Среда
1
Поутру я наскоро выгуляла Барклая на ближайшем пустыре и накормила его собачьими консервами. Не выдержав укоризненного взгляда, я пообещала принести четвероногому узнику чего-нибудь вкусненького с нашего человеческого стола и побежала домой – завтракать сама.
Полковник от кулинарии Борис Акимович Кузнецов в цветастом фартуке поверх застиранной тельняшки и выцветшем голубом берете, заменяющем ему поварской колпак, вел затяжной позиционный бой на кухне. Оттуда тянуло сложным ароматом морепродуктов, лука, чеснока, помидоров, шафрана, фенхеля, апельсиновой цедры и пряных трав. Я бы не сумела выделить из общего густого амбре отдельные составляющие, но в совокупности этот запах был мне хорошо знаком. Потянув носом и сглотнув слюнки, я догадалась:
– Папульчик, ты готовишь буйабес?
– Да, но только на обед! – нервно отозвался папуля, шмякнув на разделочную доску здоровенного окуня. – На завтрак всего лишь бутерброды.
– Самовывозом из холодильника, – добавил Зяма, не сумев скрыть своего огорчения по этому поводу.
Наш избалованный мальчик трапезничал в гостиной, критически созерцая новую ведущую утренней телевизионной программы. Судя по выражению его лица, ведущая была так себе – или же Зяма, доводя до полной готовности самовывезенные из холодильника сэндвичи, сильно злоупотребил кислым соусом.
Мамуля занималась йогой на открытом балконе. Проходя через гостиную, я увидела, что она сидит там в позе лотоса под развешенным на просушку бельем. Лотос из мамули получился корявенький, но в сочетании с флажками из разноцветных подштанников картинка образовалась живописная, вполне достойная второстепенного праздника в небогатом буддистском монастыре. Вдобавок мамуля заунывно мычала какую-то мантру. Соседский кот Барсик, введенный в заблуждение этим ритуальным завыванием, вдохновенно подпевал мамуле из-за балконной перегородки.
Услышав одно особенно немелодичное мамулино (или барсиково) «фа-бемоль», Зяма поморщился и постучал себя ладонью по уху. Очевидно, я ошиблась: гримаса на его лице не имела отношения к телевизионной девушке.
– Всем привет, а где ж наш матриарх? – мимоходом обронила я, притормозив рядом с братцем и заодно стащив у него бутерброд.
– Да жива ль еще моя старушка? – прискорбно перефразировал Зяма бессмертный есенинский стих.
Я заглянула в каморку нашей общей старушки и задалась тем же самым вопросом.
Бабуля лежала на диване, с головой накрывшись пледом, из-под которого торчала лишь одна бессильно поникшая рука. Я подошла, пощупала запястье и констатировала:
– Еще жива!
– Боюсь, что это ненадолго! – простонала бабуля из-под пледа. – Точнее, я надеюсь, что ненадолго…
– Опять резались в покер всю ночь напролет? – укоризненно спросила я.
– А чем же еще можно заниматься всю ночь напролет в моем возрасте? – парировала бабуля и высунула из-под пледа всклокоченную голову.
Вид у нее был воинственный. Чувствовалось, что нашей полуживой старушке нехорошо, но на то, чтобы сделать плохо еще кому-нибудь, сил у нее хватит, и желание соответствующее тоже имеется. Однако я заранее приготовила волшебную фразу-громоотвод:
– Ах, ба, как же я тебе завидую! Михаил Аристархович до сих пор влюблен в тебя, как мальчик!
– В самом деле? – Бабуля моментально сменила тон.
Она даже сделала попытку поднять руку, чтобы поправить безнадежно испорченную прическу, но смогла лишь вяло пошевелить пальчиками:
– Ах, оставь, детка! Мы с Михаилом знаем друг друга уже две тысячи лет!
– Что, как начали гулянку с тайной вечери, так и кутите до сих пор? – покричал из гостиной насмешник Зяма.
– Прокляну охальника! – пригрозила ему родная старушка.
– Правда, Зямка, уймись! – досадливо потребовала я.
Братец напрасно волновал бабулю, мешая мне ее умасливать:
– Я слышала, как Михаил Аристархович вчера нахваливал твою красоту, и это были не формальные комплименты, в них ощущалось искреннее чувство…
– Ах, перестань, детка!
Михаил Аристархович Прохоров – университетский профессор, академик, ученый-химик и бабулин друг со студенческих лет. Он и впрямь неровно дышит в присутствии бабули, и причиной тому не только хроническая астма.
Польщенная бабуля все-таки поправила помятый локон, мечтательно прижмурилась и еще раз повторила требование перестать тоном, каким гораздо более уместнее было бы приговаривать: «Ах, не молчи, продолжай!»
Я и продолжила – медовым голоском:
– Ладно тебе, бабуля, все знают, что Михаил Аристархович сохнет по тебе уже полвека. Если бы ты позволила, он бы тебя на руках носил, пылинки сдувал, ножки целовал! Да Михаил Аристархович для тебя что угодно сделает!
С маслом и медом в голосе я перестаралась. Уловив перебор, бабуля открыла глаза и проницательно спросила:
– Чего тебе надобно, детка?
– Ах, ба! Какая ты умная! Неудивительно, что Михаил Аристархович…
– Так чего тебе надо от Миши?
Я вздохнула и призналась:
– Мне нужно, чтобы ты попросила его сделать химический анализ вот этой конфетки.
– Что за конфетка?
Бабуля, кряхтя, села в постели и взяла протянутую мною бомбошку в полиэтилене поверх блестящей фольги.
– Ассорти «Золотые шатры».
– С какой начинкой? – Бабуля заинтересованно покачала перед глазами прозрачный кулечек с одиноким золотистым шариком.
Я порадовалась, что загодя завязала пакет тугим узлом.
– Не исключено, что с ядовитой!
– Гм! – Пакет тут же лег на прикроватную тумбочку. – И откуда у тебя такое оригинальное лакомство?
– Потом расскажу, ладно?
– Ладно, потом обязательно расскажешь.
– Я тебя люблю! – Я чмокнула бабулю в подставленную щечку. – Попросишь Михаила Аристарховича, чтобы он поторопился?
– Да. Но не прямо сейчас! – Бабуля снова легла и накрылась пледом. – Боюсь, Миша еще не воскрес после вчерашнего…
Я вышла из комнаты и столкнулась с Зямой. Братец явно подслушивал под дверью.
– Девичьи секреты? – ехидно спросил он, опередив мой упрек.
– Разве в этом сумасшедшем доме возможны секреты? – пожала я плечами и пошла на кухню к папуле.
На большой разделочной доске пестрой кучей громоздились куски рыбы и морепродукты, в кастрюле бурлила вода. Папа разделывал свежего морского черта и сам при этом выглядел весьма демонически.
– Папулечка, скажи, что можно отнести в качестве продуктовой передачки в больницу? – спросила я, держась на безопасном расстоянии от морской битвы.
– А кто болен и чем именно? – не оборачиваясь, спросил папуля.
– Эдик Розов из агентства «Пинкертон» лежит в гастроэнтерологии с пищевым отравлением.
– В гастроэнтерологии? Так ему же ничего нельзя!
– Пусть питается святым духом! – посоветовал Зяма, протискиваясь мимо меня в кухню с пустой тарелкой.
– Опять подслушиваешь! – уличила я неугомонного братца и снова обратилась к папуле: – Пап, но мне неловко идти в больницу с пустыми руками!
– Тогда возьми минеральной воды, – посоветовал папуля.
– Несоленой! – покричала из своей комнаты бабуля.
– Без газа! – добавила с балкона мамуля.
– Две бутылки, – закончил Зяма и в ответ на мой гневный взгляд невинно похлопал глазками: – По одной в каждую пустую руку. А что? Не выпьет, так для клизмы пригодится!
И мои невыносимые родственники дружно засмеялись.
– Знаете, Кузнецовы, у вас чувство юмора развилось в ущерб состраданию! – сердито сказала я.
– Так это же, Дюшенька, победоносный закон природы: чтобы где-то прибавилось, где-то должно отняться! – философски заметил папуля и одним громовым ударом оттяпал что-то побежденному морскому черту.
– Перестаньте шуметь! – закричала с балкона мамуля. – Совершенно невозможно сосредоточиться, я никак не могу открыть чакры!
– А ты, Басенька, сначала закрой дверь! – посоветовал папуля.
– Дверь закроется, чакры откроются! – подхватил Зяма. – Победоносный закон природы: чтобы что-то открылось, что-то должно закрыться!
– Господи, не понимаю, как я могла дожить в этом бедламе до тридцати лет? – в отсутствие в прямой видимости Всевышнего спросила я кукушечку в старых сломанных часах.
– Ку! – хрипло сказала она, задрожала и поникла.
