Глава 18
На улице был очень неприятный ветер, и я решила далеко от дома не отходить. Мы дворами прошли к парку на Исаковского, где обычно не так дует, как на реке. Тем более там как раз было видно, как летают самолеты над Тушинским аэродромом, готовясь к воздушному параду. Мальчикам должно быть интересно. После вчерашнего происшествия они общались совсем по-другому. Вот почему бы им было не подраться так в самый первый день? Чтобы потом подружиться. И действительно, глядя на них, невозможно было поверить, что они еще вчера не могли и минуты провести вместе, не поссорившись.
Мальчики прекрасно играли в парке. Гриша даже не пошел к ребятам своего возраста, а увлеченно бегал с Владиком, кажется, они играли в Кротова и бандитов… Я все ждала, когда же они начнут ругаться из-за того, кому быть Кротовым. Но потом, приглядевшись, сообразила, что они оба были Кротовым, а бандитами были другие мальчики, игравшие в свои игры и не подозревавшие, что за ними следят, прячась в кустах и регулярно проверяя наличие патронов в одинаковых пистолетах, бравые оперуполномоченные Андреи Алексеичи.
Возвращаясь домой, мы на полпути обнаружили, что одного пистолета не хватает. Пришлось вернуться в парк. Я не была уверена, что мы найдем пистолет, но он лежал прямо на дорожке и, удивительно, никто из других мальчишек его не взял. Если бы мы не вернулись, мы бы не встретили ее.
Вера Васильевна возникла словно ниоткуда. Только что улица была пуста, и вот уже передо мной стоит, улыбаясь и глядя на меня добрыми глазами из-под сильных очков в коричневой оправе, моя бывшая фельдшерица, Вера Васильевна, поразившая меня месяц назад своим замечанием об Ийке, о которой она знать ничего не могла.
Сейчас она, конечно, не материализовалась из воздуха, а, скорей всего, просто вышла из двора, пока я нагнулась, чтобы поправить липучку на ботинке Владика.
— Сашенька, — спокойно сказала Вера Васильевна, словно мы расстались не более чем вчера, — ну как ты?
Я не очень понимала, о чем она спрашивает, поэтому ответила:
— Нормально. А вы?
— Я вот… иду к дочке. Поедем в «Ашан». Ты ездишь в «Ашан» за продуктами?
— Иногда, — ответила я, чувствуя непонятное облегчение.
Может, мне просто в прошлый раз показалось, что она что-то сказала про Ийку? Я настолько была погружена в свои переживания, что могла и ослышаться…
— Там и яички дешевле, и яблоки по тридцать три — те, что в магазине по сорок семь сейчас… — продолжала тем временем Вера Васильевна, погладив по плечу Гришу и по голове Владика. — И бумагу туалетную мы там берем… Восемнадцать рублей четыре рулона, двухслойную…
Я обратила внимание — мальчики не противились, чтобы их трогали, хотя знала, что Гриша побаивается всяких прикосновений, а Владик просто не любит, когда его тискают, тем более совсем посторонние.
— Конечно, — вежливо кивнула я. — Я тоже, наверно, съезжу в «Ашан». Как-нибудь…
Я подсадила к себе на бок уставшего Владика, дергающего меня за руку, вынула у него изо рта дуло его любимого пистолета и улыбнулась:
— Мы пойдем. До свидания, Вера Васильевна! Рада была вас встретить!
— И тебе всего доброго, Сашенька! — тоже улыбнулась та и чуть посторонилась, чтобы мы могли пройти. Когда я уже отвернулась, протягивая руку Грише, чтобы он держался за меня и не замедлял нашу процессию, она добавила: — Будет скоро и третий мальчик у тебя на пути, тоже чужой. Он многое изменит в твоей жизни.
Владик в этот момент уронил пистолет, я наклонилась, чтобы его поднять, и Гриша тоже наклонился. Мы столкнулись с ним лбами, довольно больно. Владика пришлось спустить с рук, он упал, заревел и сам взял свой пистолет, тут же уцепившись за него зубами, наверно, полагая, что так будет надежнее.
