После посещения Владиславом IV храма королевский кортеж направился в имение местного подстаросты, дом которого мог служить единственным более или менее подходящим пристанищем для Его Величества. Сам подстароста — высокий сутулый пятидесятилетний литовец воспринял появление у себя короля с таким спокойствием, словно всю жизнь только тем и занимался, что встречал и провожал высокородные кортежи.

Он уступил Владиславу IV свои покои, а сам с женой перебрался во флигель и даже не потрудился известить о прибытии короля окрестную шляхту, чтобы, как водится в таких случаях, дать бал в честь монарха.

— Вам приходилось когда-нибудь воевать, господин Ингардт? — спросил его король, намереваясь тотчас же лечь и хотя бы несколько часов поспать.

Последние двое суток выдались для него бессонными. Как только утихали сердечные приступы, начинала невыносимо болеть печень, и заглушить ее ноющие терзания могли разве что резкие приступы боли в желудке. Зная об угрожающем букете болячек, которые король умудрился нажить к своим пятидесяти трем годам, прусские, чешские и французские доктора лишь бессильно разводили руками.

— Приходилось, но давно, против германцев и московитов. В Черной Руси я командовал ротой кирасир и вышел в отставку в чине капитана.

— Даю вам чин подполковника. Немедленно разошлите гонцов, которые бы от моего имени объявили сбор дворянского ополчения.

Ингардт с ужасом уставился на короля.

— За чин премного благодарен. Однако ополчение. Первое, о чем меня спросят — против кого воевать станем?

— Пока неясно. Вполне возможно, что против шведов.

— Ни в Литве, ни в Польше шведов сейчас нет и в ближайшее время, очевидно, не будет.

— Тогда пойдем в Белую Русь. Какие-то нехристи подняли восстание.

Но подстароста оказался человеком смышленым, а потому идею похода в Белую Русь тоже не воспринял. До нее отсюда далековато. Дворянское ополчение собирается или тогда, когда сейм объявляет войну, или когда случается что-то чрезвычайное в пределах воеводства. Чем вызван этот приказ короля, он понять пока не мог.

— Я буду говорить, — пришел он на выручку правителю, не желавшему раскрывать истинную цель нового ополчения, — что мы собираем небольшое войско, которое пойдет вместе с королем в Литву, где, как вы знаете, всегда неспокойно. А главное, она значительно ближе, нежели Швеция.

— Вам не откажешь в мудрости, подполковник Ингардт. Соберите хотя бы человек сто. Не могут же они не отозваться на зов своего короля.

— Здесь уже сто лет никто не собирал дворянского ополчения. Могу пообещать молодым дворянам, что перед походом проведем небольшие учения с рыцарскими турнирами, пригласив на них всех дам округи. А затем устроим королевский бал.

— Вот именно, королевский, — охотно подтвердил Владислав IV. И ему вдруг стало тоскливо. От всего: от молитвы в храме, от необходимости собирать ополчение — только потому, что полуобезумевший колдун напророчил какое-то сражение. От занудности подстаросты Ингардта, который вместо того, чтобы сгинуть с глаз и сделать вид, что ретиво выполняет приказ, все еще топчется у двери, пытаясь придумать какое-то обоснование его прихоти. — Это будет кровавый бал, кро-ва-вый! — неожиданно для самого себя проговорил король, чувствуя, как подло тяжелеют и слипаются его веки.

Но едва он уснул, как появился гонец от местного воеводы, который ожидал прибытия короля в своей резиденции в воеводском центре. Воевода докладывал, что к побережью Польши движутся шведские суда с войсками. Ему сообщил об этом осведомитель через моряка одного датского судна, зашедшего в Гданьск. Комендант гданьского гарнизона пока сохраняет эти сведения в тайне, однако решил предупредить воеводу, поскольку рассчитывает на его поддержку.

Сообщение воеводы подстароста счел не настолько важным, чтобы поднять короля в ту же минуту. Но и не настолько обыденным, чтобы ждать, когда Его Величество изволит проснуться.

— Вот вам и враг! — совершенно невозмутимо воспринял эту весть Владислав IV. И подстаросте показалось, что лицо короля озарилось такой радостью, словно он узнал не о появлении у берегов Польши вражеских войск, а уже о его разгроме. — Как видите, я был прав: покуда существует король, до тех пор будут существовать и враги короны.

— Это сразу же меняет ситуацию. Появился враг! Теперь я смогу созвать под ваши знамена как минимум двести ополченцев, — заверил его подполковник Ингардт. — И немедленно пошлю гонцов к воеводе, чтобы собирал ополчение в городе и его окрестностях.

Прежде чем выступить с полком гусар, личной охраной и ополченцами в поход, король вновь наведался в храм.

— Колдун все еще у себя в келье? — спросил он настоятеля.

— Смотрит в огонь.

— Почему он в храме, если не признает наших молитв и не признает самих храмов?

— Здесь он лечит. Здесь же получает подаяние. Не божьим же духом ему, Ваше Величество, питаться… — смиренно объяснил настоятель — пышущий здоровьем толстяк, которому в ближайшие десять лет вряд ли понадобится какое-нибудь зелье, кроме хмельного.

