Глава 11
Взглянув на мальчика, я увидела, что он идет, отвернувшись от меня и неотрывно глядя куда-то в сторону. Заметила я это, только когда он споткнулся и чуть не упал.
— Что там такое, Гриша?
— Ничего… — ответил мальчик и опустил голову.
Да как «что»! Мы же прошли практически мимо его дома! Он ведь уже большой малыш и район свой хорошо знает.
— Пойдем. — Я покрепче взяла его за руку. — Я сейчас тебе сделаю любимые блинчики моей дочки, с изюмом и сахарной пудрой. Ты любишь блинчики?
— Не знаю, — равнодушно ответил Гриша.
Не удивлюсь, если он никогда их не пробовал. Что не мешало ему любить Лилю и скучать о ней. И правда — разве в блинчиках дело? Дело даже и не в отношении. А в сильнейшей энергетической связи, явно существующей между матерью и детенышем, и существующей долго, иногда всю жизнь. И нужно очень-очень сильно постараться, чтобы эта связь прервалась или хотя бы ослабла.
Я взглянула на часы — половина одиннадцатого. Да, погуляли. Ну, ничего. Сейчас покормлю Гришу и уложу его. Да и сама лягу. Хорошо, что завтра не идти на работу. День сегодня был какой-то бесконечный…
Только я подогрела молоко и насыпала в миксер блинную муку, раздался звонок. Если не Ирка, то наверняка пациенты. Ладно, я ведь сама многим даю домашний телефон и не говорю, что мне звонить можно только строго до десяти вечера и кроме выходных, праздников и тяжелых дней.
— Да, — ответила я, плечом прижав трубку к уху и при этом наливая теплое молоко в муку.
— Александра Викторовна? — довольно напористо произнес мужской голос.
— Витальевна, — машинально поправила я.
— Вы хотели к нам сегодня зайти… или вчера… — Мужчина в трубке кашлянул. — Это папа Владика. Вы мне звонили, я тогда отвлекся, извините, а вы что-то не зашли. Гм… да.
— Ничего. Как Владик? Ему лучше?
— Да, в общем лучше. Но тут такая загвоздка. Сейчас я выгнал няню… То есть…
— То есть выгнали. Хорошо, так…
— А бабушка Владика, моя мать, на конференции в Стамбуле. Она могла бы побыть с Владиком, пока я… и… В общем, я заплачу вам. Мне несколько неловко, но…
— Я слушаю вас, папа Владика. Не смущайтесь, говорите.
— Мне надо срочно лететь в Тамбов, на пару дней или даже меньше, если получится обернуться. У меня там сделка накрылась и денег куча пропадает, по телефонам и факсам не разберешься. Надо самому. У меня там филиал фирмы.
— Ясно… — осторожно сказала я.
— Мне сейчас просто не на кого оставить Владика, понимаете? А вы мне показались очень порядочным человеком. И потом — он же болеет. На соседку не оставишь, и с собой брать нереально. Завтра суббота, вы же не работаете. Если дежурите, возьмите отгул. Я вам компенсирую…
— Так. — Я попыталась собраться с мыслями. — У него есть температура?
— Гм… Не знаю. Кажется, нет. Он играет весь вечер. И ел что-то… из банки…
— А никакой сыпи, покраснений, пятнышек на коже нет?
Я спрашивала на всякий случай — непонятно, чем болеет мальчик, хотя я была практически уверена, что он просто пережил нервное потрясение. Но я не могла подвергать опасности Гришу. А так — им даже весело будет. Наверно.
— Да вроде нет… — немного напрягся папа Владика. — А что?
— Вы посмотрите, пожалуйста, прямо сейчас. Я потом вам объясню, почему спрашиваю. Вам когда надо лететь?
— Чем раньше, тем лучше. Гм… Например, сегодня ночью, чтобы утром там уже всем навставлять… то есть…
— Понятно. Тогда не будем терять времени.
Папа Владика с телефонной трубкой пошел к сыну, я услышала, как он разговаривает с мальчиком.
