Три с половиной месяца прожил Роман в лесной коммуне. Скучать было некогда. Всем коммунарам хватало работы. Осенью рубили они лес, строили землянки, косили на редких полянах сено. Роман учил Федота и учился сам по книгам, которыми снабжал его Бородищев. Когда покончили с устройством землянок, принялись сушить и солить грибы, собирать ягоды, стали ходить на охоту. Оружия и боеприпасов было у них мало, поэтому на охоту посылали только хороших стрелков. Роман стрелял метко, и ему чаще других давали одну из имеющихся в коммуне винтовок. Почти каждый день уходил он в окрестную тайгу и пропадал там с утра до вечера. За это время он убил четырех коз и одну рысь.

По первому осеннему снегу приехал в лесную коммуну представитель подпольного областного комитета РКП(б), бывший политкаторжанин Григорий Рогов, известный Роману Улыбину под именем дяди Гриши.

Теперь у него была окладистая, чуть тронутая сединой борода, загорелое и посвежевшее лицо. Постоянные опасности и тревоги сделали его каким-то внутренне собранным, живущим с полным напряжением воли и памяти. У него окрепла и изменилась походка, он меньше сутулился, стал более сдержанным в проявлениях своих чувств, ко всему приглядывался внимательными, изучающими глазами.

Черная шуба-борчатка, шапка из лисьих лап и новые аккуратные бурки на ногах делали его похожим на преуспевающего торговца или состоятельного казака-скотовода. По документам он значился верхнеудинским купцом Кандауровым, разъезжающим по своим торговым делам.

Роман увидел его в штабной землянке коммуны, куда он по обыкновению завернул, возвращаясь с удачной утренней охоты. Рогов стоял у стола напротив узкого, как амбразура, окна и разговаривал с Бородищевым. Косой и дымный луч солнца падал из окна на расшитую красными и синими шнурками грудь его борчатки. Роман узнал его с первого взгляда. Несмотря на бороду, выглядел он теперь бодрей и моложе.

– Здравствуй, дядя Гриша! – громко и весело окликнул его Роман от порога землянки.

Застигнутый врасплох этим приветствием, старый подпольщик вздрогнул и круто обернулся на голос. Статный, в ловко подогнанной коричневой стеганке, в папахе набекрень стоял перед ним молодой смеющийся казачина. У него были тугие и круглые, нарумяненные морозом щеки, едва пробивающиеся черные усики, живые и доброжелательные глаза. Показывая в улыбке влажно блестевшие ровные зубы, он спросил:

– Не узнаешь, что ли, Григорий Александрович?

– Вижу, что знакомый, а узнать не могу, – вглядываясь в него, сказал с обидным безразличием дядя Гриша. Роман смутился и поспешил объяснить:

– А ведь я вас хорошо знаю. Вы к нам в гости заезжали, когда с каторги через Мунгаловский ехали.

– Вон ты, значит, кто! – обрадовался дядя Гриша. – Ну и напугал же ты меня, пугачевская родова. Давай ради такого случая расцелуемся. Рад я за тебя, Роман, крепко рад. Хоть и заставил ты меня сейчас вспотеть, да зато и осчастливил.

Когда они расцеловались со щеки на щеку, Роман сказал:

– Не знал я, дядя Гриша, что ты в Забайкалье. Думал, что где-нибудь за Уралом, в Советской России.

– Побывал я, дружище, и за Уралом. Даже в Питер на недельку заглядывал, с товарищем Лениным повстречаться успел. Да только нашей партии понадобилось, чтобы я снова отмахал шесть тысяч верст и очутился в конце концов вот в этой землянке.

– Неужто самого Ленина видел?

– Видел, Роман, видел. Получил от него такую зарядку – на годы хватит.

– А как же ты нас разыскал в такой дыре?

– Ну, положим, это не дыра, а горное гнездо, – усмехнулся дядя Гриша, – а нашел я его потому, что давненько знал о его существовании.

– Знал? Да откуда же ты мог знать?

– Спроси у Варлама, он тебе скажет – откуда.

– Нет, уж ты сам расскажи, – отозвался Бородищев. – Парень он у нас хотя и беспартийный, но испытанный. Пусть послушает, да на ус наматывает – пригодится. Пора ему знать больше, чем он знает.