– Вот! Видишь? Ты сама кого угодно заморишь! – гневно обличил меня Зяма и полез обеими руками в часы – приводить в чувство обморочную кукушечку.
Я самовывезла из холодильника бутерброд для подшефного бассета, наскоро нарисовала себе лицо, оделась, обулась и выпорхнула из родного сумасшедшего гнезда. Заскочив с обещанным гостинцем к Барклаю, я сбегала в магазин за минералкой и поехала в городскую больницу к бедолаге Розову.
В отделение я прошла легко, никто мне не препятствовал, даже наоборот: пациенты мужского пола в палате, куда я заглянула в поисках Эдика, настойчиво приглашали меня войти. Но, так как искомого Розова среди этих хворых донжуанов не было, я пошла за ним в столовую.
Пасмурный Эд в одиночку сидел за слишком маленьким для него столом, гипнотизируя взглядом фаянсовую тарелку с бугристой серой массой непередаваемо унылого вида.
– Это что за гадость? – спросила я.
– Овсянка, сэр! – скривился Эдик.
– Не сэр, а мэм, – поправила я. – Привет! Я тебе гостинец принесла.
Просветлевшее при слове «гостинец» лицо Розова при виде несоленой негазированной минералки снова скисло.
– И ты, Брут! – горько молвил Эд.
– Ты тут от скуки ревизуешь свои знания крылатых выражений? – доброжелательно поинтересовалась я и осторожно присела на тонконогий стул с сиденьем из расслоившейся фанеры. – Ну, как самочувствие? Выглядишь ты нормально. Разве что немного похудел.
– Правда, похудел?!
Обрадованный Эд завертелся, пытаясь поймать свое отражение в полированном металле большого холодильника, но, даже похудевший, целиком он там не помещался.
– Не крутись, – попросила я. – Мне с тобой поговорить нужно. Скажи, коллеги с тобой уже беседовали?
– Калеки?
– Коллеги, а не калеки! Детективы при исполнении! Опера из убойного отдела!
Эдик вытаращил глаза, и я пояснила:
– У Верки Крохиной вчера пациентка умерла. Отравилась конфеткой из твоей коробки! Естественно, приехали менты и всех нас пытали, откуда конфетки.
– Из лесу, вестимо, – машинально пролепетал шокированный Эд, но тут же поправился: – Э-э-э, из сейфа, вестимо! То есть из бара. Шоколад ведь нельзя хранить в холодильнике, потому что он седеет, вот я и держу его в барном шкафчике.
– А как эта коробка попала в твой барно-сейфовый шкаф?
– А какая коробка? То есть которая?
Под моим тяжелым взглядом Эдик поник.
– И этот человек утверждал, что сидит на низкоуглеводной диете! И еще уговаривал всех вокруг последовать его похвальному примеру, отказавшись от сладкого! – чеканя каждый слог, сердито произнесла я. – А сам затоварился вкусненьким, как запасливый хомяк, и точил конфеты в одиночку!
– Но я…
– Просто свинья! – грубо срифмовала я. – Ассорти «Золотые шатры» – вот какая коробка меня интересует!
– «Золотые шатры», «Золотые шатры», – забормотал Эд. – Что-то я не помню… Они вкусные?
– Незабываемые! – все еще сердясь, заверила я. – Начинка из кокоса с орехом и толстый-толстый слой шоколада!
– Не помню, – с сожалением повторил Эд. – Значит, я их не пробовал.
– Да? А отчего же тебе тогда так подурнело? – закономерно заинтересовалась я. – Чем ты отравился, если не конфетами?
Неожиданно Розов покраснел, как пион.
– Не скажу, – надувшись и глядя в сторону, пробурчал он.
– Ах так? Ты думаешь, я не выясню? – Я фыркнула и сделала вид, будто поднимаюсь со стула. – Да я сейчас дам взятку медсестре, и через полчаса буду знать о твой хвори не меньше, чем твой собственный лечащий врач!
– Не надо! – Эдик схватил меня за руку. – Не позорь меня.
Вид у бедняги сделался несчастный, и мне стало его жаль.
– Ну, перестань. Не вижу ничего особенно позорного в пищевом отравлении, – сказала я. – Это может случиться с каждым.
– А вот и не с каждым! – неожиданно заспорил Эд. – С тобой, например, не может!
– Со мной это уже случалось! Когда мне было девять, бабуля накормила меня на пляже вареной кукурузой, и я на три дня загремела в инфекционку!
– Ха, – мрачно обронил Эд. – Кукуруза – это что! Того, чем отравился я, ты в жизни не пробовала. Этого ни одна женщина не пробовала!
– То есть? – Я прищурилась. – Это было что-то специфическое, сугубо мужское?
Понурившийся Розов кивнул, едва не обмакнув третий подбородок в нетронутую овсянку.
– Эдька! – Наверное, это было жестоко, но я развеселилась. – Только не говори, что ты переел «Виагры»!
– Почти угадала, – Эд шмыгнул носом. – Только это была не «Виагра», а ветеринарный препарат, который применяют на конезаводе.
– Обалдеть! – искренне восхитилась я.
– Я сам обалдел!
Эд признался в главном, ему заметно полегчало, и он перестал мучительно стесняться.
– Видела бы ты, какой эффект!
– Это что – непристойное предложение? – Я продолжала веселиться и смущать приятеля.
– Ой, нет, конечно! Это просто фигура речи. Но эффект и вправду потрясающий!
Эдик заерзал на стуле, глаза у него заблестели. Его дальнейшая речь представляла собой вдохновенную оду чудесному конскому снадобью, до которого всяким там виаграм, сиалисам и левитрам буквально расти и расти.
– Купить можно – не поверишь! – у деревенского ветеринара! Без всякого рецепта и за сущие копейки! А в пакете с полкило порошка, на полгода хватит! – восторгался Эд.
– А ты что же, все эти полкило за один прием слопал? В прямом смысле принял лошадиную дозу?
– Нет, что ты! – Розов помотал щеками. – Лошадиной дозой отравиться можно! Я каждый день принимал, но по одной щепотке, чисто для профилактики! Но, видно, действующее вещество имеет свойство накапливаться в организме… И вот я здесь.
Он снова загрустил.
– Ты, деревенский Казанова, радуйся, что оказался в отделении, а не в больничном морге! – рассудила я. – Не загреми ты в лазарет, так и продолжал бы жрать свои шоколадные припасы в одиночку, ни с кем не делясь. И раньше или позже добрался бы до той конфеты, которая убила Веркину пациентку!
– Ой, и в самом деле! – Розов ошеломленно похлопал белесыми ресницами.
– Так что ешь овсянку, от нее еще никто не умирал! – посоветовала я и встала со стула.
Эдик послушно взял ложку, но не успел ковырнуть кашу, как вспомнил кое-что важное:
– Инка, а как ты узнала, что эти конфеты вкусные?
– Я их ела, как же еще?
– А почему не отравилась?
Я внимательно посмотрела на приятеля:
– Молодец, коллега! Пятерочка тебе за дедукцию. Я над этим вопросом уже думаю.
– Держи меня в курсе! – враз заважничал горе-сыщик.
– Ладно, – пообещала я.
Почему не пообещать? Шерлок Холмс ведь тоже не боялся профессиональной конкуренции и честно старался держать в курсе инспектора Лестрейда.
2
Выходя из отделения, я разминулась с тележкой, на которой в гордом одиночестве высилась сверкающая кастрюлька с золоченой ручкой на крышке. Рядом стояли круглая бутылочка дорогой французской минералки и поднос, накрытый крахмальной салфеткой. Под ней выразительно бренчало и звякало.
– Так-так! – не удержалась от ехидного комментария я. – Значит, кому-то жидкая овсянка самовывозом с раздачи, а кому-то ресторанный обед с доставкой в палату?
– Так ведь пациенты разные бывают! – не задержалась с ответом старушка, запряженная в тележку.
Она была маленькой и сухонькой, но недостаток роста и объемов компенсировали высокий кружевной колпак, похожий на кокошник, и просторный белый халат.
– Кто попроще, тому и овсянка сойдет, а Леонтий Степанович привыкши к хорошей кухне!
– Это какой же Леонтий Степанович? – отреагировав на редкое имя, я задержала тележку. – Уж не Голяков ли?!
– Он самый, Леонтий Степанович Голяков. Большой человек! Художник! Вчерась вот меня на салфетке нарисовал – прям как живая получилась! – горделиво сказала старушка и нахмурилась: – А тебе, девка, чего надо? Ежели ты тоже из газеты, то проваливай, не околачивайся тут. Леонтий Степанович после вчерашнего велел вас, писак, гнать подальше поганой метлой!
– Нет, я не из газеты, я просто поклонница таланта Леонтия Степановича, – заверила я. – Околачиваюсь тут исключительно в надежде получить автограф!
– И не мечтай! – Старушка потрясла кокошником. – Леонтий Степанович из палаты не выходит.