— Покажи мне свой живот. Это у тебя живот? Ты что, совсем уже? — мужчина разговаривал нервно, но не грубо. И все равно мне захотелось вмешаться и напомнить ему, что это он совсем уже — в половине одиннадцатого ночи ищет, кому оставить сына на пару дней.
Я не стала спрашивать, почему он выгнал няню. А какая, собственно, разница? Плохая няня, вот и выгнал.
— Ничего нет, — бодро доложил мне папа Владика.
— Прекрасно.
— Так вы согласны? Я компенсирую все расходы…
— Соберите мальчика.
— Не понял. Вы не приедете к нам?
— Я не могу. У меня дома… — Я замялась. Как объяснять ему про Гришу? И стоит ли? — У меня ребенок.
— И что? Приезжайте с ребенком.
— Есть причины, по которым я не могу везти его в другое место.
— Он болен? — вдруг не по-мужски встрепенулся папа Владика.
— Нет. Я скажу вам, когда вы приедете…
Папа Владика напряженно молчал, и поэтому мне пришлось объяснить:
— Он у меня в гостях. И… и для него это было бы непросто. Из дома в дом…
— Ясно. Я… не знаю. Хорошо. У меня нет выхода. Что взять для Владика?
Я вздохнула:
— Возьмите ручку, бумагу и пишите. Две, нет, лучше три пары колготок. Несколько футболок…
— Сколько? — уточнил папа.
— Четыре.
— Да я вернусь послезавтра утром!
— А Владик успеет как минимум четыре раза поесть и перепачкаться. Кладите, кладите! Четыре или пять. Дальше. Куртку, шапку легкую и потеплее…
Папа Владика записал, с невероятной быстротой все собрал и перезвонил мне, чтобы уточнить адрес.
— У вас есть отдельная кровать?
— Есть, не волнуйтесь. У меня и кровать есть, и нет тараканов, и течет из крана горячая вода.
Я положила трубку и огляделась. Что ж, ничего не поделаешь, придется все-таки одного из малышей положить на Ийкину кровать.
Папа Владика приехал через двадцать минут, с тепло одетым Владиком и большим пакетом вещей и игрушек. Я заглянула в пакет, который он небрежно поставил у двери. Игрушек можно было бы взять и побольше. У меня остались Ийкины игрушки, но у нее-то были одни куклы и зверюшки.
Маленькая Ийка могла часами сидеть на полу, на ковре, и, тихо приговаривая за каждого, устраивать им свадьбы — это была ее любимая игра. Кукол-мужчин всегда не хватало, поэтому принцами и женихами становились бегемоты, мишки, даже ужасный зверь неизвестной породы — зеленый, с клочковатой бородой, красными оттопыренными ушами и тонкими лысыми лапками, которого Ийке как-то подарили в цирке. Этому зверю с полустертой надписью Dino на круглом выпирающем животике часто доставалась самая красивая невеста — нежная кукла Ася, разумеется, белокурая и голубоглазая. Ийка страдала за Асю, могла даже заплакать. А я тайком наблюдала за ней и никак не могла понять — маленькая ли актриса сидит внутри моей дочки и очень хочет выступать на людях со своими страданиями, или же просто это какие-то невостребованные рычажки в ее душе, ведь ребенку надо как смеяться, так и плакать…
Папа Владика огляделся в нашей прихожей и ничего не сказал, хотя хотел, я видела. Ничего хорошего, видимо, сказать он не мог, поэтому и промолчал. Но что уж так-то? Он ведь тоже где-то жил до своих нынешних хором в новом доме. Хотя, возможно, он жил с родителями в большой сталинской квартире где-нибудь на Ленинском проспекте и с трудом представляет себе, как можно уместиться вдвоем на площади тридцать восемь метров. Как, например, мне трудно себе представить, как можно жить впятером в одной юрте. Зимой умываться снегом, его же пить, растопив в огромном черном котелке, варить на нем суп из жесткого, чуть солоноватого мяса любимого коня, отбегавшего свое, постоянно пользоваться открытым огнем, верить, что в нем живут могучие духи, очень редко мыться, особенно зимой, и быть при этом абсолютно счастливым.