— Ладно, пусть делает, что ему заблагорассудится. Поговори с ним. Скажи Мачуру, что король позволяет ему ехать в Варшаву. Мы подыщем ему келью при моем дворце.

— Предложить-то я предложу, да только он не согласится.

— Не тебе знать и решать, — взглянул король на настоятеля так, что тот мгновенно прикусил язык и отправился к Мачуру. Вот только долго ждать себя не заставил.

— Оказывается, Мачур знал, что вы придете, Ваше Величество, поэтому даже не стал выслушивать меня. Сказал: «Я свою келью нашел. Пусть король теперь ищет свою».

— Так и сказал?! Какая наглость! И это — ответ королю?! В таком случае я сам поговорю с ним.

— Стоит ли вам выслушивать то, что способно оскорбить достоинство не только короля, но и самого терпеливого, смиренного монаха? — попытался настоятель спасти их обоих: колдуна — от гнева короля, а короля — от гнева колдуна. Ибо еще неизвестно, чей страшнее и мстительнее. Но это ему не удалось. Немного поколебавшись, король все же решился войти в пристанище затворника.

— Ты был прав, божий человек. Я выступаю в поход. Пришло сообщение, что шведы готовятся высадить свои войска на нашем побережье.

— Чтобы к весне занять все Поморье, — подсказал Мачур. — Но ведь ты, правитель, пришел не для того, чтобы сообщить о том, что от меня же и услышал.

Короля покоробила непочтительность колдуна. Но что поделаешь? Человек, который видит дальше любого из смертных и которому смерть подвластна куда больше, чем сама жизнь, может позволить себе даже такое непочтение.

— Настоятель уже наверняка сказал, что я жду тебя в Варшаве. Лучшая келья столицы или апартаменты лучшего дворца… Прожить остаток дней своих можно ведь по-разному, разве не так?

Мачур отвел взгляд от огня, выдернул из ниши в стене факел и, не церемонясь, осветил лицо Владислава IV. При этом король мог видеть его до презрения снисходительную улыбку.

— Когда ты, земное величество, вернешься в столицу, то обнаружишь там столько врагов, сколько не успел сокрушить за всю свою походную жизнь. Так что тебе будет не до какого-то там колдуна. И потом, стоит ли навлекать на себя гнев иезуитов, которые слишком нетерпимы ко всему, что не укладывается в их представления о мире и церковном ордене?

— Но ты слишком много знаешь, чтобы оставаться здесь.

— Знаю даже, что прикажешь убить. Только я сумею опередить тебя. Сам уйду.

— Ошибаешься, колдун, я не собираюсь подсылать к тебе убийцу. Ты многое сделал для меня.

— Не заставляй уличать тебя во лжи. Это недостойно короля. Как недостойно и его подданного. И вообще, не теряй времени. Твое появление на поле боя будет воспринято солдатами как одно из чудес света. Король все-таки…

— Запомни, отшельник, я жду тебя в Варшаве. И еще…Скажи, чем я могу отблагодарить тебя за лечение и за пророчество.

Мачур вновь мстительно рассмеялся.

— Посоветуйся со своим «черным человеком».

— Кого ты имеешь в виду? Какого еще «черного человека»?

— В твоей свите есть один «черный человек». Тот, которого собираешься подослать ко мне.

Король с минуту стоял, молча глядя в огонь. Ему жаль было лишать жизни человека, который только что спас его. Но в то же время Владиславу страшно было оставлять на этой земле человека, способного предсказывать судьбу короля. Никто на этой грешной земле, ни один подданный, ни один чужестранец, не имеет права определять век и судьбу своего монарха, поскольку самим Богом завещано, чтобы монарх определял судьбу своих подданных. Что не одно и то же.

Владислав прекрасно понимал, что его враги — настоящие враги — находятся не там, среди высадившихся на Поморье шведов, а в столице. И даже здесь, в свите. Они идут по его следу, словно волки, выжидающие, когда жертва окончательно обессилеет. И, конечно же, воспользуются пророчеством Мачура в борьбе против короля. Вот почему никто не имеет права предсказывать судьбу монарха. Каждый, осмелившийся сделать это, должен быть с благодарностью казнен. «С величайшей благодарностью…» — с улыбкой повторил эту мысль правитель Речи Посполитой.

— Что-то в твоих предсказаниях сложилось не так, Мачур. Не собирался я ни казнить тебя, ни обращаться к «черному человеку», который действительно есть в моей свите. Но поскольку ты привык к тому, что все пророчества — без исключения — сбываются, не стану огорчать тебя. Король потому и король, что способен воплотить в реальное бытие самые страшные и странные предсказания любого из подданных ему колдунов.

— Вот это уже по-королевски. Но, прежде чем появится твой «черный человек», хочу, чтобы ты знал: ко мне уже являлся один… «черный человек». Не тот, которого собираешься натравить на меня, а другой. И просил сделать так, чтобы из этого городка твой кортеж выезжал уже облаченным в траур. Как видишь, я этого не сделал.

— Вижу. Признателен. Даже умирая, буду благодарить тебя. Но своим признанием ты лишь утвердил меня в намерении прислать к тебе своего «черного человека». Колдун, отказавшийся служить королю, не имеет права служить кому бы то ни было, кроме Господа Бога.