ИЗ КНИГИ «ПОЛИТИЧЕСКИЕ СКАЗОЧКИ»
Смертерадостный покойничек
Был такой смертерадостный покойничек, — ходит себе по злачному месту, зубы скалит и очень весело радуется. Другие покойники его унимают, корить было стали, говорят:
— Ты бы лежал, смирнехонько, ожидая Страшного Суда, — лежал бы, о грехах сокрушался.
А он и говорит:
— Чего мне лежать, — я ничего не боюсь.
Ему говорят:
— Сколь много ты нагрешил на земле, все это разберут, и пошлют тебя в тартарары, в адскую преисподнюю, в геенну огненную, на муки мученские, на веки вечные, — смола там будет кипучая кипеть, огонь воспылает неугасимый, а демоны-то, зело страховитые, будут мукам нашим радоваться.
А смертерадостный покойничек знай себе хохочет:
— Небось, — говорит, — меня этим не испугаешь — я расейский.
Смертеныши
Нарожала Смерть ребят, наложила их в подол, несет, трясет, сама спрашивает:
— Кому смертенышей надо? По пятаку пара.
А кому смертенышей надо! Никто не берет их и даром. Говорят:
— Сама родила, сама и корми чадушек.
Смерть говорит людям:
— Чем я их кормить-то стану? Они у меня не какие-нибудь, благородные — их всячинкою не накормишь.
Идет навстречу Смерти чертово отродие, генеральское благородие; рожа у него великопостная, однако усы кверху закручены, как у берлинского спотыкайзера.
Говорит ему Смерть:
— Здравствуй, чертово отродие, генеральское благородие! Не надо ли тебе смертенышей? Уважая тебя, уступлю дешево.
У чертова отродия, генеральского благородия, от радости селезенка скрипнула. Говорит он с упованием:
— Есть у меня кололыциков и мололыциков, бегунцов и топтунцов достаточно, а нехватка у меня приключилася: иройского духа мало отпущено.
Говорит ему Смерть:
— И, чертово отродие, генеральское благородие! Ты об этом не кручинься. Моих смертенышей на это взять, — у них духу на десять Расей хватит. Как мой смертеныш дышит, — на тысячу верст кругом смердит.
У чертова отродия, генеральского благородия, все суставы возликовали. Понюхал он смертенышей с восхищением, руки упер в боки, возвел оки в потолоки, посылает смертенышей на далекие востоки, говорит им напутственное слово:
— Вы, смертеныши, поспешайте, — на дальние востоки духу напущайте, — волоките наши храбрые войска в смертные бои, — будьте, мать вашу вспоминаючи, расейские ирои.
Хвасти и вести
В одном лесу жили хвасти. Маленькие, грязненькие, поганенькие, как лишаи. На весь лес расширились, и хвастают:
— Все леса, все поляны заберем под себя, и никто не посмеет противиться.
А в соседнем лесу жили вести. Тоже маленькие, только юркие, как ящерицы. Бегают, шныряют везде, где что делается, сейчас вызнают.
И вот вызнали вести, что хотят хвасти их завоевать. Собрали вести, не долго думая, войско, пошли на хвастей, идут, не зевают.
Встретились. Хвасти встали, растопырились, принялись хвастаться:
— Мы — такие, сякие, немазаные. Лучше нас нет никого. Мы вас поколотим, в плен заберем, лес ваш отвоюем.
Вести говорят:
— Ну, что стоять, давайте драться.
А хвасти отвечают очень важно:
— Подождите, мы еще не все перехвастали. Мы, хвасти, и сами очень хорошие, и порядки у нас за первый сорт…
А тут вести, не говоря худого слова, быстро на хвастей напали, расколотили их на славу, и говорят:
— Ну, хвасти, битые, колоченые, по земле поволоченные, полно драться, давайте мириться, платите нам выкуп.
А хвасти говорят очень жалобно:
— Мы — хвасти, у нас голые пясти, платить вам выкуп нам не из чего.
Но только вести хвастям не поверили, карманы у хвастей повыворотили, большой себе выкуп вытрясли.
Вернулись хвасти домой, сидят, пригорюнились, а все-таки хвастают:
— Наши войски бились по-свойски, очень геройски! Боятся нас вести, не смеют к нам в лес лезти, нас, хвастей, ясти.
Карачки и обормот
Не за нашу память то дело случилось, не в нашей земле оно сталось. При царе Горохе, у черта на куличках, жили-были карачки, — ходили на четвереньках, носом землю нюхали, хвостом в небо тыкали, и очень собою были довольны.
Забрел к ним, невесть откуда, Обормот. Голову держит кверху, прямо перед собою весело посвистывает, на обе стороны бойко поплевывает. Не понравилось такое поведение карачкам — говорят Обормоту:
— Как ты смеешь на задние лапы становиться, головой в небо выдыбать? Мы тебя за это засудим.
Повели его всем народом к судье неправильному.
— Судья, — говорят, — неправильный, суди ты этого Обормота: он головой фордыбачит, против нашего карачьего закона весело идет, на карачьи наши спины бойко поплевывает.
Ну, судья неправильный, со всею своею перемудростью тотчас же порешил: оттяпать Обормоту голову.
Повели карачки Обормота на лобное место. Идет Обормот, кается, горючими слезьми умывается, а между прочим думает:
«Как-то вы, карачье безмозглое, до моей головы доберетесь?»
И вот на самом интересном месте вышла у карачек заминка: надо Обормоту голову рубить, да Обормот на четвереньки не становится, а карачкам, на четвереньках стоючи, до его головы не добраться. И против своего закона поступить и на ноги вздыбиться им тоже никак невозможно. Повякали, повякали промеж собой карачки, да и погнали Обормота из своей страны далеча.