— Я могу посмотреть, где Владик будет спать? — чуть суховато спросил меня мужчина.
— Пожалуйста.
Я никак не могла избавиться от ощущения, что папа Владика разговаривает со мной, как барин. Я не часто испытываю такое неприятное чувство, может, оттого, что работаю в бесплатной поликлинике и родители крайне редко смотрят на меня сверху вниз. Они могут негодовать, орать, требовать, но всегда с некоторой оглядкой и опаской.
Я провела папу Владика в комнату, которая тут же наполнилась запахом его одеколона, сегодня показавшегося мне резковато-экстравагантным.
— Вот здесь, наверно, на кровати моей дочери… На диванчике, вернее.
— А ваша дочь, простите, где? Она не придет? — спросил папа Владика, с сомнением оглядываясь на притихшего Гришу. Мальчик сел у закрытого пианино, положил руки на крышку и так сидел, глядя перед собой.
— Моя дочь… — я заставила себя улыбнуться, — решила немного пожить у своего отца.
— Ясно. Ну, хорошо… Владик!
Маленький Владик, так и стоявший одетым на пороге комнаты, сразу, как солдатик, встрепенулся на папин голос и сделал шаг вперед. Как я не люблю слишком послушных детей! Знаю, какой ценой это дается. Редкий ребенок слушается из любви. Как правило, за торопливым исполнением всех родительских приказов стоит глубокий, сильный страх — боязнь крика, наказания, боли. Очень хотелось бы надеяться, что Владик просто привязался к своему папе после побега мамы.
— Вот здесь ты будешь играть, пока папа полетит в Тамбов. Ясно? Тетю зовут Александра Викт… — Он споткнулся и сам поправился: — Витальевна. Запомнил? Повтори!
Никто из трехлетних детей не может повторить мои имя-отчество, но делают они это, как правило, очень забавно.
— Лессана… Вияна… — проговорил Владик, изо всех сил стараясь понравиться своему папе, это было видно.
— Гм… вот именно. Так, что я еще хотел? Телефон… мой мобильный… Запишете?
Я взяла свой телефон, чтобы вписать его номер, и в это время ему ктото позвонил.
— Что? Да я его… Ч-черт… Надо было раньше лететь! Все! Через четыре часа буду! — Папа Владика обернулся на меня: — Бегу! Все! Надеюсь на вас! Я наберу вас!
Если бы не дурацкая ситуация, я бы залюбовалась им. Выше среднего роста, с прекрасными, чуть волнистыми светлыми волосами, в меру коротко стриженными, с прямым взглядом серых глаз, сейчас, когда он нервничал, он был просто невероятно хорош. Напомнил мне ретивого коня, с раздувающимися ноздрями, того самого, съеденного на день поминовения духов любящим хозяином…
Папа Владика через три ступеньки сбежал по лестнице, а я думала — крикнуть ему в окно или не крикнуть, что у меня всего пятьдесят два рубля в кошельке? Опозорить в своем лице всю бесплатную медицину и заодно упитанных и велеречивых заседателей Думы, прибавляющих мне к зарплате по тысяче рублей в год и с сочувствием обсуждающих проблемы бедности российского населения. Я бы посмотрела на какого-нибудь заседателя, что бы он стал делать с той тысячей, на что бы нашел потратить… Смог ли бы он подкупить землицы к своим поместьям, гектаров эдак пять-десять — такими категориями, кажется, оперируют сегодня власть предержащие, те, что самозабвенно и жадно и раздирают страну по кусочкам: это мне, это тебе, это снова мне, это тому, кто больше тебя заплатит…
Да, тысяча рублей… Действительно, смешная сумма. И я это понимаю точно так же, как и любой новоявленный российский помещик. Но как бы мне сейчас пригодилась эта тысяча! Или хотя бы ее половина…
Я на всякий случай заглянула в пакет, который принес папа Владика. Я не надеялась найти там конверт с деньгами, но, может, он хотя бы пару банок с протертым щавелем положил — или что там ел у себя дома Владик… Я хорошо помню полупустые банки с зеленым пюре на их кухне.
