Четверг
1
Утром выяснилось, что у Трошкиной потерялся зонт и завелся поклонник – я упоминаю события не по хронологии, а по степени важности. Алку больше взволновала утрата зонта, который был настолько хорош – ни одному заводному поклоннику не сравниться!
Ядовито-зеленый с оранжевыми и желтыми рисунками, в точности скопированными со стены какой-то знаменитой пещеры, зонтик уже второй год защищал мою подружку и от дождя, и от солнца, одновременно напоминая ей об Австралии, где и был приобретен. Происхождение аксессуара гарантировало его уникальность в наших широтах, и это делало зонт поистине бесценным. Для модной дамы нет кошмара страшнее, чем риск прилюдно встретить особу в аналогичной экипировке! Поэтому, обнаружив пропажу, подруга немедленно заистерила в телефонную трубку:
– Кузнецова! Успокой меня! Скажи, что он у тебя!
– Кто?
– Что! Мой австралийский зонтик! Я вчера с ним ходила!
– И не только ходила, но и ездила, – припомнила я. – Алка, сдается мне, ты забыла его в такси.
– Как – в такси? О боже! Что же теперь делать? – Трошкина вконец расстроилась.
– Сохранять спокойствие, – посоветовала я. – Ничего непоправимого не произошло. Люди часто забывают вещи в такси, и наверняка существует практика возврата забытого владельцам. Ты помнишь, что за машина нас везла? Какой службы такси?
– Ммм… – замычала Алка. – Точно не помню… Какое-то искрометное было название…
– «Костер», «Пламя», «Факел»? – перечислила я с сомнением – откровенно пожароопасные названия не казались мне подходящими. – Может, «Кремень»?
– Нет, все не то… Вспомнила: «Фаэтон»! Вот какое было название! – обрадовалась Трошкина.
– Что же в нем искрометного?
– Ну, привет! Мифы Древней Греции помнишь? Фаэтон – это сын бога солнца Гелиоса, весьма зажигательный молодой человек! Кстати, о пылких юношах…
– Что? – заинтересовалась я.
– Потом расскажу, – передумала откровенничать Алка. – Сначала позвоню в службу такси и спрошу про свой зонт.
Это не заняло много времени, милая женщина на телефоне «Фаэтона» не стала запираться и призналась, что «зеленый зонтик с рыжими каракулями» лежит у них в диспетчерской со вчерашнего вечера. Мы с подружкой поехали его забирать, и по дороге Алка рассказала мне о своем новом поклоннике.
Оказывается, он завелся у нее дистанционно и проявился в Интернете под нескромным «ником» Мачо. Как этот самозваный мачо выглядит и сколько ему лет, Трошкина не знала, но активность виртуальный кавалер развил поразительную: за короткий срок умудрился отметиться на всех Алкиных страничках в разнообразных социальных сетях, прислал по письму на каждый ее электронный адрес, постучался в «аську» и в «Скайп».
– А ты что? – закономерно поинтересовалась я.
– А что я? – Трошкина сделала горделивое лицо праведницы. – У меня же Зяма!
– Ты что, отшила нового поклонника?! – шокировалась я. – Алка! Зяма у тебя уже два года, и что? До сих пор ни слова о свадьбе!
Алка надулась. Я покосилась на нее и спросила мягче:
– Правда, отшила? Совсем-совсем отшила или оставила хоть маленькую надежду?
– Ничего не оставила! – гордая праведница вздернула острый подбородочек. – Я не такая, как некоторые!
– Хамишь! – надулась теперь уже я.
В диспетчерскую такси «Фаэтон» мы вошли, стараясь не смотреть друг на друга, и поэтому одновременно увидели сразу два интересных предмета.
– О, мой зонтик! – обрадовалась Алка.
– О, Севин шарфик! – удивилась я.
На полке вроде книжной, только с ячейками, аккуратным рядком лежали чьи-то невостребованные потери: потрепанный бумажник, записная книжка, связка ключей, очки с помятой дужкой, одинокая перчатка. Они выглядели сиротливо и разительно контрастировали с шикарным дорогим шарфом от Roberto Cavalli.
Яркий, бирюзово-голубой(редкая расцветка для мужской модели!), он свернулся в пышный клубок, свесив вниз широкий язык с монограммой ручной работы. Затейливый вензель «ВП» шифровал не фирму-производителя, а владельца шарфа – Всеволода Полонского. Я это знала совершенно точно, потому что не раз видела аналогичную монограмму на носовых платках коллеги. Севина матушка чрезвычайно увлекается рукоделием.
Чтобы получить обратно зонт, Алке было предложено максимально точно описать вчерашнюю машину, ее водителя и обстоятельства, сопутствовавшие поездке. Марку автомобиля ни подружка, ни я не запомнили, а о водителе могли с полной уверенностью сказать только то, что он в машине был. К счастью, оказалось достаточно назвать наш маршрут – «из центра в аэропорт с остановкой возле кладбища». Очевидно, таксисту вчерашняя поездка запомнилась лучше, чем нам, и он успел поделиться впечатлениями с коллегами.
– А нельзя ли нам еще и вот этот шарфик забрать? – вдохновленная успехом с зонтиком, спросила я. – Я знаю его хозяина, мы с ним вместе работаем.
– Вы ошибаетесь, – возразила румяная дама, заглянув в потрепанную тетрадь. – Эту вещь забыла в машине девушка.
– Серьезно?
Я нахально подвинула румяную даму, подошла поближе к стеллажу, рассмотрела цифры на наклейке, украшающей соответствующую ячейку, и легко расшифровала:
– И было это в понедельник.
– Так ведь в понедельник Севу Полонского арестовали! – слишком громко припомнила Трошкина.
Румяная дама слегка побледнела. Я прочитала в ее глазах невысказанный тревожный вопрос «Где же это вы все вместе работаете?» и дала на него единственно правильный ответ:
– Мы из спецагентства.
– Вы можете описать внешность той девушки? – не дав даме опомниться, с нажимом спросила Трошкина.
– Я – нет, но могу Виктора спросить, это он сдал находку…
– Спросите Виктора! – разрешила я.
Водитель Виктор Сидоров был допрошен по рации. Дамочку, потерявшую бирюзовый шарф, он запомнил очень хорошо – главным образом потому, что при посадке она назвала конечным пунктом следования городскую окраину, а сама выскочила из машины за первым же поворотом. Правда, сунула водителю сто рублей, так что сильно сердиться он не стал, только удивленно посмотрел вслед странной дамочке, которая перебежала, качаясь на каблуках, через улицу и там сразу же села в другую машину.
– Это был красный «Феррари» с откидным верхом! – откровенно смакуя воспоминание, сказал таксист.
Девушка у него такого слюноотделения не вызвала. Таксист пренебрежительно назвал ее пигалицей и с некоторым трудом припомнил, что «она была в чем-то синем».
– Похоже, то была Алиса Лютова! – озарило меня.
– Так ведь Алису Лютову в понедельник убили! – моментально откликнулась Трошкина.
Некогда румяная дама сделалась вовсе серой. Мне стало ее жаль. Немногие женщины способны, как мы с Трошкиной, мужественно и доблестно переживать детективные истории!
– Спасибо, вы нам очень помогли, – благосклонно сказала я даме, имеющей во всех смыслах бледный вид, и мы с моей боевой подругой удалились из диспетчерской.
Нежно обнимая вернувшийся к ней австралийский зонтик, богатая бездельница Алка поехала домой, а я, бедная наемная труженица, на работу. Открыть дверь офиса я не успела – она распахнулась сама, и из кабинета неожиданно и шумно, как засадный полк из укрытия, выскочила рыдающая Липовецкая. Я отшатнулась, пропустила коллегу в коридор и встревоженно посмотрела – куда это она?
«В туалет, – предположил внутренний голос. – Ты видела, на что похоже ее лицо?»
Лицо у Зойки было бледное, припухшее, в сложных разводах голубых теней и синей туши. Лицом зареванная Зойка здорово походила на большой гжельский чайник.
– Ну, что у нас плохого? – нарочито ровным тоном Айболита, прибывшего по срочному вызову, спросила я Сашку Баринова.
Он сидел на подоконнике, что вообще-то у нас категорически запрещено – не всем повально, а персонально Баринову. Сашка поразительно вертляв и при посадке на подоконник обязательно сбивает на пол хотя бы один цветочный горшок. Как куратор нашей офисной флоры, Зоя категорически требует от Баринова не приближаться к горшечным растениям на расстояние хоть чего-нибудь вытянутого. Но сейчас одернуть Сашку было некому.
– Это что за боди-арт? – спросила я, через плечо указав на коридор, откуда доносились затихающие завывания расписной Липовецкой-Гжельской.
– Арт хэз эн энэми кэллд игнорэнс! – с апломбом ответил знакомый голос из кабинета Бронича.
Принадлежал этот голос, впрочем, вовсе не шефу. Бронич никогда не стал бы говорить, что «у искусства есть враг, который зовется невежеством». Во-первых, он не разделяет это мнение, во-вторых, вовсе не знает английского.
– Кто там? – Я подняла брови выше и указала пальчиком на кабинет.
– Эт-то я, почтальон Печкин! Принес заметку про вашего мальчика, – мрачно пробасил из своей каморки Эндрю.
– Это птица розовая, – грустно ответил мне Сашка.
– Фламинго, что ли?!
– Почему фламинго? Попугай, – так же грустно объяснил Баринов, и до меня с опозданием дошло, что я неправильно поняла: он сказал не «птица розовая», а «птица Розова».
– Эдькин Кортес? – Я бросила на стол сумку и пошла в кабинет Бронича. – А что он тут делает?
– Сиротеет, – всхлипнул Сашка.
Я резко развернулась:
– В смысле?
– Залечили нашего Эда эскулапы проклятые! – злобно прорычал Андрюха из кромешного мрака затемненной монтажки. – Не спасли, а наоборот, отравили окончательно!
– Господи! – Я почувствовала слабость в ногах и присела на подоконник рядом с Бариновым. – Эдик умер?!
– Тсс! – Сашка замахал руками, самую малость не попав по кактусу. – При попугае не говори! Он еще не знает!
Я внимательно посмотрела сначала на Баринова, потом на Сушкина. Не похоже было, что это дурацкий розыгрыш. Да и Зойку до истерики довести не так просто – у бухгалтеров стальные нервы…
Я слезла с подоконника, закрыла дверь в кабинет шефа, вернулась к Сашке и страшным шепотом потребовала:
– Расскажи толком, что случилось!
На один и тот же стресс люди реагируют по-разному. Зоя разрыдалась, Эндрю сделался агрессивен, а Сашку словно пришибло. Он говорил тихо, монотонно, без эмоций, но даже в таком виде его рассказ произвел на меня большое впечатление.
Эдик Розов, яркий и шумный при жизни, умер тихо и незаметно – ночью, когда все спали. Перед сном он, как обычно, принял несколько таблеток – вечернюю порцию лекарств в бумажных фунтиках разнесла всем пациентам отделения дежурная медсестра. А утром Эда нашли мертвым.
– Вот и вся история, – безразлично закончил пришибленный Баринов.
– Не вся! – яростно рявкнул Сушкин. – У мамы Эдика инфаркт, отец, бедняга, тоже еле дышит, а мы унаследовали попугая!
– Насовсем? – спросила я.
– Как получится, – равнодушно молвил Баринов. – Если старики оклемаются, то, конечно, заберут Кортеса к себе. А пока кто-то из нас должен стать ему родной матерью. Ты как насчет того, чтобы временно усыновить попугая?
Я немного подумала. Оставлять птицу в офисе было бы негуманно. Это же не вещь, это живое существо, нуждающееся в общении! Бронич попугая не возьмет, у него дома собака со щенками. К Зойке тоже нельзя – у нее аллергия. Парни наши в попугаичьи опекуны никак не годятся, у обоих образ жизни нездоровый – один бабник, другой наоборот. Остаюсь только я. У меня дома никакой подшефной живности нет, зато есть предки, которые давно уже жалуются на отсутствие внуков. Отлично, пусть продолжают практиковаться на животных: с Барклаем отрабатывают навыки «кормить» и «гулять», а Кортесу рассказывают сказки и поют колыбельные!
– Я возьму его, – решила я и без промедления пошла в кабинет шефа за клеткой с птицей. – Прямо сейчас отвезу бедолагу к себе, чтобы Зойка не травмировала его своими бурными переживаниями!
Внутренний голос одобрил мое решение, заодно отметив, что сам собой образовался повод увильнуть от работы.
Клетка оказалась достаточно легкой, но из-за большого размера нести ее было неудобно. Я решила, что это тот самый случай, когда прекрасная дама может призвать для совершения небольшого и совершенно безопасного подвига своего верного рыцаря, и позвонила Денису.
Сначала он удивился:
– Кого тебе надо перевезти? Попугая в клетке?
Потом продемонстрировал специфическое чувство юмора:
– Кому же везти птичку в клетке, как не капитану милиции!
И наконец проявил долгожданное благородство:
– Конечно, дорогая, я сейчас буду!
– Сейчас? – тут удивилась я.
По первому зову капитан Кулебякин бежит только на службу, к столу и в постель со мной.
– Сюрприз!
Голос Дениса раздвоился. Я отлепила от уха телефонную трубку и с легкой обидой посмотрела на живого милого, возникшего на пороге. Верный рыцарь не прибыл по первому зову прекрасной дамы, он уже был поблизости, когда я позвонила!
– Может, хватит сюрпризов? – с прискорбием вопросил Эндрю.
– Кхгм!
При виде пасмурных лиц капитан Кулебякин убрал улыбочку и одернул рубашечку.
– Уважаемые дамы и господа! Я к вам с важной новостью. Спешу сообщить первым, и все такое…
– Знаем мы ваши важные новости! – с горечью воскликнул Сушкин.
– Эта хорошая, – Денис коротко улыбнулся и снова построжал: – Во всяком случае, для вас – хорошая. Где там прячется ваш друг Полонский? Пусть возвращается, обвинение в убийстве гражданки Лютовой с него снято.
– Ура! – искренне обрадовалась я.
– А на кого повешено? – с подозрением спросил Сушкин, не спеша ликовать.
– На кого надо, на того и повешено! То есть мы нашли настоящего убийцу, – поправился Денис.