– А в туалет?
– А у него палата со всеми удобствами! Говорю же тебе – большой человек! Ну-ка, пропусти меня, пока бульон не остыл! Посторонись, а то задавлю!
Воинственная старушка толкнула свою тачанку, и та покатилась дальше, непристойно вихляя колесами и оглашая больничный коридор мучительными скрипами.
– После вчерашнего, говорите? – задумчиво повторила я.
Поступившую информацию надо было проверить и дополнить.
Ближайший пункт «Роспечати» находился прямо на территории больницы. Горластая киоскерша из окошка, как из амбразуры, покрикивала на прогуливающихся по парковым дорожкам пациентов:
– Свежие газетки! «Аргументы и факты», «Молодая жизнь», «Комсомольская правда», «Московский комсомолец»! Кто забыл купить, подходим, не стесняемся!
Призывный крик четко обозначил целевую аудиторию: закомплексованные склеротики «из бывших».
Я сунулась к окошку, улыбнулась и сказала:
– Здравствуйте! Говорят, вчера в прессе написали про художника Голякова, который как раз тут в больнице лежит. Не осталось у вас такой газетки?
– Не газетка это была, а журнальчик.
Тетка показала мне спину, порылась в бумажных развалах и шлепнула на прилавок свежий номер журнала «Гламур тужур»:
– Вот! Восемьдесят пять рублей. А свеженькую «Комсомолочку» не хотите взять?
– Спасибо, не надо.
Предложение взять свеженькую «комсомолочку» звучало двусмысленно и непристойно, хотя я отказалась не поэтому. Я просто не читаю газеты. Личный опыт работы в ряде российских СМИ научил меня не верить печатному слову. Вот непечатное – это совсем другое дело! Непечатные слова у нас всегда откровенны и искренни. Как говорится, речи бывают блестящими и матовыми! Вторые доходчивее.
Решенная в теплых желто-розовых тонах обложка регионального флагмана гламурной прессы ослепительно блистала золотым фольгированием и выборочным лаком. Я устроилась с журналом на свободной лавочке в уютном больничном парке, нетерпеливо разорвала прозрачную полиэтиленовую упаковку, вытряхнула из нее различные бонусные вложения – пробники духов, косметики, дисконтные карточки, флайера и визитки – и пробежала глазами содержание номера на первой странице.
Материал о тусовке по поводу вручения дизайнерской премии «Белый клык» занял три разворота в середине журнала. Я мельком просмотрела иллюстрации, по диагонали прочитала текст, но ничего нового не узнала.
Леонтий Голяков в репортаже упоминался в почетном качестве ВИП-гостя. Он также присутствовал на одной из многочисленных фотографий, но выглядел на снимке вполне прилично, респектабельно, намного лучше, чем на самом деле. Вспомнив потертый пиджак и помятые брюки ВИПа Голякова, я решила, что бильдредактор журнала проявил гуманизм, а верстальщик – хорошее знание фотошопа. На картинке Леонтий Степанович смотрелся франтом!
– Что же его так обидело, я не понимаю? – пробормотала я, перелистывая страницы. – Вроде все хорошо… О!
Возглас вырвался у меня при виде большой, на всю полосу, фотографии, запечатлевшей все того же почтенного ВИПа на фоне бледно-голубой кафельной стенки. Большую часть снимка занимало искаженное страданием и тоже голубоватое с прозеленью лицо Леонтия Степановича. Непосредственно под подбородком помещались угловатые коленки, под ними гармошкой собрались спущенные штаны.
При этом ничего непристойного на картинке не было, разве что броский заголовок «Голяков хочет, но не может!» с пояснительным текстом более мелкими буквами: «Прием возбуждающего средства вызвал у Леонтия Степановича диарею, справиться с которой без помощи врачей ему не удалось».
– «Столичная знаменитость – известный художник и арт-критик Леонтий Голяков в разгар шумного праздника был госпитализирован с отравлением, вызванным неумеренным приемом препарата для возбуждения сексуального желания, – говорилось в заметке, помещенной на соседней странице. – Как сообщил нашему корреспонденту пожелавший остаться неизвестным источник в медицинских кругах, проведенные анализы показали, что Голяков принял препарат, который давно и результативно применяется в ветеринарной медицине. Однако разбудить в себе зверя Леонтию Степановичу не удалось. Ветеринарный препарат Голякову не только не помог, но даже наоборот – усугубил нездоровье звезды, приплюсовав к скрытому сексуальному расстройству явное желудочно-кишечное. Очевидно, в отчаянной попытке на личном примере доказать справедливость народной мудрости «Старый конь борозды не испортит» Леонтий Степанович принял воистину нечеловеческую дозу лекарства.
С сильнейшей диареей Голяков был доставлен в гастроэнтерологию краевой больницы, специалисты которой уверяют, что в скором времени поставят пациента на ноги, так что поклонники таланта Леонтия Степановича могут не волноваться: самое худшее, что ему грозит, это допрос с пристрастием по возвращении домой. Думается, супругу художника не меньше, чем нас с вами, заинтересует вопрос: какая именно из прекрасных дам, присутствовавших на празднике, побудила его к этому зверскому эксперименту на себе?»
Ниже помещались реклама массажного салона и ссылка на сайт, где заинтересованные читатели могли посмотреть галерею портретов упомянутых прекрасных дам.
Я сделала зарубочку на память – при случае заглянуть на интернет-страничку модного журнала и посмотреть, в каком виде в этой галерее представлена я сама. Если в недостаточно прекрасном, то пусть «Гламур тужур» готовится остаться без фотокора, а Витька Завалишин начинает плести для себя веночек из красных гвоздик и еловых веток!
Еще в связи с фотографиями прекрасных дам, которые вдохновляют мужчин на опасные подвиги, я подумала, что было бы интересно увидеть таинственную подружку Эдика Розова. До сих пор мы в «МБС» пребывали в уверенности, будто Эд закоренелый холостяк, не знающий регулярной женской ласки. Наша дважды разведенная бухгалтерша Зоя Липовецкая даже флиртовала с Эдиком и уже связывала с ним первые робкие надежды на третий брак! Зойка – дамочка эффектная, на нее даже мой братец заглядывается. Так неужели тайная пассия Розова еще краше?
«Надо посмотреть у Эда в кабинете – не держит ли он в ящике стола ее фото в рамочке?» – посоветовал мне внутренний голос.
Мужчины этого, наверное, не поймут, но личность и внешность засекреченной подруги Эда внезапно заинтересовали меня гораздо больше, чем вся эта запутанная детективная история. Что поделаешь, так мы, женщины, устроены! Личная жизнь нам всегда несравненно интереснее общественной. И я поехала на работу, вовсе не имея желания трудиться.
– Опять опаздываешь! – сварливо попеняла мне бабка-вахтерша.
– Больше не буду! – лживо пообещала я, удержавшись от абсолютно искреннего «Не ваше дело!». – А что это вы, баба Тоня, вторые сутки подряд дежурите?
– А кому же дежурить? – Вахтерша всплеснула руками, взвихрив воздух растрепанным журналом с кроссвордом. – Васька, стервец такой, снова запил, а Василий Петрович лежит в больничке!
Человеку, не имеющему представления о хитросплетениях внутренней жизни «Гипрогипредбеда», могло показаться, что у бабки путаются мысли, но я ее поняла.
Васька и Василий – это разные люди. Васькой баба Тоня пренебрежительно кличет своего сменщика, тихого алкаша Дронова, а Василием Петровичем почтительно именует коменданта Гуляева. Тем не менее эти два Василия отчасти взаимозаменяемы: периодически, когда Дронов уходит в запой настолько глубоко, что оказывается вне досягаемости, комендант самолично заступает на сторожевой пост в вестибюле. Прогнать запойного работника и нанять вместо него нормального наш комендант не может, потому что жадничает. Как говорит баба Тоня, «Васька стережет вполглаза, но всего за полбутылки».
– Так вы даже поспать домой не уходили? – искренне посочувствовала я вахтерше как героическому бойцу трудового фронта.
– Уходить-то уходила, но поутру, вишь, опять возвернулась, потому как Васька, чтоб его приплющило, стервеца, уже с вечера был под мухой, а ночью и вовсе нажрался в хлам!
Раздраженная бабка сопроводила сказанное частичным сурдопереводом, резким движением руки по горизонтали изобразив тот самый хлам, в который превратился нажравшийся Васька. Судя по жесту, хлам имел вид неподъемной могильной плиты и на скорое воскрешение сменщика вахтерша не надеялась. Утешить ее мне было нечем, поэтому я только сокрушенно поцокала языком и прошла к лифту.
На плотно закрытой двери «МБС» белело приклеенное скотчем объявление: «Будем через 10 минут». Скорее всего, это означало, что шефа сегодня не будет вовсе, а мои коллеги, узнав об этом, разбежались по своим делам. Я последовала их примеру и даже не стала заходить в родной рекламный офис, проследовав дальше по коридору.
