступала нога белого человека и ни один белый ни разу не пересекал его.

Поселения рыбаков-туркана на берегах Рудольфа появились сравнительно недавно. В Турканаленде нелегко прокормиться, и поэтому часть туркана переселилась ближе к озеру, чтобы промышлять рыболовством. В озере много рыбы, и ловить ее нетрудно. Мы засняли, как мужчины-туркана отплывают в маленьких лодках подальше в озеро, закидывают там длинные сети и затем тянут их, наполненные рыбой, к берегу. Обычно в сети попадается много очень вкусных тилапий (нильских окуней) весом от сорока до двухсот фунтов.

На берегах Рудольфа мы чувствовали себя столь далекими от цивилизованного мира, как будто мы попали на другую планету. На бескрайней водной глади озера ничто не напоминало о существовании на земле человеческого общества, и на берегу стояло лишь несколько хижин туркана, столь же далеких от цивилизации, как сама природа…

Оставаясь в Турканаленде, мы все время чувствовали атмосферу заброшенности, и она усиливала для нас очарование этой страны. С особенным удовольствием я вспоминаю дни, проведенные в камышовой хижине на песчаной косе, далеко выступающей в озеро Рудольф. После дневных трудов мы отдыхали под сенью пальм, купались, все время тщательно остерегаясь крокодилов, или наблюдали величественный заход солнца.

Однажды в конце дня, закончив съемки, мы смотрели, как рыбаки-туркана вытягивают полную сеть. Когда она была уже недалеко от песчаного берега, вода вдруг забурлила, и мы подивились величине рыбы, бившейся в сети. Но это оказалась не рыба. В сети запутался крокодил. Попав в беду и не понимая, в чем дело, он, как обычно поступают в таких случаях крокодилы, притворился мертвым. Но, очутившись на мелком месте близ берега, он стал рваться из сети.

И тогда я понял, зачем туркана берут с собой копья, отправляясь на ловлю рыбы. Двое рыбаков подбежали к крокодилу и стали колоть его копьями, пока не прикончили.

Я решил, что такая сцена покажется зрителям необычной и захватывающе интересной. Мы попросили рыбаков дать нам знать, когда в сети попадет крокодил, и не убивать его, пока операторы не займут позицию, удобную для съемки этой сцены. Туркана охотно согласились, а мы стали дожидаться на берегу их возвращения с рыбной ловли. Но ни на завтра, ни на следующий день крокодил не попадался. Затем крокодил запутался было в сети, но успел спастись, прежде чем его вытащили на берег.

Наконец наше терпение было вознаграждено. В воде поднялось сильное волнение, и операторы побежали к берегу, не дожидаясь сигнала рыбаков. Но туркана, разгоряченные борьбой с крокодилом, забыли про нашу просьбу и убили его раньше, чем оператор добежал до места схватки. Если бы они подождали еще хотя бы тридцать секунд, он заснял бы эту драматическую сцену.

И такие случаи нередки при натурных съемках животных на воле — кажется, необычный, долгожданный кадр уже у вас в руках, но в последний миг он ускользает из-под самого носа. Однако, несмотря на последнюю неудачу, я был доволен результатом трехнедельного пребывания в Турканаленде — кадрами, идущими на экране три минуты. Мне пришлось совершить три путешествия, прежде чем я заснял Килиманджаро. На каком же основании я надеялся при первом же посещении Турканаленда заснять, как рыбаки-туркана пронзают копьями попавшего в их сети крокодила?