Когда я наконец обернулась, чтобы что-то ответить Вере Васильевне или хотя бы посмотреть ей в глаза и понять, что она не шутит, ее уже не было. Скорей всего, она села в подошедший автобус. Хотя, кажется, автобус шел в другую сторону… Не знаю. Страшно от ее слов мне не стало. Ну, третий — так третий. Скоро аванс, денег дотянуть хватит. Главное, чтобы мальчик был не очень хулиганистый, чтоб в меру «ужасный малыш»…
Почему-то я всерьез отнеслась к словам Веры Васильевны. Может, оттого, что она исчезла, словно растворилась в воздухе — настоящая фея, да и только. А в моем нынешнем положении не верить в чудеса просто никак нельзя было. Если не хватает доводов разума, если нет душевных сил переносить боль, если никак ни с какой стороны не подступиться к своей беде — почему бы не поверить в то, что Вера Васильна, к примеру, умеет появляться ниоткуда и исчезать на глазах? Может, и я так научусь, и материализуюсь как-нибудь утром у Ийкиной кровати, и поцелую ее спящую, как всегда пятнадцать лет целовала по утрам…
А вообще-то дети вырастают. И тогда надо срочно заводить кошек, собак, попугаев или ежиков, чтобы было кому наливать в блюдечко молочко и чистить горшок.
Интересно, знала ли Вера Васильевна, что этих двух мальчиков у меня в один и тот же день заберут? И очень скоро, через день после нашей встречи.
— Александра Викторовна? — Папа Владика сегодня был весел и бодр, и голос его я сразу узнала.
— Витальевна. Здравствуйте, папа Владика! Как вы себя чувствуете?
Он даже засмеялся в трубку:
— Просто отлично! Я еду за Владиком!
— Вы уверены? Может…
— Абсолютно! Через полчаса буду! Ждите!
Я позвала Владика, только-только рассыпавшего новые кубики с буквами по полу:
— Малыш, давай-ка собираться. Сейчас будет большой сюрприз. Приедет твой папа, и ты с ним поедешь домой.
— Не хочу! — заныл Владик, по-детски отвечая на последнюю фразу: он-то разложил кубики, а ему предлагают куда-то ехать.
Я догадывалась, что за три недели, проведенные у меня, Владик и думать забыл о своей квартире. Для трехлетнего малыша двадцать дней — огромный срок, приблизительно как для взрослого год.
Неожиданно вмешался Гриша, сидевший у пианино, и стал объяснять Владику, что того ждет его подушка, которой скучно без него спать, его окошко, которому скучно без Владика смотреть на улицу… Чем очень меня тронул.
Папа Владика приехал даже быстрее, чем обещал, мы еле-еле успели собрать по углам игрушки и вещи мальчика.
Я открыла дверь и просто замерла. На моей площадке стояла такая красавица, каких я в реальной жизни не видела. Я не сразу поняла, что это та же девушка, что и на фотографии, которую показывал мне несчастный брошенный папа Владика. Вот уж действительно супер-Маша… Она оказалась очень высокой, тонкой до неправдоподобия, с неожиданно круглой, притягивающей взгляд грудкой, ровными и тоже округлыми бедрышками, обтянутыми красными трикотажными брючками. Пышные сверкающие волосы, небрежно забранные широкой, расшитой бисером атласной лентой, выбивались тут и там золотыми прядями. Небольшие, довольно близко посаженные голубые глаза были так искусно накрашены переливающимися тенями, что казались огромными и бездонными. Но я-то прекрасно помнила ту фотографию, точнее, вспомнила сейчас…
Позади красавицы оживленно перетаптывался папа Владика, сияя и махая мне рукой, и разве что не подпрыгивая на месте.
— Добрый день, — сказала красавица довольно неприятным голосом, как будто она передразнивала злую и вредную тетку, привыкшую говорить громко, чтобы слышала товарка через два ряда кричащих торговцев и покупателей.
— Привет! Всем привет! — крикнул папа Владика и, обняв красотку, слегка подтолкнул ее в двери. — Машуня, заходи! Знакомься! Это Александра Викт… — Папа Владика засмеялся и посмотрел на меня.
— Очень приятно, — процедила красотка и переступила порог, осторожно оглядываясь, как будто боясь наступить в какую-то гадость.
Я хотела предложить подстелить ей под ее новенькие модные галошки салфетку, но сдержалась. Больше, чем приличия, меня удержал нежный горьковатый запах, наполнивший нашу прихожую. Запах тонкий и завораживающий переплетающимися нотами: вот свежая и горькая, только что сорванная полынь, вот роскошная южная роза, перебившая на секунду своим сладостным ароматом все остальные оттенки запахов, вот скользнувший и растворившийся без следа ландыш…
— Ваня! — неожиданно гаркнула красотка в комнату, где стояла полная тишина с тех пор, как я открыла дверь.