– И кто же это? – немного оттаял примороженный Баринов.
– Да как обычно! Полюбовничек!
– Пороховщиков?! – Сашка оттаял окончательно. – Неужто сам, своими руками?!
– Именно своими руками, – кивнул Денис, откровенно обрадованный возросшим интересом к его рассказу. – Свидетелей мы нашли! Один видел, как Лютова с Пороховщиковым вышли из его «Феррари» и потопали в соседний сквер, другой наблюдал, как они шумно ссорились, а третий заметил, что вернулся Георгий в свою машину один. По времени все более или менее совпадает.
– «Феррари» красная, с открытым верхом? – быстро спросила я.
– Откуда знаешь? – Милый посмотрел на меня с подозрением.
– Да это все знают! – спас меня Эндрю. – Фотки Пороховщикова с его тачкой в последнем выпуске «VIP-авто» половину номера занимали! Витька Завалишин фотосессию делал.
– А как Пороховщиков убивал свою подругу, свидетели видели? – спросил Баринов, равнодушный к автомобильной теме. – Или же его обвиняют на основании косвенных улик?
– Думаю, мы получим чистосердечное признание, – сказал капитан Кулебякин и почему-то посмотрел на часы.
– В убийстве? – уточнила я.
– Может, даже в двух! – Денис мечтательно улыбнулся. – Видите ли, со смертью супруги Пороховщикова тоже не все понятно.
– Она же оставила записку? Мол, сама, по собственной воле, прошу никого не винить? – припомнила я.
– Чего только не напишешь под дулом пистолета! – разнеженным тоном сказал мой милицейский милый и снова посмотрел на часы. – Подумаешь, записка! Сама ли она в омут прыгнула, никто не видел, и тело до сих пор не нашли! Мотивчик у Пороховщикова имелся неслабый: почти все его имущество было записано на супругу, а она все завещала мужу!
– А любовницу ему убивать какой резон? Она вроде неимущая? – спросил Баринов. – У нее даже своей квартиры в городе не было, она у Пороховщикова в отеле жила!
– Саша, откуда ты это знаешь? – Я только ресничками хлопнула растерянно.
Ну и ну, я тут корчу из себя детектива, а бесценный источник информации, оказывается, сидит со мной в одном кабинете!
– Понимаешь, это такой специальный отель, не для широкой публики, а для встреч в узком кругу, – потупился Баринов.
– Частная гостиница «The Bat», она же «За баб», – кивнул Кулебякин.
– А ТЫ откуда это знаешь?! – взвилась я.
– Да это все знают! – Эндрю опять выступил в роли спасителя. – Любого таксиста спроси, куда бы закатиться с девочкой…
– Или с мальчиком, – быстро вставил Баринов.
– В общем, знатное это место! – закончил Денис.
И под моим тяжелым взглядом завилял:
– В смысле, знаменитое! Ну, всем известное. Понаслышке, конечно… Мне вот мужики рассказывали…
– Что за мужики? – встрепенулся Баринов.
– Сначала про бабу расскажи! – разозлившись, грубо потребовала я. – Какой повод был у Пороховщикова, чтобы убить любовницу?
– Знаешь, милая! – проникновенно сказал Денис и, кажется, даже скрипнул зубами. – Иногда никакого повода не нужно, чтобы задушить любимую женщину!
– Ха! – с вызовом сказала я и подбоченилась.
Кулебякин сменил тон:
– Впрочем, Лютова Пороховщикову повод дала. По его словам, она у него деньги украла! Почти триста тысяч долларов, из секретного сейфа в спальне, о котором никто чужой не знал, не ведал. А Лютова знала – Пороховщиков пару раз в отсутствие законной супруги привозил любовницу поблудить с привычным комфортом у семейного очага. Ну, и похвастался заначкой, идиот!
– Дурачок, – вздохнул Баринов.
– Кретин полный, – сказал Сушкин. – Да если бы у меня было триста тысяч баксов, разве я сказал бы об этом телке?!
– Знаете, кто вы? – тихо кипя, спросила я.
И сама ответила:
– Вы безнравственные женоненавистники!
– Так не бывает, – подумав, возразил Эндрю. – Это парадокс!
– Бывает, Андрюшенька, бывает! – игриво улыбнулся Сашка.
– Тьфу на тебя!
Эндрю ушел в монтажку. Я тоже решила удалиться и холодно повелела Кулебякину:
– Бери попугая – и за мной!
– Заключенный попугай, пройдемте! – провозгласил мой капитан и снял со стола крупногабаритную клетку. – Ох, неудобная какая, дура!
– Что? – Я притормозила на пороге.
– Я говорю – иду, дорогая! – проворковал Денис, едва не выронив клетку с заметавшейся птицей.
– Дур-ра! – заголосил потревоженный Кортес. – Шур-ра дура! Шур-ра дур-ра!
– Женоненавистники! – с большим чувством повторила я и пошла по коридору.
2
Наскоро пообедав, капитан Кулебякин вновь уехал на работу, а я осталась дома, мотивировав прогул необходимостью обустроить жизнь и быт усыновленного попугая.
На самом деле это богоугодное дело не заняло у меня много времени. Я просто позвонила в магазин товаров для животных и заказала на дом попугаичий корм с подробной инструкцией по его употреблению. Но и дожидаясь посыльного из зоомагазина, Кортес не голодал, а с большим удовольствием клевал мюсли, которыми с ним великодушно поделилась мамуля.
Я не ошиблась в ожиданиях – наше семейство с энтузиазмом приветствовало появление нового питомца. Бабуля сразу же полезла в энциклопедию за рекомендациями по содержанию редких пернатых в неволе, хлебосольный папуля пошел колоть фундук, а мамуля удостоила Кортеса светской беседы на французском.
Пока они ворковали и клевали мюсли в гостиной, я позвонила знакомому фотографу – тому самому Виктору Завалишину, который, как сказал Эндрю, делал фотосессию Пороховщикова с его «Феррари». Снимки я посмотрела в Интернете, на сайте журнала, так что могла беседовать с автором вполне предметно.
– Витя, ты где снимал-то? – спросила я первым делом.
На одной фотографии в кадре вместе с Пороховщиковым и его выдающимся авто была небольшая пирамида из желтого песчаника, на другом – пожелтевшие обломки мраморных колонн, на третьем – типичный японский садик. Если бы сам автовладелец на всех фотографиях не был в одной и той же рубашке, я бы подумала, что он путешествовал по странам и континентам непосредственно на своем стальном коне.
– Снимали у Жорика на даче, а ты где думала? – противно захихикал Витька. – Ясное дело, руины не древнегреческие и пирамида не египетская. Пороховщиков сам себе фараон: выкупил у колхоза четыре гектара земли и на них построил все, что захотел, включая скоростную автотрассу с петельками.
– Хорошая дача у Жорика, – похвалила я. – А жену его ты видел?
– И видел, и слышал, а что?
– Да так, просто интересно, какие жены у наших местных фараонов, – отговорилась я.
– Что, небось думаешь, не охмурить ли богатенького вдовца? – еще противнее захихикал циничный Витька. – Ну, не знаю, не знаю! Ты, Инка, конечно, девица видная, а только Шурочка была совсем другой породы.
– В смысле? – приготовилась обидеться я.
– Серьезная она была женщина! Сказала – сделала! Не финтифлюшка.
– А я, по-твоему, финтифлюшка?! – Я таки обиделась.
– А ты, по-моему, слишком хороша, чтобы сесть на царство в четыре га, – ловко выкрутился Витька. – Шурочка и за ворота-то почти не выходила, к ней даже маникюрша, парикмахерша, массажистка и личный тренер по фитнесу – все на дом ездили. Тебе это будет скучно.
– Пожалуй, ты прав, – согласилась я. – Только не пойму, почему ты жену Пороховщикова Шурочкой называешь? Она вроде Алей была.
– Аля – это тоже сокращенное от «Александра», – уверенно поправил меня Завалишин. – Близкие ее вообще Шуркой кликали. Так они с мужем друг друга и звали – Жора и Шура.
– Шура? – Мне кое-что вспомнилось. – Ладно, Витя, бывай!
Неприлично поспешно попрощавшись со своим собеседником, я побежала в гостиную и лишила мамулю пернатого компаньона.
– Дюша, подожди, мы еще не закончили!
Заложив пальчиком томик стихов Маларме, родительница побежала за мной, но я решительно закрыла дверь своей комнаты перед ее носом:
– Мама, извини, нам с Кортесом нужно серьезно поговорить!
Судя по шорохам, не в меру любопытная мамуля осталась под дверью подслушивать, поэтому я унесла клетку с птицей подальше. Поставила ее на диван, села на пол, чтобы наши с Кортесом глаза оказались на одном уровне, и в подражание капитану Кулебякину строго сказала:
– Заключенный попугай, приступим к допросу!
– Просо, просо, зер-р-рнышки! – моментально откликнулся Кортес, ясно показав, к чему ему было бы желательно приступить.
– Будут тебе зернышки, только не обмани моих ожиданий, – попросила я и почесала висок, формулируя первый вопрос.
Или запрос? Я не рассчитывала, что говорящая птица будет сознательно делиться со мной информацией. Я надеялась, что попугай в присущей ему манере машинально отреагирует на знакомые слова.
– Шура, – сказала я и выжидательно уставилась на Кортеса.
Он промолчал, и я повторила с эмоциональным нажимом и отчетливой артикуляцией:
– Шура! Шу-ра! Шу-ра!
– Шу-ра мы-ла шку-ру! – донесся громкий шепот из-за двери.
– Мама, молчи! – прикрикнула я. – Не мешай, пожалуйста, у меня серьезное дело!
– Басенька, а что они там делают? – спросил в коридоре папуля.
– Кажется, Дюша учит попугая читать, – ответила мамуля.
– Деточка, воспользуйся карточками! – громко посоветовала бабуля, педагог со стажем.
Я вздохнула и подкатила глаза. Какие тайны могут быть в этой семье? По общительности моих родственников превосходят только лесные комары!
– Пожалуйста, не мешайте! – громко попросила я и тихо, но настойчиво спросила попугая: – Так что там с Шурой? Ну же, давай! Шура!
– Шура – дура! – сварливо отозвался Кортес и повернулся ко мне задом.
Я покрутила на месте клетку, разворачивая допрашиваемого к себе передом, и обрадованно повторила:
– Шура – дура. А Жора?
– Деточка, «Шура – дура» – это хорошая рифма, но плохая педагогика! – упрекнула меня из-за двери бабуля.
– Рифма тоже так себе, – высокомерно заметила наша великая писательница.
– А вот мне интересно, как же они зарифмуют Жору? – задумался папуля.
– А Жора как-нибудь обойдется без нашего семейного хора! – в бешенстве выдала я не слабый рэп. – Помолчите, прошу вас!
– Я пр-рошу вас! У-мо-ляю! – отчеканил попугай.
– Не о том ты говоришь, – упрекнула его я. – Давай про Жору. Жора! Жоры, Жору, Жоре, Жору, о Жоре!
– Они уже склонения проходят? – удивилась мамуля.
– Это же программа пятого класса! – припомнила бабуля.
– Молчите все! – рявкнула я. – Это не игра, это допрос!
– Тогда зачем же молчать? – снова удивилась мамуля.
– Ах, говорила я, что милиционеры – неподходящая компания для девочки из хорошей семьи! – громко вздохнула бабуля. – С кем поведешься, от того и наберешься! Вот уже и допрос у нее…
– Дюшенька, если тебе нужны клещи, я как раз закончил колоть фундук! – предупредительно сообщил папуля.
Я застонала.
– Шура – дура! – сочувственно сказал попугай.
– Да если бы только Шура! – пожаловалась я. – А родственнички мои тебе как? Убила бы!
– Убила бы! Убила бы! Убью, убью, убью! Уничтожу! – заволновался Кортес.
Я встрепенулась:
– Кого? Шуру?!
– Шура – дура! – пренебрежительно отмахнулся попугай. – Убила бы дрянь!
– Какую дрянь? Жору? – допытывалась я, забыв о шумах в коридоре.
– Жора мер-рзавец! – убежденно сказал Кортес. – Тварь, дрянь, адюльтер-р-р!
– Жора – и адюльтер?! – ахнула я. – Так Шура знала?!
– Шура – дура!
– Шура-дура узнала про Жорин адюльтер и грозила его убить?
– Не дури, Шурочка! – пророкотал попугай.
И тут же взвизгнул:
– Жора мерзавец!
И снова протянул миролюбиво:
– Брось, Шурочка!
И запальчиво выкрикнул:
– Но Жора др-рянь!
Похоже было, что у птички случилось раздвоение личности и она разговаривает сама с собой.
– Спокойно, – сказала и я, похлопав себя ладошками по раскрасневшимся щекам.
– Спокойствие, только спокойствие! – Разговорившийся попугай без промедления откликнулся одной из любимых фразочек Эдика Розова.
Это уже смахивало на растроение птичьей личности.
– Та-ак, – протянула я, собираясь с мыслями. – Давай-ка проверим, правильно ли я поняла твои показания. Значит, Шура, она же дура, узнала, что Жора, он же тварь, мерзавец и дрянь, ей изменяет. И пригрозила его убить! И сказано это было при тебе, а также при Эдике, который призывал Шуру-дуру сохранять спокойствие. И называл ее при этом Шурочкой. Или Шурочкой ее называл кто-то третий?
Я крепко задумалась:
– Третий – это интересно… Хм, третий…
– Терциум нон датум! – Попугай перешел на латынь.
– Откуда ты знаешь, что третьего не дано? – возразила я. – Мне тут как раз катастрофически не хватает действующих лиц! Все либо уходят в аут, либо валятся со сцены замертво!
– Мементо море! – веско обронил попугай.
– Спасибо за комментарий, но это уже лишнее! – Я сдернула с кресла накидку и накрыла ею клетку, чтобы не слышать птичьих текстов.
Глас вопиющего в постели затих. Из коридора тоже не доносилось ни звука. Это, впрочем, не значило, что мои любимые родственники потеряли интерес к происходящему в моей комнате и разошлись по своим.