Эдик Розов – тоже мне, сыщик! – не потрудился поставить свой офис на охрану, оснастить дверь сигнализацией или хотя бы врезать замок, способный оказать более или менее серьезное сопротивление взломщику. Я применила способ, который видела в кино, и легко отжала язычок обыкновенного английского замка пластиковой карточкой (заодно придумав забойный слоган «С VISA вам открыты все двери!»).
Преступницей я себя не чувствовала, ведь Розов сам поручил мне полноправно подменить его в офисе и до сих пор этого назначения не отменил.
– Будем считать, что я, как временно исполняющая обязанности Эдика, пришла с проверкой, все ли тут в порядке, – сказала я себе и вошла в кабинет. – Ого!
С проверкой я опоздала: от порядка в детективном агентстве остались одни воспоминания! Все до единой мебельные дверцы были распахнуты, ящики выдвинуты, а обманчиво объемистые фальш-папки с надписью «Дело» перекочевали с полок на кресло, где и громоздились теперь, предательски зияя пустотой, как груда почерневших от времени кирас. При этом единственная по-настоящему ценная вещь, имевшаяся в кабинете, предмет неиссякаемой Эдькиной гордости и неумеренной похвальбы – спортивный кубок из серебра с позолотой остался на своем обычном месте в шкафчике за стеклом, только теперь он лежал на боку.
– Знать, погром был не корысти ради, – задумчиво пробормотала я, продолжая внимательно разглядывать общий хаос в попытке понять, не пропало ли чего.
«Холодильник пропал!» – услужливо подсказал внутренний голос, но я от него отмахнулась.
Холодильник вовсе не был украден, мы унесли его в «МБС» с разрешения хозяина, и случилось это еще позавчера. А вчера почти весь день, пока свободному передвижению по этажу не воспрепятствовали оперативники, мы таскали из «Пинкертона» в «МБС» разный мелкий скарб – то сахарницу, то столовые приборы, то стул, то растения в горшках…
Получается, погром в конторе Эда был учинен вчера вечером или ночью.
«Когда сторож Васька безответственно напился в хлам!» – снова вспомнил мой внутренний голос.
Итак, я вычислила, когда был учинен погром, но не поняла – зачем это было сделано.
«Будем рассуждать логически», – предложил внутренний голос.
– Давай логически, – согласилась я и стала мыслить вслух, как учили на уроках математики в начальной школе. – Я вижу, что в кабинете беспорядок, но не вижу, что пропало. Теоретически беспорядок мог возникнуть естественным путем, например, в результате действия сильного порыва ветра или ммм… землетрясения?
«Ты еще полтергейста обвини!» – фыркнул внутренний голос.
– Согласна, это глупо, поэтому версию о самопроизвольно возникшем беспорядке отвергаем, – кивнула я. – Будем думать, что его кто-то сознательно учинил. Но зачем? Напоминаю: я не вижу, что пропало.
«Микробов ты тоже не видишь, а они существуют!» – умыл меня внутренний голос.
– Опять согласна. Не факт, что ничего не пропало. Но, очевидно, в кабинете что-то искали…
«А если просто пакостили, желая насолить Эду?»
– Да разве так пакостят?! – пренебрежительно хмыкнула я. – Ничего не испорчено, не порвано, мебель цела, стены не размалеваны, стекла не разбиты! Нет, прямой цели напакостить злоумышленник не имел. А вот насчет поисков…
Я вспомнила, какой кавардак во время поисков производят в доме мои милые родственники – мамуля и Зяма. Как натуры творческие и увлекающиеся, они то и дело оставляют свои вещи в самых неожиданных местах, о чем моментально забывают, а через некоторое время столь же творчески и увлеченно организуют энергичные поиски, воплями и стонами вынуждая включаться в него и прочих домашних.
Сколько раз мы всей семьей переворачивали диванные подушки, ползали по полу и двигали мебель, пытаясь отыскать потерянный Зямой пульт от телевизора или мамулину флэшку с очередной бессмертной рукописью! Даже бабуля – наша знатная любительница шарад и головоломок – перестала получать удовольствие от этой коллективной игры в поиск утерянных сокровищ после того, как мамуля умудрилась трижды за неделю потерять ее очки для чтения! Своих очков у мамули нет, так как она считает, что еще слишком молода для старческой близорукости.
Помешать мамуле пользоваться ее очками бабуля не может, зато она составила «Карту кладов», детально указав на плане нашей квартиры все те необычные места, где нам уже случалось находить мамины и Зямины потери. И теперь, едва в доме раздается первый нервный возглас «Да где же?!», мы разворачиваем «Карту кладов» и последовательно заглядываем в духовку, микроволновку, все четыре камеры холодильника, мусорное ведро, цветочные горшки, сапожные голенища, бочок унитаза, плафоны люстры и так далее…
Родители Эдика Розова – пенсионеры, в их возрасте нормально иметь рассеянный склероз и массу свободного времени для масштабных поисковых работ. Так, может, это Эдькины предки вдохновенно и нелениво обшаривали офис сына? Теоретически – могли, ведь ключ от кабинета у них есть, а в здание института пьяный сторож Василий запросто впускает и своих, и чужих. Ширина диапазона «свойскости» у него прямо пропорциональна количеству выпитого: крепко набравшись, Василий любит весь мир и запросто распахнет объятия и двери хоть римским легионам, хоть инопланетным завоевателям!
Телефона Эдькиных предков я не знала, но у Зои Липовецкой их номерочек точно имелся – именно она звонила им, когда Эда увезла «Скорая». Я посмотрела на часы – десять минут, по истечении которых мои коллеги обещали вернуться, уже давно истекли, – и решила, что пора и мне почтить своим присутствием «МБС».
Бумажки на дверях уже не было, она белела, многократно свернутая, в районе замка – верная примета, что в офисе присутствуют Зоя Липовецкая и Сашка Баринов. Он панически боится кондиционеров, ибо, как сам любит игриво говорить, «слаб грудью» и поэтому в жару распахивает настежь окно. А Зойка столь же панически боится ветра, который может унести ее драгоценные бумажки, и потому без устали борется со сквозняком. Я ее понимаю, так как помню, что было с мамулей, когда мы с Зямой еще детьми несанкционированно выпустили в свет ее первую рукопись в виде эскадрильи бумажных самолетиков.
– На счет «три»! – сказала я себе, одной рукой берясь за дверную ручку, а другой – за бумажный язычок импровизированного герметика. – Раз, два… три!
Я ворвалась в кабинет и тут же захлопнула за собой дверь. Несколько легких листов факсовой бумаги все-таки успели взлететь со стола, и Зойка запоздало заорала:
– Закрой дверь!
– Уже!
В офисе действительно было жарковато. Отопление в этом году включили вовремя, как раз под первые заморозки, но затем погода улучшилась, а батареи уже раскочегарились, как паровозные топки. И вот теперь в отсутствие бережливого коменданта Гуляева некому было прикрутить вентили.
Направляясь к своему столу, я подняла с пола разлетевшиеся бумажки и вернула их бухгалтерше. Зойка даже не сказала мне спасибо. Она стояла в паре метров от своего рабочего места, на пороге аппаратной видеомонтажа, и сердито отчитывала Сушкина. Эндрю выглядел смущенным, а Баринов злорадно улыбался.
– Что у нас плохого? – поинтересовалась я, заглянув в монтажку поверх Зойкиной головы.
Я не задираю нос, как думают некоторые. Просто сто восемьдесят сэмэ роста, дополнительно увеличенного каблуками, позволяют мне на многих людей смотреть свысока.
– Посмотри сама! – Зойка подвинулась и обличительным жестом указала на экран монитора.
На нем зеленели пальмы, желтел песок, синело море и белели буквы рекламного объявления СПА-отеля, предлагающего своим гостям самые модные оздоровительные процедуры. Я вчиталась в зазывный текст и восторженно захохотала. Слово «талассотерапия» с заглавной буквой «ф» вместо правильной «т» обещало жаждущим оздоровления на редкость смелую новацию!
– Тебе смешно, а заказчик за такое издевательство точно предъявит нам штрафные санкции! – Зойка коротко укорила меня и снова плотно взялась за Сушкина: – Андрей, ты же культурный человек! У тебя два высших образования! Как же ты мог написать такое!
– Говорю тебе, я не нарочно, это просто опечатка! – страдальчески сморщился Андрюха.
– Очепятка! – ехидно поддакнул Баринов.
И тоже нарвался. Зойка кивнула на него и сказала:
– Если бы это Сашкина такая аморальная опечатка была, я бы не удивилась!
Баринов моментально скис.
– Но ты, Андрей! Ты же нормальный человек!
– А я, значит, ненормальный?! – взвился как ужаленный Сашка. – На себя посмотри!
