46

Жизнь развивается стремительно, и с момента описываемых событий много всего произошло. Детальное описание местоположения гнезда я еще до отъезда в Москву передал сотрудникам Сюнт–Хасардагского заповедника, и оно стало специально охраняемой орнитологической достопримечательностью. За ним велись наблюдения местными сотрудниками, а потом мы наблюдали его с канадскими, американскими, российскими и туркменскими студентами. Эту пеструю компанию ― экспедицию, организованную консультативной группой «ЭкоПол», мы привезли на Сумбар с моим коллегой–орнитологом, бородатым, вежливым и добродушным Андрюшей Зиминым, только что вернувшимся из Африки.

Это была особая эпопея, в равной мере экзотическая и праздничная для всех участников ― кому знакомством с Туркменией, кому общением с американцами и канадцами.

Мы все вместе путешествовали по самым примечательным в этом крае местам. Испытывали радиопередатчики для птиц и учились использовать радиотелеметрию. Безуспешно пытались ловить грифов, разложив в качестве приманки аппетитный труп ишака. Мы несколько часов проторчали тогда с Гэрри в палатке на вершине горы, наблюдая за этим трупом в бинокли и переговариваясь по рации с сидящим у ловушки в засаде черноглазым и смешливым студентом Виталькой Виноградовым, но никто к нам тогда так и не прилетел: погода была уж очень неподходящая для охотничьего парения грифов или сипов, никто из хищников вообще не летал в тот холодный ветреный день.

Зато поймали накидушкой сычика и потом фотографировали его со всех сторон, когда он спокойно и беспомощно лежал на спине на открытой ладони, лишь крутя на всех нас головой с огромными желтыми глазищами. А когда Джейн его выпустила, подкинув с руки, он взлетел и на лету брезгливо встряхнулся, словно стряхивая с себя следы наших бестактных неуместных человеческих прикосновений.

Потом Джейн уронила в азиатский нужник подсумок со всеми паспортами, авиабилетами, рублями и долларами, и я, из ложного гуманизма отогнав подальше наших интуристов, провел восхитительный час, почти свесившись носом в очко и безрезультатно пытаясь нащупать пропажу палкой на дне глубокого водоема, своим видом и запахом наводившего на мысли о черной стороне потустороннего мира. Оторвавшись от этого вдохновляющего занятия, я курил в теньке, привалившись к забору и приходя в себя, когда сменивший меня Стасик выловил-таки эту «золотую рыбку», за что сразу получил прозвище «Супер–Стас».

С Джейн мы общаемся постоянно. Она преподает в Нью–Йорке детям полевую экологию, учит их видеть то, что не очень заметно в повседневной американской жизни; рассказывает им индейские легенды про камни, воду и ветер, а иногда ― и про далекую неведомую птицу, похожую на повсеместный американский символ ― белоголового орлана, но совсем другую по характеру. Когда ее ученикам задали написать сочинение про человека, оказавшего на них важное влияние, шестнадцать пятиклассников из двадцати написали про нее.

Один из канадских студентов В черноусый хохотун Хаджир, будучи эмигрантом из Ирана, разговаривал во время наших путешествий с туркменами на смеси туркменского, фарси и пушту.

Наслаждаясь древним слогом и хлопая себя от восторга по ляжкам, он читал нам вслух арабскую вязь из бейтов Махтумкули на стене могильника у Шевлана (святое место у южных предгорий Сюнта), переводя текст на английский.

Через два месяца я прилечу в Канаду на Ньюфаундленд и первое, что увижу, выйдя из аэропорта, ― физиономию Хаджира, окаменевшую, а затем вытянувшуюся при взгляде на меня: подрабатывая шофером такси, он кинулся тогда ко мне, как к очередному клиенту. Он признался, что, продолжая ежедневно жить копетдагскими воспоминаниями, в первое мгновение вовсе и не удивился моему появлению, а парализовало его секундой позже от сознания того, что это происходит в реальности.

Он отвез меня в отель, узнал, во сколько надо разбудить, чтобы доставить на завтрашний рейс; наутро появился на своем такси с коробкой пончиков и горячим кофе, и мы до самолета успели заехать на мое любимое место в Сэнт–Джонсе ― на «Сигнальный Холм», с которого открывается далекий вид на скалистые берега Ньюфаундленда и на простирающуюся за фьордами Атлантику. Встречая там рассвет, мы нетипично для Канады курили, вспоминали ястребиного орла над скалами Коч–Темира, наших спутников–туркменов, иранский пейзаж на горизонте и то, как мы с ним танцевали под дутар на столе среди безудержного веселья всей честной компании, отмечая день рождения другого канадца ― Тейлора…

Лысый и бородатый Гэрри со смехом, но беззлобно передразнивал тогда Ленина, усевшись в общежитии Ашхабадского университета под огромной картиной точно в такой же позе, как и изображенный маслом вождь, сосредоточенно пишущий что-то на коленях в блокнот (Гэрри уверял, что Ленин записывает наблюдения за ястребиным орлом).

