Королева знала, что графиня д’Оранж, ее служанки и камердинер давно покинули дворец, и теперь они оставались вдвоем во всем этом просторном, обставленном в парижском стиле особняке. Что придавало их встрече какой-то особый налет таинственности.

Когда Мария-Людовика вошла в холл, королевич уже с нетерпением ждал ее там, прохаживаясь между расположенными в разных концах зала мраморными статуями, словно выбирал место, на котором и самому можно было хоть на какое-то время застыть.

Одет он был, как перед дуэлью, — высокие черные ботфорты, кожаные, обтягивающие тело штаны с утолщенными серебряными наколенниками; кожаная, украшенная стальными пластинами, куртка с навешенным на нее нагрудным ромбовидным щитом…

«Что ж, будем считать, что вид у него довольно воинственный, — отметила про себя королева. — Знать бы, насколько он соответствует сути».

Правда, обрамленное короткой русой эспаньолкой лицо Яна-Казимира показалось ей основательно уставшим. Однако Мария-Людовика успокоила себя тем, что усталость эта налетная, след стараний графини, самозабвенно заботящейся о непорочности своей королевы.

Тридцать девять, со сладостной затаенностью вспомнила она о возрасте будущего короля и будущего, даст Бог, мужа. Прекрасный возраст! Особенно для такого рослого, крепкого мужчины, как этот.

— Вас не смутило, что я столь настойчиво добивалась встречи с вами, мессир?

— Раскаиваюсь, что не приложил еще больших усилий к тому, чтобы увидеться с вами. Сразу же, как только прибыл из Франции, — негромко, рокочуще невнятно, в нос себе, пробубнил Ян-Казимир.

— В этот раз мне придется простить вас, мессир, — едва просветлело лицо королевы, скрытое под сиреневой вуалью. — Но в будущем… Впрочем, давайте присядем.

На столике, накрытом в углу, между камином и настенным арсеналом из мечей, сабель и пистолетов, стояла бутылка французского вина и несколько блюдец с тонко нарезанными ломтиками жареного мяса и сыра.

— Наша встреча подразумевает значительно больше того, что мы можем высказать друг другу. — Королева еще не определилась, как она должна вести себя. Как невеста при живом муже? Как завтрашняя вдова, которая уже сегодня имеет право подумать о своем будущем? Как любовница, явившаяся на тайное свидание? Но ведь никаких особых чувств этот худощавый, с кирпично-багровым, обветренным в походах и попойках лицом воин у нее не вызывал. Тем более что любовник, причем «официально признанный», если позволено так выразиться, у нее был, и в другом она пока не нуждалась.

— Значительно, — все с той же невнятностью обронил кардинал-королевич. Когда он наполнял бокалы, рука его предательски дрожала, а глаза с жадностью оценивали напиток.

«После меланхоличного Владислава с этим человеком сойтись тебе будет очень трудно, — молвила себе Мария-Людовика. — Вообще трудно жить рядом с кем бы то ни было другим. Ты привыкла к покорности и невозмутимости своего короля. К его безразличию к тебе… Но ведь и после коронации Яна-Казимира послом Франции в Польше останется все тот же граф де Брежи…».

— Хотела бы знать… Вы в самом деле решительно настроены бороться за польскую корону? — Мария-Людовика понимала: стоит ей умолкнуть, и возобновить разговор в нужном русле уже будет трудновато. А она не желала отдавать инициативу поляку. — Поймите, для меня этот вопрос не праздный.

— А что сулят вашему мужу врачи? Скоро ли нам придется вступать в эту борьбу?

— Вы не поняли меня, мессир. Вступать нужно уже сегодня, сейчас. Врачи подтвердят то, что решит Господь, однако за Господом дело, похоже, не станет. Да простит меня все тот же Господь.

— Сейчас вы немного напоминаете мне графиню де Ляфер с ее неподражаемой логикой и манерами, которым вы, кажется… Впрочем, простите, государыня…

Пока он говорил все это, Мария-Людовика дважды умудрилась поперхнуться вином. Упоминание о Диане де Ляфер было настолько неожиданным для нее, что, сжав пальцами горло, королева какое-то время изумленно и обиженно смотрела на Яна-Казимира как на клятвоотступника.