– Между прочим, Сашка прав! – неожиданно поддержал Баринова Сушкин. – Давайте-ка вспомним, кто недавно в заказе на покупку нового микшерного пульта крайне неприлично написал «мультиканальный» в два слова? Не ты ли, Зоечка?
Бухгалтерша покраснела:
– Это же не я, это компьютер, его программа проверки ошибок! Она не знала такого слова и разбила его на два знакомых!
– А вот мне интересно, Зоечка, кто же это на-учил твой компьютер неприличному слову? – съехидничал Баринов и подставил ладонь Сушкину, который радостно треснул по ней своей лапой.
– Братание фронтов, как трогательно! – Я тоже позволила себе колкость, а затем сменила тон на деловой: – Коллеги, давайте все успокоимся! Андрюш, какая проблема – одно слово поменять? Зоя, что за истерика, ролик же еще не пошел в эфир!
– А если бы пошел? – проворчала бухгалтерша, уже успокаиваясь.
Я подсела к ней, чтобы пошептаться. Рассказала – без интимных подробностей, – что навещала Розова в больнице, и между делом попросила телефончик Эдькиных родителей. Минут через пятнадцать, когда мои коллеги с головой ушли в работу, я вышла «на минуточку» и из коридора позвонила старикам Розовым по мобильному.
– Беспорядок в конторе у Эдички? Да что вы?! Ваня! Ванечка! – Матушку Эда мое сообщение чрезвычайно взволновало.
Она передала трубку «Ванечке» – своему супругу, и уже от него я узнала, что накануне аналогичному разгрому подверглась и квартира Эдика.
– Наверное, об этом нужно сообщить в милицию? – вслух задумался Розов-старший.
Уверенности в его голосе не было. Я догадалась, что снова общаться с милицией старику не очень хочется, и охотно поддержала его вредным советом:
– Зачем же в милицию? Эдик ведь тоже сыщик, выйдет из больницы – сам во всем разберется!
В уже сложившуюся систему образов, где я была Холмсом, Трошкина – Ватсоном, а Розов – инспектором Лестрейдом, милиция как-то не вписывалась.
– Инна, сегодня нужно сдать заказ «Сантехлюкса»! – возвращая меня в реальность, напомнила Зоя. – С тебя слоган и идея для фирменного логотипа.
Заказ «Сантехлюкса» в систему детективных образов не вписывался вовсе.
– А это не подождет до завтра? – недовольно спросила я.
– Как зарплату вовремя получать, так ты первая, а работать кто будет?! – вновь рассвирепела раздерганная бухгалтерша.
– Пушкин! – Сашка Баринов противно захихикал и спрятался от моего гневного взгляда за монитором.
Сочинить девиз для компании, производящей и продающей сантехнику, пожалуй, затруднился бы и Пушкин! Хотя…
– Это вызов? – холодно спросила я у монитора, необычно украшенного одиноким покрасневшим ухом: Сашка спрятался, но не хотел ничего пропустить.
– О’кей, Пушкин так Пушкин! – сказала я, не дождавшись ответа, и включила свой компьютер, демонстративно приступая к работе.
Трошкина была в программе «Скайп», где можно общаться, обмениваясь текстовыми сообщениями, мамуля тоже – это меня порадовало. Ум хорошо, а три лучше!
«Хелп! – написала я обеим. – Срочно надо сочинить стишок на унитазную тему в пушкинском стиле. Есть идеи?»
«Там русский дух, там Русью пахнет!» – моментально откликнулась мамуля.
«Фу! – коротко прокомментировала я это неполиткорректное предложение, способствующее разжиганию национальной розни. – Что еще?»
«Вот, по-моему, сильный аллегорический образ джакузи, которое сверкает и бурлит в романтическом полумраке: «В той норе во тьме печальной гроб качается хрустальный!» – предложила Трошкина.
«Видно, сильно бурлит!» – заметила мамуля.
«На цепях среди столбов. Не видать ничьих следов вкруг того дурного места. В том гробу твоя невеста!» – вспомнила я продолжение и даже зажмурилась, вообразив, какой впечатляющей картинкой одинокого, при свечах, купания прекрасной девы в джакузи можно сопроводить это четверостишие.
Смущало только «дурное место». Получалось, что мамуля права и пахнет там действительно не очень…
«Еще давайте».
«Спазм кишечный беспокоит,
Все кишки мои крутя.
То как зверь они завоют,
То заплачут, как дитя! —
вдохновенно настучала мамуля.
– На сиденье унитаза…»
«Стоп, спасибо! – остановила я поэтический кошмар. – У тебя снова получается ужастик, а нужно что-то благостное».
«Как хороши, как свежи унитазы!» – мгновенно перестроилась наша великая писательница.
«Это не Пушкин!» – заметила я.
«Да, это другой великий русский поэт, но что за дискриминация?» – обиделась мамуля.
«Предлагаю прямо обратиться к тексту «Евгения Онегина»! – вмешалась Трошкина. – Там ведь есть целый пассаж о регулярной эксплуатации сантехники! Вспомните:
Блажен, кто рано поутру
Имеет стул без принужденья.
Тому и пища по нутру,
И все доступны наслажденья!»
И тут меня осенило:
«Я помню чудное мгновенье!
Передо мной явилась ты.
Как мимолетное виденье,
Как гений чистой красоты!»
«Ты думаешь, Пушкин посвятил это стихотворенье санфаянсу?» – усомнилась мамуля.
«Тогда уж скорее ванне, чем унитазу, поэтому что унитаз мужского пола, а в тексте «явилась ты»!» – заметила Алка.
«Думаю, во времена Пушкина речь шла не об унитазе, а об уборной, а она как раз женского рода!» – заспорила мамуля.
«Уборная – как мимолетное виденье?» – не поверила Трошкина.
«Аллочка! Тебе никогда не хотелось в туалет очень-очень, просто нестерпимо? – не задержалась с аргументом мамуля. – В такой момент, уверяю тебя, не придумаешь видения волшебнее, чем свободный клозет, и задействован он будет, уж поверь нам с Пушкиным, в одно чудесное мгновенье!»
«Тихо! Я уже все придумала! – напечатала я, остановив дискуссию. – «Гений чистой красоты» – это и будет слоган «Сантехлюкса»!»
«Недурственно», – после непродолжительной паузы оценила великая писательница.
«Да, неплохо», – настучала Алка.
Я отправила им обеим изображение раскланивающегося человечка и перешла к беседе вслух, объявив своим коллегам по «МБС»:
– Мы с Пушкиным предлагаем «Сантехлюксу» слоган «Гений чистой красоты»!
– Вау! – сказал Баринов.
– А картинка? – спросил Сушкин.
– Надо подумать. Вот, например: начертанное изящной кривой символическое изображение ванны, а над ней – вдохновенный пушкинский профиль!
– Вау! – снова повторил Баринов.
– А это можно делать? – нахмурилась Зоя.
– Если ванна будет сидячая, с высоким подголовником, то можно запросто, профиль впишется идеально! – загорелся смелой идеей наш видеодизайнер. – И логотипчик, конечно, черно-белый, лаконичный такой и в то же время изящный! Инка, ты гений!
– Это не я лично, это мы с Александром Сергеевичем! – поскромничала я.
Тем не менее я все-таки встала и раскланялась, а затем раздумала присаживаться снова. До обеденного перерыва было еще не меньше часа, но я решила, что заработала досрочный перекус. Мозг ведь нужно хорошо питать!
«Пообедаем вместе?» – спросила я Трошкину в «Скайпе».
«Когда и где?»
«Через полчаса в «Марселе», идет?»
«Бегу!»
Я безапелляционным тоном объявила коллегам о своем уходе на обед и тоже убежала.
3
Мы с Алкой уже почти закончили обед и добрались до десерта, когда позвонила бабуля с информацией из химлаборатории профессора Прохорова.
– Детка, ты совершенно напрасно волновалась, Миша все проверил, конфета была хорошая! – доложила она, подозрительно чавкая.
– Это точно? Ты абсолютно уверена?
– Пока я уверена относительно, но буквально через несколько секунд… Вот только чаем запью…
– Ба! Ты что, съела это конфету?! – ужаснулась я.
– А как бы иначе я обрела абсолютную уверенность? – резонно заметила отчаянная экспериментаторша и замолчала.
– Ба! Бабуля! Бабулечка! – крайне встревожилась я.
Трошкина замерла с круглыми глазами, не донеся до рта ложечку с шоколадным суфле, увенчанным крошечной зефиринкой. Рука подружки задрожала.
– Бабуля!!! – гаркнула я, испугав официантку.
– Не кричи так, пожалуйста, я еще не глухая, – после паузы, за время которой я успела решить, что мой папа окончательно осиротел, невозмутимо отозвалась бабуля. – Я просто прислушивалась к собственным ощущениям. Они вполне нормальные, даже приятные. Конфета была хороша! Будешь возвращаться домой – купи такую коробочку, я хочу провести обстоятельную дегустацию, а то после Мишиных опытов мне достался слишком маленький кусочек.