Я погрузилась в размышления. В самом деле, многовато в этой истории самоотводов и ликвидаций! Жена Пороховщикова Александра умерла, любовница Пороховщикова Алиса тоже умерла, умерли Эдик Розов и деревенская красавица Клава Пятакова. Самого Пороховщикова арестовали. Эпизодического ухажера любовницы Пороховщикова – нашего Севу Полонского – тоже едва не арестовали…
– «А» упала, «Бэ» пропала. Кто остался на трубе? – спросила я вслух.
– Ну вот, они вернулись к алфавиту! – довольным шепотом прокомментировала бабуля в коридоре. – Говорила же я, что до склонений попугай еще не дорос!
Я встала с пола, бесшумно подошла к двери, резко распахнула ее и вовремя поймала мамулю, падающую ниц развернутым ухом вперед. Папуля из-за плеча бабули молча подал мне клещи, развернулся и ушел в кухню. Я посмотрела сначала на инструмент, потом на мамулю.
– Надо бы паркет заново отциклевать, – оживленно сказала она, высвобождаясь из моих объятий. – Я споткнулась на ровном месте!
Я перевела взгляд на бабулю.
– А я не споткнусь! – пробормотала родная старушка и быстро удалилась прочь, часто оглядываясь на меня через плечо.
Я звучно пощелкала клещами и недобрым голосом Бабы-яги спросила:
– Куда это вы все? – И снова пощелкала.
В этот момент входная дверь затряслась. Я открыла, и Трошкина, прекратив возвратно-поступательное движение бедром, коим она размеренно билась в дверь, с разворота вплыла в прихожую.
– Кончай маникюриться! – распорядилась она, увидев у меня в руке клещи, и без спросу вломилась в мою комнату.
У самой Алки руки были заняты открытым ноутбуком. Она разбежалась удобно устроиться с ним на диване, но увидела там клетку, накрытую покрывалом, и оробела:
– Это у тебя что?
– Это переносная плаха! – заглянув из коридора, съязвил взлохмаченный Зяма и широко зевнул. – Дюха сегодня играет в гестапо!
– А вас, Штирлиц, я попрошу остаться! – сказала я и щелкнула клещами.
Зяма закрыл дверь с другой стороны.
– Это не что, а кто! – объяснила я подружке и жестом фокусника сдернула драпировку с птичьей клетки. – Вуаля!
Пробудившийся попугай по случаю тут же выдал длинную тираду на французском.
– Это что – стихи? – удивилась Трошкина.
– Да, перед сном мамуля читала ему Маларме в оригинале, – горделиво сказала я. – У нас чертовски смышленый попугай!
– По-моему, это не ваш попугай. По-моему, это попугай Эда? – прищурилась Алка.
– Ох, боже, ты же еще не знаешь! – Я огорчилась оттого, что вынуждена буду огорчить Алку. – Случилось страшное несчастье, Эдик Розов умер. Случайно принял чужую таблетку.
Я рассказала подружке то немногое, что знала о смерти Эда, и побледневшая Алка сквозь зубы процедила:
– Не поняла… Кого-то лечили ядом?
– Ну, Алка, ты же знаешь: лекарство, которое жизненно необходимо одному больному, для другого может быть смертельно опасным. Вспомни, как твоя бабушка прятала от нас свои таблетки, которые мы считали витаминками!
– У моей бабушки, царство ей небесное, была саркома легкого! Но даже ее таблетки при однократном приеме насмерть усыпили бы разве что кошку, – напомнила Алка. – А с Эдиком в палате лежали пациенты с кишечными проблемами! Зачем им сильнодействующие препараты? И потом, такие лекарства без присмотра не оставляют!
– Ты намекаешь, что Розова специально отравили? – Я тоже прищурилась. – Подбросили ему под видом лекарства смертельную дозу настоящего яда?!
– Конечно! – Алка кивнула. – Ты видела капсулы с лекарством от диареи? Из них запросто можно вытряхнуть правильный порошок и натолкать внутрь неправильный!
– И подкинуть фальшивую капсулу на тумбочку, пока пациенты в столовой куксятся над жидкой кашкой! – подхватила я. – А в отделение это пройти легче легкого, я сама вчера бродила там совершенно беспрепятственно и бесконтрольно!
– Никому об этом не говори, – посоветовала Трошкина. – Так, знаешь, на всякий случай. А то еще кто-нибудь подумает, что это ты укокошила Эдика, чтобы завладеть его редким говорящим попугаем!
Я поспешно отбросила в сторону компрометирующие клещи и сменила тему, подбородком указав на ноутбук:
– А у тебя-то что?
Алка покосилась на дверь и понизила голос до еле слышного шепота:
– Тот самый поклонник! Хочешь фотки посмотреть? Я сходила на его страничку в «Одноклассниках».
– Покажи!
Я плюхнулась на диван рядом с подружкой и вперилась в монитор.
– Ничего, да? Симпатичный ведь? – с легким беспокойством поинтересовалась моим мнением подружка.
– Даже очень, – согласилась я. – И, слушай, я же его знаю!
– Он тебя тоже знает, – вздохнула Алка. – Я видела, он и к тебе на «Одноклассниках» заходил. Он вообще, оказывается, поначалу думал, что я – это ты.
– Мы не очень похожи, – осторожно заметила я.
«Не больше, чем жираф и козлик!» – поддакнул мой внутренний голос.
– Это было недоразумение, – усмехнулась Алка. – Он видел, как я парковала Денискину машину, и узнал, что на ней часто ездит Индия Кузнецова. То есть ты. Вот он и полез в Интернет искать Индию, но на твоей страничке в «Одноклассниках» в друзьях увидел меня. И я ему понравилась больше!
В голосе подружки прозвучала законная женская гордость.
– Поздравляю с успехом! – искренне сказала я. – Роскошный парень. Как его зовут, я не помню, но это админ из института, он в нашем здании работает!
– Работал, – смущенно поправила Алка, завернув за порозовевшее ушко волнистый локон. – Его в понедельник утром уволили, после обеда уже не пускали в здание. И тут он увидел меня…
– Да-а? И что-о? – Я сделала большие глаза, побуждая подружку продолжать.
– Я как раз парковала Денискину машину, – мечтательно сказала Трошкина.
– В самом деле, незабывающееся зрелище! – согласилась я.
Алка посмотрела на меня с подозрением:
– Ты смеешься? А человек, может быть, для новой жизни воскрес! Пробудился от тяжкого сна! Смысл существования нашел!
– Смысл – это ты? – уточнила я.
Трошкина обиделась и закрыла ноутбук:
– Все, я ухожу!
– Да перестань! – Я потянула ее за полу. – Сядь! Ладно, признаюсь, я сейчас не расположена к задушевной беседе на лирические темы. Давай лучше о трагедии поговорим? Насчет этой подозрительной истории со смертью Эда.
– А у тебя есть мысли? – Трошкина перестала дуться.
– Есть! – Я похлопала рукой по дивану, вспугнув придремавшего попугая. – Присядь, я буду ими с тобою делиться…
3
Ум хорошо, а два лучше. Мысли, которые родились в процессе раздумий, взяли от нас самое лучшее: они были стройными, как я, легкими, как Алка, и интересными, как мы обе.
Опираясь на свидетельские показания попугая, мы предположили, что жена Георгия Пороховщикова была клиенткой детектива Розова и именно от Эдика узнала о том, что муж ей изменяет. А тот факт, что Кортес присутствовал при драматическом разговоре, позволял датировать «Дело Пороховщиковых» сентябрем. То есть тем самым месяцем «Ожерелового попугая Крамера», которому соответствовала пропавшая тетрадка с записями! Никогда раньше Розов не приносил в офис попугая, но в сентябре у него дома происходил ремонт – эпический процесс с заменой оконных рам и дверей, и Эд несколько дней подряд брал Кортеса с собой на работу.
Из тех тетрадок детектива Розова, которые мы с Алкой извлекли из ниши в кабинете, ни одна не была исписана больше чем наполовину. Одно-два дела в месяц – таков был Эдькин скромный норматив. Поэтому можно было предположить, что исчезновение тетрадки имени о.п. (ожерелового попугая) Крамера связано с делом Александры Пороховщиковой.
– Сама Александра ведь тоже сгинула, – подчеркнула ситуативное сходство Трошкина.
Однако Александра рассталась с жизнью раньше, чем Эдик с тетрадью, ведь о гибели жены Пороховщикова стало известно уже в субботу, а притравленный слабительным Эд вынужденно оставил свой офис в понедельник. Похоже, кто-то постарался выкурить его из кабинета, чтобы пошарить там без помех! Но кто?
– Сто процентов, Пороховщикова к Розову приходила не одна, – вспомнив попугаичьи вопли, уверенно постановила я. – При финальной беседе детектива с клиенткой присутствовал еще кто-то. Человек, который по-свойски называл супругу банно-прачечного магната Шурочкой. Кто-то близкий! Но кто? – Казалось, если мы найдем ответ на этот вопрос, то прояснится и все остальное.
Ставить на ноги свои новорожденные соображения и проверять, далеко ли они пойдут, мы отправились к Трошкиной. Она – сиротка, так что у ее домашнего очага на одну персону не ходят хороводом жаждущие общения родные и близкие. Алка считает это большим минусом своей жизни, а я с ней не согласна. Мне порой очень хочется попросить капитана Кулебякина организовать мне по блату небольшой отпуск в одиночной камере без права свидания с родней. Вот и сейчас нам с Алкой нужны были тишина, спокойствие, время и телефон. Вернее, два телефона.
– Две руки хорошо, а четыре лучше! Ты звони со стационарного аппарата, а я буду с мобильного, у меня тариф дешевый, – сказала подружка, аккуратно разорвав пополам листок со списком имен и телефонных номеров.
Полную базу данных абонентов городской телефонной станции Алка как-то по случаю скачала с компьютера моего брата. Зяме эту полезную информацию еще год назад слил приятель из телекоммуникационной компании. Тому надоело трижды в неделю пробивать по базе телефончики девиц, заинтересовавших моего любвеобильного братца, и он перевел ловеласа на самообслуживание. Трошкиной Зямины «телокоммуникационные кампании» с посторонними гражданками по вполне понятным причинам никогда не нравились, поэтому она без зазрения совести грохнула эту информационную базу на «Маке» любимого, предварительно сделав копию для себя. Так, на всякий случай. И вот случай представился.
Сначала нам понадобился только один телефон – домашний номер Пороховщиковых. Собственно, звонили мы не Жоре, который сидел в КПЗ, и не Шуре, которая по причине отсутствия телефонной связи с тем светом и вовсе была недоступна. Мы рассчитывали, что в отсутствие хозяев трубочку снимет кто-то из обслуги, и не ошиблись.
– Алле? – опасливо вопросил немолодой женский голос на другом конце провода.
– Ну, наконец-то! – обрадованно воскликнула я. – Здравствуйте, счастливица! Вы когда за призом-то придете?
– Здравствуйте, – совсем растерялась женщина. – А вы кому звоните-то?
Алка просуфлировала, и я безошибочно озвучила телефонный номер Пороховщиковых.
– Вам, наверное, хозяин нужен, – сказала женщина. – Но его сейчас нет. Звоните позже.
Я поняла, что сейчас она положит трубку, и запротестовала:
– Нет-нет, нам нужны вы! Приз сугубо дамский, мужчине он будет ни к чему!
– Какой приз?
Алка показала мне большой палец, я ей улыбнулась. Любопытство – отличный крючок!
– Приз – это целый день в салоне красоты, все услуги для вас бесплатно: СПА-процедуры, парикмахерская, маникюр, педикюр – что угодно! Рекламная акция салона «Тигровая лилия» для постоянных клиентов.
– Это какая-то ошибка, – с сожалением сказала моя собеседница. – Хозяйка была постоянной клиенткой салона «Клеопатра». И вообще, Александра Петровна умерла, так что никакие процедуры ей уже не нужны. Извините.
Я тоже извинилась, положила трубку и велела Трошкиной:
– Ищи номер фитнес– и СПА-центра «Клеопатра».
– Вот! – Шустрая Алка продиктовала мне набор из семи цифр.
Я пробежалась пальцами по кнопкам.
– Клеопаа-а-атра! – томно отозвалось в трубке глубокое контральто.
Я подавила порыв назваться Цезарем и капризным сопрано поинтересовалась:
– День добрый, маникюршу, педикюршу, парикмахера на выезд заказать можно?
– Коне-ечно! – охотно подтвердило контральто. – Расценочки наши вы знаете?
– Плевать мне на ваши расценочки, было бы качество! – заявила я.
– Прекрасно понима-аю вас, – охотно простил мне грубость растроганный голос в трубке. – Вы кого-то конкретного хотели бы? Фамилию мастера знаете?
– Не знаю я фамилии! Девочка такая черненькая… или беленькая? Она к Шурочке Пороховщиковой на дом ездила.
– Так это Машенька Голубенко, наш мастер-универсал!
– А маникюрша такая беленькая… или черненькая?
Контральто рассыпалось мелодичным русалочьим смехом:
– Танечка Красовская! Сейчас она рыженькая.
– Вот, мне этих девочек на завтра можно?
– Секундочку, – контральто собралось. – Простите, к сожалению, завтра у девочек расписание очень плотное. Может быть, вы сделает заказ на понедельник?
– Я перезвоню, – недовольно буркнула я и брякнула трубку на рычаг.
– Голубенко в списке пять человек, Красовских только двое, – доложила Трошкина, успевшая прошерстить базу телефонных номеров. – Повезло нам, что фамилии довольно редкие – не Петровы, не Сидоровы…
– Не Кузнецовы, – кивнула я, терпеливо дожидаясь, пока Алка аккуратным школярским почерком выпишет в столбик номера всех Голубенко и Красовских.
Потом она разорвала лист надвое, и мы стали обзванивать однофамильцев в поисках мастериц Танечки и Машеньки. Спрашивать их телефончики в «Клеопатре» не имело смысла, потому как администраторы в дорогих салонах никогда не дают новым клиентам мобильники мастеров, чтобы не остаться без своего куска пирога.
Зато сами мастерицы обычно не против «левых» заработков, и успешно вызвоненные нами Танечка и Машенька охотно согласились прибыть по вызову прямо сейчас.
– Как здорово все складывается! – порадовалась Трошкина. – Я как раз подумывала освежить стрижку и привести в порядок ногти.