— Понимаю, что, будь на моем месте эта прожженная авантюристка…

— Великосветская, — улыбнувшись, поправил королевич. — Великосветская авантюристка…

— Так вот, будь на моем месте эта ваша великосветская… бороться за корону было бы значительно легче, признаю. Но все же, просила бы впредь в моем присутствии имя этой мадам не упоминать.

Королевич ухмыльнулся себе в усы и, приподняв бокал в молчаливом тосте, залпом осушил его, после чего принялся жадно поедать мясо и сыр.

«Если этому мужлану и выпадет судьба стать моим мужем, то обучать его манерам придется заново. Как юного пажа. И занятие это будет не из легких. Оно и понятно: походы, плен… Любовные интриги по всем заезжим дворам Европы… — Королева грустно рассмеялась про себя. — Однако есть ли у тебя выбор? Ну, остановишь ты его на пропахшей ладаном сутане Кароля, что в твоей жизни изменится? К лучшему, ясное дело».

— Имя графини д’Оранж упоминать мы тоже не будем, — вызывающе подтвердил королевич, промокнув губы той же салфеткой, какой только что вытирал жирные руки.

И Марии-Людовике вдруг захотелось туда, в «храм распятий», на ложе между двумя каминами. Во «всемирное распятие Христа», за окном которого ожидали своего часа тридцать три камня «тайного мужчины».

— Но говорить мы будем всерьез, — сжалился над ее мучениями королевич. — Да, государыня, мои намерения самые решительные. Иначе я попросту не стал бы возвращаться сюда из Франции. Чувствую, что способен многое изменить в этой стране. Прежде всего — вернуть ей былое величие. Превратить в могучую империю, одни берега которой будут омывать воды Балтийского, другие — Черного и Азовского морей. От Дуная и Эльбы — до Волги и Дона.

— Будем считать, что набросок речи на элекционном сейме, на котором будут избирать короля, у вас уже готов. Ваши намерения способны вызывать у польских патриотов искреннее уважение, — сдержанно подбодрила его Мария-Людовика, пригубливая свой бокал. — Вы знаете, что ваш брат тоже воспылал военной страстью и даже готовился… готовится, простите, начать великую войну против османского мира.

— Мне почему-то кажется, что эта воинственность вдруг проявилась у него под вашим влиянием.

— В какой-то степени, да. Я всегда считала, что мой король должен быть королем Великой Польши. Чего нельзя добиться дипломатией, следует добиваться с помощью меча.

— То есть относительно истоков воинственности моего достойного братца я не ошибся?

Королева подтвердила его догадку снисходительной улыбкой. Дискутировать на эту тему ей не хотелось.

— Давайте переходить к более конкретному разговору о наших отношениях, ваше высокопреосвященство.

— Предпочитал бы обходиться без церковного титула, — обронил Ян-Казимир.

— Как вам будет угодно. Надеюсь, вам уже понятно, что появились очень сильные соперники, которые претендуют на корону Польши с не меньшими шансами, чем у вас.

— Все они прекрасно известны мне. Как и шансы, которые согревают их.

— Некоторые из них к тому же дают понять, что способны претендовать и на руку королевы-вдовы. Уж извините, что говорю об этом при живом муже…

— Мы исходим не только из своих интересов, но из интересов Польши. Заботиться о наследнике престола всякому королю следует со дня его коронации.

— Но, получив в моем лице предводителя оппозиции, к трону вы не пробьетесь. Ибо путь к нему пролегает через сейм, где мое влияние вам известно.

— Каковы же ваши условия?

— Я стану всячески демонстрировать свою поддержку вам только в том случае, когда поклянетесь, что… Словом, вы понимаете.

— Что буду просить именно вашей руки. Условия лучше называть такими, какими они выдвигаются.

— Так вы клянетесь в этом, ваше королевское высочество?

— Клянусь.

«А ведь он неплохо подготовлен к нашему разговору», — подумала королева с некоторым разочарованием. Она опасалась, что встреча получится более трудной. В слишком уж деликатном и двойственном положении она оказывалась.

— Вы все хорошенько обдумали?

— У меня еще будет время подумать о многом. Но от клятвы уже не отступлюсь.

