Глава 13
Shooting off vicious
collections of words.
The losers make facts
by the things they have heard.
And I find myself
trying hard to defend them.
«The Avett Brothers». All My Mistakes
– А у меня для тебя кое-что есть! – провозглашает Ник, входя в класс утром в понедельник.
Если он сейчас выдаст очередной анекдот про Чака Норриса, меня разорвет, в самом буквальном смысле этого слова.
– Не сегодня, Ник, у меня голова болит…
– Знаешь, что делает Чак Норрис, когда у него болит голова?
– Ник, я серьезно! Заткнись!
Ник отворачивается и принимается обрабатывать свою несчастную соседку справа.
Уилла нет. Мы ждем, не зная, что делать. Судя по реакции одноклассников, обычно он никогда не опаздывает.
– Академическое опоздание! – заявляет Хави, встает, собирает учебники, выходит в коридор, но тут же возвращается. Вместе с Уиллом.
Уилл закрывает за собой дверь, подходит к своему столу и кладет на него стопку бумаг. Он на взводе – это видно невооруженным взглядом. Разделив бумаги на три стопки, он передает их ученикам, сидящим на первых партах каждого ряда, включая меня. Там примерно десять листков. Я перебираю их и на одном вижу стихотворение Эдди про розовый шарик. Видимо, это все стихи, написанные учениками, но остальные мне незнакомы.
– Некоторые из вас уже выступили на слэме в этом семестре. Я ценю это. По себе знаю, что выйти на сцену в первый раз очень непросто, – говорит он, беря в руки свою копию распечаток. – Это стихи, написанные учениками вашего и других классов. Сейчас я хочу, чтобы вы сначала прочитали их, а потом оценили. От ноля до десяти баллов. Десять – высший балл, ноль – низший. Будьте откровенны: если вам не нравится, ставьте низкую оценку. Мы попытаемся определить лучшее и худшее стихотворение. Напишите вашу оценку внизу справа на каждой странице. Вперед! – Он садится за стол и наблюдает за реакцией класса.
Задание мне не по душе, оно кажется мне не совсем честным. Я поднимаю руку. Ну зачем, зачем я поднимаю руку?! Уилл смотрит на меня и кивает.
– А в чем смысл задания? – спрашиваю я.
Прежде чем ответить, Уилл медленно обводит класс взглядом.
– Лейкен, задай этот вопрос еще раз, когда все закончат.
Он ведет себя очень странно!
Я начинаю читать первое стихотворение, и тут Уилл берет два листка бумаги, проходит мимо меня и кладет один из листков на парту Эдди. Она читает то, что на нем написано, и недоуменно хмурится. Уилл возвращается и кладет второй листок передо мной – это уведомление о том, что нас оставляют после уроков.
Мы с Эдди переглядываемся. Она пожимает плечами. Я комкаю листок в шарик и кидаю его через весь класс в мусорное ведро, причем попадаю точно в цель.
Примерно через полчаса почти все в классе уже оценили стихи. Уилл начинает собирать распечатки и считать общую сумму баллов на калькуляторе. Как только последний человек сдает работу, Уилл записывает итоговые оценки и садится за стол.
– Ну что, вы готовы услышать, какие стихи – полный отстой? – спрашивает он, помахивая листком с итоговыми баллами. – А какие получили самую высокую оценку? – с улыбкой произносит он и ждет, что ответит класс.
Все молчат. Все, кроме Эдди.
– Некоторые из авторов этих стихов, может, и не хотят знать, сколько баллов получили. Я вот точно не хочу.
– А если тебе все равно, сколько баллов ты получила, то зачем вообще писала? – спрашивает Уилл, подходя к ее парте.
Эдди молчит, обдумывая ответ, а потом произносит:
– Ну, если не считать того, что я хотела получить зачет по вашему предмету автоматом… Наверное, затем, что мне было что сказать.
– Лейкен, будь добра, задай еще раз свой вопрос, – поворачивается ко мне Уилл.
Мой вопрос? Я лихорадочно пытаюсь вспомнить, что спрашивала. Ах, ну да, о смысле?
– В чем смысл этого задания? – неуверенно повторяю я.
Уилл поднимает листок с итоговыми баллами и медленно рвет его ровно посередине. Потом берет распечатки с проставленными баллами и бросает их в мусорное ведро, подходит к доске и начинает что-то писать. Закончив, он делает шаг в сторону.
Балом правят не баллы, балом правит поэзия.