Я понятливо кивнула, но тактично промолчала. Новый поклонник, даже виртуальный, всегда мобилизует!
Маникюрша-педикюрша приехала уже через час, и мастерица-универсалица ненамного от нее отстала. Алка, забыв обо всем, сладострастно погрузилась в процессы совершенствования своей красоты, а я умело направляла разговоры, которыми эти процессы неизбежно сопровождаются.
Я бы обязательно включила в курс шпионской подготовки парикмахерское дело! Хороший мастер-универсал единолично заменит целую спецслужбу – с филировочными ножницами можно узнать гораздо больше, чем с пыточным инструментом!
Танечка и Машенька знали о покойной Александре Пороховщиковой такое, о чем не подозревал даже ее муж. Например, Шурочка боролась с гормональной алопецией и, чтобы невзначай не облысеть, регулярно проходила дорогущий курс лечебных процедур – на дому, посещать салоны она не любила и вообще старалась лишний раз из дома не выходить. Даже с родственниками – мамой и сестрой – встречалась лишь изредка, а с немногочисленными приятельницами (подруг у нее не было) предпочитала общаться по телефону.
– У бедняжки Шурочки была какая-то кожная болезнь, она на солнце покрывалась пятнами, – полируя ноготки Трошкиной, объяснила Танечка. – Ни шляпы, ни зонтики не спасали, один выход – прятаться в тени. Вот она и пряталась в доме. Даже по своему саду гуляла только в дождь, под зонтом и в плаще с капюшоном.
Я вспомнила: в субботу, когда Дениса отозвали с праздника из-за гибели жены Пороховщикова, с утра лил дождь. Значит, даже для того, чтобы утопиться, бедняжка Шурочка выбрала ненастный денек! Вот это, я понимаю, сила привычки!
А парикмахерша чуть ли не своими глазами видела предсмертную записку Александры. Машенька как раз приехала в усадьбу Пороховщиковых на обычный субботний сеанс парикмахерских услуг, когда охрана прочесывала территорию в поисках пропавшей хозяйки. Александра с раннего утра была не в духе: отказалась от завтрака и грубо прогнала личного тренера по фитнесу, когда он пришел звать ее на очередное занятие.
– Димчик даже обиделся, – хмыкнула Машенька. – Шурочка никогда раньше его не обижала, а тут послала чуть ли не матом куда подальше! Ну, Димчик сел в свой «Пежо» и уехал в город, охране только на воротах пожаловался, что хозяйка взяла пример с мужа – Пороховщиков-то мужик грубый и разораться может из-за пустяка, и руки распустить. А охраннику на воротах какая разница, что за настроение у хозяйки? Он на Шурочку особого внимания и не обращал. Сидит себе в доме – и хорошо. А вот когда выяснилось, что не сидит, тут все забегали: и охранник, и кухарка, и садовник, и сам Пороховщиков!
– Всем хороводом стали Шурочку искать? – уточнила я.
– Искать-то они искали, а толку? Вы помните, какой был дождь? – спросила Машенька.
– Всю ночь ливень шел, наутро только чуть поутих, а потом опять хлынул как из ведра, – припомнила Танечка.
Мы беседовали втроем. Трошкина, блаженно жмурясь, помалкивала.
– Вот-вот, видимость нулевая, все раскисло, никаких следов не найти, и еще река разлилась, – кивнула парикмахерша. – А еще никто не знал наверняка, как Шурочка была одета. Муж ее видел только рано утром в пижаме, кухарка вообще не видела, она завтрак на подносе к дверям спальни принесла. Садовник был выходной, и к тренеру Шурочка не вышла. Шурочкин дождевик нашли в воде, он за затопленный куст зацепился, и еще один ее сапог в грязи у берега застрял. Приметный такой сапог, ярко-красный, но не резиновый, а из каучука, очень дорогой – знаете, продаются сейчас такие страшненькие, но модные башмаки? Название у них какое-то дурацкое…
– Кроксы, – не открывая глаз, подсказала Трошкина.
Ага, значит, не спит, слушает!
– А по вещам, которые в доме остались, муж или прислуга не могли определить, в чем Шурочка ушла? – спросила я.
– Да что вы! – Парикмахерша опасно взмахнула рукой с режущим инструментом. – У Шурочки полные шкафы совершенно новых вещей! Думаете, муж или еще кто-то в курсе, какие у нее есть наряды?
– Мне бы так, – завистливо пробормотала я.
Мы с мамулей уже больше десяти лет экипируемся по принципу «кто раньше встал, тот лучше одет». Моей родительнице совершенно не совестно экспроприировать у доченьки приглянувшуюся кофточку или платьице, и она всегда в курсе моих новых приобретений. У мамули нет комплексов, зато есть возмутительно хорошая фигура, и утешает меня лишь надежда на то, что все это – и незакомплексованность, и фигура – наследственное.
– А что было в Шурочкиной предсмертной записке? – спросила я, усилием воли заставив себя отвлечься от мыслей о внутрисемейном дележе нарядов.
– Да ничего особенного, – Танечка пожала плечами. – Что-то вроде: «Так больше жить я не могу, прощай, будь счастлив, если сможешь».
– Не без укора, но довольно кротко, – отметила я.
– Шурочка была добрая, – согласилась парикмахерша.
– Но с характером! – добавила маникюрша. – Уж если что решила – не переломить. Уж как я ее отговаривала делать акриловые ногти, а она уперлась – и настояла на своем.
– Девочки, а кто такой Димчик? – снова ожила Трошкина.
Надо отдать подружке должное: вопрос она задала правильный и нужным людям. Про Димчика – он же Дмитрий Скоробогацкий, личный тренер Шурочки Пороховщиковой по фитнесу, – девочки тоже кое-что знали.
Выпроводив мастериц, заметно добавивших Алке красоты и блеска, мы с подружкой подвели промежуточные итоги.
– Должна сказать, что этот самый Димчик мне крайне подозрителен! – заявила Трошкина. – Бывший охранник, нынешний тренер по фитнесу – любопытная конверсия! Парню двадцать шесть лет, а образования у него нет, и семьи тоже, зато есть рельефные мускулы и доступ к телу состоятельной гражданочки.
– Ты имеешь в виду покойную Шурочку? – уточнила я.
– Покойной она стала совсем недавно, а до тех пор была просто скучающей дамочкой с кучей денег и мужем-грубияном, – напомнила Алка. – При таком раскладе атлетический Димчик мог оказаться востребованным не только как тренер!
– Плохо ты о людях думаешь, Трошкина, – попеняла я подружке. – Но есть, наверное, в твоих словах какая-то сермяжная богемно-гламурная правда. Помнишь, не так давно одна скандинавская принцесса вышла замуж за личного тренера по фитнесу? Видать, они не только спортом занимались.
– Вот-вот! – Трошкина энергично потрясла головой, растрепав аккуратную парикмахерскую укладку. – И к частному детективу Шурочка могла отправиться именно с Димчиком, почему нет? Молодой сильный мужчина – и поддержит, и утешит… Идеальный вариант.
– Всегда хотела взглянуть на идеального мужчину, – сказала я и вопросительно посмотрела на Алку.
– А что? И взглянем, – не разочаровала меня подружка. – Его посмотрим, себя покажем. Зря, что ли, я красоту навела?
Ни единого Скоробогацкого в нашей базе не нашлось, но Алка позвонила мастерице Танечке, и та пообещала сбросить контакты Димчика эсэмэской.
Дожидаясь обещанного, мы пошли к нам пообедать – не потому, что проголодались, просто раскрасавице Трошкиной не сиделось на месте, и она жаждала показаться в лучшем виде наибольшему количеству друзей и знакомых. В первую очередь, конечно, моему братцу.
Это было правильное решение. За столом Зяма поглядывал на мою и свою похорошевшую подружку с повышенным интересом, и польщенная Алка не захотела прерывать общение.
– Зямочка, ты не подвезешь нас с Инкой в салон красоты «Клеопатра»? – ласковенько спросила она, умильно похлопав ресничками.
– Так вот в чем дело! Салон красоты! – Папуля шлепнул себя ладонью по лбу.
Удар получился глухим, потому что на руке у папы была стеганая рукавица-прихватка.
– А я-то думаю, отчего это вы, девочки, сегодня так празднично выглядите! – простодушно порадовался папуля своему запоздалому пониманию.
– Боря, ты бестактен! – упрекнула супруга мамуля.
Сама она безупречно деликатно расковыривала фаршированный шампиньон.
– Джентльмен не должен замечать такие вещи, – наставительно сказала наша леди. – Джентльмен должен думать, что дамы хороши всегда: от щедрот матушки-природы и безотносительно регулярных походов в салон красоты!
– Но от матери-природы у нашей дочери не было разноцветных перьев на голове! – заупрямился обычно сговорчивый папуля. – Это у нее от какой-то другой матери!
– Наконец-то проявилась Дюхина индейская сущность! – захохотал Зяма.
– Каких еще перьев?!
Также шепотком помянув чью-то мать, я выскочила из-за стола, бросилась в прихожую к зеркалу, вытащила из кудрей пару запутавшихся в них зеленых перышек и, игнорируя Зяму, покричала озабоченному родителю в кухню:
– Па, не волнуйся, это не мои перья, а попугаичьи! Он уронил их на диванные подушки.
– Ты что, спишь с попугаем?! – изумилась Трошкина.
– Так ведь ей больше не с кем! – притворно посочувствовал мне Зяма. – Дюхин любимый милиционер вечно на службе!
И он приобнял Алку, наглядно демонстрируя преимущества, какие дает наличие любимого мужчины свободной профессии.
Трошкина порозовела щеками и посмотрела на меня виновато:
– Ну и ничего, попугай тоже очень славный.
Кажется, это был комплимент Денису.
– И он гораздо культурнее милиционера! – проходя мимо нас, заметила мамуля.
Это уже не было комплиментом.
– А давайте и его возьмем с собой? – загорелась Алка. – А что? Птичке нужен свежий воздух. Пусть прогуляется с нами!
– Но такая здоровенная клетка займет все заднее сиденье, – возразил Зяма. – Все вместе мы в мою машину не поместимся, у меня же не самосвал!
– А мы без клетки!
Приговаривая «гули-гули» и «цып-цып-цып», Трошкина вытащила Кортеса из его узилища.
– Ну, и что дальше? – спросила я.
– Ватс лейта? – то же самое спросил попугай по-английски.
– А вот что!
Алка сняла с шеи австралийский хенд-мейд – цепочку крупного плетения, – обернула искрящимся серебром птичью лапку и торжественно водрузила попугая себе на плечо.
– Пиратка Карибского моря! – подкатил глаза Зяма. – Ну чисто бродячий цирк!
– Побрели уже, акробаты! – Я развернула пирамиду Трошкина-Кортес к выходу.
– Дети, вы куда? – всполошился папуля, не успевший скормить нам десерт.
– По бим-бом-брамселям! – ответила я, пропуская мимо себя Зяму, Алку и Кортеса.
– Трое в лодке, не считая попугая! – пошутила сама Трошкина, когда мы вполне комфортно разместились в Зяминой машине.
Пятый персонаж, увязавшийся за нами со двора на собственном автомобиле, в тот момент остался незамеченным.
4
До «Клеопатры» мы не доехали. Примерно на полпути пискнул Алкин мобильник – мастерица Танечка прислала обещанное сообщение, а в нем был не только телефончик, но и адресочек Димчика.
– Гарибальдийская, восемьдесят? Это рядом, буквально за углом, – моментально сориентировался Зяма.
Он перестроился в правый ряд, вошел в поворот, и через несколько минут мы уже стояли у купеческого особнячка из тех, которые украшают собой наиболее старые улицы нашего города.
Данное конкретное украшение, если честно, относилось к разряду сомнительных. Некогда красные кирпичные стены от времени и грязи побурели, да и сохранившиеся элементы лепнины давно перестали быть белыми. Рассохшиеся, в чешуйках старой краски ставни на окнах покосились в разные стороны, как опущенные крылья. Круто выгнутый козырек с оторочкой из чугунного кружева просел и решительно обещал в скором времени рухнуть на крыльцо. Со стороны жильцов было весьма разумно заколотить парадную дверь и пользоваться какими-то другими ходами.
– Да-а-а, картинка, – протянул Зяма, заглянув во двор. – Натуральный Шанхай!
За воротами, от которых остались только воспоминания и ржавые петли на столбах, открывался вид, не лишенный своеобразного величия. На длинной веревке, пересекающей весь двор, трепетали простыни, наволочки и нижнее белье всех возможных размеров и фасонов, среди которых особо выделялась винтажная модель «Мечта крепостной крестьянки». Горделиво развернутые во всю ширь трикотажные трусы супергигантского размера тянули бельевую веревку к земле, поэтому ее середина была поддержана подпоркой.
Вздернутая на высокую рогатину и увешанная тряпьем, веревка напоминала о мачтах и парусах. В роли моря выступала просторная лужа, на берегах которой кипели жизнь и деятельность: во дворе, образованном условно жилыми строениями, обреталось немало народу – по берегам внутридворовой лужи мы наблюдали и людей, и зверей.
Хилый мужичонка курил у водоразборной колонки, дожидаясь, пока наполнится его ведро. Бабушка кормила колбасными обрезками кошек в количестве не менее полудюжины разномастных экземпляров. Два старика за деревянным столом резались в карты, чумазый пацан пускал в луже кораблики из щепок, распаренная тетка в байковом халате с закатанными рукавами несла к мачтово-бельевой веревке полный таз туго скрученного белья.
– Мы не ошиблись адресом? – вслух задумалась Трошкина. – Неужели Димчик живет здесь?
Я поняла ее сомнения: у меня тоже патриархальные картины жизни и быта малоимущих граждан никак не ассоциировались с образом востребованного и преуспевающего специалиста индустрии красоты. Хотя новенький автомобиль «Пежо» с фасадной стороны дома действительно стоял.
– Лично я на месте этого вашего нового знакомого сначала решил бы больной квартирный вопрос, а уже потом покупал новую тачку, – сказал Зяма.
В его голосе звучало двойное неодобрение. Братцу не нравилось, что мы с Трошкиной проявляем повышенное внимание к какому-то подозрительному новому знакомому, и заочно не нравился сам этот знакомый, разъезжающий на новеньком автомобиле не хуже собственного Зяминого.