Увы, нет. В пакете ничего липшего не было. Но ведь я и не сказала про еду. А он не мог, конечно, предположить, что я нахожусь на таком краю бедности, что мне будет нечем покормить ребенка. Я ведь ничего не рассказывала ему ни об украденной зарплате, ни о том, что Ийке нужны были деньги — не просить же ей было у почти чужих людей денег на жвачку и колготки…
Так, а я сегодня звонила Ийке? Да, кажется, за всеми своими приключениями я, такая трепетная и чувствительная мамаша, стала забывать о собственной дочери. Я быстро взглянула на часы. Можно ли ей звонить так поздно?
Но сначала я раздела Владика и подвела его к Грише:
— Мальчики, познакомьтесь и подружитесь. Давайте посмотрим, какие игрушки есть у Владика. Сейчас я сделаю вам блинчики. И всем уже давно пора спать.
Краем глаза я наблюдала, как мальчики присматриваются друг к другу, и не вмешивалась, полагая, что им обоим может быть полезно это неожиданное знакомство. Позвав их ужинать, я взяла трубку и после минутного раздумья позвонила Ксении.
По тихому трагическому тону Ксюши я поняла, что попала невпопад, и хотела, извинившись, повесить трубку. Но она очень обрадовалась, услышав мой голос. И расплакалась. Я дала ей немножко поплакать, а потом спросила:
— Ксюша, что произошло?
И Ксюша стала мне рассказывать. Что уж тут поделаешь! Сначала я нервно поглядывала на часы, а потом и поглядывать перестала, поняв, что уж Ийке я точно сегодня не позвоню. А ведь набрала Ксюшин номер в уверенности, что сейчас быстренько денег попрошу у нее на десять дней и после этого, глубоко вдохнув, позвоню своей глупой малышке.
Я смотрела, как оба мальчика с аппетитом едят блинчики, и слушала Ксюшу. Пару раз мне хотелось нажать на кнопку отбоя, как будто связь прервалась. Но как тут нажмешь! Мне было жалко подружку, хотя сегодня ее проблемы казались мне сущей ерундой. Но все равно каждый живет в клубке своих болей и страданий, иногда так запутываясь в них, что перестает воспринимать окружающий мир.
Хорошая, милая, добрая Ксюша. И все время попадается как раз на своей наивности и доброте. Вот и сейчас. Как взрослая женщина может верить, что порядочный мужчина поставит свою фотографию в трусах на сайт знакомств? Ясно же, что потом он будет сидеть в этих трусах (или в других, домашних, посвободнее) перед компьютером и выбирать себе приятельниц — на сегодня аппетитную блондинку, похожую на ту, что была у него в прошлом месяце, но помоложе, а на завтра — худощавую брюнетку, похожую на его учительницу английского языка в школе, от взгляда которой он тупел и потел на каждом уроке.
Может быть, я ошибаюсь, и лет через тридцать, а то и десять все в мире станут так знакомиться. Быстро, легко и ненадолго. Только вряд ли что-то сильно изменится в психологии человека. Иногда мне кажется, что в главном человек такой же, каким был сто лет назад, тысячу… Хотя трудно себе представить, как чувствовала себя, скажем, подрастающая кельтская девушка, которая жила в огромной круглой хижине вместе со своими родителями, их взрослыми братьями и сестрами, дедушкой и бабушкой, маленькими детьми. Что она слышала ночью, что видела ранним утром, о чем мечтала, лежа вечером под остро пахнущей, еще влажноватой шкурой недавно освежеванной коровы или оленя? Мечтала ускакать в неведомые дали с прекрасным огромным юношей из соседнего круглого дома, хохочущим так, что трясется полог двери, и взглядывающим на девушку как-то по-особенному, отчего становится горячо в животе, а в душе — весело и страшно? Наверное…
— Ты представляешь, Сашка! И после всего этого… — всхлипывая, продолжала свой рассказ Ксюша. — Он… Ты слушаешь меня? Или я тебе уже надоела со своими рассказами?