– Ба, ты ненормальная! – с облегчением выдохнула я.
– Ну а как же! Кузнецовы мы! – горделиво ответила бабуля и отключилась.
Я посмотрела на Трошкину, нервно сотрясающую в ложечке кусочек желе, и велела:
– Отомри! Все в порядке, в той конфете яда не было.
Я уже успела поделиться с подружкой всей известной мне информацией по нашему детективному делу.
– Выходит, в целой коробке была всего одна отравленная бомбошка? – рассудила Алка.
– Выходит, так, – согласилась я. – Похоже, кто-то знал, что обжора Эдик ни с кем не делится своими шоколадками и рано или поздно обязательно слопает единственную конфету со смертельной начинкой.
– То есть этот злодейский кто-то не очень торопился отправить Розова на тот свет, – заметила Трошкина. – Днем раньше, днем позже – неважно.
– Более того: чем позже Эдик добрался бы до отравы, тем сложнее было бы определить, кто и когда принес ему эти «Золотые шатры», – добавила я.
Алка с сомнением посмотрела на свой недоеденный шоколадно-зефирный десерт и сказала:
– Однако удивительная вышла история! Смотри: получается, Розова от запланированного кем-то смертельного отравления спасло внеплановое не смертельное! Как будто ему на роду написано было так или иначе отравиться.
– А ты помнишь историю с Зойкиной минимизацией?
Алка энергично закивала. Историю, которая приключилась с нашей бухгалтершей в прошлом году, в офисе «МБС» пересказывали из уст в уста, как фамильное предание.
Прошлым летом, когда потомственная ведьма Крохина только-только открыла у нас свое ИЧП, Зоя Липовецкая едва ли не первой побежала к соседке за эзотерическим прогнозом и вернулась от Верки расстроенной. Предсказание, красиво распечатанное на цветном лазерном принтере, обещало Зойке, что она в скором времени попадет в аварию, сломает ногу и разобьет сразу две машины – свою и чужую. Соответственно платить она будет за оба ремонта, для чего придется залезть в долги, так как имеющиеся денежные накопления вместе с различными ценными предметами из Зойкиной квартиры унесут воры.
– Разобью машину, сломаю ногу, потеряю нажитое добро, влезу в долги и еще с двумя авторемонтами подкидываться буду! – заламывая руки, рыдала Липовецкая прямо на рабочем месте, роняя слезы на документы бухгалтерской отчетности. – Боже, что за гнусная карма!
Не выдержав этой душераздирающей сцены, мы с Трошкиной пошли к Веронике с вопросом: нельзя ли как-то подправить Зойкину гнусную карму? Потомственная ведьма долго думала, советовалась со всеми возможными картами и в конце концов сказала, что попытается минимизировать отрицательный эффект.
Счет за экстренную минимизацию оплатил наш шеф Михаил Брониславич, напуганный перспективой потерять ценного сотрудника на стадии подготовки квартального отчета. И очень ругался, когда уже на следующий день бухгалтерша позвонила с сообщением, что не выйдет на работу!
Минимизация сработала: ночью Зойка пошла на кухню попить водички, в темноте не вписалась в дверной проем, ударилась ногой о косяк и сломала большой палец. Из-за этой мелкой травмы она две недели безвылазно проторчала дома, не оставив никаких шансов желающим ограбить ее квартиру, да и за руль не садилась вовсе, так что попасть в аварию никак не могла.
– Видно, есть что-то во всех этих гороскопах и предсказаниях! – вслух подумала Алка.
– Сказка ложь, да в ней намек, – кивнула я.
– Добрым молодцам урок! – подхватила подружка, явно намекая на Розова.
– И красным девицам! – припомнила я. – Вот, кстати, насчет девицы в красных босоножках…
Перебив меня на полуслове, ожил мой мобильник: позвонил капитан Кулебякин.
– Да, милый! – мурлыкнула я в трубку, прижимая ее к уху поплотнее, чтобы высоконравственный милицейский милый не расслышал предательские кабацкие шумы.
Но он их расслышал и с подозрением поинтересовался:
– Привет, ты где это?
– Сбежала на часок с работы и обедаю с Трошкиной в «Марселе», – чистосердечно призналась я. – Потом опять в офис. А что?
– На тот весьма вероятный случай, если вы в своем офисе все-таки припрятали какие-нибудь трофейные лакомства, предупреждаю: зефир не есть! – строго сказал мой капитан.
Денис явно не верил в нашу (читай – мою) гражданскую сознательность и честность, но я не смогла его за это упрекнуть: интуиция капитана не подвела, я действительно утаила от его коллег потенциально опасную конфету. Однако никакого зефира я даже не видела, поэтому, конечно, спросила:
– А что не так с Эдькиным зефиром?
Малодушная Трошкина снова сделала большие глаза и отодвинула от себя креманку.
– Он припудрен слабительным порошком!
– Посыпан слабительным, серьезно?! – встрепенулась я. – А коробка початая?
– Не коробка, а пакет. Зефир был развесной, – объяснил Денис. – Но, судя по наклеенному ценнику супермаркета «Развилка», взвешено было полкило, а осталось вдвое меньше. Может, конечно, ваш Ниро Вульф самолично целых четыре зефирины сожрал, но я все-таки предупреждаю…
Поскольку именем сыщика-толстяка капитан Кулебякин обычно насмешливо называет Эдуарда Розова, мне не составило труда сообразить:
– Так, значит, Эдика пронесло не от конской виагры, а от зефира с пургеном?!
– Что такое «конская виагра»? – заинтересовался Денис.
– Потом расскажу, тет-а-тет, – пообещала я. – Тут Трошкина слушает, не хочу смущать ее интимными подробностями. Пока, любимый!
– Ну, пока, – проворчал любимый и отключился.
– Что за интимные подробности? – заблестела глазенками «смущенная» Трошкина.
Я рассказала ей про зефир в обсыпке из слабительного и с сожалением призналась:
– Эта информация сбила меня с мысли! Я как раз пыталась нащупать логическую связь между отравлением Эда и девицей в красных босоножках…
– Ее звали Клава Пятакова, – напомнила Алка.
– Так вот, о Клаве, – я рассеянно хлебнула холодный кофе. – Это ведь с ней заигрывал Голяков, которому вскоре поплохело от конской виагры! И это она отравилась конфетой, которая предназначалась Розову, который думает, что тоже отравился этой самой конской виагрой… А оказывается, его свалил какой-то левый зефир…
– Путано излагаешь, но я понимаю, к чему ты клонишь, – внимательно выслушав меня, сказала Трошкина. – Есть какие-то совпадения, и ты думаешь, что они не случайны.
– Уже не думаю, – ответила я. – Я теперь думаю о другом: получается, Розова пытались отравить дважды – насмерть ядом и не насмерть слабительным! По-моему, это уже перебор. Какой смысл? Ничего не понимаю…
Это признание компрометировало меня как самозваного Холмса, зато мой верный Ватсон оказался на высоте – Трошкина посмотрела в потолок, задумчиво похлопала ресничками и вдруг спросила:
– Ты кому-нибудь говорила про разгром в «Пинкертоне»? Кроме родителей Эда, я имею в виду?
– Только тебе!
– Мне можно, – одобрила Алка и помахала официантке: – Будьте добры счет, пожалуйста!
– Мы уже уходим? – Я посмотрела на недо-еденный десерт. – Ты куда-то спешишь?
– Туда же, куда и ты, – ответила подружка, открывая кошелек, чтобы расплатиться за нас обеих.
У нашей дорогой Аллочки собственная овечья ферма в Австралии, и управляющий регулярно присылает ей дивиденды.
– Я думаю, имеет смысл внимательно осмотреть офис Эда.
– Что ты хочешь там найти?
– То, что оттуда пропало, – парадоксально ответила Алка.
И тут уже я оказалась на высоте – сразу поняла, к чему она клонит.
Мы поехали на работу, без стука и звука прокрались мимо двери «МБС», повторно использовали не по прямому назначению мою универсальную пластиковую карту и затворились в разгромленном офисе Розова.
– Да, очень похоже – тут что-то искали! – осмотревшись, сказала Трошкина.
– Явно не смысл жизни! – съязвила я. – Что-то по деловой части, раз вывернули все папки!
– Которые у Эдика были бутафорскими, – напомнила подружка. – Из чего можно заключить: тот, кто-то рылся в кабинете, о своеобразной манере Розова вести дела не знал вовсе. А мы знаем! Как ты полагаешь, где Эдик хранил документы?