Когда мы уезжали из Кара–Калы, Гэрри отозвал меня в сторонку и заговорщическим шепотом спросил:

― Сергей, как ты думаешь, могу я увезти домой один кустик полыни? Уж очень она прекрасно пахнет… ― Я так же конспиративно (оглянувшись по сторонам и дав понять, что риск за исчезновение одного кустика полыни беру на себя) ответил, что может. Он поспешно запихал уже приготовленный куст полыни в уже приготовленный непрозрачный мешок и спрятал его в рюкзак.

Через два месяца после нашей туркменской эпопеи мы будем вместе с Гэрри летать на вертолете над юго–восточным Лабрадором, изучая влияние низковысотных полетов военных истребителей на популяцию скопы (звук истребителей настолько силен, что раскалывает яйца в гнездах). Мы летали тогда в одном из самых диких уголков на земле, приземляясь на берегах озер со звучными индейскими названиями в местах, где не ступала нога человека. Вот уж было приключение так приключение…

Я оказался первым бывшим коммунистом, попавшим на авиационную базу НАТО в этой части Канады, но это вызвало не подозрения и проверки, а шутки и смех. Гэрри познакомил меня тогда с отличной командой ― яркими самобытными мужиками, прекрасно дополнявшими друг друга.

Усатый приземистый Джекоб, пилот нашего вертолета, сам ― прекрасный наблюдатель, фотограф и опытный натуралист. Поэтому, если во время полета в процессе учета и определения птиц он с чем-то не соглашался, то вертолет наш вставал на нос (так что все елки внизу оказывались в горизонтальном положении, а река в вертикальном), закладывал головокружительный вираж и возвращался к необычно медленно (по сравнению с нами) летящей стае птиц, которую мы только что миновали («Ну, что я говорил? Про уток никогда со мной не спорь…»).

Неосмотрительно высказавшийся перед этим про чирков скромняга Джим смиренно принимал поправку коллеги, ибо после выполненного пилотажа не только был не в силах упорствовать с определением уток, но и просто не мог открыть глаза, сидя с мертвецки–бледной физиономией.

Потом мы работали над полигоном, где пилоты истребителей отрабатывали стрельбы по лежащим на земле макетам са–малетов с нарисованными на их крыльях огромными красными звездами. Зависнув над приютившейся у края полигона палаткой, мы помахали в окна руками вышедшим из нее на шум нашего винта солдатикам, они помахали нам в ответ. На что двухметровый духарик Двэйн сказал:

― Если мы сейчас сядем и Серджей выйдет пожать им руки, передав привет из Москвы, у этих военных съедет крыша и они сразу сдадутся в плен…

Потом в бескрайних болотах Лабрадора мы нашли разбитый корпус небольшого винтового самолета, о чем Джекоб сообщил на базу по радио, вскоре выяснив, что про этот борт, исчезнувший много лет назад, никто ничего толком не знал. Когда мы снизились до нескольких метров (сесть во всей округе было негде: сфагновая сплавина), из заброшенно светлеющего на фоне болота зарастающего фюзеляжа вылетел и тяжело полетел в метре над землей огромный вирджинийский филин.

Потом были десятки гнезд скопы на вершинах тридцатиметровых елей в первозданно–недоступных местах по берегам никогда никем не посещавшихся озер и рек; удивленные медведи, в растерянности садящиеся на свои толстые мохнатые зады, рассматривая над головами наше невиданное рокочущее чудовище; бобровые плотины на глухих речушках и расходящиеся круги от всплесков бобровых хвостов; лоси, переплывающие прозрачные озера, испуганно фыркая на нас раздувающимися ноздрями; десятки озер, поражающих тем, что, находясь рядом, все они порой имели воду разного оттенка; тысячи квадратных километров пожарищ ― как погосты до горизонта, с черными обелисками обгоревших деревьев и становящимися вдруг заметными бесчисленными звериными тропами, словно паутина покрывающими всю тайгу; не покидающее меня (пешехода) восхищение тем, что, с легкостью покрывая десятки и сотни километров или играючи делая крюк, чтобы осмотреть «вон тот утес» на противоположной стороне речной долины (до которого пешим ходом ― день пути), имеешь возможность определить в кустах даже дрозда или в деталях разглядеть валяющийся на болоте уже побелевший от времени лосиный рог…