– И кто он вообще такой, этот ваш Димчик?
Я не знала, что ответить братцу, но говорить ничего и не пришлось.
– Митька! – зычно, как боцман, вдруг гаркнула баба с тазом. – На этой неделе твоя очередь траву полоть! Будешь сачковать – весь двор амброзией зарастет!
– Всем двором на штраф скидываться не станем, сам будешь платить, сачок! – выплюнул цигарку мужик с ведром.
– Да пошли вы! – огрызнулся смазливый парень в тугих джинсах и кожаной куртке, уверенно переправляясь через лужу легкими прыжками с кочки на кочку. – Если денег надо – скажите, дам, а амброзию свою сами пропалывайте!
Фигура у парня была замечательная, лицо приятное, а вот голос – жидкий тенор – подкачал.
– Ой-ой-ой, посмотрите, какой он стал барин! – Горластая баба охотно шваркнула таз наземь и уперла руки в бока. – Митька, ты не выпендривайся!
– Слышь, пацан? Я ж тя помню, когда ты босиком по этой луже бегал, – издалека начал воспитательную беседу дедуся с веером из развернутых игральных карт.
– Ох и зажился ты на свете, дед Семен! – хмыкнул парень, направляясь к воротам.
Соблюдая конспирацию, мы с Зямой разошлись в разные стороны – изобразили из себя случайных прохожих, – а субтильная Трошкина спряталась за деревом. Под хоровые проклятья, доносящиеся со двора, хладнокровный и непочтительный Димчик сел в свою красную-прекрасную машину и отчалил от дома. Мы дали ему минутную фору, а затем быстро погрузились в Зямину «Тойоту» и поехали следом за «Пежо».
Братец бубнил, что у нет него времени и желания впустую кружить по городу, но мы с Алкой в два голоса напели ему, что дело у нас важное-преважное, и Зяма кое-как согласился покатать нас до восемнадцати часов. Вечером у него было какое-то свое важное дело – мы с Трошкиной благоразумно не стали уточнять, какое именно.
– Я увольняюсь! – сказала Натуля, притопнув ножкой в туфельке на каблуке.
Модельная итальянская обувь в сочетании с оранжевым комбинезоном из шелестящей ткани смотрелась необычно, но эффектно. Широковатый для нее комбинезон Натуля туго затянула на талии широким ремнем, «молнию» расстегнула так, что получилось глубокое декольте, а штанины закатала повыше.
Палыч с сожалением посмотрел на круглые загорелые коленки, перевел взгляд на круглящийся в декольте крепкий бюст и поднял глаза на круглощекую физиономию Натули. С мордашкой ей повезло много меньше, чем с фигуркой: она была самая простецкая, да еще и конопатая, так что девчонке особенно шла фирменная бейсболка с длинным козырьком.
– Натуля, ну куда ты пойдешь? – вздохнул Палыч. – Вакансий в банковских офисах не прибавилось! Отечественная экономика еще не вполне преодолела последствия мирового финансового кризиса.
– Лапшу мне на уши не вешайте! – огрызнулась девушка. – Найду я себе вакансию, за меня не беспокойтесь!
Палыч снова неискренне вздохнул. По правде говоря, он беспокоился именно за себя, точнее – за свою заправку. С приходом фигуристой Натули она выбилась в предприятия-лидеры по преодолению последствий мирового финансового кризиса. Палыч прекрасно понимал, чем вызван ажиотажный спрос на бензин местного розлива – мужикам чертовски нравилось, когда их тачки заправляла Натуля. Слюни по губам текли, как топливо в бензобак!
– Натулечка, где же тебе будет лучше, чем здесь? – Хитрый Палыч поменял тактику. – Да ни в одном офисе тебе не положат такую зарплату! А чаевые? Что, в банке тебе дадут чаевые?
Натуля скривила гримаску, почти потерявшуюся в глубокой тени от длинного козырька бейсболки, и капризно сказала:
– Мне тут скучно! Каждый день одно и то же! Ничего нового! Тачки, бензин, потные мужики!
– Так жара же, Натуля! – всплеснул руками Палыч. – Вот зима придет, и не увидишь ты тут потных!
– Интересных я тут не увижу! – рявкнула Натуля. – Перспективных! Кто здесь бывает? Либо босота на дешевых тачках, либо водилы на дорогих хозяйских иномарках. Так кого же мне тут ловить на живца?
Она потрясла плечами, как артистка театра «Ромэн» в танце «Цыганочка», и оживила холмистый ландшафт в декольте семибалльным землетрясением. Засмотревшийся на локальный катаклизм, Палыч надолго потерял нить разговора.
– Все, я ушла! Сами тут стойте!
Натуля сунула Палычу в руку пистолет на шланге и длинным шагом от бедра двинулась к кассе.
– Ну и дура! – опомнившись, запальчиво выкрикнул обиженный Палыч. – Высокомерная близорукая дура! Интересных людей она тут не видит… Смотреть надо лучше!
– Че орем, отец? – добродушно поинтересовался приятный мужской голос из подъехавшего к бензоколонке сверкающего лаком автомобиля «Пежо».
Натуля, не успевшая скрыться за дверью, остановилась и оглянулась через плечо. Из «Пежо» вылез смазливый парень в тонкой кожаной куртке, нисколько не скрывающей великолепно развитых мускулов плечевого пояса.
– Полный бак! – сказал он и легким шагом прошел к кассе мимо затормозившей Натули.
– Что, и этот тебе неинтересный? – пуча глаза, громким шепотом спросил у капризной дурочки Палыч и оглянулся на шум подъезжающего автомобиля.
За новым сверкающим «Пежо» почти вплотную встала новая сверкающая «Тойота». Натуля подняла брови. Из «Тойоты» вылез роскошный молодой мужчина с хорошей прической и в модном прикиде.
– Будьте добры, мне полный бак, пожалуйста, – вежливо попросил он Палыча.
Проходя мимо Натули-капризули, джентльмен обдал ее запахом дорогого мужского парфюма и окутал взглядом – теплым и нежным, как оренбургский пуховый платок. В одном ухе внимательного красавца ослепительно сверкнула бриллиантовая серьга. Натуля прикрыла глаза и покачнулась.
– Пойду-ка я, помогу Зяме! – сказала Трошкина, не пропустившая эту сцену. – Сидите тут!
Проходя мимо девицы, застывшей у витрины, как оранжевый восклицательный знак, Алка шикнула:
– Отомри! – и в стеклянном загончике кассы первым делом цепко обвила Зяму за талию.
Вдвоем они образовали плотный заслон, полностью закрыв собой стеклянную дверь с видом на бензоколонку. Натуля тем временем послушно отмерла, повернулась и медленно, но с ускорением двинулась к «Тойоте».
– Сиди тут! – сказала я попугаю на заднем сиденье и выскользнула из машины.
Дядька-заправщик вставил пистолет в бензобак «Пежо», колонка загудела, и под шумок я ловко открыла багажник чужой машины. Там лежала большая спортивная сумка. Я потянула «молнию», взглянула на содержимое, кивнула собственным мыслям и снова закрыла сумку.
– А? – недоуменно нахмурился дядька-заправщик.
– Госнаркоконтроль! – веско сказала я ему и закрыла багажник «Пежо».
– А-а-а! – протянул дядька.
– А-а-а, кр-рокодилы, бегемоты! – задорно выкрикнул знакомый картавый голос.
Я обернулась. Раскинув крылья, с заднего сиденья нашей «Тойоты» выпрыгнул Кортес.
– А? – слабым голосом вякнул заправщик.
– Служебный попугай, – быстро сказала я.
– А-а-а, обезьяны, кашалоты! – допел свою песенку наш пернатый друг и, скривив шею, пытливо, как настоящий инспектор, посмотрел на заправщика круглым глазом.
– Специально обученная птица, натренированная на поиски наркотических веществ и экзотических контрабандных животных в условиях жарких стран, – объяснила я и обмахнула разгоревшееся лицо ладошкой.
– Зима придет, станет холодно, – то ли мне, то ли строгой служебной птице сообщил замороченный дядька.
– Так точно, – сказала я и подхватила с земли спецпопугая, убирая его с пути подкатившего к колонке нового сверкающего автомобиля.
С тихим жужжанием поехали вниз передние стекла, из кондиционированного салона повеяло приятной прохладой. Подоспевшая Натуля нагнулась, заглянула в машину и увидела красивого молодого мужчину с длинными черными волосами.
– Заправьте полный, – сверкнув белозубой улыбкой, попросил он девушку и потянулся через пустое пассажирское сиденье, чтобы дать ей купюру. – Заплатите за меня?
– Конечно, – облизнув губы, пробормотала Натуля.
– Идите в кассу, Игорь Палыч, – сказала она шефу, передав ему деньги и отняв пистолет. – Я уж тут как-нибудь сама…
– Спасибо! – с чувством сказал длинноволосому водителю обрадованный Палыч.
– Спасибо вам! – поблагодарил он вернувшегося к машине владельца «Пежо».
– И вам спасибо! – услышали на выходе из кассы шествующие в крепкой сцепке Алка и Зяма.
– Всем спасибо! – радостно возвестил Игорь Палыч всем без разбору.
Едва возникшая кадровая проблема решилась сама собой. Драгоценная Натуля раздумала увольняться.
– Приезжайте еще! – крикнул ликующий Палыч вдогонку тронувшемуся кортежу. – Вэлкам!
– Вэлкам ту хэлл! – зловеще гаркнул отбывающий спецпопугай.
– Тьфу на тебя, накаркаешь еще! – суеверно плюнула я.
– Дьявольски интересно мне, куда мы все-таки едем? – спросил Зяма, продолжая тему ада и его обитателей.
– Всем интересно, – задумчиво подтвердила я.
Чуткий братец уловил какие-то особенные интонации и покосился на меня:
– Что у тебя на уме, Дюха, признавайся?
– Да, Инка, о чем ты сейчас думаешь? – присоединилась к Зяме Алка. – У тебя лицо, как у Смоктуновского в «Гамлете», когда он размышляет – быть иль не быть?
– На себя посмотри! – буркнула я, задетая нелестным сравнением: Смоктуновскому, когда он снимался в «Гамлете», было, кажется, лет пятьдесят!
– А что? Вдвоем вы, девочки, гармонично смотритесь! С этими своими новыми локонами Алка очень похожа на подругу Гамлета! – засмеялся Зяма и с надрывом произнес: – Офелия! О нимфа!
Трошкина фыркнула, а я ахнула и всплеснула руками:
– Вот и ответ!
– Да что с вами такое, Кузнецовы? Вы продолжали литературно образовывать попугая и читали ему Шекспира? – прищурилась раздраженная Алка.
– Зяма, ты гений! – драматическим шепотом сказала я братцу, не обращая внимания на подружку. – Я все поняла!
– Все-все? Да ладно! – не поверила язва Трошкина. – А что такое логарифм?
– К черту логарифм!
– Шелл гоу ту зэ дэвил, ту хэлл! – уточнил маршрут посланного логарифма высокообразованный попугай.
Зяма демонически захохотал.
– Зямка, не отвлекайся, потеряешь из виду «Пежо»! – всполошилась я, заметив, что за разговором мы несколько отдалились от преследуемого объекта. – Ребята, мы обязательно должны проследить за ним до самого конца!
– Но не до конца жизни, надеюсь? – ойкнула Трошкина, вжимаясь в спинку кресла: Зяма добавил газу и в режиме слалома обгонял впереди идущие машины.
– Смотря чьей, – прошептала я.
В предсказательницы я никогда не метила, но сегодня, определенно, чувствовала, что тоже могу видеть если не будущее, то прошлое.
– Слушай, Алка! Сейчас сама все поймешь. В сумке Димчика лежит розовый мохеровый свитер! – многозначительно сообщила я подружке, чтобы она тоже могла попрактиковаться в ясновидении или в логике – как ей угодно.
– Ну и что, что свитер? Все правильно, прогноз погоды обещает на завтра сильное похолодание, – безразлично припомнила Алка.
– Фи! – услышав мои слова, скривился модник Зяма. – Розовый носили в позапрошлом сезоне! Нынче в моде баклажан и гнилая зелень.
– А под розовым свитером лежит что-то из серебристого меха, – добавила я.
– Жилет, – уверенно сказал Зяма. – Мужские меховые жилеты – писк сезона!
– Ну, не знаю, – протянула я, несколько обескураженная.
Мне-то казалось, что розовый мохер и серебряный мех говорят сами за себя, однако я не учла новейших тенденций мужской моды. Алка, впрочем, приняла мою сторону.
– Этот Димчик выглядит натуральным мачо, – поддержала она меня. – Я с большим трудом представляю его в пушистом мохеровом свитере!
– Интересно, а в чем ты его себе представляешь без всякого труда? – моментально взревновал гламурный мачо Зяма. – В душистом нижнем белье?!
– Если бы я увидела, какое в той сумке нижнее белье, сомнений бы не было, – сказала я, имея в виду невнимательно досмотренный багаж владельца «Пежо». – И все же, все же… Сдается мне, господин Скоробогацкий везет в своей сумке не мужскую, а женскую одежду! Вопрос в том, кому он ее везет?
– Ну, мало ли! – хмыкнул Зяма. – У такого видного парня должно быть много подруг, которых ему хочется согреть!
– Как у тебя, да? – теперь уже взревновала Трошкина.
– Тихо, тихо! – попросила я, упреждая назревающие разборки. – Алка, Зяма не в курсе, но ты-то должна понимать, о чем я подумала в связи с подругой Гамлета Офелией, которая, как всем известно, утопилась!
– Ммм?
– Следи за моей мыслью: прогноз на похолодание, розовый свитер и серебристый мех. По-моему, соболь! Значит, дорогущий. Сам-то Димчик явно не олигарх, достаточно поглядеть на его жилище, так что вряд ли серебристые соболя куплены за его счет. Стало быть, у господина Скоробогацкого имеется богатая подружка.
– Имелась! – поправила Трошкина.
– Тело ведь так и не нашли, – напомнила я.
– Постой, постой! – Подружка энергично почесала висок, безжалостно растрепав аккуратный парикмахерский локон. – Да неужели?! Думаешь, он ее… Да?
Она посмотрела на меня большими глазами, и я кивнула, очень довольная произведенным эффектом:
– По-моему, очень на это похоже!
