Друзья прошли по разбитому туннелю и взобрались на кучу камня, чтобы лучше рассмотреть черную Башню Ортханк с разбитыми окнами, слепой угрозой стоявшую над окружающим разгромом. Вода из котловины почти вся ушла. Местами еще стояли лужи, в которых плавали пена и мусор, но большая часть огромной круглой площади уже подсыхала, хоть и была скользкая от грязи, захламленная, вся в дырах от люков, между которыми, как пьяные, клонились в разные стороны столбы. По краям котловины громоздились кучи битых камней и щебня, как бывает на морском берегу после большой бури. А за всем этим была зеленовато-бурая долина, которую с двух сторон словно обнимали горные отроги. По котловине с севера пробиралась группа всадников, направляясь к Ортханку, и была уже близко.

— Это Гэндальф и Феоден со своими людьми! — воскликнул Леголас. — Идемте к ним!

— Осторожно! — предостерег Мерри. — Тут надо хорошо смотреть под ноги, очень много расшатанных плит, наступишь — и тебя в дыру опрокинет.

Они все-таки пошли, придерживаясь разрушенной дороги, которая вела от ворот к Башне. Идти пришлось медленно, под ногами было неровно и скользко. Всадники их увидели и придержали коней, а Гэндальф выехал навстречу.

— Мы с Древесником очень интересно побеседовали, составили план на будущее, — сообщил маг. — Кроме того, чудесно отдохнули. Пора снова в путь. Надеюсь, вы тоже смогли поесть и расслабиться?

— Конечно, — ответил Мерри. — Наша беседа началась с трубки и трубкой закончилась. И злость на Сарумана немного приугасла.

— Неужели? — переспросил Гэндальф. — Моя горит ярким пламенем. И перед тем, как уйти отсюда, я должен выполнить свой последний долг: нанести ему прощальный визит. Это несколько опасно и, наверное, бесполезно, но надо. Кто хочет, идемте со мной, только помните: без шуток. Для них время не пришло.

— Я пойду, — сказал Гимли. — Хочу на него посмотреть и убедиться, что он действительно на тебя похож.

— Как же ты в этом убедишься, милый мой гном? — ответил ему Гэндальф. — Саруман может в твоих глазах стать на меня похожим, если ему понадобится использовать тебя в своих целях. А может и не стать. Думаешь, у тебя ума хватит разобраться в его мошенничествах? Хотя посмотрим. Может статься, он и не захочет всем сразу показываться. На всякий случай я попросил энтов немного отойти, чтобы он их не видел. Надеюсь, что тогда он даст себя уговорить и выйдет из Башни.

— А в чем опасность? — спросил Пин. — Он в нас будет стрелять, или огонь из окна выпустит, или чарами околдует?

— Последнее наиболее вероятно, если ты легкомысленно подъедешь к его порогу, — ответил Гэндальф. — Невозможно предугадать, какой силой он еще обладает и что решит предпринять. Обложенный зверь всегда опасен. А Саруман наделен могуществом, о котором вы понятия не имеете. Берегитесь его голоса!

Они подошли к подножию Ортханка. Башня стояла нерушимо, основание ее влажно поблескивало, углы и ребра были острые, как отшлифованные черные лезвия, и все усилия энтов привели лишь к появлению нескольких царапин и кучки отколотых чешуек у порога.

С восточной стороны два столба образовывали что-то вроде высокого крыльца, между этими столбами под треугольным навесом была огромная дверь, а выше — балкон с железной решеткой. К порогу вело двадцать семь широких ступеней, вырубленных в цельном черном камне. Это был единственный вход в Башню, кроме него лишь множество окон смотрело в мир из глубоких, как бойницы, ниш в гладких стенах.

Подъехав к ступеням, Гэндальф и Король сошли с коней.

— Я поднимусь повыше, — сказал Гэндальф. — Я уже был в Ортханке и хорошо представляю, что мне может здесь грозить.

— Я пойду с тобой, — сказал Король. — Я стар, и ничего уже не боюсь. Хочу говорить с врагом, причинившим мне столько зла. Эомер будет рядом со мною и поддержит, если меня подведут старые ноги.