Однажды ночью, на диком острове посередине глухого озера в бескрайней канадской тайге, отойдя от костра в жидко–сумеречную приполярную темноту и восхищаясь впервые увиденным мною северным сиянием, мы с Гэрри молчали, а говорить потом начали про завораживающее разнообразие нашего огромного мира, невольно вновь и вновь возвращаясь в разговоре к Туркмении…

Через неделю, закончив свои вертолетные изыскания, мы летели на самолете с военной авиабазы на Лабрадоре назад в Сэнт–Джонс ― столицу Ньюфаундленда. Пользуясь тем, что пассажиров в местном рейсовом самолете было всего ничего, мы почти в российской манере перешучивались с непривычной к этому стюардессой, раз за разом испрашивая у нее долива в свои стаканы; она удивлялась, с улыбкой смешивая нам необычный напиток ― виски с кока–колой (Чача научил в Индии). Мы посматривали с Гэрри сверху на плавающие вокруг Ньюфаундленда айсберги, со смехом вспоминали туркменские приключения, хохотали как придурки над популярными у нас в Кара–Кале шутками, а когда прощались в аэропорту перед моим отлетом на материк, Гэрри так же заговорщически, как некогда в Туркмении, полез в карман и достал пластиковый пакетик:

― Сергей, я решил тебя помучить. Это тебе подарок. Держи! ―

В протянутом мне пакете была веточка от того куста полыни, который он «контрабандой» увез домой в Канаду.

Усевшись в фешенебельное кресло непривычного мне первого класса огромного «боинга», взлетев из Канады и летя над Атлантикой в родную Балашиху, я достал этот пакетик, расстегнул застежку, вытащил тонкую серую веточку, опустил ее на секунду в стакан с минеральной водой, а потом растер между пальцами и уткнулся носом в кулак…

И вот тогда, вдохнув знакомый терпкий запах, я мгновенно перенесся назад в Кара–Калу. И вновь увидел прокаленные солнцем холмы и скалы, парящих над ними птиц и наших канадцев–американцев, смотрящих вокруг во все глаза…

Триша и Ленор из Теннесси в тот раз первыми поддержали лозунг «Не бери в голову и наслаждайся жизнью!», когда у святого могильника на Шевлане беззубый мулла угощал нас бараньей шурпой из общей миски, раздав всем ложки, гостеприимно обтертые валявшейся рядом цветастой тряпкой.

Надо было видеть присутствовавших мужиков–туркменов, когда в жаркий день мы дошли до небольшого гаудана, устроенного на одном из ручьев в предгорьях, и те же самые Триша, Ленор и хохотушка Дженнифер, ничтоже сумняшеся поскидав с себя все, кроме весьма откровенных купальников, с визгом попрыгали в воду. Туркмены смотрели на это ошарашенно, с неявным осуждением и с явным интересом…

Мы с Зиминым наслаждались, созерцая происходящее; непонятно чем больше ― видом наших плещущихся девиц или озадаченно–сосредоточенными лицами наблюдавших это туркменов; а участник нашей группы ― московский студент Колька Дронин, проработавший год экскурсоводом в национальном парке в США, тактично делился с туркменами соображениями о том, что наши гости приехали совсем из другого мира и конечно же отличаются от нас.

Мы все вместе провели целый день, наблюдая с разных точек за гнездом ястребиного орла, снимая его на видео и обсуждая перемещения птиц по рации. Наши буржуи в тропических шляпах, с телеобъективами на видеокамерах и с прочим экзотическим снаряжением, увлеченно рассматривающие орлов в бинокли, смотрелись в Коч–Темире просто шикарно.

Даже приставленный тогда к нашей команде под видом студента–биолога представитель туркменских компетентных органов, героически учивший названия птиц, чтобы не выглядеть в нашей среде совсем уж инородно, признался, что птица эта ему нравится.

Потом я показывал ястребиного орла своим близким коллегам и студентам, которые приезжали со мной на Сумбар в последующие годы (Ребята, всем привет!). Он у всех вызывал тогда неизменное восхищение, а сегодня он помогает всем нам заново ощутить нашу дружбу через незабываемые воспоминания о далекой загадочной Туркмении и о том, как нам там было хорошо.