Я уже смирилась и села за стол с мальчиками, подкладывая маленькому Владику кусочки блинчика и показывая Грише на нетронутую чашку с чаем.
— Да, Ксюнчик, я слушаю тебя.
— Представляешь, и такой он был… Ну, просто не поверишь! Как будто влюбился в меня без памяти…
— Ага… — вздохнула я. — Представляю…
— А потом присылает письмо… То ли он адреса перепутал, то ли имена забыл… И вот в письме все описывает, что было между нами. Все, в точности!
— А может, он другое что-то описывал? — осторожно спросила я.
— Да нет! — зарыдала Ксюша. — Не другое! То самое! Я не думаю, что он со всеми так… И всех просит, чтобы…
Ох, а я как раз думаю, что именно со всеми, и одно и то же просит. На что только не пойдет женщина, истосковавшаяся по любви и теплу, и какойто мерзавец этим с удовольствием пользуется. Но я не стала ничего говорить Ксюше, добивать ее.
— И еще… Там слово одно было… Это я его так называла… Мое слово, точно…
— Ксюш, а слово-то какое?
Ксюша всхлипнула:
— Зайчик…
— И ты думаешь, никто его больше так называть не мог? — спросила я, стараясь оставаться серьезной.
— Думаю, не мог… Он совсем не похож на зайчика… Скорее на…
— Борова? — подсказала я, зная Ксюшины вкусы.
— Сашка! Зачем ты так…
Действительно. Оскорбляя возлюбленных своих друзей и родных, обижаешь прежде всего их собственный вкус и выбор.
— Ладно. На милого поросенка, крупного и задиристого.
— Вроде того… — вздохнула Ксюша.
— Подожди… Описал он все это в письме. И что? Может, он приятное тебе хотел сделать? Может, он поэт, бытописатель — сходил к девушке, потом все описывает, ей присылает, чтобы вместе обсудить, что да как. А, Ксюш?
— Да если бы! — снова всхлипнула моя подружка. — Он же не просто так описывает, а пишет, какая я неумелая была, как это не так сделала, то не так — и все в подробностях, представляешь? Нет, ты не представляешь… Шурик… Нет, нет! Так нельзя! Я же искренне к нему отнеслась…
— Ксюш, а сколько раз вы встречались? — я постаралась пропустить мимо ушей ненавистную мне форму моего имени. Ксюша сто раз зарекалась ее произносить, но сейчас от переживаний она вылезла у нее из подсознания, оттуда, где у моей подружки хранится драгоценный образ хорошего верного товарища (он же — искусный любовник, родная душа и прекрасный собеседник с широким кругозором и тонким чувством юмора), не способного на предательство и обман.
— Два… — осторожно ответила та, зная мое недоуменное отношение к скоропалительным свиданиям в постели.
— И оба раза у тебя дома?
— Нет. Первый раз в «Ёлках-палках». У меня был лунный цикл…
— То есть месячные, — перевела я на нормальный язык Ксюшины красивости, не раз заводившие ее в тупик с мужчинами.
— Ну да… Но уже в первый день было такое ощущение, что я знаю его всю жизнь!
— Поросеночка, — уточнила я, желая, чтобы Ксюша хоть раз за весь разговор улыбнулась. Мне уже было ясно, что ничего трагического, слава богу, не произошло. — Ну и что дальше?
— Дальше… Еще он написал, что я оказалась старая и совсем не такая, как на фотографии.
— А ты какую фотографию ему послала? Со школьного выпускного вечера?
— Да нет! Прошлого года или… Или из Турции, на пляже меня снимал фотограф. Помнишь, я ездила? Два года назад… Такой снимок роскошный…
— Или три года назад, — вздохнула я. — Или…
— Или пять, — наконец засмеялась Ксюша. — Ну да. Фотография не самая новая… Но роскошная!