— Твоя воля, — ответил Гэндальф. — Я возьму с собой Арагорна. Остальные пусть ждут внизу. Отсюда хорошо видно и слышно, если с нами вообще захотят говорить.

— Ну нет, — запротестовал Гимли. — Мы с Леголасом хотим все увидеть вблизи. Мы тут единственные представители наших племен, так что пойдем с тобой.

— Пусть будет так, — согласился Гэндальф и начал подниматься по ступеням; Король шел рядом с ним.

Роханские всадники, выстроившись по обе стороны от входа, беспомощно поворачивались в седлах и с подозрением смотрели на Башню, страшась за своего Короля. Мерри и Пин присели на самой нижней ступеньке: они чувствовали себя маленькими и лишними.

— Отсюда до Ворот, наверное, с полмили по липкой грязи, — ворчал Пин. — Я бы лучше потихоньку пробрался назад в Караульню. И зачем мы сюда пошли? Никому мы не нужны.

Гэндальф встал перед дверью и постучал в нее Жезлом. Дверь глухо загудела.

— Саруман! — крикнул Гэндальф громко и раздельно. — Саруман! Выходи!

Ответа долго не было. Потом балконная дверь открылась внутрь, но к решетке никто не подошел.

— Кто там? — спросил голос из темноты. — Что вам надо?

Феоден брезгливо вздрогнул.

— Знакомый голос, — произнес он. — Будь проклят день, когда я в первый раз его услышал!

— Позови Сарумана, раз ты остаешься его слугой, Причмок, носивший имя Гримы! — потребовал маг. — Не трать времени зря.

Окно закрылось. Снова долгое ожидание. И вдруг из Башни раздался совсем другой голос, тихий и мелодичный, полный колдовского обаяния.

Кто случайно слышал этот голос, обычно не мог запомнить и повторить слов, а если повторял, то с удивлением обнаруживал, что в его устах эти слова потеряли силу и не всегда имеют смысл. Чаще всего внимавшие Саруману помнили лишь то, что слушать его было невыразимо приятно; все, что он говорил, казалось мудрым и справедливым, и хотелось поскорее согласиться, чтобы тоже стать мудрым. Все, что рядом произносили другие, звучало грубо и плоско, а если это противоречило Саруману, то вызывало гнев в сердце околдованного.

На некоторых чары действовали только пока голос звучал, а когда Саруман обращался к другим, оставалось ощущение, как от встречи с фокусником. При этом одни посмеивались, другие удивлялись и задумывались. Многих очаровывали не слова, а звук его голоса. Поддавшийся чарам даже на расстоянии продолжал слышать ласковый шепот и навязчивые указания. Никто не мог внимать Саруману равнодушно. Никто не мог без большого усилия воли и разума отказать ему в просьбе, пока его необыкновенный голос звучал.

— В чем дело? — спросил он очень кротко. — Почему вы мешаете мне отдыхать? Почему не даете ни минуты покоя ни днем, ни ночью?

Удивленно смотрели все на Башню, и никто не смог бы сказать, когда он появился на балконе, — этому не предшествовали ни звуки, ни движение, — но вот балкон открыт, и Саруман стоял у решетки, глядя на них сверху: старик в широком плаще, цвет которого трудно было определить, потому что при каждом движении он менялся. Лицо чародея было продолговатое, лоб высокий, глаза темные, глубоко посаженные, загадочные; в этот момент они казались печально-доброжелательными и немного усталыми. В седых волосах темные пряди — у висков и около рта в бороде.

— Похож и непохож, — пробормотал Гимли.

— Ну что ж, давайте побеседуем, — негромко продолжал голос. — Двоих из вас я знаю по именам. Гэндальфа знаю настолько хорошо, что не тешу себя надеждой, что он мог придти сюда за помощью или за советом. Но ты, Феоден, Повелитель Рубежного Края, слывешь благородным потомком отважных Королей племени Эорла. О, достойнейший сын трижды прославленного Фингла! Почему ты не пришел сюда раньше, как друг? Я от всей души хотел видеть своим гостем могущественного Короля Западных Земель, особенно в последнее время; хотел предостеречь от недобрых и неосторожных советчиков. Неужели поздно? Несмотря на зло, причиненное мне, к которому — увы! — рохирримы приложили руки, я готов спасти тебя. Ибо гибель неотвратимо ждет тебя на пути, который ты выбрал. Верь мне, только я могу тебе помочь.