— Иди себе, — говорят, — с Богом по морозцу, мы, — говорят, — народ очень добрый.
Телята и волк
В одно стадо повадился волк — теляток и козляток таскать. И он их таскает и таскает, зубами рвет, когтями режет, в лес волочит, своих волчат телятиною да козлятиною кормит. И был он такой большой, и был он такой злой, и был он такой серый.
Ну, известное дело, завели собак злых-презлых. Собаки круг стада рыщут, по ночам лают, добрым телятам спать мешают, а только волк их ничуть не боится. И таскает он себе телят и козлят, и таскает. Большой, злой, серый.
Вот один раз жевала корова свою жвачку, своим коровьим хвостом помахивала, тупыми глазами на траву поглядывала и ни о чем не думала. И вдруг она слышит, — говорит ей коровий сын, молодой, ласковый теленок:
— Мы, молодые телята да козлята, всякую надежду на собак наших потеряли. Не справиться им с нашим лихим злодеем, с серым волком — только попусту они лают, наших сосунков по ночам зря пугают. А слышали мы, проходил вчера мимо стада заморский немец, сказал он такое хитрое слово: «В единении сила». Вот и сговорились мы, удалые добрые телята и козлята, — соберемся мы все вместе, пойдем мы в лес прямо к волчьему логовищу, злого серого волка задавим, злую волчиху его погубим, да и волчат его не пожалеем.
Корова коровьим своим хвостом помахала, жвачку пожевала, на сына поглядела довольно тупо и промолвила ему такое коровье тихое слово:
— Дай бог нашему теляти волка поймати. А только я так понимаю, что из этого ничего путного не выйдет. Сами вы лезете господину волку в лапы, всех вас господин волк перережет за милую душу. Вспомнить бы вам старую прибаутку: «Ерема, Ерема, сидел бы ты дома, точил бы свои веретена».
Но не послушался ее коровий сын, молодой удалой теленок, да и хорошо сделал. Собрались из того стада все телята и все козлята, пошли они в лес к серому волку, окружили его нечистое логовище, забили копытами все волчье семейство.
А потом и собак прогнали, чтоб они по ночам не лаяли, сосунков бы не пугали.
Палочка-погонялочка и шапочка-многодумочка
Одному хорошему мальчику тетя подарила палочку-погонялочку.
— С этою, — говорит, — палочкой ты далеко уйдешь, в люди выйдешь. Только не ленись. Как тебе что понадобится сделать, так ты сейчас палочку-погонялочку скричи: палочка-погонялочка, прибавь мне ума-разума.
Вот с тех пор, что ни понадобится хорошему мальчику, зададут ли ему трудный урок, пошлют ли его куда, что купить или принести — сейчас он и кричит:
— Палочка-погонялочка, прибавь мне ума-разума.
И палочка-погонялочка тут как тут, начнет хорошего мальчика подгонять, так что у него откуда ноги берутся — бежит, земля дрожит, пятки сверкают. А коли урок учить надо, так опять у палочки-погонялочки своя и на это сноровка: чуть хороший мальчик зевнет или потянется, сейчас она его охаживать примется, мигом лень, как рукой, снимет.
И стал хороший мальчик на диво послушный да прилежный. Папа и мама, дяди и тети, дедушки и бабушки им не нахвалятся. И самому хорошему мальчику сначала такая сноровка нравилась: известно, дитя малое, неразумное; ему палочка-погонялочка спину бьет, а он себе смеется и очень весело заливается, хохочет. Забавно глупышу, а кожа молодая, да и своя, некупленная.
Только вот видит он, что кожа-то у него вся в синяках. Пойдет ли купаться, — соседские ребята смеются.
— Опять, — говорят, — тебя твоя палочка-погонялочка исполосовала.
— Зато, — говорит хороший мальчик, — я всякий урок выучить могу и всякую посылку снесу без всякого сомнения.
И опять ребята смеются:
— Уроки, — говорят, — ты учишь, а какую тебе за это награду дают?
— Книжку с картинками, да в красном переплете, да с золотыми буквами, — говорит хороший мальчик.
А ребята ему отвечают, и так убедительно:
— Такие-то книжки и у нас есть, да только тебе книжку дают с подделкою: середка у нее вся выдрана — самое замечательное место мыши съели.
Посмотрел, посравнил хороший мальчик, видит: и впрямь у ребят книжки настоящие, в полном составе, а у него — вместо книжки мышиный огрызок. И стало хорошему мальчику досадно.
Ну, думает, побегу в чужие края, узнаю там, как бы мне без палочки-погонялочки да еще того лучше прожить.
Побежал хороший мальчик за море далеко, палочка-погонялочка его гонит поколачивает. Бежит хороший мальчик, плачет. Добежал до избушки на курьих ножках. Вышла оттуда Баба-Яга, костяная нога, спина глиняная. Спрашивает:
— Хороший мальчик, куда путь-дороженьку держишь? За чем так проворно поспешаешь?
Обсказал ей мальчик все свое дело. Баба-Яга ему и говорит:
— А ты, дурачок, палочку-погонялочку сломай, а надень на себя вот эту шапочку-многодумочку.
И дала ему Баба-Яга шапочку-многодумочку, и как только надел ее на себя хороший мальчик, так зарадовался и сказал:
Шапочка-многодумочка лучше палочки-погонялочки.
И сломал палочку-погонялочку.
Вернулся хороший мальчик домой, стал жить-поживать по-хорошему, неколоченый. А как надо ему что трудное сделать, сейчас он шапочку-многодумочку надевает и все свои дела очень хорошо рассудит.
Люди добрые! Сломайте-ка палочку-погонялочку, надевайте шапочку-многодумочку.
Назад: Турандина[388]
Дальше: ИЗ «КНИГИ СКАЗОК»[399]