– Он ее – что? – заволновался плохо информированный Зяма. – Какое тело не нашли? Во что вы снова вляпались, родные? Надеюсь, на сей раз это не мокрое дело?
– Ты угадал, дело очень даже мокрое, – усмехнулась я. – Но не в переносном смысле, а в самом прямом. Я подозреваю, что тренер Скоробогацкий где-то прячет свою ученицу и любовницу Шурочку Пороховщикову!
– А разве она не утонула? По телику говорили…
– Зяма, ты такой большой мальчик, а веришь всему, что говорят по телику? – уязвила любимого Трошкина. – Крути руль, жми на педали и, главное, держись за «Пежо»! Я думаю, мы скоро все узнаем.
Красный автомобиль уверенно катил прочь из города. Спальные микрорайоны остались позади, сплошной поток машин превратился в пунктирную линию, и Зяме пришлось поотстать, чтобы водитель «Пежо» не заметил нас на трассе. К счастью, алые бока ухоженной тачки Димчика в лучах заходящего солнца на отдаленных поворотах ярко сверкали, так что мы вполне уверенно катили «на огонек». Только один раз, уже в безлюдной сельской местности, мы ненадолго потеряли из виду «Пежо», но вскоре снова нашли его, спрямив путь через высоченный травяной сухостой.
– Как я был прав, купив полноприводную машину! – похвалил себя Зяма, оглянувшись на подобие кривой просеки, оставленное «Тойотой» в полутораметровых дебрях степной полыни.
5
– Ой, цвете-о-от кали-ина-а в поле у-у-у ручья! – глубоким грудным голосом пропела сотрясающаяся яблонька.
– Парня молодо-о-ого полюби-и-ла я! – фальшиво, но с душой подхватило соседнее деревце.
Всеволод Полонский с ведрами в руках шел по дорожке между рядами фруктовых деревьев, раздавая направо и налево царственные кивки и милостивые улыбки.
В ведрах бугрились на диво крупные темно-красные яблоки сорта «Ред Дилишес» – такие твердые, что не укусишь. На ногах у Всеволода были чужие стоптанные башмаки, сильное стройное тело укрывал от непогоды и жадных девичьих глаз дешевый спортивный костюм китайского производства. В единственном магазине ближайшего к студенческому трудовому лагерю поселка был крайне небогатый выбор одежды и не принимали к оплате карточки «VISA». Гардероб для приблудного Севы добрые люди – студенты собрали с миру по нитке, но он был рад и этому. Пить домашнее вино и тискать девчонок на продавленной койке щелястого летнего домика было гораздо приятнее, чем хлебать баланду на тюремных нарах!
– Серый, стой! – Севу догнал сосед и приятель Мишка. – Еще два ведра соберешь? Для тети Мани с хуторка!
Мишка подмигнул, и Сева понятливо ухмыльнулся. Хуторянка тетя Маня производила натур-обмен собранных в колхозном саду яблок на самодельное фруктовое вино по курсу «ведро за пол-литру». По вкусу теть-Манино пойло сильно уступало любимому Севиному «Пино Блан», но эффект производило запланированный. Споив несговорчивой девчонке всего одну кружку теть-Маниного винца, можно было твердо рассчитывать на тет-а-тет с разговором, берущим за душу, после чего вполне реально было взяться и за тело. А по податливым девичьим телам Мишка, едва вернувшийся в институт после службы в армии, стосковался так сильно, что готов был бегать с полными ведрами яблок за два километра на хутор Маркса хоть каждый вечер.
– Сдохнешь ведь, Мишка! – добродушно попенял приятелю гораздо более разборчивый Сева. – Третью ночь не спишь, все с девчонками хороводишь!
– Не сдохну, Серый! Чудеса фармацевтики спасут меня от бесславной смерти! – расплылся в улыбке самозабвенный гуляка. – Мне теть Маня бонус выдала как постоянному клиенту! Вот, гляди!
– Ну, гляжу. Это что? – Сева опасливо посмотрел на пузырек с таблетками.
– Это, Серый, мечта всех мужиков – конский возбудитель! – закатил глаза досрочно возбужденный Мишка. – Как говорил Папанов в «Бриллиантовой руке», «достаточно всэго адной таблэтки»! Но мы можем не мелочиться, у меня полный пузырек. Поделиться с тобой?
– Спасибо, уж лучше вы к нам! – ответил цитатой из того же фильма эрудированный Сева.
И оказался прав. Ветеринарное снадобье возбудило Мишкин организм совершенно не так, как это было обещано тетей Маней, и вместо того, чтобы широко раскинуть объятия девчонкам, бедняга туго обнял руками живот, а затем со всей возможной скоростью понес его в деревянный домик с каллиграфически выписанной на стене буквой «М». Мастерски вырезанное в двери сортира сердечко в сложившейся ситуации выглядело жестокой насмешкой.
– Серый! Слышь, Серый! – уже в сумерках придушенным голосом воззвал сортирный сиделец к Полонскому.
– Что? Еще бумаги? – сочувственно отозвался Сева.
– Не, бумаги хватит. Мне, кажется, полегчало, – сказал Мишка. – Ты это… Сходи к теть Мане сам, а?
– Не стоит тебе сегодня пить, – предупредил тот.
– Так я же не для себя! Я девчонок позвал! Они придут, а у нас угостить нечем!
Это был веский аргумент. Законы гостеприимства в благородном семействе Полонских свято соблюдались испокон веков, и Всеволод не считал возможным нарушить традиции. Тем не менее он все-таки предупредил:
– Я дорогу плохо помню.
– А что ее помнить? Прямо, прямо и направо! – обрадовался Мишка, сообразив, что Сева фактически согласился.
– Прямо, прямо и направо, – повторил Полонский.
– Очень легко запомнить, – подтвердил Мишка.
Он был уверен, что у Севы плохая память. Основанием для этого заблуждения послужила предусмотрительная манера Полонского называть всех малознакомых девушек не по именам, которые у них были разные, а универсальным прозвищем «Солнышко».
– И яблоки не забудь, склеротик, – добавил еще Мишка, упорствуя в своем заблуждении.
Руководство лагеря в лице трех дюжих физруков студенческие походы на хутор Маркса категорически не одобряло, о чем предприимчивых бутлеггеров информировала рукописная табличка на закрытых в темное время суток воротах. На ней с любовной тщательностью была нарисована бутылка, перечеркнутая красным крестом. Крест, похожий на плюс, был лишь слегка перекошен, из-за чего становилось не вполне понятно, что именно он символизирует – категорический запрет или же настоятельную врачебную рекомендацию.
Студенты, отправляющиеся в поход за выпивкой, предпочитали второе толкование, а трио физруков обычно высказывало свое альтернативное мнение уже на стадии возвращения экспедиции, конфискуя контрабандное вино с целью его последующей утилизации в собственных тренированных организмах. Поэтому, прежде чем выйти за ворота, Полонский внимательно огляделся и посвистел. Наступившая ночь отозвалась только умиротворяющим шорохом листвы. Сева поднял с земли несколько мелких камешков и неприцельно забросил их в кусты.
– М-мать! – басовито буркнули потревоженные лопухи и тут же старательно мяукнули.
– Хорошая киса! – неискренне похвалил Полонский, по прокуренному голосу узнав в «кисе» замдиректора Филева, тренера по легкой атлетике.
В связи с обнаруженной засадой возвращаться имело смысл через секретную дырку в заборе. Радуясь своей сметливости, Сева беспрепятственно вышел за скрипучие ворота и зашагал по глинистому шляху, держа путь на хутор имени автора «Капитала». Собственно, походы на хутор Маркса можно было считать практикой политэкономии.
Осенняя ночь была темна, тиха и прохладна. Топая в хорошем темпе, чтобы не озябнуть, потомственный интеллигент Полонский читал кустам и деревьям подходящие стихи Лермонтова:
– Выхожу один я на дорогу.
Ночь темна, кремнистый путь блестит…
В самом деле, красиво блестели мелкие лужицы в узорчатых следах автомобильных протекторов и лаковые бока бордовых яблок в Севиных ведрах. Крепкие зимние яблоки были тяжелыми, как булыжники. Потомственный интеллигент, кряхтя и охая, периодически останавливался, чтобы опустить полные ведра на землю и минутку передохнуть. Эти частые паузы Полонского дезориентировали, и ему не показалось, что долгожданный поворот направо, знаменующий собой начало финишной прямой, появился слишком рано.
Обрадованный перспективой скорого завершения первой половины своей экспедиции, Всеволод по проторенному пути свернул, как было велено, направо и сквозь душистые полынные джунгли ушел в сторону от хутора Маркса к старым заводским дачам.
«Пежо», в темноте не красный, а черный, стоял за кустом, почти уткнувшись в помятую проволочную сетку, огораживающую участок. Стандартные, по меркам советского времени, шесть соток выглядели заброшенными: состарившиеся плодовые деревья широко разбросали ветви, сорная трава затянула землю, неухоженный малинник навалился на ограду и местами ее захлестнул. В воздухе пахло гниющими фруктами – очевидно, деревья еще плодоносили, но урожай никто не собирал. Но в дачном домике, без затей и претензий сооруженном из бетонной блок-комнаты с плоской шиферной крышей, кто-то был: в щели между рассохшимися оконными ставнями пробивался свет.
– Похоже, нам сюда, – резюмировал Зяма, медленно проезжая мимо участка.
Мы припарковали «Тойоту» за углом и потихоньку вернулись к «Пежо» пешим ходом, следуя гуськом под прикрытием тенистых кустов.
– Там кто-то есть! – Трошкина с умным видом сказала то, что и так было всем понятно, и демонстративно прислушалась.
На соседней улице почти вымершего дачного поселка скорбно завыла собака.
– Мне страшно! – призналась Алка.
Глаза у нее заблестели, как у благонравной девочки, предвкушающей просмотр эротического фильма.
– А мне – нет! – Зяма расправил плечи и осторожно потряс деревянную калитку, испытывая ее на прочность. – Оставайтесь здесь, я пойду посмотрю…
Братец ловко перемахнул через ограду и, прошуршав по траве, бесследно скрылся в тени раскидистых яблонь.
Трошкина снова изобразила напряженное внимание, но на этот раз даже голосистая чужая собака никак себя не проявила. В напряженной тишине мы простояли, как две статуи Воплощенного Внимания, несколько минут, а потом Алка боязливо и одновременно восторженно уведомила меня:
– Мне стало еще страшнее!
Ну что мне оставалось делать? Только последовать примеру старшего брата и, дабы не посрамить честь отважного клана Кузнецовых, соврать:
– А мне – нисколько!
Чтобы красиво, как Зяма, перепрыгнуть через ограду, мне нужен был батут или подкидная доска, но чтобы перелезть через нее, аки гусеница, хватило собственных сил. И еще Трошкина немного помогла, подпихивая меня снизу.
В старом саду было совсем темно. Кроны деревьев хотя и поредели, но еще были достаточно густыми, чтобы закрыть собой небо. А других источников света, кроме звезд, на участке не наблюдалось.
Мелкими скользящими шажками – не ради соблюдения тишины, а чтобы не споткнуться в потемках о какие-нибудь проржавленные антикварные грабли, – я просеменила по траве, держа курс на темную массу, которая, надо полагать, была жилым домиком. Вблизи он не оказался таким уж маленьким – в блоке поместилась бы стандартная хрущевская «двушка».
В стене, к которой я подобралась, была дверь, но не было окна, так что заглянуть внутрь я не могла.
– Раз уж зрение спасовало, понадеемся на слух! – ободряюще шепнула я сама себе и приникла ухом к обитой облезлым дерматином двери.
А она вдруг подалась и уронила меня в освещенную комнату!
Глазам, уже привыкшим к темноте, свет одинокой голой лампочки на шнуре показался ослепительным. Я зажмурилась и тут же (в самом деле, глазки подвели, а ушки не оплошали!) услышала злобный голос старшего брата:
– Какого черта, Дюха! Я же сказал – оставайтесь на месте!
– Там еще кто-то есть?! – еще более злобно вопросил знакомый тенорок.
Подслеповато моргая, я развернулась на голос и увидела кошмарную сцену.
В простенке между обшарпанным шкафчиком из некогда полированной фанеры и облупленным эмалированным умывальником стоял с поднятыми руками красавец Зяма, всем своим роскошным видом разительно контрастирующий с нищенской обстановкой. С ней также явно диссонировал чуть менее роскошный красавец Димчик Скоробогацкий, сжимающий в руке уж вовсе не уместный пистолет. Дуло его было направлено в широкую грудь моего брата, что, по моему мнению, вполне позволяло мне поинтересоваться:
– Эй, что здесь происходит?!
– Молчи! – на редкость согласно рявкнули конфликтующие красавцы, и пистолет в руке Димчика нервно подпрыгнул.
И тут же мой братец, точно его за веревочки дернули, вскинул руки повыше. Я невольно восхитилась гармоничным дуэтом «Зяма и Дима». Я бы им даже поаплодировала, но меня по-прежнему сильно тревожил пистолет, дуло которого почти уперлось в диафрагму моего единокровного родственника.
– Послушайте, это какое-то недоразумение! – убедительно сказала я. – Дима, успокойтесь, мы не сделаем вам ничего плохого!
– Разумеется, ведь пистолет не у нас, – с сожалением пробормотал Зяма.
– Быстро села на стул! – по-прежнему держа на мушке среднюю пуговицу на Зямином пиджаке, мотнул головой нисколько не успокоенный Скоробогацкий.
Я посмотрела: в углу действительно стоял древний венский стул с матерчатым сиденьем, из которого торчали серые ватные клочья. А за стулом, положив подрагивающие руки на его выгнутую спинку, стояла женщина с белым как мел лицом, покрытым красными пятнами.
– Шурочка! – не сдержавшись, воскликнула я.
Женщина вздрогнула, Димчик дернулся, пистолет подпрыгнул, Зяма вздернул руки – слаженный дуэт превратился в гармоничное трио.
– Сидеть! – бешено рявкнул Димчик.
Я послушно метнулась к стулу и упала на него.
– Привяжи ее! – это было сказано Шурочке.
– Простите, пожалуйста, – сказала мне сама Шурочка.