Я заглянула в комнату. Гриша сидел с отстраненным видом и рисовал. Я подумала, надо обязательно потом взглянуть, что же именно он в этот момент рисовал. А Владика видно не было.
— Ваня! — повторила красотка, и папа Владика вслед за ней, взглянув на меня и кашлянув, позвал:
— Сынок! Поехали домой! Мама приехала! У нас большой праздник! Посмотришь, какая у меня теперь машина!
Я чуть удивленно взглянула на папу Владика — когда он машину-то новую успел купить, если недавно еще лежал в больнице? Хотя, кажется, теперь это дело нехитрое. Можно прямо по дороге из больничной палаты заехать в салон да за полчаса оформить покупку, были бы деньги да охота…
Выглядел он очень хорошо. Я почему-то думала, что у него будет рука на перевязи и нога прихрамывать — ведь он лежал на растяжке. Но папа Владика шагал отлично, стоял ровно, бодро махал руками. В общем, подлечили его хорошо. Если, конечно, лечили…
— Ой, забыли! — рассмеялся он. — Это же вам. Александра Ви… — Он на секунду запнулся. — Витальевна! Это вам! — Он протянул мне очень большую коробку, на которой была нарисована пузатая бутылка, по всей видимости, коньяка, находящегося внутри. Вот и подарок есть главврачу на юбилей, уже легче. Юбилей в сентябре, но коньяк же может стоять хоть десять лет. — И еще вот это…
Второй подарок тоже оказался ценным — любой подружке сгодится: огромная коробка конфет, напоминающая упаковку пазлов на две тысячи штук.
— Спасибо, — пришлось сказать мне.
— И вам спасибо! — кивнул папа Владика. — Выручили нас невероятно! Мы вот с Машенькой помирились, пока я болел… Да, малыш? — он нежно взглянул на супер-Машу.
Та, похоже, устала от светского раута и нетерпеливо ответила:
— Я не понимаю, где Ваня!
— Он, наверно, спрятался, — объяснила я. — Вла… — Я запнулась. — Он любит так играть. Вы должны его найти.
— Что это такое? Больше месяца не видел мать и прячется от нее! — вскинулась красотка. — Иван!
— Послушайте… — попыталась урезонить ее я, тут же вспомнив бледного и неохотно говорящего Владика, каким я увидела его в конце марта, когда папа в панике вызывал любых врачей, в том числе и меня. — Поищите его, он — вон там, за креслом.
— Иван! Немедленно вылезай!
— Сынок! Вылезай, а то сейчас… кресло взорвется! — нашелся его отец.
Из-за кресла тут же показалось растерянное лицо Владика. Папа радостно захохотал, супер-Маша тоже улыбнулась блестящими губами, напоминающими дольки только что разрезанного сочного персика, и сказала:
— Ванечка! Подойди ко мне! Вот я, например, по тебе соскучилась! А ты?
Мне пришлось пройти за кресло, взять Владика, вжавшегося в мягкую спинку кресла и дрожавшего. Не думаю, что он вспоминал, как мама бросала его через прихожую. Скорей всего, он почти забыл это. Дрожал он от ее резкого крика и нервного тона, который передался даже мне. Я почувствовала, как меня стало поколачивать. Мне захотелось одновременно пошире открыть форточку, включить обогреватель, накрыться пледом и выпить горячего чая, поплотнее закрыв за сверкающей красоткой дверь.
Я взяла Владика на руки и понесла к родителям.
— Эт-то что еще такое? — строго спросил папа Владика. — Что это за мужик, которого на руках носят?
— Лет через пятнадцать он будет мужиком, — все-таки ответила я папаше, чувствуя свое право вмешаться. — А пока он — малыш.
— Так… — Папа взял Владика с моих рук и поставил на землю.
Могу себе представить, если бы кто сейчас взял папу Владика и с силой поставил его, да так, что стукнули бы подошвы и подогнулись коленки. Что бы он сделал? Вытащил бы пистолет и начал стрелять? А Владик сел на пол и отчаянно заревел.
— Ну-ка… — Папа Владика подтолкнул его в спину, пытаясь заставить замолчать, толкнул не сильно и не больно, но, конечно, обидно. И Владик заревел еще сильнее.
Я заглянула в комнату. Гриша перестал рисовать и напряженно смотрел в зеркало, в котором было хорошо видно, что происходит в прихожей.