Феоден открыл рот для ответа, но ничего не произнес, а вместо этого поднял глаза на склонившегося над ним Сарумана, затем перевел их на Гэндальфа. Похоже было, что Король в растерянности. Маг, наоборот, стоял неподвижно и невозмутимо, как камень, терпеливо ожидая вызова. Всадники задвигались в седлах, зашептались, одобряя речь Сарумана, потом снова затихли. Им сейчас казалось, что Гэндальф никогда не обращался к Королю так красиво и учтиво, что он с самого начала грубил Феодену. В их верные сердца закралась тень подозрения и вошел страх перед грозящей опасностью, перед тенью, в которой может погибнуть Рохан, и бороться с которой их толкает Гэндальф. А вот Саруман стоит у дверей, из которых светит луч надежды.

Наступило тяжелое молчание.

Его неожиданно прервал гном Гимли.

— Слова этого чародея надо понимать наоборот, — сказал он, сжимая топорище. — На языке Ортханка «помощь» означает «гибель», а спасти значит убить, это ясно. Но мы пришли не за подаянием.

— Спокойно, — произнес Саруман, и на мгновение голос его потерял ласковость, а в глазах сверкнули искры. — Я еще не к тебе обращаюсь, Гимли сын Глоина. Твоя страна далеко отсюда, и тебя мало касаются дела этой земли. Однако я знаю, что не по своей воле ты оказался втянутым в эти дела, и я не буду осуждать тебя за сыгранную в них роль; кстати, не сомневаюсь, что ты действовал мужественно. Сейчас, прошу тебя, не мешай мне говорить с Королем Рубежного Края, моим ближайшим соседом и до недавнего времени другом. Что же ты мне скажешь, Король Феоден? Хочешь ли ты мира между нами и всяческой поддержки, которую тебе может оказать моя мудрость и вековой опыт? Хочешь ли, чтобы мы вместе решили, как действовать дальше в эти грозные дни, как исправить причиненное друг другу зло и приложить все усилия, чтобы наши государства расцвели пышнее, чем когда бы то ни было?

Феоден по-прежнему не отвечал. Трудно было догадаться, что происходит в его душе, — борется он с гневом или с сомнениями? Вместо него откликнулся Эомер.

— Послушай меня, о Король, — сказал он. — Вот та самая опасность, о которой нас предупреждали. Неужели мы боролись и победили ради того, чтобы сейчас нам морочил головы старый лжец, смазавший ядовитый язык медом? Так бы говорил с собаками попавший в капкан волк, если бы умел. Какую помощь он может тебе предложить? Ему сейчас надо спасать свою шкуру. Неужели ты согласишься вести переговоры с мошенником и убийцей? Вспомни Феодреда, погибшего у Брода через Исену, и могилу Гамы в Теснине Хельма!

— Раз зашла речь о ядовитых языках, то что сказать про твой, змееныш? — сказал Саруман, и в его глазах еще ярче сверкнули злые искры. — Но не будем поддаваться гневу, — снова смягчил он голос. — Каждый играет свою роль, Эомер сын Эомунда. Тебе пристало носить оружие и применять его, и в этом деле ты заслуживаешь наивысших похвал. Убивай тех, кого твой господин считает врагами, и будь доволен. Не вмешивайся в политику, в которой ничего не понимаешь. Может быть, если ты сам станешь когда-нибудь Королем, ты поймешь, что Правитель должен быть особенно осторожным в выборе друзей. Не пристало вам легкомысленно отталкивать дружбу Сарумана и могущество Ортханка, даже если между нами и были в прошлом обиды, справедливые или выдуманные. Вы выиграли бой, но не войну, да и то с помощью союзников, на которых больше не сможете рассчитывать. Кто знает, не подступит ли Тень Леса к вашему порогу в ближайшем будущем? Лес капризен и неразумен и людей вообще не любит.