Обматывая мои плечи широким скотчем, она дрожала всем телом и выглядела так жалко, что я даже не смогла обидеться на нее за производимое надо мной насилие. Я бы наверняка сказала трясущейся бедняжке что-нибудь ободряющее, если бы тем же скотчем она не заклеила мне рот.
Затем аналогичной процедуре компактной упаковки подвергли моего брата, который проявил не характерное для него благоразумие и не стал демонстрировать опасное свободолюбие. Пока Шурочка неумело, но старательно пеленала Зяму липкой лентой, Скоробогацкий держал его под прицелом.
Братцу повезло меньше, чем мне, его устроили вовсе без удобств, усадив на голый пол и прикрутив спиной к ножкам того самого стула, с которым уже образовала единую конструкцию моя собственная фигура. И если до этого момента я еще рассматривала возможность побега – например, эффектный вариант «короткими прыжками на коленках с венским стулом на спине», то в жесткой сцепке с Зямой вынуждена была смириться с необходимостью оставаться на месте. Из нас двоих в комплекте с чужеродным стулом получилась практически нежизнеспособная пара сиамских близнецов.
«Зато вы с братом встретите смерть плечом к колену!» – оценив получившуюся комбинацию, безуспешно попытался утешить внутренний голос.
Принимать смерть решительно не хотелось ни в какой позе и ни в какой компании, но было ощущение, что гад с пистолетом мое частное мнение в расчет не примет.
– Давай шприц, – велел бестрепетный во-оруженный гад своей дрожащей помощнице.
– Ао-ыо-ы?! – скривив шею и запрокинув голову, чтобы видеть мое лицо, негодующе взвыл Зяма.
Я расшифровала его мычание без труда. «Какой еще шприц?!» – вот что интересовало братишку. Но ответить я ему ничего не смогла. Во-первых, у меня тоже был заклеен рот, во-вторых, перехватило горло. Шприц, какой бы он ни был, четко ассоциировался у меня с сильнодействующими лекарственными препаратами, а они, в свою очередь, однозначно напомнили о бесславной гибели Эдика Розова, которому кто-то подсунул пилюльку с отравой. Вероятно, эту гадость можно не только дать проглотить, но и вколоть?
– Дима, зачем? Дима, не надо! – плаксиво скривила губы робкая разбойница Шурочка.
Мне уже не было ее жаль – хныча и кривясь, она все-таки подчинялась распоряжениям гадского Скоробогацкого! Ушла в комнату и там зашуршала, зазвякала. Я опустила глаза и посмотрела на Зяму. Он нервно ерзал по полу, и выглядело это очень жалко и недостойно. Я гордо вздернула подбородок. Что ж, выходит, в нашей паре сиамских близнецов героем уродился только один. Вернее, одна!
«А умрут оба», – мрачно напомнил внутренний голос.
Он явно намекал, что спасение утопающих должно быть делом рук самих утопающих. Руки у меня были связаны, но движение мысли скотч удержать не мог, и я напрягла мозг, силясь найти выход из тупика. Деморализованный происходящим, мозг мобилизации противился, и лишь одна препротивная мыслишка с готовностью явилась по призыву: похоже, со старого стула я вот-вот переберусь прямо в новенький гроб!
– Дим, может, все-таки не надо? – ноющим голосом, еще более противным, чем тенорок Скоробогацкого, повторила Шурочка, вернувшись со шприцем.
Мы с Зямой замычали, как голодные коровы, поддерживая поступившее разумное предложение, но наш «пастушок» отмахнулся пистолетом:
– А ну, заткнулись!
Мы заткнулись.
Наступившую напряженную тишину прорезал тонкий скрип двери – долгий и таинственный, как излюбленный эффект режиссеров голливудских триллеров. После такого интригующего вступительного аккорда на пороге, по идее, должен был возникнуть Фредди Крюгер, а возникла Алка Трошкина – правда, тоже с поднятой рукой. Вероятно, она собиралась деликатно постучать.
– Добрый вечер! – часто моргая, вежливо сказала Аллочка. – Извините, пожалуйста…
– Му-у-у! – взревели мы с Зямой, пытаясь остановить нашу дорогую подружку в поступательном движении на тот свет, но Трошкина только широко распахнула глаза и пискнула:
– Ой!
В следующее мгновение сильный и ловкий тренер по фитнесу выдернул хрупкую фигурку Алки Крюгер из дверного проема, прямо в воздухе сложил ее пополам и четко припечатал попой к полу по левую сторону моего стула.
Шурочка даже не стала ждать команды! Поскуливая, она уже довольно ловко окрутила Трошкину и две вакантных ножки стула липкой лентой, и я почувствовала себя коронованной особой, восседающей на троне в окружении приближенных. Вот только дергались Зяма и Алка не синхронно, так что я наверняка не усидела бы на шатающемся троне, если бы не проклятый скотч.
– Шприц! – злобно сверкая глазками, прошипел Димчик.
Он переложил пистолет в левую руку, а освободившуюся правую протянул ассистентке.
– Это просто ужасно! – всхлипнула Шурочка.
Я была с ней вполне согласна.
И не только я!
– Кошмар-р-р! – возопил картавый голос с порога. – Тер-рибл! Я пр-росто в шоке!
Скоробогацкий, явно не ожидавший, что с не запланированным визитом придет еще кто-то, окаменел, и мне ужасно захотелось пнуть его – не в порядке мести, а просто для того, чтобы сдвинуть в сторону. За атлетической фигурой Шурочкиного личного тренера мне не было видно шокированного картавого.
Но Димчик мне помог.
– Ты-ы-ы! – проревел он, срываясь с места.
И тогда я увидела, что на пороге, растопырив крылышки и приоткрыв клюв, горделиво стоит наш «сын полка» – попугай Кортес. И вот говорите после этого, что животные не такие умные, как люди! Птичка-то не стала дожидаться, пока ее заграбастают и отправят на тот свет! Кортес выпорхнул в сад, и разогнавшийся Димчик выскочил следом за ним.
– Аыыэ-а! – не теряя ни секунды, потребовала я, обернувшись к Шурочке.
– Аыы-а! Аыы! – вторил мне Зяма.
– Аыы! – молила Трошкина.
Что в переводе с людоедского, разумеется, означало единодушный призыв «Развяжи нас, развяжи!». Но эта трусливая негодяйка – дурочка Шурочка – только попятилась от нас и, запнувшись о порожек, кособоко выпала в сад.
И вот тут началось настоящее шоу, причем разворачивалось оно одновременно на двух сценических площадках, так что кое-что я пропустила. Например, я не могла видеть, что происходит в саду, только слышала доносящиеся оттуда выразительные звуки – топот, шорохи, стуки, человеческие и нечеловеческие крики.
Судя по всему, наш крылатый друг носился по саду, а Скоробогацкий пытался, но не мог его поймать, и в ходе этой подвижной игры на свежем воздухе оба ее активных участника ругались так, что прочувствованный русский мат доносился до публики в домике со стереоэффектом и в синхронном переводе на как минимум три языка! Шурочка только нервно взвизгивала, периодически благонравно, как эфирная глушилка, накрывая своим писком особенно сочные нецензурные пассажи.
Деревья, кусты, кротовьи норы и притаившиеся в траве средневековые орудия труда играли свою партизанскую роль молча, но добросовестно, сильно затрудняя передвижение попугаичьего преследователя и таким образом явно выступая на нашей с Кортесом стороне. Не менее половины ругательств Димчика было адресовано флоре, фауне и садовому инвентарю!
Тем временем представление из серии «В мире животных» происходило и в домике, где мычала, рычала и ухала классическая тройка «лебедь, рак и щука», запряженная в антикварный венский стул. Я не вполне поняла, кто куда полз. Я-то тянулась в комнату, откуда Шурочка вынесла шприц, потому что там могли найтись ножницы, скальпель, нож – хоть что-нибудь режущее, способное освободить нас от пут. Трошкина рвалась в неопределенном направлении – просто на волю, но всех победил Зяма, который зачем-то стремился в сад.
Мне это казалось полной глупостью, так как выбранный братцем курс только приближал нас к вооруженному Димчику с его пистолетом и шприцем. Но что я могла поделать? Зямка – парень рослый и накачанный, он один весит больше, чем мы с Трошкиной вдвоем, так что свернуть его с гибельного пути я, увы, не могла!
Разумеется, он заблудился и пришел не на теть-Манин хутор, а в какое-то другое место. Осознав это, Всеволод Полонский не только не удивился, но даже почувствовал странную гордость от того, что в споре с Мишкой он оказался прав. Сказал «не найду дорогу» – и не нашел!
Тем не менее для очистки совести Сева все-таки прошел из конца в конец наиболее широкую улицу, все больше убеждаясь, что теть-Маниным вином тут и не пахнет. В полузаброшенном дачном поселке, пережившем пору расцвета одновременно с советской властью, пахло прелыми листьями, гнилыми яблоками и грибами.
С полчаса поплутав по темным улочкам среди необитаемых домишек, Сева поставил на землю ведра с неликвидными яблоками и присел на покосившуюся деревянную лавочку, рассохшуюся и густо ощетинившуюся потенциальными занозами.
Тяжко вздохнув, Сева вынул из кармана перочинный ножик и с его помощью принялся неторопливо и аккуратно, как учила заботливая интеллигентная мама, кушать румяное яблоко, предварительно потерев его о штаны. Возвращаться назад с полными ведрами было бы тяжело, а оставлять пуд прекрасных фруктов неизвестно кому не хотелось. К счастью, Сева любил яблоки. Хотя на шестнадцать кило «Дилишеса» его любви могло и не хватить.
– Вот придурок, а? – с тихой ненавистью прошептал физрук Барышников коллеге Филеву, совершенно правильно истолковав Севины затяжные блуждания по поселку и последовавший привал с вегетарианским ужином. – Он заблудился!
– Я говорил, надо спокойно ждать у ворот! – сердито ответил ему физрук Филев. – А ты «к источнику пойдем, к источнику!» Ну и где тот источник? Это что за дыра?
– Может быть, это трудовой лагерь Университета имени Патриса Лумумбы? – почесал в забритом затылке Барышников. – Они тоже где-то в этом районе.
– Темно, как у негра в заднице! – по-своему помянул соплеменников Патриса Лумумбы рассерженный Филев. – На кой черт мы сюда приперлись?
– Витя, ты ж сам говорил – ребята носят мало, надо самим тропу разведать! – обиделся Барышников.
– Разведали! – фыркнул Филев и чиркнул спичкой, чтобы зажечь сигарету.
И Барышников ничего ему на это не сказал, хотя всю дорогу шпынял, как маленького, требуя не топать, не сопеть, не шуршать и не курить – короче, не делать ничего такого, что могло бы выдать их присутствие придурку с ведрами. Ясно было, что таиться уже не стоит, потому как заблудшего придурка предстоит провожать обратно в лагерь.
– Пошли, – затянувшись сигаретой, досадливо сказал Филев и первым вышел из тени полуразвалившейся поленницы под звездный свет.
Сева Полонский, со вкусом хрумкая четвертым по счету яблоком, за производимыми при этом громкими звуками приближающихся шагов не заметил. Внезапно услышав откровенно издевательское «Приятного аппетита!» и тут же ощутив на своем плече чью-то тяжелую длань, Всеволод ужаснулся. Вообразив, что до него все-таки дотянулась рука закона, он уронил надкусанное яблоко и горячо произнес:
– Клянусь, это не я!
– А это не мы! – басовито заржал физрук Барышников.
– Слышь, милый! – без тени ласки позвал Севу физрук Филев. – Мы за тобой целый час шли, как доверчивые поляки за коварным Сусаниным. У тебя что, топографический идиотизм?
– Андрей Андреич! – узнав родной начальственный бас, обрадовался Сева.
Он даже с лавочки вскочил – разве что обниматься не полез.
– А я думал, что это…
– А мы думали, что то! – подхватил недобрый весельчак Барышников. – Короче, парень! Где источник живительной влаги?
– Не знаю, – признался Сева, легко догадавшись, о какой бодрящей жидкости идет речь. – Кажется, я действительно заблудился… Хотя шел как надо было: все прямо и прямо до первого поворота направо…
– Все прямо, прямо и направо? – повторил физрук Барышников, вспоминая маршрут. – Точно, так и шли. Так, может, это все-таки то самое место?
Он с новой надеждой взглянул на Севу.
– Ну, не знаю, – промямлил тот, не желая огорчать начальство категорическим отрицанием.
– А я знаю! – решительно сказал Барышников. – Я знаю верные приметы, по которым в нашей стране всегда можно найти источник живительной влаги. Во-первых, где спиртное, там и жизнь. Есть в этой забытой богом дыре какая-то жизнь?
Все трое замолчали и прислушались. В некотором отдалении пугающе завыла собака, что по приметам больше напоминало о смерти, чем о жизни, и тем не менее взбодрило искателей винного источника.
– Туда! – уверенно постановил Барышников и подхватил под локоть Полонского, который, в свою очередь, подхватил с земли вверенные его попечению ведра.
Погромыхивая тарой и роняя на дорогу выпрыгивающие из трясущихся ведер яблоки, троица побежала на звук тоскливой собачьей рулады.
– Где спиртное – там жизнь! А где жизнь – там шум! – философствовал на бегу физрук Барышников.
– Мне кажется… это… не тот шум! – в три приема выдохнул неспортивный Полонский.
Птица-тройка притормозила на углу.
Сигнальный собачий вой смолк и уже не мог служить ориентиром.
– Эх! – разочарованно вздохнул Филев, почти безнадежно вглядываясь во мрак.
Сочувственно ухнула распластанная в небе сова.
– А, м-мать-перемать, так твою, разэтак!
Матерный вопль напугал и сбил с курса летящую сову, но наполнил ликованием сердца следопытов.
– Как – не тот шум? Тот самый! Самый правильный! – с новым энтузиазмом вскричал тренер Барышников. – Где спиртное – там русский мужик! Где русский мужик – там русский же мат!
– И драка, – опасливо подсказал интеллигент Полонский.
– А то! – бодро согласился Барышников, устремляясь на правильный русский шум.
– Мамма миа! Кар-рамба! Матка бозка пшенайсветна!
Правильный шум приобрел интернациональный характер.