– Ну что же, Роман, садись, расскажу тебе кое-что, о чем тебе, видно, невдомек… Ты, пожалуй, в августе думал, что все пропало. Думал ведь?

– Да, – сознался Роман, – на душе темным-темно было, когда расходились красногвардейцы из Урульги.

– То-то вот и оно… Многие тогда думали, что разбегаемся мы, как бараны. А только было в ту горькую пору все по-другому. Потеряла тогда голову от страха разная сволочь, вроде анархистов. Большевики же сделали все, чтобы отступление не было паническим бегством. Мы отступали и готовились к будущему, к подпольной борьбе – нам к ней не привыкать. Вашего гнезда еще в помине не было, а мы уже знали – будет оно. Свивать эти орлиные гнезда в тайге и в горах велели нам партия и Владимир Ильич Ленин. Наказывал еще тогда, когда только ему было ясно, что готовит нам лето восемнадцатого года. И, чтобы наше поражение не стало разгромом, отступая, мы делали каждый свое дело. Сергей Лазо с горсткой своих героев сдерживал натиск чехословаков на западе, Балябин и Богомяков держали заслон на Маньчжурской границе, твой дядя эвакуировал из Читы раненых и советские учреждения. Ну, а я и многие другие готовились к работе в подполье, подбирали людей для лесных коммун. Не все мы сделали так, как хотелось бы, но главное было сделано. Мы не потеряли связи с народом, мы остались его верными слугами, его вожаками. Одно сознание этого дает нам такую силу и энергию, каких нет ни у кого… Я крепко доволен, что повстречал тебя в этом гнезде. Не сомневаюсь, что ты очутился здесь не ради спасения своей шкуры. Ты рвешься к борьбе, мечтаешь о нашей победе. Верно ведь?

– Только этим и живу, – ответил глубоко взволнованный этой необычной беседой Роман, – иначе бы с тоски тут пропал. Спасибо тебе, дядя Гриша, теперь мне понятно, зачем мы находимся здесь.

– Значит, попал я в самую точку? – весело сказал дядя Гриша. – А теперь и ты садись давай, Фрол. Теперь я с тобой ругаться буду.

– Ругаться? – удивился Бородищев. – За что же такая немилость?

– А ты помнишь, зачем партия послала тебя в эти таежные дебри?

– Не забыл, не бойся.

– А мне кажется – забыл. Больно уж теплые землянки вы здесь построили. Тепло в них и уютно. Засели вы в них на зиму, как медведь в берлоге, а ведь надо быть вам орлами. Надо вылетать отсюда, заглядывать в станицы и села. Живая и постоянная связь с народом – вот что требуется от вас. Иначе незачем было и огород городить.

– Где возможно, мы бываем. Только в дальние села забираться пока не рискуем. Наобум туда не сунешься – в лапы карателям угодишь.

– Ну, волков бояться – в лес не ходить, – насмешливо бросил дядя Гриша и продолжал: – Наобум ты никуда не суйся, на то у тебя и голова на плечах. Соблюдай осторожность, да только не давай своим людям сидеть и в потолок плевать. Сейчас в народе зреет лютая ненависть к интервентам и к бандам Семенова. Разжигать эту ненависть – наш первый долг. Значит, надо почаще говорить и с казаком в станице и с мужиком в деревне.

– Грамотных людей у нас маловато, – пожаловался Бородищев, – с народом говорить не умеют. Приходится мне да Ивану Махоркину вылезать в жилые места.

Дядя Гриша сердито затряс бородой и сказал, что так они много не сделают. Пусть люди в коммуне и не очень грамотные, но рассказать народу правду о Семенове и его порядках сумеют. Ему, Бородищеву, следует только поделиться с ними собственным опытом, только объяснить что требуется, и дело пойдет. И когда Бородищев согласился с ним, он достал из кармана своей распахнутой борчатки коробку папирос, положил ее на стол, радушно предложил:

– Ну, закурим, что ли, моих читинских?

Папиросы назывались «Атаман». На коробке красовался портрет толстомордого усатого человека в бурке и огромной барсучьей папахе. С тупым и самодовольным выражением глядел он прямо перед собой маленькими, глубоко посаженными глазами, в которых не было ни ума, ни мысли.