Неужели ты назовешь меня убийцей, Король Рубежного Края, только за то, что в честном бою погибли твои мужественные воины? Раз ты начал войну, — напрасно, ибо я не хотел ее, — должны быть жертвы. Если ты при этом считаешь меня убийцей, то я отвечу, что та же печать лежит на всем роду Эорла. Разве этот род не вел войны, много войн, разве он не завоевывал тех, кто не хотел ему подчиниться? И разве не заключал мир с сильными противниками и не имел от этого выгоду? Еще раз спрашиваю тебя, Король Феоден: хочешь ли мира и моей дружбы? Это зависит только от тебя.

— Хочу мира, — сказал, наконец, сдавленным голосом Феоден, будто с усилием. Несколько всадников радостно вскрикнули. Но Король поднял руку, требуя тишины, и уже в полный голос продолжал: — Хочу мира, и будет у нас мир, когда мы разгромим тебя и сорвем замыслы твои и твоего мрачного хозяина, в руки которого ты хочешь нас выдать. Ты лжец, Саруман, ты отравитель сердец. Ты протягиваешь мне руку, но я вижу лишь злой и холодный коготь Мордорской лапы! Да будь ты в десять раз мудрее, и то не было бы у тебя права управлять мной и моим народом ради своей выгоды, как ты собираешься. Не была справедливой война, начатая тобой против меня; даже если бы ты захотел оправдать ее, как ты объяснишь пожары, в которых сгорели жилища жителей Западной Лощины, как оправдаешься за смерть убитых там детей? Твои палачи рубили уже мертвое тело Гамы у ворот Рогатой Башни. Будет у нас мир с тобой и с Ортханком, когда ты повиснешь на веревке в окне своей Башни на поживу собственным стервятникам! Вот тебе мой ответ от имени рода Эорла. Я лишь скромный потомок великих Королей, но я не буду лизать твою руку. Ищи себе слуг в другом месте. Боюсь, однако, что твой голос потерял чародейскую силу.

Всадники смотрели на Феодена, будто пробудившись от сна. После музыки слов Сарумана его голос заскрипел в их ушах, как карканье старого ворона. Но Саруман от ярости потерял самообладание. Он резко перегнулся через решетку, будто хотел ударить Короля Жезлом. Некоторым из присутствующих показалось, что они видят змею, готовую ужалить.

— Стервятники и веревка, говоришь? — зашипел Саруман так, что все вздрогнули, настолько неожиданной и страшной была в нем перемена. — Старик, впавший в детство! Что такое двор Эорла? Дымная лачуга, где бандиты и всякий сброд напиваются, как скоты, а их пащенки возятся на полу с псами! Это тебя веревка заждалась! Но петля уже затягивается; ее долго готовили, в конце концов она тебя крепко сдавит! Будешь висеть, раз напрашиваешься… — По мере того, как он говорил, голос его снова становился мягче, видно, он сумел овладеть собой. — Не знаю, зачем я так долго тебя переубеждаю и трачу на тебя столько терпения. Нет у меня надобности ни в тебе, Феоден-коневод, ни в твоей банде, которая умеет так же быстро отступать, как и скакать вперед. Много лет назад я предлагал Рохану образовать общее с моим государство, даровать тебе то, на что не хватит у тебя ни заслуг, ни ума. Сейчас снова предложил, чтобы твои подданные, которых ты ведешь к гибели, ясно поняли, перед какими двумя дорогами ты стоишь на перепутье и какой неверный выбор делаешь. Ты же мне отвечаешь бахвальством и клеветой. Будь по-твоему. Возвращайся к своим хлевам!

А ты, Гэндальф! Обидно мне за тебя, больно за твое унижение. Как ты терпишь этот сброд? Ты ведь горд, Гэндальф, и тебе есть чем гордиться, ибо замыслы твои благородны, взгляд проникает глубоко, и ты дальновиден. Хочешь услышать мой совет?

Гэндальф вздрогнул и поднял глаза.

— Хочешь что-нибудь добавить к нашему последнему разговору? — спросил он. — Или взять назад часть сказанного тогда?

Саруман молчал.