Алка склонила голову к плечу и посмотрела на меня, блестя глазами, – она явно радовалась случаю поиграть в шарады. Я послушно включилась в игру:
– Так, давай подумаем… Если в сейфе с наклейкой «Документы особой важности» у него мини-бар, в шкафу для документов – гардероб, а в коробке с надписью «Раскрытые дела» – микроволновка… То, по идее, документы должны быть в таком месте, которое с деловыми бумагами никак не ассоциируется…
– Здесь не жарко, ты чувствуешь? – перебила меня Трошкина.
– В самом деле, не так жарко, как у нас в «МБС», – согласилась я. – Розов, как многие полные люди, предпочитает пониженную температуру, он даже батарею парового отопления укоротил вдвое, когда ремонтировал офис… Ага!
– Угу!
Алка победно улыбнулась и с прозрачным намеком постучала согнутым пальчиком по деревянной решетке, закрывающей нишу с батареей. Она присела на корточки и потянула створки решетки на себя.
– Дерни за веревочку, дверь и откроется!
Усеченная батарея занимала меньше половины ниши. В оставшейся части Эдик устроил аккуратную полочку, и вот на ней-то стопочками лежали толстые тетради – всего одиннадцать штук. Мы их вытащили, рассмотрели и пролистали.
Ни на корешках, ни на обложках никаких надписей не было, зато первые страницы всех тетрадей были оформлены в едином детсадовском стиле – наклеенной картинкой с изображением нарядной птички. Птички были разные, но все – попугаи. Нашелся даже точно такой, как у Эдика, – александрийской породы.
А за птичками начинались явно деловые записи детектива, местами похожие на шифровки. Имена клиентов и фигурантов, а также названия мест обозначались отдельными буквами, время и суммы – цифрами. Думаю, при большом желании и некотором содействии криптолога записи Эда вполне можно было разобрать.
– Но как он сам в них разбирается? – вслух задумалась я. – Тетрадки все одинаковые, а в них архив, наверное, за целый год…
– В году двенадцать месяцев! – моментально отреагировала Трошкина. – А тут одиннадцать тетрадей. Две совсем чистые, а из остальных ни одна не дописана до конца…
– Наверное, месяц заканчивался раньше, чем тетрадка, у Эда ведь было мало дел!
Мы переглянулись.
– Идем в «МБС», – решила я. – Есть у меня одна идея, но ее должен подтвердить или опровергнуть всезнайка Яндекс.
Прихватив с собой тетрадки Эда, мы прошли в свой рекламный офис и там засели за компьютеры. Не знаю, чем занималась Алка, а я залезла в Интернет и по ключевым словам «попугай александрийский» нашла словарную статью о кольчатых попугаях.
Оказалось, полный титул питомца Эдика – «Большой ожереловый попугай Александра». В Европу его впервые привезли воины Александра Македонского, возвратившиеся из азиатских походов, и Онезекрит, командующий флотом Великого Александра, держал таких попугаев в дорогих клетках из серебра и слоновой кости. В Древнем Риме для обучения этих птиц нанимали специальных учителей, за говорящего попугая нередко платили больше, чем за раба.
Я шепотом поделилась этой интересной информацией с Трошкиной, и она также шепотом ответила:
– Крутая птичка, спору нет. Но что дальше?
– А дальше, то есть после александрийского попугая, идут птички помельче: гималайский попугай, голубиный, китайский, красноголовый, маврикийский, малабарский, малый кольчатый, ожереловый попугай Крамера, розовоголовый, розовогрудый, сливоголовый – всего род кольчатых попугаев объединяет двенадцать видов! Столько же, сколько и месяцев в году!
– И кого у нас нет? – Алка зашуршала тетрадными листами. – Ожерелового попугая Крамера! Значит, кто-то его утащил!
– И вряд ли это сделал сам Крамер, – кивнула я. – Смотри, если выстроить список видов в алфавитном порядке, начиная с александрийского попугая, тетрадь с которым лежала в стопке самой нижней, то есть – первой, то ожереловый попугай Крамера будет девятым. А девятый месяц – это сентябрь! Логично?
– Пока да.
– То есть мы можем предположить, что в прошлом месяце у Эда было какое-то опасное дельце, – продолжила я логическое умозаключение. – И кто-то очень не хотел, чтобы информация об этом сохранилась в архиве детектива Розова в любом виде, включая шифрограммы!
– Он проник в офис Эда и выкрал сентябрь! – страстно прошептала Алка. – То есть сентябрьскую тетрадь с птичкой. Как ее там? Ожиревший попугай Крамера.
– Ожереловый, – машинально поправила я. И заключила: – Кажется, надо снова ехать к Розову, спрашивать его про сентябрьские дела.
– Сделаем это после работы, – предложила Трошкина.
4
Увы, рабочий день неожиданно затянулся. Ближе к вечеру приехал штатный пиарщик «Сантехлюкса», и мы с Эндрю слаженным дуэтом пропели дифирамбы свежепридуманной рекламной концепции а-ля Пушкин.
Клиент сомневался. С горделивой скромностью сообщив, что он вышел из самых низов и, видимо, не дозрел еще до такого высокого искусства, пиарщик настойчиво продвигал собственную идею – незатейливо зарифмовать прайс-лист фирменной продукции. В качестве примера прозвучали запоминающиеся строки:
– Как увидите бачок,
Ваш расширится зрачок.
Хороши наши бачки —
Гладить хочется бочки!
Мы с Алкой и Зоей проявили деликатность и не стали уточнять, на какой глубине залегают «самые низы» «Сантехлюкса»: Трошкина шепотом предположила, что на дне канализационного колодца, а грубый Эндрю прямо сказал:
– Дерьмо эта ваша идея с рифмованным прайсом!
Тем не менее я все-таки набросала для капризного клиента еще пару четверостиший с неизбитыми рифмами типа «глянец – фланец» и «эскузи – джакузи».
Окончательный вариант произведения так и не был создан, тем не менее заседание клуба сантехнической поэзии сильно затянулось. Клиент покинул нас уже в седьмом часу, и не успели мы все разбежаться, как раздался Тревожный Звонок.
Так у нас в «МБС» называется сигнал, производимый секретным телефоном, номер которого сообщается только особо важным клиентам. Аппарат подобающего – особо раздражающего антикоммунистов и быков на корриде – ярко-красного цвета установлен непосредственно у шефа, а параллельный телефон стоит у бухгалтера.
По вполне уважительной причине своего отсутствия Бронич снять трубку не мог, да и Зое следовало бы сделать вид, будто в конторе уже никого нет. Но, к моему сожалению и на радость начальству, наша бухгалтерша – воплощение ответственности.
– Рекламное агентство «МБС», финдиректор Липовецкая! – отчеканила она в трубку тоном, который гораздо больше подошел бы командиру базы торпедных катеров.
И замолчала, внимательно слушая и размеренно поддакивая. Я заподозрила неладное и попятилась к двери, за которую уже шмыгнул чуткий, как суслик, Сашка Баринов.
– Куда? Стоять! – скомандовала мне бухгалтерша нашей рекламно-торпедной базы.
Попытка дезертировать с линии трудового фронта не удалась. Я неохотно остановилась и тоскливо посмотрела на Зойку:
– Ну, что еще?
– Это был Лелик, – хмурясь, сообщила она. – У них проблема, надо помочь.
– У них всегда проблемы, – справедливо заметил Эндрю и нахлобучил на голову наушники, тем самым давая понять, что его лично проблемы Лелика не касаются.
Я тяжко вздохнула: Леликовы проблемы уже третий квартал ложились исключительно на хрупкие женские плечи!
В начале года наше агентство усилиями той же Зойки выиграло тендер на рекламно-информационную поддержку зарубежных мероприятий краевой администрации, в которой Лелик, он же Леонид Вельяминович Милехин, руководит службой протокола. Хотя я бы назвала ее немного иначе и намного честнее: «Служба прокола»!
– Пресс-секретаря губернатора избили какие-то хулиганы, и он попал в больницу с черепно-мозговой травмой, – объяснила Зойка.
– Жалко Витюшу! – посочувствовала я коллеге.
– Ты лучше себя пожалей! – возразила она. – Виктор не дописал текст выступления губернатора на международном экономическом форуме в Брюсселе. А форум этот открывается завтра, и готовая речь кровь из носу нужна Лелику через четыре часа, потому что в час ночи делегация уже улетает.
– Ты сказала – нужна готовая речь? – тоже помрачнела я. – Ну, не знаю… Текст-то я допишу, а как насчет гильотины?
– Зачем гильотина? Кому гильотина? – Трошкина встревожилась и посмотрела на меня так, словно нам с ней предстояло прощание на ступенях эшафота.
– Гильотину достанем, я позвоню шефу, – пообещала Зойка и снова схватилась за телефон.
Зловещим словом «гильотина» мы в «МБС» называем резак – простой и полезный инструмент, позволяющий эстетично изменять формат многостраничных бумажных документов, практически по методу великого древнегреческого скульптора Праксителя: отсекая все лишнее.