– Если это все-таки лагерь Университета имени Патриса Лумумбы, то после них никакого горючего не останется! – встревоженным голосом озвучил свои дурные предчувствия тренер Филев. – Они даже самогонку жрут, как воду, дикие люди!
У калитки, рядом с одиноким автомобилем, они притормозили, опять прислушались и присмотрелись. В одичавших астрах с ругательными воплями металась темная фигура – коренастая, крепкая, явно мужская. Фигура яростно топтала ногами пеньки и кочки, пинками расшвыривала гремучую металлическую утварь и в высоком прыжке лупила кулаками по яблоневым веткам.
– Это кто – Тарзан? – удивился Полонский.
– Точно, аборигены! – огорчился Филев.
С дерева кто-то сыпал отборными ругательствами на амхарском – государственном языке Демократической Республики Эфиопия.
– Ой, ма-а-а! – завистливо протянул Барышников. – Это ж надо было так напиться!
– Мало он выпил! – возразил Филев, с неприязнью наблюдая за предполагаемым Тарзаном. – Вишь, за ним там по грядкам баба бегает, а он от нее! Когда мужик крепко выпьет, он сам за бабой гоняется!
– Так это наш, русский мужик! – с чувством превосходства заметил Барышников. – А эти кто?
– И-и-инопланетяне? – предположил Полонский, начиная заикаться.
В желтом прямоугольнике освещенного дверного проема, как в раме, нарисовался кошмарный силуэт трехголового чудища отчетливо неземного происхождения. Чудище кряхтело, выло и тряслось, вызывая у неподготовленного зрителя ответную дрожь в коленках.
– Или мутанты! – опять расстроился Филев. – Блин! Я-то думал, что хоть в деревне народ жрет экологически чистое пойло!
– Может, мы пойдем отсюда? – предложил осторожный Полонский. – Это не теть-Манина хата, я уверен. Это какой-то цирк-шапито!
– Кар-р-рамба!
С радостным воплем мимо распахнутой двери просверкнуло красно-зеленое пятно – Кортес. Его преследователь поотстал, путаясь ногами во вьюнках и проваливаясь в ямки. Широко распахнутыми глазами я воззрилась на дверной проем, ожидая прихода вооруженного негодяя, а с ним – нашего смертного часа, но Димчик так и не появился. Находясь вне поля нашего зрения, он крайне нелестно охарактеризовал очередную кротовью нору и ее обитателя, затем раздался звук падения, хрип – и наступила тишина.
– У-у-у-у! – с энтузиазмом завыла на соседней улице незнакомая нам компанейская собака.
Ш-ш-ш… Ш-ш-ш… Ш-ш-ш… – прошаркали к порогу медленные шаги. Я малодушно зажмурилась, но тут же устыдилась проявленной трусости, открыла глаза и увидела Шурочку.
– Он упал! – пугающе пуча глаза, прошептала она. – Я хотела его остановить, а он оступился и упал!
– Му-му! – сказал Зяма, явно выражая злорадство, а вовсе не сочувствие.
А я по опрокинутому лицу Шурочки уже догадалась, что наш враг не просто грянул оземь – с ним случилось что-то похуже. Но эта бестолковая неврастеничка ничего толком не объяснила, только взвыла:
– О боже, боже! Это уж слишком! – и унеслась, ломая руки, в темный сад.
В самом деле Офелия, бегущая топиться!
Помятая и растрепанная дамочка вылетела из глубины сада, как недавняя сова: широко раскинув руки и белея фасадом. Лицо у нее было такое бледное, что в призрачном свете ко всему безразличных звезд прямо-таки серебрилось.
– О луноликая пери! – отчего-то брякнул тренер Филев, продолжая ошибочно думать, будто в садочке имеет место быть международная пьянка.
Пери бессильной растопырочкой с разбегу влипла в широкую грудь тренера Барышникова и плаксиво забормотала:
– Он упал, упал! Я не хотела, а он упал!
– А че не хотела-то? – выпятив грудь, нежным басом поинтересовался Филев. – Не любишь черных?
– Ну и что, что упал? Подумаешь! Проспится – встанет! – успокоил трепещущую дамочку Барышников.
– Он не встанет! – отстранившись от приютившей ее груди, трагическим шепотом сказала пери. – Он упал на шприц!
– О-о-о-о, как тут все запущено! – протянул Филев. – Наши-то только пьют, а эти еще и колются!
– Это вы? Слушайте, а я вас знаю! – неожиданно сказал дрожащей пери Полонский. – Вернее, я вас видел! Вы к Эдику Розову приходили с каким-то парнем!
– Он упал, – кивнула дамочка.
– Так это он упал на шприц? – Сева неожиданно ощутил свою сопричастность к происходящему.
Это ощущение требовало выхода, а выход, он же вход, был совсем рядом – выбежав, пери распахнула калитку.
– Я посмотрю, что с ним, – пообещал Полонский и вошел во двор.
– У-у-у-у! – умоляюще и страстно взревело притаившееся в домике трехголовое чудище, увидев Севу.
– Это вы?! – ахнул Полонский.
Каждую из составляющих трехголового монстра он знал в лицо и поименно!
– Ы-ы-ы, ы-ы-ы! – закивали головы.
Мужественно преодолевая легкое головокружение, Сева вынул из кармана многофункциональный перочинный ножик и старательно перепилил им оковы многослойного скотча. Сначала он освободил низы – Зяму и Алку, а потом верхи – Инку.
– Полонский! Я все-таки тебя нашла! – едва сдернув с румяных уст звукоизолирующую полоску липкой ленты, торжествующе заявила тезка большой азиатской страны.
– По-моему, Индия, это я тебя нашел! – резонно возразил Сева и пошел смотреть на парня, упавшего на шприц.
– Индия? – заинтересованно повторил тренер Филев. – Вы откуда, из Патриса Лумумбы?
– Из «МБС», – коротко ответила блондинка, устремляясь за Севой.
– Не знаю такой страны, – признался Филев.
– Ваше счастье! – сказала кудрявая шатенка, устремляясь за блондинкой.
Тренер Барышников стоял под яблоней, с негодованием глядя на рукав своей ветровки, испачканный некрасивым черно-белым подтеком.
– Это к деньгам! – сказал ему Зяма, устремляясь вслед за Алкой.
– Пиастр-р-ры! Пиастр-р-ры! – умиротворяюще пророкотал сидящий на яблоне попугай.
6
– За что боролся, на то и напоролся! – без тени сочувствия прокомментировал смерть Димчика злопамятный Зяма.
Я тоже не согласилась с добросердечной Трошкиной, которая назвала ЧП с летальным исходом «трагическим несчастным случаем». По-моему, это была как раз счастливая случайность. Я не забыла, что колоть отравой покойный Димчик намеревался не себя, а меня и моих близких! Впрочем, профессиональную оценку случившемуся должна была дать опергруппа, которую вызвал расторопный и деловитый дядька – замнач студенческого лагеря Филев.
– Ты только, парень, не проболтайся, что мы тут винокурню искали, – смущенно попросил он Полонского. – А то попрут нас с Санычем из педсостава. Мы тут, скажем, просто гуляли. Дышали свежим воздухом!
– Прикидывали маршрут для оздоровительного кросса, – подсказал изобретательный Барышников.
– Так и скажу, – легко согласился Сева.
У него были свои заботы. Самая главная – не попасть безвинно на тюремные нары – уже отпала, но теперь мнительный Всеволод беспокоился о своем душевном здоровье.
– Что такое, не пойму, прямо наваждение какое-то! – доверительно пожаловался он мне. – Что за чертовщина происходит?
– Ватс э хелл ар гоуин он? – англоязычным эхом отозвался с яблоневой ветки подслушивающий нас попугай.
Полонский очень внимательно посмотрел на него, кивнул и понизил голос:
– Инка, на кого я сегодня не посмотрю, кого не встречу, все мне знакомы!
– Это чистая случайность, – успокоила его я и погрозила пальцем Кортесу.
Смышленая птица тактично проглотила неуместную реплику, закрыла клюв и затопталась на ветке, поворачиваясь к нам задом, а к калитке передом. Негромко рыча мотором, к участку подъехал легковой автомобиль.
После нескольких лет очень близкого знакомства с Денисом я могу с закрытыми глазами, только по звуку шагов и интонациям голосов, опознать коллег моего дорогого капитана. На сей раз это и вовсе легко было сделать: во главе небольшой процессии из четырех крепких парней с каменными лицами и цепкими взглядами шагал капитан Кулебякин собственной персоной.
Увидев еще одно знакомое ему лицо, Полонский не то всхлипнул, не то хихикнул. Мне это не понравилось: именно с таких коротких звуков обычно начинаются долгие истерические припадки.
– Успокойся, Сева, Денис тут совершенно случайно! – внушительным голосом многоопытного гипнотизера сказала я.
– Да уж, конечно, случайно! – фыркнул капитан Кулебякин. – У меня, между прочим, рабочий день давно закончился, и я сегодня не на дежурстве! Мне Зяма посигналил!
– Зяма? – Я обернулась к брату, который в некотором отдалении утирал батистовым платочком слезы Шурочке.
Трошкина, нервно притопывая, стояла рядом, но одернуть бессовестного Зямку не смела. Шурочка рыдала, как Царевна Несмеяна, и явно нуждалась в утешении. Хотя лично я, будучи свободна от присущих подруге пацифизма и гуманизма, прописала бы этой кислой безвольной особе пару крепких оплеух.
– Зямочка, тебя зовут! – Алка охотно воспользовалась представившимся поводом оторвать своего неверного рыцаря от служения другой даме.
– Когда это ты успел позвонить Денису, братец? – опасно щурясь, спросила я. – И как ты это сделал? Мы же вроде все вместе сидели связанные на стуле?
– Это ты сидела на стуле, как дедушка Крылов, а мы с Аллочкой жались к твоим ногам, как басенные зверушки, – братец запоздало упрекнул меня в том, в чем я была не виновата. – Но у меня в заднем кармане специальный мобильник, а в нем функция тревожного вызова. Тройное с трехсекундным интервалом нажатие специальной кнопки на ребре посылает сигнал диспетчеру охранной службы и особому адресату.
– То есть мне, – кивнул Кулебякин. – А одновременно с сигналом приходит гугловская карта с указанием места, где владелец спецмобильника подвергается опасности. На всякий случай я запросил дежурного по городу и узнал о вызове, поступившем с этой самой точки. Какой-то мужчина позвонил по обычному мобильному телефону и сообщил, что обнаружил мертвое тело.
– Это я! – выступил вперед замнач Филев.
Кулебякин сотоварищи посмотрел на него откровенно критически, и Филев поправился:
– Не я мертвое тело! Я позвонил.
– Теперь я понимаю, почему ты подпрыгивал на заднице, как карась на сковородке! – сообразила я. – Ты, значит, спецкнопки нажимал! Не понимаю только, откуда у тебя такой чудо-телефон?
– От меня, – признался Денис. – Вообще-то, это для тебя телефончик, моя дорогая. Очень полезный подарок в стиле хай-тек! Зяма его только тестирует.
– Но раз полевое испытание прошло успешно, то и я тебе такой подарю, милая! – сказал Зяма Алке.
– Мне не надо, спасибо! – в один голос воскликнули мы с подружкой, а я подумала, что при случае обязательно испорчу это чудо враждебной техники.
– Да если у влюбленных мужчин будет возможность в любой момент выяснить координаты точки, в которой подвергаются опасности их любимые женщины, нам, несчастным, останется только беззубый флирт в Интернете! – горячо нашептала мне Трошкина уже в машине по дороге домой.
– Флирт в Интернете, говоришь? – задумчиво пробормотала я и оглянулась.
Свет фар на несколько мгновений выхватил из темноты неподвижный автомобиль, цвет и марку которого я определить не успела, и его спешившегося водителя.
Чертовщина, как сказал Полонский! Лицо этого длинноволосого парня было мне знакомо! Это был Алик Мучкин. Именно его фотографии в «Одноклассниках» совсем недавно показывала мне Алка.
Как свидетели трагедии, Филев и Барышников вынуждены были задержаться для предметного общения с опергруппой и уже ночью возвращались в лагерь своим ходом.
На крутом повороте в полынных зарослях путникам встретилась одинокая живая душа – длинноволосый парень с печатью страдания на лице и пустой канистрой в руке.
– Мужики! – завидев Филева и Барышникова, обнадежился парень. – Где горючее найти, не подскажете?
– Ха! – с мрачным сарказмом изрек Барышников и прошел мимо.
– Горючее, милый, мы и сами искали, – со вздохом поведал замнач Филев, тоже даже не притормозив. – Искали горючее, а нашли неприятности…
– Забудь про горючее! – уже издалека крикнул Барышников.
Как педагог, он считал своим долгом хотя бы иногда давать молодым людям полезные советы.
– Ну, и что это было? – с большой претензией вопросил Зяма, перебив наше с Алкой оживленное шушуканье на увлекательную тему взаимоотношений полов. – В какую гнусную историю мы встряли на этот раз?
– Почему сразу гнусную? – обиделась я. – Вообще-то, это была история обманутой любви.
– Расскажи, пожалуйста, – попросила Трошкина и завозилась на сиденье, устраиваясь поудобнее, как ребенок, которому на ночь расскажут сказку.
– Да-да, дорогая, расскажи! – поддержал эту просьбу Денис.
Он возвращался в город с нами на Зяминой «Тойоте».
Я заколебалась.
– Расскажи, расскажи! – канючила Алка.
– Завтра расскажу, ладно? – попросила я и снова оглянулась. – Мне еще нужно кое-что проверить. Поставить, так сказать, небольшой эксперимент.
– Экспериэнциа эст оптима магистра, – одобрительно сказал премудрый попугай.
– Опыт – лучший учитель, – перевела Трошкина специально для Кулебякина, не знающего латыни.
– Только, пожалуйста, не ставьте больше опасные опыты на себе, – попросил Денис.
– Да-да! Кто бы знал, что обыкновенная поездка в салон красоты обернется таким приключением! – поддакнул Зяма.
– С мужиками бывает страшно скучно! – шепнула мне Трошкина. – Они не любят приключений!
– Мужики слишком разумные, – вздохнула я.
– Хомо сапиенс! – точно скопировав мою неодобрительную интонацию, резюмировал наш новый друг попугай.