— Взять назад? — повторил он, будто раздумывая в удивлении. — Взять назад… Я пытался дать тебе совет ради твоего же блага, а ты меня не выслушал до конца. Гордый ты, не любишь чужих советов, да и правда, ума тебе не занимать. Но мне кажется, что ты делаешь ошибку, упорно извращая мои намерения. Увы! Я так старался тебя переубедить, что не совладал с собой, потерял терпение. Мне искренне жаль. Я не желаю тебе зла, даже сейчас, хотя ты водишься со сбродом забияк и невеж. И разве я мог бы иначе? Разве мы оба не принадлежим к одному старинному и почетному братству, к кругу достойнейших и мудрейших во всем Средиземье? Нам обоим выгодна наша дружба. Вместе мы сможем много сделать и залечить раны мира. Мы с тобой друг друга поймем, а мнения этой черни даже спрашивать не будем. Пусть ждут приказания. Во имя общего блага я готов зачеркнуть старые счеты и принять тебя в своем доме. Войди в Ортханк, Гэндальф.

И столько силы было в его голосе, что никто не мог слушать без волнения. Но странно действовали сейчас его чары. Всем показалось, что они — свидетели ласковых упреков, какими добрый Король журит своего любимого, но совершившего ошибку придворного. Не к ним были обращены слова, не для них подбирались доводы, и они не слушали, а подслушивали, как невоспитанные дети или любопытные слуги, стоящие под дверями и выхватывающие из разговора господ отдельные слова, пытаясь угадать, как они повлияют на их маленькие судьбы. Два чародея, конечно, были вылеплены из более тонкой глины, они были благородны и мудры. Неудивительно, если они станут союзниками. Гэндальф сейчас войдет в Башню, чтобы в верхних залах Ортханка держать совет с Саруманом о высоких делах, недоступных разуму простых людей. Двери перед ними захлопнутся, и будут они ждать приказа или наказания. Даже у Феодена промелькнула тень сомнения: «Если Гэндальф изменит нам и войдет, мы погибнем».

Но Гэндальф вдруг расхохотался. Чары развеялись как дым.

— Ах, Саруман, Саруман! — говорил маг, смеясь. — Ты ошибся в выборе судьбы. Тебе бы надо стать королевским шутом, заработал бы на хлеб и, может, даже был бы в почете, передразнивая королевских советников. Говоришь, — продолжал он, становясь опять серьезным, — что мы с тобой наверняка поймем друг друга? Боюсь, что тебе меня никогда не понять. А вот я тебя сейчас насквозь вижу. И осведомлен о твоих делах больше, чем ты думаешь. Когда я был здесь в последний раз, ты был тюремщиком, выполнявшим волю Мордора, и собирался меня туда отправить. Нет уж! Гость, однажды бежавший из твоей Башни через крышу, хорошо подумает, прежде чем еще раз войти в нее через дверь. Я не пойду к тебе в Башню. Но последний раз предлагаю: выйди к нам! Исенгард, как видишь, не так крепок, как ты себе внушил. Так же могут подвести и другие силы, в которые ты еще веришь. Может, пришло время распрощаться с ними? Обратиться к чему-нибудь новому? Хорошо подумай, Саруман! Сойдешь к нам?

По лицу Сарумана пробежала тень, потом он страшно побледнел. И прежде, чем он снова сумел найти подходящую маску, все поняли, что чародей не смеет оставаться в Башне, но и боится выйти из последнего убежища. Минуту он колебался, все затаили дыхание. Когда же он, наконец, заговорил, голос его звучал резко и холодно. Гордость и ненависть взяли верх.

— Сойти к вам? — повторил он язвительно. — Разве безоружный может выйти за порог на переговоры с бандитами? Отсюда достаточно хорошо все слышно. Я не глупец. Я не верю тебе, Гэндальф. Дикие лесные твари не стоят у меня на пороге, это правда, но я догадываюсь, где ты их спрятал.

— Изменникам свойственна подозрительность, — устало ответил Гэндальф. — Но можешь не бояться за свою шкуру. Я не хочу убивать тебя, и если бы ты меня в самом деле понимал, ты бы это знал. У меня даже хватит силы, чтобы тебя защитить. Даю тебе последнюю возможность. Если согласишься, свободно уйдешь из Ортханка.