Алан Вульф
В классе воцаряется тишина, все молча разглядывают написанную на доске цитату. Уилл выдерживает паузу, а потом продолжает:
– Вас не должно волновать, что другие думают о вашей поэзии. Выходя на сцену, вы делитесь со слушателями частью своей души, а душу в баллах оценить невозможно!
Звенит звонок. Обычно народ уже кинулся бы к двери, но сейчас никто не двигается с места – мы все смотрим на доску, словно загипнотизированные.
– Завтра вы узнаете, почему так важно писать стихи, – говорит Уилл.
На долю секунды, несмотря на весь бардак, который творится у меня в голове, я забываю, что передо мной Уилл, и смотрю на него именно как на своего учителя.
Хави первым встает с места, вскоре его примеру следуют все остальные. Уилл стоит ко мне спиной, и тут Эдди идет к его столу, держа в руке бланк. А я-то уже и забыла, что мы оставлены после уроков! Проходя мимо меня, Эдди подмигивает и идет к его столу.
– Мистер Купер, – преувеличенно вежливо обращается к нему она, – насколько я понимаю, данное распоряжение вступает в силу с последнего урока, то есть примерно с половины четвертого. Мне бы очень хотелось – и, думаю, Лейкен меня поддержит – быть пунктуальной и честно отбыть наше целиком и полностью заслуженное наказание с должным усердием. Не будете ли вы так любезны сообщить, где именно будет приведен в исполнение данный приговор?
– Здесь, – на ходу бросает Уилл, даже не взглянув на нее. – Только вы двое. Три тридцать.
И уходит. Как ни в чем не бывало.
– Ты что с ним сделала? – расхохотавшись, спрашивает Эдди.
– Ну не только я, Эдди, мы обе, – отвечаю я, направляясь следом за ней к двери.
– О господи! – оборачивается она и с ужасом смотрит на меня. – Он знает, что я знаю? И что он собирается предпринять?!
– Вот это мы, видимо, и узнаем в три тридцать, – пожимаю плечами я.
* * *
– Что? Красавчик оставил вас после уроков?! – недоверчиво смеется Гевин.
– Да, давно у него бабы не было, – вздыхает Ник.
Эдди так хохочет над его комментарием, что давится молоком, и оно брызгает во все стороны. Я награждаю ее многозначительным взглядом, и она умолкает.
– Да не может быть, чтобы он вас после уроков оставил! – продолжает Гевин. Но вы точно не знаете за что, да? За прогул? Так он вроде что-то вам говорил насчет этого на прошлой неделе и не особо-то сердился…
Я прекрасно знаю, за что нас оставили после уроков. По крайней мере, думаю, что знаю: он хочет убедиться, что Эдди можно доверять. Однако от него всего можно ожидать, поэтому я придумываю ответ на ходу:
– Он сказал, что это из-за того, что мы так и не сдали то задание, которое вы делали в тот день, когда мы прогуляли.
– Да ладно! Ты же его делала, я помню! – обращается к Эдди Гевин.
– По-моему, я его потеряла, – пожимает плечами она.
* * *
Мы с Эдди встречаемся перед аудиторией Уилла ровно в три тридцать.
– Знаешь, чем больше я думаю, тем меньше мне все это нравится. Почему он не мог просто позвонить мне или подойти поговорить, если ему что-то нужно? У меня, вообще-то, планы…
– Ну, может, это ненадолго…
– Ненавижу, когда оставляют после уроков, такое занудство! Я лучше бы повалялась у него дома на полу рядом с тобой, чем сидеть вот так в классе…
– Может, нам все равно удастся весело провести время?
– А знаешь, ты права! – поворачивается ко мне Эдди, уже держась за ручку двери. – Давай веселиться! Если не ошибаюсь, обычно после уроков оставляют на час – представляешь, сколько шуток про Чака Норриса мы успеем сочинить за это время?
– Ну, не так много, как сам Чак Норрис, – улыбаюсь в ответ я.
– Добрый день, мистер Купер, – влетая в аудиторию, заявляет Эдди.
– Садитесь, – говорит он, стирая с доски цитату про поэзию.
– Мистер Купер, а вы знали, что даже сиденья встают, когда в комнату входит Чак Норрис? – спрашивает она.
Я давлюсь от смеха и прохожу в аудиторию вслед за Эдди. Она идет в самый конец класса и сдвигает две парты на последнем ряду. Теперь мы находимся на максимальном расстоянии от учительского стола.