Он растерянно взглянул на меня и чуть приподнялся. Я покачала головой:
— Родители — имеют право…
— Александра… Ви… ну, в общем… еще раз спасибо! Мы пошли!
Я быстро вернулась в прихожую, где стоял готовый Владик — в шапке, застегнутый доверху на молнию, и уже не плакал. Теперь он, как зачарованный, смотрел на свою красавицу маму. Кажется, малыш стал понимать, что к нему вернулась мама. Вряд ли он до этого осознавал, что она ушла от него и от папы. Но знал, что ее нет поблизости.
— Гриша! — позвала я. — Пойди попрощайся с… — Я запнулась. Не называть же и мне Владика теперь Ваней? — Со своим другом.
Гриша тут же встал и пришел в прихожую. Не обращая никакого внимания на родителей Владика, он протянул малышу руку, и тот, очень серьезно глядя на друга, пожал ее. На меня Владик посмотрел лишь мельком. Это естественно — слишком маленький еще человек, совсем другие законы внутренней жизни. Думаю, спроси его, он бы ответил, что я тоже иду с ним. Ведь я была рядом последние три недели… Гриша вдруг побежал в комнату и вернулся с большим листом, на котором он что-то рисовал.
— Это тебе, — протянул он листок Владику.
Тот посмотрел на рисунок и протянул его супер-Маше. Она переглянулась с топтавшимся в нетерпении папой Владика:
— Спасибо, мальчик.
Когда они вышли за дверь, супер-Маша незаметно опустила руку и прислонила листок к стене.
— Вы забыли мой рисунок! — сказал Гриша. — Это подарок Владику!
Я придержала его за плечо:
— Мы потом вставим его в рамку и подарим Владику как настоящую картину. Хорошо?
Гриша ничего не ответил.
Вернувшись в комнату, я села, чтобы рассмотреть рисунок. На листе были нарисованы цветными карандашами два мальчика, почти одинакового роста. У одного мальчика в руках была скрипка — это, видимо, Гриша, все мечтающий получить в подарок скрипку. Второй держал непонятный предмет, похожий на большой куль.
— А что у Владика в руках? — спросила я.
— Его вещи. Он же ушел…
— Ясно.
Рядом с Владиком были нарисованы два маленьких человечка — один с длинными желтыми волосами, другой, совсем крохотный, держался за руку с первым. Рядом с ними стояла оранжевая машина с огромными колесами.
— Почему ты решил, что машина именно оранжевая?
Гриша ничего мне не ответил и стал рисовать дальше. Я же подошла к окну и увидела, как Владика усаживают в ярко-оранжевый кабриолет с черным матерчатым верхом. Это летняя машина, специально для поездок в теплую, солнечную погоду. Интересно, что бы сказала Ийка, если бы я ей подарила такую машину?
Я одернула себя. Она бы сказала: «Спасибо, мама, как классно». Села бы в нее и уехала точно так же. Было бы куда уехать, а на чем — найдется. И потом. Вряд ли бы меня радовало, если бы Ийка прибегала ко мне за деньгами и, получив их, быстренько убегала. Если представить на миг, что я вдруг резко разбогатела…
Я вздохнула и спросила Гришу:
— Блинчики обычные или картофельные?
Он сосредоточенно помолчал и ответил:
— Если можно, обычные. Со сметаной.
— Да, можно. Кабриолет, увы, никому не обещаю… А вот за блинчиками — приходите. Могу еще и клизму поставить, и пробки в ушах промыть, и с соплями разобраться…
— Это все мне? — испуганно спросил Гриша из комнаты.
— Да нет, — невесело засмеялась я, чувствуя, как почему-то у меня сильно упало настроение. — Это я так. Бездомным и неприкаянным…
А Гришина мама Лиля, в отличие от папы Владика, даже и не позвонила. Она просто приехала вечером того же дня, видимо, совершенно уверенная, что деваться мне некуда и я точно дома.
— Гришенька! — бросилась она к мальчику, решительно проходя мимо меня в комнату. Можно подумать, она искала-искала и нашла наконец своего мальчика, которого держали жестокие шантажисты, голодного и холодного, привязанного к батарее проволокой.
И Гриша тоже обнял маму и прижался к ней. Я облегченно вздохнула. Больше всего я боялась, что Гриша, что называется, приживется у меня. Так бывает. Рвется незримая ниточка, связывающая мать с детенышем, если она надолго забывает про рожденное ею дитя. И детеныш начинает считать мамой волчицу, или старенькую глухую бабушку, или чужую добрую тетю.