— Красиво звучит! — фыркнул Саруман. — Как подобает речам Гэндальфа Серого, весьма учтиво и доброжелательно. Не сомневаюсь, что, уйдя отсюда, я помогу исполнению твоих планов и оставлю тебе удобное жилье и большие владения. Но зачем мне отсюда уходить? И что в твоих устах означает «свободно»? Думаю, что ты поставишь определенные условия?

— Поводом к уходу отсюда может быть хотя бы вид из твоих окон, — сказал Гэндальф. — Найдешь и другие, если подумаешь. Слуги твои погибли или разбежались. Соседей ты сделал врагами, а нового хозяина пытался обмануть. Когда Глаз повернется в твою сторону, он наверняка будет багровым от гнева. Говоря «свободно», я имею в виду настоящую свободу, без заточения в тюрьму, без цепей, без приказов. Я позволю тебе идти в любую сторону, хоть в Мордор, Саруман, если захочешь. Перед этим ты только отдашь мне ключ от Ортханка и Жезл. Я их возьму в залог и верну тебе потом, если снова заслужишь.

Лицо Сарумана посинело и перекосилось от злости, в глазах у него засверкали красные огни. Он дико захохотал.

— Потом! — воскликнул он, переходя на крик. — Потом! Наверное, когда получишь ключи от самого Барад-Дура, а может быть, еще корону Семи Королей и Жезлы Пяти магов? Когда сменишь шкуру на более просторную, чтоб не лопнуть? Скромные планы. Обойдешься без моей помощи. У меня найдутся другие дела. Не будь глупцом! Если хочешь со мной разговаривать, пока еще есть время, отойди и протрезвей, потом вернешься. И не таскай за собой головорезов и босяков, которые цепляются за полы твоего плаща. Прощай!

Он отвернулся и ушел внутрь.

— Вернись, Саруман! — приказал Гэндальф.

К удивлению собравшихся, Саруман снова показался на балконе, но так медленно подходил к краю и так тяжело дышал, хватаясь за решетку, как будто какая-то чужая сила тащила его сюда против воли. Лицо у него сморщилось, глаза ввалились. Пальцами, как когтями, он впился в массивную черную трость.

— Я не разрешал тебе уходить, — сурово продолжал Гэндальф, — потому что еще не кончил. Ты поглупел, Саруман, и стал жалок. Даже сейчас ты еще мог бы расстаться со злом, вернуться к здравому смыслу и послужить доброму делу. Но ты хочешь остаться у себя в Башне и глодать сухие кости старых измен. Тогда сиди там! Но предупреждаю тебя, что выйти будет трудно. Разве что черные руки дотянутся сюда и выволокут тебя. А теперь слушай, Саруман! — Голос мага стал мощным и властным: — Я больше не Гэндальф Серый, которого ты предал. Я — Гэндальф Белый, вернувшийся из Страны Смерти. У тебя больше нет своего цвета, и я исключаю тебя из Мудрых и из Белого Совета! — он поднял руку и звонким голосом раздельно произнес: — Саруман, твой Жезл сломан!

Раздался треск, палка раскололась в руках Сарумана, набалдашник ее покатился к Гэндальфу под ноги.

— Вон! — крикнул Гэндальф.

Саруман вскрикнул, попятился и скрылся. В эту же минуту тяжелый блестящий предмет, брошенный сверху, блеснул в воздухе, задел решетку балкона, от которой едва успел отойти Саруман, пролетел на волосок от головы Гэндальфа и ударился о ступеньку у ног мага. Железная балконная решетка зазвенела и сломалась, каменная ступенька разлетелась вдребезги. Темный полупрозрачный шар, в котором просвечивало багровое ядро, покатился вниз. Когда он был уже на краю глубокой лужи, Пин бросился вперед и схватил его.

— Негодяй! Убийца из-за угла! — закричал Эомер.

Гэндальф не шевельнулся.

— Это не Саруман, — сказал он. — Саруман ничего не бросал и не приказывал бросать. Шар падал с верхнего этажа. Если я не ошибаюсь, это прощальный привет Причмока, только он не попал в цель.

— Не попал, потому что не смог быстро решить, кого ненавидит больше, тебя или Сарумана, — предположил Арагорн.

— Очень может быть, — сказал Гэндальф. — Эти двое немного радости получат, оставшись наедине не по своей воле. Будут все время ссориться. Справедливое наказание, однако. Если Причмок уйдет живым из Ортханка, это для него будет незаслуженным счастьем.