Уилл не смеется. Даже не улыбается. Сидя за своим столом, он сердито смотрит на нас, а мы хихикаем, как и положено ученицам старших классов.
– Значит, так… – Он встает, подходит к нам и прислоняется к подоконнику, скрестив руки на груди. – Нам надо поговорить… – Он смотрит в пол и явно не знает, как поделикатнее завести разговор. – Эдди, мне нужно знать, что у тебя на уме. Я знаю, что ты была у меня дома. Знаю, что ты в курсе, что Лейкен у меня ночевала. Знаю, что она рассказала тебе о нашем свидании. Мне просто нужно знать, что ты собираешься делать с этой информацией… если ты, конечно, собираешься с ней что-то делать…
– Уилл, она никому не скажет. Да и о чем говорить-то? – перебиваю его я, но он даже не смотрит в мою сторону, ожидая ответа от Эдди.
Видимо, моих слов ему недостаточно. То ли от нервов, то ли от того, что последние три дня оказались самыми странными за всю мою жизнь, я вдруг начинаю хохотать. Эдди вопросительно смотрит на меня, но не выдерживает и тоже разражается хохотом.
– Что с вами?! – в отчаянии всплескивает руками Уилл. – Что тут смешного?!
– Да ничего, просто так странно… – объясняю я, пытаясь сдержать смех. – Уилл, ради этого ты оставил нас после уроков? Ты не мог зайти ко мне вечером? Спокойно поговорить с нами? Зачем было оставлять нас после уроков?
Он ждет, когда мы перестанем смеяться, и, как только мы наконец замолкаем, выпрямляется и подходит ближе.
– Раньше у меня с вами обеими поговорить не получалось. Я всю ночь не спал, мучился и думал, что будет, если вдруг я приду сегодня на работу, а мне сообщат, что я уволен! Если эта история всплывет, – говорит он, глядя на Эдди, – если кто-то узнает, что девушка из моего класса спала со мной в одной постели, меня уволят! Да еще из колледжа выгонят!
– Ты спала в его постели вместе с ним? – оживляется Эдди, поворачиваясь ко мне. – А ты скрытная, дорогуша! Как ты могла утаить это от меня?! – смеется она.
Уилл в отчаянии мотает головой, возвращается к учительскому столу, обессиленно падает на стул и закрывает лицо руками. Наш разговор явно складывается не так, как он планировал.
– Ты правда спала с ним в одной постели? – шепчет Эдди так, чтобы Уилл не расслышал.
– Да ничего не было! Ты же сама говорила, что он зануда!
Эдди снова смеется, причем так заразительно, что я тоже теряю самообладание.
– Неужели это смешно?! Пошутить решили?! – доносится из противоположного конца класса голос Уилла.
Судя по его взгляду, он надеялся, что известие об оставлении после уроков нас расстроит, и уж точно не ожидал, что мы будем так веселиться.
– А вы знаете, что у Чака Норриса нет чувства юмора? – не унимается Эдди. – Он сразу убивает всех, кто осмелится при нем засмеяться!
Уилл утыкается лбом в стол, признавая поражение. Мы с Эдди переглядываемся и тут же перестаем смеяться, пытаясь проявить уважение к тому, что он пытается поговорить с нами серьезно.
– Послушайте, мистер Купер… – Эдди вздыхает и выпрямляется на стуле. – Я никому ничего не скажу. Клянусь. Тем более и рассказывать-то особо не о чем.
– Есть о чем, Эдди. Вот это я и пытаюсь объяснить вам обеим. Если вы будете думать, что это пустяк, то рано или поздно наверняка проговоритесь. А для меня слишком многое поставлено на карту.
Мы обе вздыхаем. Воздух в классе словно вдруг лишился кислорода, и вся наша веселость исчезла вместе с ним. Эдди тоже чувствует это и пытается разрядить возникшее вдруг напряжение.
– А вы знаете, что Чак Норрис не любит играть в карты, потому что… – начинает она, но тут Уилл окончательно выходит из себя и, стукнув кулаком по столу, вскакивает на ноги.
Мы с Эдди уже не смеемся. Я делаю большие глаза и мотаю головой, давая знак, что Чаку Норрису пора на покой.
– Это не шуточки! Это очень серьезное дело! – повысив голос, говорит он, достает что-то из ящика, подходит к нам и швыряет на стык наших парт фотографию.
На фотографии изображен Колдер.