— Не сомневаюсь в этом.
Так же как я не сомневалась, что если бы в том возрасте, когда вокруг ходят толпы женихов твоего возраста, а также чуть постарше и совсем старые, Ксюша бы сделала правильный выбор, а не купилась бы на нежные слова одного глубоко женатого профессора, отобравшего у нее семь прекрасных лет и потом легко, в одночасье поменявшего ее на очень похожую на Ксюшу, но более юную аспирантку, оставаясь при этом крепким семьянином, она бы не маялась теперь одна.
— Сашка… — снова погрустнела Ксюша. — А еще, знаешь, что я подумала… Если он действительно мне все это писал… Может, он встречаться со мной больше не хочет?
— Не думаю, чтобы мужчина стал говорить столько слов, если встречаться не хочет. Если он психически здоров, конечно. Он кем работает, кстати?
— Я не поняла… — вздохнула Ксюша. — Ну кем-то… так, не очень… Хвастаться не стал.
— Ясно. Наверно, сидит где-нибудь охранником, делать нечего… Или — шофер чей-нибудь. Хозяин работает, а он его ждет в комнате отдыха, вот и висит в Интернете, развлекается на служебном компьютере. Не переживай, Ксюнь. Забудь. Твой принц просто еще не пришел, но обязательно придет.
— Ты думаешь? — с совершенно искренней надеждой спросила Ксюша.
Вот за это я ее очень люблю. А мужчины, как ни странно, — нет. Очень сложно соответствовать высокому идеалу принца. Тем более что Ксюша уже давным-давно так сильно любит своего не встреченного пока избранника, что реальный мужчина, попадая в мощное поле ее всепоглощающей и безоговорочной любви, пугается и убегает.
— Конечно! — с энтузиазмом сказала я. — Вот сейчас с порносайта слезет и как раз к тебе поскачет!
— Шурик… — всхлипнула Ксюша.
— Ксюш! Да не реви ты, ради бога! Приходи, обсудим, что делать с твоим поросенком, если ты еще хочешь с ним что-то делать. А пока, знаешь… Мне тут двух малышей подкинули на пару дней, а кормить их совершенно нечем. И… и еще всякие обстоятельства… — Если у меня и было желание рассказать Ксюше об Ийке, то оно как-то незаметно прошло. Несопоставимые величины. — И я хотела у тебя попросить рублей… семьсот, до получки…
— Ой, Сашка… — растерялась Ксюша. — А я в «Ёлках-палках» заплатила за обед и еще покупала к его приходу вино дорогое, и водку и фрукты там, ветчину…
— И икорку с белорыбицей… Ясно.
— Подожди, хочешь, я займу у родителей? — заторопилась Ксюша. — Или еды принесу…
— Той самой, которую поросенок не доел? — засмеялась я. — Да ладно. Придумаю что-нибудь.
— Как Иечка? Ты что-то ничего не говоришь про нее…
— Нормально. Ксюш, все, пока, я позвоню. Не переживай, у тебя все наладится. Поросят только не корми из своего корыта. Все, целую.
— И я! — глубоко вздохнула Ксюша.
Так, надо звонить Соньке. Хотя там сейчас наверняка тоже начнутся драмы. Первый муж обиделся, что второй муж не обиделся, когда Сонька на них обоих обиделась и уехала якобы к маме на выходные… Оба мужа получают мало, работают еще меньше и трутся около симпатичной, любвеобильной и жалостливой Соньки, которая уже давно не любит ни первого, ни второго, а встречается с быстроглазым, плосколицым казахом, за два года жизни в Москве сумевшим быстренько найти и Соньку, и дело себе вполне достойное: сколотил группу неприкаянных соотечественников, заказал рекламку с автомобилем и красным крестиком на колесе и повесил объявления: «Скорая помощь вашему автомобилю. Экстренный вызов мастера в любое время, в любое место». Что уж там понимают его плосколицые братья в автомобилях, я не знаю, но вчетвером колесо они заменить на дороге могут. Пользуются их услугами в основном женщины, денег иногда на радостях платят даже больше, чем надо.