— Эй, хоббит, отдай-ка его мне! — крикнул он вдруг, резко повернувшись, потому что заметил, как Пин с трудом взбирается на ступени, неся что-то тяжелое. — Я не просил тебя его поднимать.

Маг быстро сбежал по ступеням навстречу хоббиту, почти вырвал у него из рук шар, завернул в полу своего плаща.

— Уж я о нем позабочусь. Саруман сам ни за что бы его не выбросил!

— Может, у него там еще что-нибудь есть на выброс, — буркнул Гимли. — Если у вас разговор кончен, давайте отойдем так, чтобы в нас не попали!

— Кончен, — ответил Гэндальф. — Пошли!

Они повернулись спиной к дверям Ортханка и сошли вниз. Всадники радостно приветствовали своего Короля и уважительно — Гэндальфа. Чары Сарумана рассеялись. Все видели, как он вернулся по приказу Гэндальфа, а потом, когда его прогнали, сник и почти уполз.

— Вот так. Одно дело сделано, — сказал Гэндальф. — Сейчас надо разыскать Древесника и рассказать ему, как все закончилось.

— Он сам, наверное, уже догадался, — предположил Мерри. — Разве могло быть иначе?

— Вряд ли, — ответил маг. — Но все висело на волоске. У меня были свои способы, чтобы с ним справиться, как благородные, так и не очень. Во-первых, я должен был убедить Сарумана, что чары его голоса ослабли. Нельзя одновременно быть и тираном, и советником. Во-вторых, я дал ему в последний раз возможность выбрать, причем честно, — предложил разорвать союз с Мордором, отказаться от своих планов, исправить содеянное, помочь в наших замыслах. Он лучше, чем кто-либо, знает наши трудности, мог бы во многом помочь. Но он отверг предложение, чтобы удержать Ортханк. Он не хочет служить, хочет только властвовать. Сейчас он дрожит от страха перед тенью Мордора, но все еще обманывает себя, надеется оседлать бурю и уцелеть. Несчастный безумец! Если рука Мордора протянется до Исенгарда, она его раздавит. Мы снаружи не можем повалить Ортханк, но Саурон… Кто знает, каково его могущество?

— А если Саурон не победит, что ты сделаешь с Саруманом? — спросил Пин.

— Я? Ничего, — ответил Гэндальф. — Мне власть не нужна. Что с ним будет, я тоже не знаю. Мне до боли обидно, что столько силы, которая когда-то была доброй, пропадает зря в этой Башне. Но для нас события вполне удачно складываются. Странные повороты делает иногда колесо судьбы. Как часто ненависть сама себя ранит. Я думаю, что даже если бы мы заняли Ортханк, то не нашли бы там ничего ценнее того, чем Причмок в нас швырнул.

В это время отчаянный пронзительный крик донесся из открытого верхнего окна Башни и оборвался.

— Кажется, Саруман того же мнения, — заметил Гэндальф. — Идемте отсюда, пусть сами разбираются.

И они вернулись к разбитым воротам. Тут же из тени вышел Древесник, а с ним десятка полтора энтов. Арагорн, Леголас и Гимли смотрели на них с изумлением.

— Вот мои друзья, Древесник, — сказал Гэндальф, обращаясь к старому энту. — Я тебе о них говорил, но ты их еще не видел. — И маг по очереди произнес имена своих спутников.

Старый энт подолгу изучающе рассматривал каждого, потом с каждым поговорил. Последним он обратился к Леголасу.

— Значит, ты прибыл к нам из Лихолесья, благородный эльф? — спросил он. — Когда-то это был большой Лес.

— Он и сейчас большой, — ответил эльф. — Но не настолько, чтобы живущий в нем потерял интерес к другим деревьям. Мне бы очень хотелось побродить по Фангорнскому Лесу. Я прошел только по самому его краю, и уже жаль было оттуда уходить.

Глаза Древесника радостно замерцали.

— Надеюсь, что твое желание исполнится раньше, чем постареют эти горы, — произнес он.

— Я обязательно приду, если судьба мне улыбнется, — пообещал Леголас. — Я уже договорился с другом, что если нам повезет и все будет удачно, мы вместе навестим Фангорн, конечно, с твоего разрешения.