— Спасибо, Саш! — по-свойски сказала мне Лиля. — Я тебе… вам… — все-таки поправилась она, — очень обязана. Можно, я заплачу вам потом?
— Можно, Лиля. — Я поставила на пол Гришину сумку, которую начала собирать, и прислонилась к косяку. — А за что вы хотите заплатить?
— Нуу… — Лиля нервно засмеялась, и я поняла, что ей очень неудобно. Ведь она так долго не приходила за сыном. — За все… За еду… хотя бы…
— Ясно. За постой. Мне уже дал денег в начале месяца местный оперуполномоченный. Можете заплатить ему.
— Гришей интересовалась полиция? — Лиля округлила глаза.
— Да. Один человек. Очень ловкий и симпатичный. Грише он очень понравился. И вам понравится.
Я не удержалась. Я, взрослая, прочная и надежная женщина, как выразился Кротов, не удержалась и пнула несчастную Лилю. Мне почему-то казалось, что она так и не устроила за этот месяц свою личную жизнь. Выглядела Лиля средне. Помятое лицо, сероватые мешки под густо подведенными глазами, немытые волосы наспех перехвачены яркой резинкой. Губы Лиля по привычке нарисовала, но тоже небрежно — одна часть рта получилась больше, и казалось, что Лиля зловеще ухмыляется густо-розовыми липкими губами…
Я спохватилась и наклонилась за Гришиным рюкзаком.
— Ты хорошо учился, сынок? — заботливо спросила Лиля, поглядывая на меня и тут же отводя глаза, как только я взглядывала на нее в ответ.
Гриша почему-то промолчал.
— Ты слушался Александру Витальевну?
Гриша так же молча смотрел в сторону. Я проследила за его взглядом. Сначала я думала, что он смотрит на пианино, и пошла в комнату, решив отдать ему ноты, которые он разбирал. Но Гриша даже не взглянул на ноты, которые я принесла. Он стоял и смотрел куда-то в сторону комнаты, но, подозреваю, ничего при этом не видел. Он смотрел на чтото свое и свое слышал.
— Не хочешь мне отвечать? Ну ладно… Или он не слышит? У него хуже стало, да? — обернулась Лиля ко мне.
— Нет, не хуже. Лиля, я потом вам объясню. Тут совсем другое.
— Объясните сейчас! Я же волнуюсь! Александра Витальевна! Ну, как вы не понимаете! Вы же сама мать. Мальчик глохнет, а врачи ни бе ни ме… Извините, я не вас имею в виду.
Я кивнула. Все бесполезно. Оставалось надеяться, что Гриша уже очень скоро вырастет. Другой надежды не было. Дети растут быстро, и время идет быстро. Он научился защищаться, уходить в свой собственный мир — от Лили, от всей чехарды, происходящей в их доме, — научится и другому.
— У меня ремонт почти закончен… гм… — Лиля опять нервно засмеялась. — Только вот скоро будут свет менять, электрику… во всей квартире…
Я закусила губу. Чтобы не засмеяться или не сказать чего-то плохого. Лиля выжидающе смотрела на меня:
— Ничего, если я опять на пару деньков Гришу приведу?
— Ничего. Даже очень хорошо. Приводите. Правда, Гриша? — Я не надеялась на ответ, но мальчик вздрогнул, повернулся к нам и сразу ответил:
— Правда.
— Лиля… — Я не знала, как это сказать Гришиной маме, но сказать должна была. — Вам надо немного… успокоиться.
— Я спокойна! — засмеялась Лиля, зачем-то стянула резинку и растрепала свои светлые волосы. — Я просто накраситься не успела! Я спокойна и счастлива! И вам желаю счастья!
— Спасибо, Лиля. Я постараюсь. Пока, Гришенька. Приходи в гости.
Я чувствовала, как от беспомощности и нелепости ситуации у меня подступают слезы, и с трудом их удерживала. Я поцеловала мальчика, стоявшего напряженно и молча у дверей со своим большим рюкзаком. Пакет с одеждой подхватила Лиля, тут же оборвав тонкую красную ручку пакета.