— Мне бы хотелось, чтобы это была клятва рыцаря, а не кардинала. Вы уж простите мое неуважение к святому сану.

— Это и есть клятва рыцаря, Ваше Величество.

— И добиваться моей руки станете не ради короны… Не только ради короны. Разве не так?

— Отныне я стал бы добиваться ее, даже если бы твердо знал, что лишусь короны, которая уже сияет на моей голове.

— Вот это по-рыцарски, — охотно подтвердила Мария-Людовика. Слишком уж трогательным показалось ей это заверение.

Еще несколько минут оба просидели в неловком молчании. Очевидным было, что лимит откровенности исчерпан, и теперь они находятся у той черты, за которой отношения приобретают совершенно иной, более интимный характер. И королева явно не готова к этому.

— Мне приятно, что наша встреча наконец состоялась, — неуверенно молвила Мария-Людовика, давая понять, что время прощаться. — Хотелось бы, чтобы вы поскорее вернулись в Варшаву или же обосновались в одном из городов недалеко от столицы. Когда наступит критический момент… ваше присутствие у смертного одра не может нести в себе ничего предосудительного. Зато мы будем рядом и будем едины. Наши враги почувствуют это.

— Готов согласиться с каждым вашим словом.

Королева поднялась и, вновь оценивающе взглянув на своего избранника, направилась к двери.

— Вы уже уходите? — в вопросе Яна-Казимира было столько неудовлетворенности и разочарования, что королева не могла не ухмыльнуться.

— Хотите сообщить мне еще что-то очень важное? — спросила она, остановившись, но не поворачиваясь к нему лицом.

— Да нет, собственно…

— У меня тоже создалось впечатление, что больше сказать вам нечего.

— Но вы могли бы остаться еще на какое-то время. Наше знакомство… Мы могли бы продолжить его… — смущенно бубнил наследник престола. — В конце концов, во дворце мы сейчас одни. Когда еще представится такой случай?

— Уж не хотите ли предложить мне стать вашей любовницей? — мягко спросила Мария-Людовика, только сейчас повернувшись к нему и приподняв закрывавшую лицо вуаль. — Согласитесь, что это ни к чему. Если уж нам обоим суждено быть вместе, то стоит ли порождать слухи и сплетни?

— Но позвольте, коль уж мы здесь, вместе!.. — вскричал в Яне-Казимире обиженный мужчина.

— Князь… — укоризненно улыбнулась королева. — Да угомонитесь же вы! Признайтесь, что вы совершенно не готовы сейчас к тому, чтобы оставаться наедине с королевой.

Ян-Казимир запнулся на полуслове и, ступив несколько шагов к Марии-Людовике, осипшим голосом проворчал:

— Что вы имеете в виду?

— То самое обстоятельство, которое имеете в виду вы и досточтимая графиня д’Оранж.

Она видела, как побледнело лицо будущего супруга. Этого удара он не ожидал. Ни от королевы, ни от Клавдии д’Оранж. В то время как королева была уверена, что этим ударом она не только усмирила Яна-Казимира, создав повод для дальнейших упреков в адрес будущего мужа, но и избавила себя от его упреков. На тот случай, если вдруг Ян-Казимир поведет разговор о ее отношениях с графом де Брежи. Ну а то, что она разрешила полубрачный союз графини д’Оранж и престолонаследника, тот союз, который при крайне невыгодной для нее ситуации мог привести к престолу не ее, а графиню, — так это получилось походя…

— Вам ведь еще никогда не приходилось бывать в постели с королевой, разве не так, ваше высокопреосвященство? — еще более мягко улыбнулась Мария-Людовика.

— Нет, конечно. К чему этот вопрос?

— Прежде всего не огорчайтесь. Разговор сугубо между нами. Видите ли, быть в постели с королевой вообще очень трудно. К этому всегда следует готовиться с особой тщательностью. Извините, конечно, за сугубо женскую откровенность.

— Вот уж не думал… — брякнул Ян-Казимир, подбоченясь, — …что следует готовиться, да к тому же «с особой тщательностью».

— Но согласитесь, после многотрудного свидания с любовницей опасно встречаться со всякой женой. Что уж говорить о королеве.