— Каждый эльф, которого ты приведешь, будет для нас желанным гостем, — сказал Древесник.

— Друг, о котором я говорю, не эльф, — ответил Леголас. — Это Гимли сын Глоина, вот он.

Гимли низко поклонился, и при этом топорик выскользнул у него из-за пояса и со звоном упал на камни.

— Хм-х-хо… Гном с топором! — сказал Древесник. — Ты слишком многого от меня хочешь, дорогой эльф. Ха… Странная дружба.

— Может быть, это кажется странным, — сказал Леголас, — но пока жив Гимли, я не приду без него, Владыка Леса! А его топор предназначен для того, чтобы рубить не стволы, а орчьи шеи. Сорок два орка оставил он без голов в последней битве, о Фангорн!

— Хо-хо… Так бы сразу сказал, — произнес Древесник. — Это мне нравится. Но посмотрим: что будет, то будет, не надо спешить и опережать события. Сейчас время расставаться. День идет к вечеру, Гэндальф говорит, что хочет выйти засветло, и Король Рохана тоже собирается поскорее вернуться домой.

— Да, нам надо ехать, причем прямо сейчас, — вмешался в их разговор Гэндальф. — Извини, но я забираю твоих привратников. Надеюсь, что ты как-нибудь без них обойдешься?

— Обойтись-то обойдусь, — сказал Древесник. — Но скучать буду. Наверное, с возрастом я становлюсь расторопным, потому что, несмотря на недолгое знакомство, крепко с ними подружился. Говорят, что в старости детство возвращается. Что правда, то правда, уже много-много лет ничего нового я не встречал ни под солнцем, ни под луной, пока не увидел этих хоббитов. Я их никогда не забуду. Мы уже вставили их в Длинный Список, теперь все энты их запомнят:

Наша дружба будет жива, пока весной зеленеют листья. Будьте здоровы! Если узнаете какие-нибудь новости на своей прекрасной родине, пришлите мне весточку. Вы понимаете, о чем я хочу знать: не видел ли кто наших жен… Если сможете, приезжайте в гости.

— Обязательно приедем! — хором ответили Мерри и Пин, быстро отводя глаза. Древесник долгим взглядом посмотрел на них и нежно кивнул. Потом обратился к Гэндальфу:

— Значит, Саруман не хочет уходить из Ортханка? Другого я не ждал. У него сердце гнилое, как у черного хьорна. Со своей стороны могу признаться, что если бы меня кто-нибудь победил и вырубил бы все мои деревья, я бы тоже никуда не ушел, пока было бы хоть одно укромное местечко, чтобы спрятаться дома.

— Да, но ты не плетешь заговоров и не стремишься к тому, чтобы весь мир засадить деревьями и уничтожить всякую другую жизнь, — возразил Гэндальф. — Саруман остался лелеять свою ненависть, и если будет возможность, опять предаст. У него ключ Ортханка. Только не дайте ему удрать.

— Не дадим. Энты за ним последят, — пообещал Древесник. — Без моего разрешения Саруман шагу не ступит за эти стены. Энты будут сторожить.

— Хорошо! — сказал Гэндальф. — Я так и думал. Теперь я спокойно уеду из Исенгарда и займусь другими делами. Ты снимаешь у меня камень с души. Но стерегите бдительно! Вода спала. Не мало ли охраны вокруг Башни? Я уверен, что под Ортханком наверняка есть подвалы, которыми Саруман попытается выбраться. Если вас не пугает тяжелый труд, прошу вас, залейте опять котловину водой, и пусть стоит, пока Исенгард не превратится в болото, или пока вы не найдете тайного хода. Если подземелья залить, а выход завалить, Саруману придется сидеть наверху и смотреть на свет только через окна.

— Энты все сделают, — повторил Древесник. — Мы осмотрим всю котловину, заглянем под каждый камень, а потом сюда придут деревья. Старые, раскидистые. Назовем это место Караульным Лесом. Даже белка не проберется через него без моего ведома. Все сделают энты. Пока не пройдет семь раз по столько лет, сколько Саруман над нами издевался, мы отсюда не уйдем.