Ну вот. Можно было бы вздохнуть свободно, если бы… Если бы вдруг в доме не стало пусто и темно. Я включила поярче свет, прибрала разбросанные книжки, игрушки, машинально откладывая старые Ийкины игрушки в одну сторону, новые, которые я покупала для мальчиков, — в другую. Домыла посуду. Включила-выключила телевизор, попыталась почитать, отложила книжку и решила съездить к родителям. Вот только — что им говорить про Ийку? Все то же? Привозя Владика, я ни разу не задерживалась у родителей. А сесть с мамой и папой за большой стол на кухне и врать им…
Они сядут рядышком, с любовью глядя на меня, и с еще большей любовью спросят: «Ну, как там Иечка?» А я скажу… Что я скажу?
Размышляя, как подступиться к родителям с нашей теперь уже и не новостью, а реальностью, я потихоньку собиралась. Можно отнести маме почитать журнал, папе — вот эту книжку по истории, я давно ее приготовила для него и все никак не привезу. Отдать им оставшиеся конфеты. Я вчера как раз мальчикам купила бабаевских конфет. Вкусных, разных, с вафельками внутри, с нежным пралине… Сама я вряд ли буду их есть. Я вообще одна есть не очень люблю. Тут же включаю телевизор, чтобы хотя бы был эффект присутствия другого человека, как будто и не одна.
Раздался телефонный звонок, и я с радостью отвлеклась от своих мыслей. Звонила Ирка. Лучше бы, конечно, позвонила Ийка. Или Кротов… Сказал бы, что совсем на меня не обижается за мою резкость…
— Подружка моя! — Ирка редко меня так называла, и я слегка насторожилась. — И как у тебя дела? Никто из мамаш-папаш не собирается забрать детишек?
— Уже забрали, — вздохнула я. — Вроде как…
— Да ты что? — Ирка очень обрадовалась. — И кого же?
— Обоих.
— Так, прекрасно. А обратно случайно не приведут?
Я невесело засмеялась:
— Могут. Особенно Гришу. У маленького-то мама нашлась, вернее, вернулась. И папа тоже… выздоровел. А вот у Гриши вторая серия ремонта намечается.
— Так. Знаешь, это они пусть без тебя. Сашунь, у меня к тебе дело на сто миллионов. То есть не дело, а потрясающее предложение! Только сразу не отказывайся, а то я тебя знаю…
Я подумала — наверно, Ирка хочет отпроситься у Филимончика на вечерок, поболтать со мной, и была вовсе не против. Я даже сразу трусливо подумала, что визит к родителям можно перенести на завтра или на послезавтра, у меня теперь времени много. И вообще — выходные скоро, праздники…
— Нет, не отказываюсь. Приезжай.
— Я… — замялась Ирка. — Я приеду, если надо… Но я о другом. Я вообще-то хотела пригласить тебя поехать со мной отдыхать. Ты как?
— Отдыхать? А куда? На сколько?
Мне трудно себе представить, куда теперь мы с Иркой вместе можем поехать отдыхать — слишком разный у нас уровень жизни. Депутатский паек ее Филимончика, позволяющий ему раз пять в году посещать самые фешенебельные курорты мира, и моя скромная зарплата с еще более скромной премией. Разве что на день-другой куда-нибудь в Подмосковье, да и то…
— Ты подожди. Ничего не спрашивай и про деньги не думай, — Ирка сразу услышала сомнение в моем голосе. — Просто одну меня Филимончик не отпустит. А у меня законный отпуск. Мы с ним договаривались — раз в год отдыхаем отдельно. И он пусть тоже повеселится, я не против. А то я от него просто уже озверела. Не поверишь — каждый день подступается с… Ну понятно, да? Точнее, каждое утро. Из-под одеяла не вытащишь, пока…
— А ты спи с ним в разных комнатах, — не очень уверенно посоветовала я.
Ох, как я не люблю этой части женской дружбы! Когда приходится выслушивать такие вот подробности ежедневного быта. А как не выслушать, если у подружки наболело? Может, ей про моих временных приемышей тоже скучно слушать. Скучно и даже неприятно — у нее же с Филимончиком дети никак пока не получаются…
— Ага, в разных! Я пробовала! Тогда он мне колотит в стенку рано утром, и попробуй не прибеги — весь потом изноется, искапризничается, будет объедаться, поругается с кем-нибудь в Думе на пустом месте. А я виновата… Лучше уж не отказывать. У него как моцион — встряхнулся и пошел. А без этого ему плохо.
— А как же он без тебя будет несколько дней? — удивилась я.
— Две недели, — уточнила Ирка. — Ну, как-как — перетопчется, поскучает…
— И он согласен тебя отпустить?
— Вроде да. Пока, правда, на неделю…
— А ты не боишься, что кто-то найдется, желающий… желающая… помочь ему встряхнуться после сна?