Речи, с которыми статусные ораторы администрации выходят к микрофону на трибуне, распечатываются на листах формата А-4 узкой колонкой с очень крупными буквами и широкими пробелами между строками, а затем обрезаются до формата А-5, чтобы пачку бумаги с текстом легко было спрятать в ладони. Выходит оратор на трибуну, достает, аки Василиса Прекрасная, из рукава шпаргалку и читает по ней пламенную речь себе и людям на радость: ему легко быть красноречивым, а им комфортно слушать гладкий монолог.
Есть только одна проблема технического характера: протокол категорически требует чекрыжить бумажки резаком, и никак иначе. Видите ли, ножницы и ножи для бумаги не позволяют превратить пачку листов в идеальный бумажный блок без малейших искривлений и заусенцев. А типографские резаки – вещь не слишком часто используемая в быту.
В краевой администрации таких приборов всего два – один в пресс-службе, второй в протоколе. Но здание администрации – режимный объект, среди ночи туда никак не войдешь. Именно поэтому Лелик придумал, чтобы до полной готовности губернаторскую речь довели мы в «МБС»: у нас тоже имеется гильотина. Вот только находится она в кабинете шефа, который в периоды простоя механизма использует его не по прямому назначению – обрезает сигары. Однако шефа сейчас нет, а ключ от кабинета только у него…
Я предвидела проблему и оказалась права. Дозвониться до Бронича Зое не удалось, и пришлось нам срочно искать резак по всем друзьям-знакомым. В результате наша с Алкой вечерняя программа оказалась совсем не такой, как я планировала, и заглянуть с очередным вопросом к Эдику в больницу нам не удалось. А резак нашелся у приятельницы Сушкина, любимой модели и супруги художника Григория Бурова.
– Роза с Гришей вам бумажки порежут, не вопрос, только я к ним не поеду, мне никак не по пути, – заявил Эндрю. – Сами катите на край города, аж за кладбище, в Озерки!
– Я дам денег на такси, – быстро сказала Зойка и тут же полезла в кассу.
Я посмотрела на Трошкину, и она развела руками:
– Не бросать же дело на полпути! Придется нам ехать в эти кладбищенские Озерки.
– А оттуда прямиком в аэропорт, иначе не успеем, – прикинула я.
До отлета делегации в Брюссель оставалось чуть больше часа. Допустить, чтобы губернатор отбыл в чужедальние края без готовой к употреблению речи, мы с коллегами не могли. Международный скандал повредит безупречной репутации нашего рекламного агентства!
Для ускорения процесса я сбросила законченный текст губернаторской речи Андрюхиным друзьям по Интернету, а Трошкина тем временем высвистала по телефону такси. За час до полуночи мы стартовали в район Озерков, по дороге безжалостно терзая подругу художника телефонными звонками.
– Роза, Роза, отзовись, Роза, Роза, ну что?! – взволнованно спрашивала Алка.
Наконец Роза откликнулась. Трошкина, выслушав ответ, приложила трубку к груди, как стетоскоп, и повторила специально для меня:
– Роза говорит, они его поймали и уже готовы выводить!
Я кивнула. Понятно: наша помощница поймала отправленный ей текст и готовится вывести его на печать. Нетерпеливая Трошкина тут же повторила звонок и вопрос:
– Роза, ну что?! Уже вывели, да? А когда порежете?
И обрадовала меня:
– Они его уже вывели и начинают резать!
– Скажи, пусть сначала гильотину проверят, чтобы нож не ржавый был! И режут пусть как можно аккуратнее, – попросила я. – Чтобы никаких следов! Иначе потом нас с тобой не то что порежут, а даже порвут…
– Роза, постарайтесь! – послушно передала Алка. – Чтобы все чисто, чтобы комар носа не подточил!
Таксист, который стал прислушиваться к разговору еще на стадии «выводим – не выводим», начал посматривать на нас с повышенным беспокойством. Я поймала в зеркальце заднего вида его взгляд с задумчивым прищуром и попыталась успокоить человека:
– Все в порядке, не волнуйтесь, просто специально обученные люди спешат решить проблему государственной важности!
– Международного масштаба! – веско добавила Трошкина, явно имея в виду Брюссельский форум, который рисковал не услышать историческую речь нашего губернатора.
Водитель моргнул, увел взгляд из зеркальца и крепче нажал на газ. Не знаю, за кого он нас принял, но Алка дополнительно усугубила его заблуждение:
– Роза говорит, что они старались резать чисто, но он как-то вывернулся и очень некрасиво расчекрыжился вкось!
– Наверное, он был слишком толстый! – предположила я, имея в виду толщину бумажного блока и плотность его листов. – Пусть выведут потоньше.
– Роза, Индия велит взять меньшей плотности и повторить! – передала Трошкина в трубку.
Не особо толстый таксист ссутулился и повысил скорость.
Алка взволнованно поерзала с полминуты и не удержалась, опять позвонила Буровым:
– Роза, прием! Что у вас?.. Серьезно?!
Подружка радостно засмеялась и объявила мне добрую весть:
– Все, четвертовали в лучшем виде! Можем забирать.
– Слава богу!
Я перекрестилась, подалась вперед и велела таксисту:
– На Озерках притормозите, пожалуйста, у старого кладбища, знаете, где тропинка!
– Так точно, – быстро согласился водитель, и лицо у него сделалось непроницаемое, как у слепоглухонемого.
Побоявшись, что так он вовсе не заметит тропинку, ведущую в обход старого погоста к новым частным домам на пустыре, я высунулась в окошко и вовремя покричала рулевому:
– Стойте, стойте! Кажется, это здесь.
– Говорила мне жена – бросай таксовать, опасное это дело! – пробормотал водитель себе под нос.
Я услышала его только потому, что с выключением автомобильного мотора наступила первозданная тишина. Немногочисленные обитатели недостроенного нового микрорайона, вероятно, уже спали, многочисленные постояльцы старого кладбища – тем более. Над пустырем, заросшим побуревшей осенней травой, красиво и зловеще клубился туман.
– Слышите? – Трошкина выпростала из-под кудрей розовое ушко. – Кажется, кто-то идет!
– Чур меня! – прошептал водитель.
Я распахнула автомобильную дверцу, впустив в салон ночную сырость, и вышла на дорогу. По тропинке кто-то размеренно топал, приближаясь к шоссе с другой стороны. Шаги сопровождало смачное чавканье.
– Роза, это Индия! – позвала я. – Идите сюда, мы здесь!
– Мама… – тихо сказал таксист.
Но это была не его мама. Это была Роза Бурова – я ее никогда раньше не видела, но сразу узнала. И поняла, что своих русских красавиц Григорий Буров писал с совершенно конкретной натуры.
Роза Бурова оказалась большой, пышной, могучей и величественной. В этот поздний час она, очевидно, уже готовилась ко сну и не стала обременять себя переодеванием к выходу – по-простецки двинулась через пустырь в долгополой трикотажной ночнушке, утепленной наброшенным на плечи платком и распущенными русыми волосами. На ногах у Розы поблескивали калоши, и это они сочно чавкали: в поле было сыро. На вытянутых руках русской красавицы подрагивал в неустойчивом равновесии расписной подносик, а на нем лежал аккуратный брикетик, завернутый для защиты от сырости в плотный полиэтиленовый пакетик.
– Это оно? – Я схватила сверток. – Ох, огромное вам спасибо!
– Это не я, Гриша сам все сделал. Добрый вечер!
Роза Бурова ласково улыбнулась сначала Трошкиной, потом пугливо выглядывающему поверх приспущенного стекла водителю, который сполз на сиденье еще ниже и совсем спрятался.
– Я нервная, боюсь резать, а у Гриши рука крепкая и глазомер точный, – сказала Роза. – Как у хирурга!
– Одно слово – профессионал! – громко похвалила Трошкина мастера кисти с точно выверенными жестами.
С водительского места донесся сдавленный возглас, и больше мы от нашего таксиста ни звука не услышали. Не поверите – он даже денег с нас не попросил, умчавшись, едва мы с Алкой выбрались из машины!
– Странный какой-то! – с недоумением поглядев вслед машине, удаляющейся прочь со значительным превышением скорости, сказала Трошкина. – Куда несется? Больной, что ли? Лечиться едет?
Я хихикнула и оправдала свою радость напоминанием:
– Нам же лучше: он так спешил, что совсем забыл про деньги!
– Привезли? Давайте, давайте!
Сверкающим вихрем на нас налетел Леонид Милехин в щегольском костюме из блестящей серой ткани.
Я отдала ему безупречно брикетированную губернаторскую речь, и осчастливленный Лелик убежал в ВИП-зал, а мы с Алкой, как люди простые, не гордые, не спеша потрусили на последний автобус в город.
Дома я немедленно завалилась спать, даже ужинать не стала.