– Кто это? – спросил Роман.

– Атаман Семенов, – усмехнулся дядя Гриша. – Как физиономия, нравится? С такой, брат, мордой ему бы в тюрьме надзирателем быть.

– Или вахмистром в сотне, – перебил Бородищев, – сразу видно, что тупица и кулачный мастер… И пошто ты только куришь такую гадость?

– Вот тебе раз!.. Купцу Кандаурову только такие папиросы и пристало курить. Атамана он боготворит, на японцев молится… Угощу я какого-нибудь чересчур внимательного контрразведчика из такой коробки, глядишь, и подозрения меньше. В моем положении всякую мелочь учитывать приходится. Под рубахой у меня золотой нательный крестик – купцу положено быть человеком верующим. А так как давно известно, что всякий купец тщеславен, – в кармане у меня именные часы с дорогим брелоком и бумажник с инициалами из чистого золота, ради которого арендую я в этих местах не один, а целых три прииска. Вот полюбуйтесь, если угодно. – И дядя Гриша выложил на стол туго набитый керенками бумажник из красной кожи и массивные золотые часы с цепочкой и брелоком в виде восьмиконечной звезды.

Пока Роман и Бородищев разглядывали его ценности, дядя Гриша в свою очередь любовался добычей Романа – двумя тетеревами, висевшими у него на поясе вниз головами.

– Хороши косачи, хороши. Надеюсь, угостишь сегодня тетеревиным крылышком? – спросил он Романа.

– Можно и не крылышком, – рассмеялся тот. – Такому гостю, как ты, мы еще медвежью лапу зажарим.

– Ну, если не врешь, тогда давай похлопочи насчет обеда, – сказал ему желавший остаться наедине с Бородищевым дядя Гриша.

Не подозревая его маленькой хитрости, Роман поспешил на кухню, чтобы заняться приготовлением обеда. После его ухода Рогов еще долго беседовал с Бородищевым обо всем, ради чего он приехал в коммуну.

Вечером состоялось общее собрание коммунаров. На собрании Рогов рассказывал о той обстановке, которая сложилась к зиме восемнадцатого года в Сибири и на Дальнем Востоке. В Омске произошел переворот. Так называемое «Временное всероссийское правительство», созданное эсерами, меньшевиками и сибирскими областниками, просуществовало всего десять дней после принятия власти от «Временного сибирского правительства» и распалось. С благословения и при поддержке империалистов Англии, Америки и Франции власть в Омске захватил адмирал Колчак, провозгласивший себя «Верховным правителем России». Но Япония, по-видимому, имела свои цели: ее ставленники в Забайкалье и на Дальнем Востоке – атаманы Семенов, Гамов и Калмыков – отказались признать над собой власть омского правителя.

– Как видите, товарищи, – закончил свою речь Рогов, – врагов у нас много. Контрреволюция перестала играть в демократизм и перешла к политике открытой военной диктатуры, террора и жесточайших репрессий. Борьба будет жестокой и упорной. Но уже поднимается народ против самозваных правителей, и рано или поздно Советская власть будет восстановлена на всем пространстве от Урала до Тихого океана, временно захваченном всеми этими временными правителями, у которых земля горит под ногами. По ту сторону Уральских гор живет и здравствует молодая Республика Советов – РСФСР. Она мужественно отбивается от врагов на одних фронтах и успешно атакует их на других. Красная Армия растет и крепнет. Она уже нанесла ряд сокрушительных ударов по армиям интервентов и белогвардейцев. Недалеко то время, когда она перейдет в решительное наступление и на Восточном фронте. Я приехал к вам по поручению товарища Ленина, с наказом нашей Российской Коммунистической партии большевиков. Вы должны здесь готовиться к тому, чтобы в решающий момент поддержать наступление Красной Армии всенародным восстанием и ударами по семеновцам с тыла. Вы, первые бойцы Советской власти в Забайкалье, должны внушить народу веру в свои силы и вести его в последний и решительный бой…

В ту же ночь посланец партийного центра отправился дальше. Провожать Рогова вызвались Иван Махоркин и Семен Забережный. Они хорошо знали дорогу в таежные районы Нижней Аргуни, где много казачьей бедноты и фронтовиков оставались в лесных коммунах.