— Неа! — легкомысленно ответила Ирка. — Меня не заменишь. Я про него все знаю. А другой еще разбираться придется. Даже если какая и попробует, тут же убежит, вот увидишь, когда все прелести его поймет.
— Не знаю, Ирка, не знаю. Сама смотри.
Я уже слышала не одну такую историю. Часто женщины считают себя совершенно незаменимыми для своих мужей и любовников. Только она знает, что ему нужно! Только она сможет его удержать от пьянства! Только она будет выслушивать всю галиматью, которую он несет и пьяный, и трезвый. Только она одна исполнит его странные прихоти и сделает вид, что в восторге от них… И очень удивляется, когда кто-то ловко, буквально за несколько дней, неожиданно справляется со всей этой сложной наукой и заменяет незаменимую, еще и внося разнообразие в его привычный и удобный мир.
— Сашка! Ну, решайся, прошу тебя! Знаешь, как мы здорово с тобой съездим, оторвемся! Ты же, наверно, лет десять нигде, кроме дачи, не была. Или больше — с тех пор, как свергли социализм с коммунизмом.
— А куда ехать?
— Сиди спокойно — на Мальту! Так как?
— Не знаю…
— Что знать-то? Что знать? — заторопилась Ирка, чувствуя, что решительного «нет» я не сказала. — Надо быстро паспорт делать!
— Да у меня вроде есть загранпаспорт…
— Вроде или есть? — почти закричала от радости Ирка.
— Есть. Я же два года назад ездила зимой в Болгарию на семинар педиатров. Когда мне грамоту дали, что я лучший педиатр округа. Я еще Ийке шапку такую смешную привезла, с косичками… Помнишь?
— Да! Класс! Ну, все. Решено, да?
— Ирка… Да ничего не решено. У меня… — И опять язык не повернулся сказать ей про Ийку. В огороде бузина, в Киеве дядька. Ирка вся горит от предвкушения прогулок по заграничным островам, а я буду рассказывать ей свою правду жизни.
Но Ирка и не дала мне ничего сказать.
— Ты про деньги, что ли? Забудь! Я же сказала, Филимонов готов все оплатить даже за трех подруг, лишь бы вы за мной присматривали и не допускали разврата. Но он с любой не отпустит. Сказал — или с Настькой, но у нее один болеет и второй собирается… Или с тобой. Больше, сказал, — ни с кем.
— Ясно. Знает, какая я… А я вот тут чуть было не… — Я сама остановилась, поняв, что Ирка вообще ничего не знает о моей жизни последнего месяца, кроме того, как я проворонила свое австрийское пианино.
— Вот на Мальте как раз и расскажешь!
Меня слегка удивило, что Ирка, обожающая выслушивать амурные и слезные истории подруг, вдруг так легко отмахнулась, услышав о каких-то моих новостях.
— На Мальте… — задумчиво повторила я.
— Ну да! Такая красота… Рыцари, замки, ночная фиеста! Столица у них знаешь как называется? Валетта! За одно название стоит посетить! И все по-английски там говорят, это же бывшая колония, я уже все прочитала. Ты вспомнишь язык, учила же когда-то в спецшколе, поболтаешь! И на экскурсии съездим — там всяких древностей полно, как раз для тебя, ты ведь любишь загадки цивилизации — камни там, развалины, сфинксы!
— Сфинксы в Египте… — машинально поправила я подружку.
— А и ладно! Сашунь, ну! Решайся! Да?
— Ирка, я не знаю…
Я представила всю суету, которая сейчас начнется: покупать какие-то вещи, купальник хотя бы, куда-то ехать с паспортом — ведь Ирка не возьмет за меня билеты… Еще нужно договариваться на работе… Хотя на майские праздники многие отпрашиваются и детей очень мало водят в поликлинику. Но все знают, что я-то — работаю! Мне ни огороды не надо сажать, ни в Турцию ехать, ни ремонт дома делать…
— Все! Решено!
— Нет, Ирка. Подожди. Я не знаю. У меня не то настроение. И потом, сначала надо договориться на работе.
— Что договариваться? У тебя за два года наверняка отпуск негуляный. Пиши заявление, бери отпуск, и все! Куда они без тебя денутся!
Чем больше Ирка напирала, тем меньше мне хотелось с ней куда-то ехать. Будет вот так на меня напирать на отдыхе. А я ведь действительно два года уже в отпуске не была. Никак не получалось. Народ все норовил уволиться к лету, в прошлом году в поликлинике осталось три педиатра, и мне приходилось работать.