– Этот мальчик! Этот мальчик – очень серьезное дело! – кричит Уилл, тыкая пальцем в фотографию. Он делает шаг назад, разворачивает соседнюю парту и садится перед нами.
– Не уверена, что мы понимаем, о чем ты, Уилл, – осторожно начинаю я, и Эдди согласно кивает. – При чем тут Колдер?
Уилл делает глубокий вдох, наклоняется и забирает фотографию. Я по лицу вижу, что он вспомнил о чем-то неприятном. Некоторое время он смотрит на фото, потом снова кладет его на стол и откидывается на спинку стула, скрестив руки на груди и продолжая смотреть на фотографию, лишь бы не встречаться с нами взглядом.
– Он был с ними… когда это случилось. Они умерли у него на глазах.
Я шумно вдыхаю. Мы с Эдди почтительно молчим, ожидая, что он скажет дальше, но у меня сразу же появляется чувство, что это будет нечто важное.
– Врачи сказали, что он чудом остался жив. Машина была всмятку. Когда к месту аварии подбежали люди, они обнаружили Колдера пристегнутым к остаткам заднего сиденья. Он звал маму, просил ее обернуться. Больше пяти минут он сидел там один и смотрел, как умирают родители…
Уилл нервно кашляет. Эдди берет меня под столом за руку и крепко сжимает. Мы молчим.
– Я не отходил от него все шесть дней, которые он пролежал в больнице. Не пошел даже на похороны родителей. Когда бабушка с дедушкой приехали за ним, он разрыдался. Ему не хотелось ехать с ними, он хотел остаться со мной, умолял меня взять его к себе в общежитие. У меня не было ни работы, ни страховки, мне было девятнадцать лет. Я понятия не имел, что значит растить ребенка… поэтому я позволил им забрать его.
Уилл встает и подходит к окну. Некоторое время он молча наблюдает за тем, как машины одна за другой уезжают с парковки, потом подносит руку к лицу и, как мне кажется, смахивает слезы. Не будь рядом Эдди, я бы подошла к нему и крепко обняла.
Наконец Уилл снова поворачивается к нам лицом.
– Колдер возненавидел меня, – продолжает он. – Так злился, что не отвечал на мои звонки и редко перезванивал. Однажды, в самый разгар матча, я вдруг задумался, верный ли выбор сделал. Посмотрел на футбольный мяч, провел руками по свиной коже, по тисненому логотипу… Этот продолговатый предмет не весил и полкило. Я выбрал какой-то дурацкий кожаный мяч, а не свою плоть и кровь! Оказалось, что мои интересы, моя девушка, моя стипендия для меня важнее, чем малыш, которого я люблю больше всех на свете. Я бросил мяч и ушел с поля прямо посреди игры. К двум часам ночи я добрался до бабушки с дедушкой и вытащил Колдера из постели. В ту ночь он переехал ко мне. Они умоляли меня не делать этого, говорили, что для меня это будет слишком тяжело, что я не смогу дать ему то, в чем он нуждается, но я знал, что они ошибаются. Знал, что по-настоящему Колдеру нужен только я!
Он медленно идет к парте перед нами и опирается о нее руками, а потом смотрит на наши залитые слезами лица:
– Последние два года моей жизни я пытаюсь убедить себя в том, что принял правильное для него решение. Вы думаете, я забочусь о своей работе? О своей карьере? Нет! Ничего подобного. Речь о жизни, которую я пытаюсь построить для этого маленького мальчика? Да, это серьезно, очень серьезно! Для меня нет ничего важнее!
Спокойно оставив парту в покое, Уилл забирает свои вещи и уходит.
Эдди встает, подходит к его столу, достает из ящика коробку бумажных салфеток, кладет ее передо мной и тяжело опускается на стул. Я достаю салфетки, и мы обе вытираем слезы.
– Господи, Лейкен… Как тебе это удается? – спрашивает она, сморкается и берет из коробки еще одну салфетку.
– Что удается? – всхлипывая, переспрашиваю я, продолжая тереть глаза.
– Как тебе удается в него не влюбиться?
– А мне не удается! – отвечаю я, и слезы начинают течь еще сильнее. Приходится взять еще одну салфетку. – Мне не удается не влюбиться в него! Мне не удается не влюбиться в него слишком сильно!
Эдди со смехом сжимает мою руку. Еще час мы сидим в аудитории в полном одиночестве, добровольно отбывая вполне заслуженное нами наказание.