Во всяком случае, Сонькин Мурат ходит чистенький, хорошо одетый и делает Соньке приличные подарки. Иногда такие приличные, что у меня появляются сомнения — нет ли у него иного, более весомого и опасного источника доходов, чем замена колес, перегоревших лампочек в фарах и заливка масла. Все подружки хором отговаривают Соньку выходить за него замуж, чтобы не рожать узкоглазых детишек — кто их знает, на каком еще языке с ними захочет говорить Мурат, улыбающийся нам плотно сомкнутыми губами и молча ждущий, когда же мы, родные Сонькины подружки, уйдем из гостей, а именно из Сонькиной пока еще квартиры.
Оба Сонькиных мужа, скорей всего, подозревают о существовании третьего, но верить в такой поворот событий упорно отказываются и делают вид, что по-прежнему соревнуются друг с другом за Сонькину идеально отремонтированную квартиру, за ее бюст полного третьего номера, безо всяких поролоновых подкладок, и за милую простоту ее женской души — кто первым пришел в пятницу вечером, того и пустит. Я как-то посоветовала им очередь с утра занимать. Второй муж на меня только злобно зыркнул, а первый задумчиво задержался взглядом — не скажу ли я еще чего полезного, хорошо зная свою подружку.
Нет, Сонькиных трагических сплетений судеб я сегодня не выдержу. Ладно, звоню Алисе, она самая немногословная и вполне благополучная. И как раз она вчера звонила мне на мобильный во время приема, а я ответить не смогла. Алисе или… Я не успела и подумать, как раздался телефонный звонок. Звонила Ирка. Ну, вот и правильно. На ловца и зверь бежит, как любила говорить моя бабушка Лера, смеясь и зачаровывая всех своими прозрачными переменчивыми глазами. Какого цвета небо сегодня, такого и глаза у бабули. Как и у Ийки теперь… Вот только веселый бабушкин нрав Ийке не достался, а глаза в точности перешли, по какому-то секретному генетическому коду.
— Сашунь, и что там у тебя с пианино? — сразу затеребила меня Ирка.
— Да что… Пианино забрали, денег не дали…
— Смеешься?
— Да нет, плачу. — Я посмотрела на Владика, который положил голову на ручки и, похоже, собрался заснуть прямо на кухне. — Иришка, дай мне денег… — Мне было неприятно, что приходится просить взаймы, но чтото мне подсказывало — деньги мне еще понадобятся. И я знала, что Ирка даст денег легко и с удовольствием. — Я тебе все расскажу. Хочешь, приезжай сейчас. Или завтра.
Я знала, что Ирка сама очень любит, устав от неусыпного надзора своего пожилого мужа, завалиться к подружке поздно ночью. С одной стороны, ничего плохого не делая, а с другой — как будто чуть глотнув свободы, задержаться у той до утра. Выпить вина, посмеяться, поговорить ни о чем, обсудить подружкины проблемы… Я была уверена, что Ирка верна своему депутату, вполне еще бодрому и на чей-то вкус даже симпатичному толстячку, и держится за него что есть силы.
— Давай! — загорелась Ирка. — Только… Нет, сейчас на получится! Я уже сказала Филимончику что жду его с тигровыми креветками, вся взволнованная…
— Ну, жди… Тогда завтра, хорошо? Если можешь, тысячу.
— Долларов? — уточнила подружка.
— Рублей, конечно. На десять дней. Заодно тебе все расскажу. У меня много смешного было в жизни…
Я редко рассказываю подружкам подробности своей жизни — может, оттого, что и рассказывать особо нечего. Хотя очень часто собираюсь рассказать — о чем мечтаю, чего боюсь. Но когда мы встречаемся, у меня почемуто охота пропадает. Мне становится неловко, точно так же, как в бане или примерочной, где другая женщина, даже чужая, может вполне спокойно войти к тебе, когда ты в нижнем белье. И… что? И ничего. Нужно срочно одеться.