Может, мне правда взять отпуск и поехать… куда-нибудь… На дачу к родителям, к примеру. У меня там своя комната, я всех вокруг знаю… И меня все знают, будут про Ийку спрашивать…
— Ирка, я подумаю.
— Ну, пожалуйста, Сашунь! Не отказывайся! Я позвоню тебе еще сегодня!
Я повесила трубку, походила по квартире. Позвонила родителям, сказала, что сегодня уже не приеду. Потом решительно сняла шторы, сунула их в стиральную машинку, выгребла пар десять старой обуви из ящика в прихожей, и, не раздумывая, отнесла на помойку. Затем вымыла холодильник, пересадила разросшийся цветок в два горшка, перебрала Ийкины книжки, поставила их на полки по смыслу и по авторам, вытерла пыль, вымыла пол.
Опять походила по квартире, с ужасом глядя на привычные пожелтевшие пятна на обоях, пятнадцать лет назад казавшихся мне образцом совершенства… Их непонятный, абстрактный узор так мягко расширял пространство нашей небольшой квартирки… И Ийка, подрастая, все искала в этих линиях спрятанных волшебных героев, зверей, видела то чьи-то глаза, уши, хвост, крылья, то сломанную корону и потерянную туфельку. Но последнее время она смотрела и видела, наверно, только пятна от старости и разводы от проступившего клея.
Я хотела было оторвать кусок отошедших обоев, но остановилась. Надо же как-то подготовиться к ремонту, мебель хотя бы отодвинуть и закрыть. А то я обои сейчас оторву, да так все и останется, еще на пятнадцать лет. Сейчас за субботу-воскресенье тридцать детишек дружно возьмут и простудятся, и послезавтра с половины девятого утра будут меня ждать — ровно тридцать или тридцать пять, горячих, сопливых… И, набегавшись по этажам, я не буду клеить обои, это уж точно. Даже если сама не заболею, сил у меня хватит только помыть перед сном посуду.
Я подняла выкатившийся из шкафа баллончик белой краски, которым мы когда-то красили старые фиолетовые полочки в ванной, хотела его выбросить. Но в немецком баллончике явственно забулькала краска, когда я машинально потрясла его, неся в кухню. Секунду подумав, я раскопала в корзине с инструментами, некомплектными гвоздями и шурупами обрывок наждачной бумаги, зачистила им места, где облезла краска, на дверях в ванную и в кухню и попробовала побрызгать из баллончика. Краска оказалась гораздо светлее, чем двери, посеревшие за годы. Я выбросила баллончик в ведро и решила на сегодня успокоиться.
Включив душ, долго-долго стояла под горячей водой, постепенно добавляя холодной, пока по телу не побежали приятные упругие мурашки. Я старалась не смотреть на отвалившийся кафель и обнажившуюся под ним страшенную темно-зеленую картонную стену. Наши дома с маленькими тесными квартирками, узкими коридорчиками и низкими потолками построены всего тридцать пять лет назад. Их, я думаю, не снесут никогда, по крайней мере, при моей жизни. Если Москва будет стоять на месте, и они будут стоять — кряжистые, потемневшие от времени, но крепкие и вместительные — в таком небольшом доме, занимающем от силы восемьсот квадратных метров — восемь соток по дачно-огородному — помещаются двести семей, а то и больше… Поэтому в моей ванной комнате желательно кафель отбить и поклеить новый, и поменять старую раковину, слишком большую для крохотного помещения ванной. И чтобы все засияло и заблестело в ванной… И в жизни… Очень желательно.
Я растерлась розовым Ийкиным полотенцем, которым почему-то уже несколько дней вытиралась, и бросила его в стирку. Не надо пользоваться ее вещами, как будто она уже не вернется никогда.
Есть я так и не захотела, но чаю выпила и откусила кусок пряника с начинкой, который так понравился в магазине Владику на обложке коробки. Дома он есть пряник не стал. Я тоже долго пыталась понять, что же это за начинка — вроде нарисована вишня, а начинка плотная, приторно-сладкая и желтая. С трудом проглотив тугой синтетический комок, я выбросила всю коробку в ведро. Лучше съесть черный хлеб с засохшим медом, чем такой пряничек.
Не раздумывая, я выключила звук городского телефона и приглушила сотовый. Легла спать и крепко, без сновидений и пробуждений, проспала до самого утра.
