Никогда в жизни Долли не чувствовала себя такой униженной. Да проживи она хоть сотню лет, ей не забыть прощальных взглядов Генри и Вивьен Дженкинс, не забыть насмешливых гримас, исказивших их жестокие и прекрасные лица! Долли почти поверила, что она никто – соседская прислуга, явившаяся незваной в платье с хозяйского плеча! Почти поверила. Однако Долли знала себе цену. Как однажды сказал ей доктор Руфус: «Вы одна на миллион, Долли».

Спустя два дня после происшествия доктор, откинувшись на спинку кресла в «Савойе» и разглядывая Долли поверх сигары, спросил:

– Скажите, Дороти, почему эта женщина, Вивьен Дженкинс, отнеслась к вам так пренебрежительно?

Долли задумчиво покачала головой.

– Я думаю, что когда она вошла и увидела нас с мистером Дженкинсом… – Долли смущенно отвела глаза, вспомнив, как смотрел на ее ноги Генри Дженкинс. – Видите ли, в тот день я была при полном параде, и, боюсь, Вивьен это пришлось не по нутру.

Доктор кивнул и погладил себя по подбородку.

– А что вы почувствовали, когда эта женщина проявила к вам неуважение?

У Долли чуть слезы не брызнули из глаз, но она вонзила ногти в ладонь, чтобы не разреветься, храбро улыбнулась и ответила:

– Я почувствовала себя униженной, доктор Руфус, и еще я очень, очень обиделась. Никто и никогда не поступал со мной так подло. Особенно друзья. Я ощутила…

– Хватит, я сказала, хватит!

В залитой солнечными лучами спальне на Кемпден-гроув леди Гвендолен лягнула Долли крошечной ножкой и возопила:

– Полегче, или ты спилишь его под корень, глупая девчонка!

Долли покаянно уставилась на белый треугольник – туда, где раньше был розовенький ноготок. Это все Вивьен виновата. Из-за нее Долли задумалась и принялась орудовать пилкой сильнее, чем требовалось.

– Простите, леди Гвендолен, мне следовало быть аккуратнее…

– Довольно об этом. Подай мне конфеты, Дороти. Я всю ночь не сомкнула глаз. Телячья голяшка с тушеной капустой на ужин! Будь прокляты эти новомодные военные рецепты! Неудивительно, что мне снились всякие ужасы!

Долли послушно подала хозяйке мешочек со сластями и терпеливо ждала, пока та выберет самую крупную конфету.

Постепенно в душе Долли унижение уступило месту стыду, который сменился гневом. Почему Генри и Вивьен Дженкинсы отнеслись к ней, словно к презренной воровке? Она всего лишь хотела вернуть Вивьен медальон. Да и кто она такая, эта Вивьен, которая лжет, изворачивается и крутит шашни за спиной мужа, чтобы судить о Дороти? О Дороти, ни разу в жизни не сказавшей о ней дурного слова!

Что ж, вздохнула Долли решительно, прибираясь на туалетном столике, теперь с этим покончено. У нее есть план. Сейчас она не станет ничего говорить леди Гвендолен, но когда старая дама узнает, как предали ее юную подопечную, она, несомненно, его одобрит. А когда закончится война, они с леди Гвендолен закатят шикарный прием, великолепный бал с маскарадными костюмами и пожирателями огня. Будут приглашены все знаменитости, журнал «Леди» напечатает репортаж с фотографиями, да что там, этот прием будут вспоминать годы спустя! Долли представила, как разодетые гости прибывают на Кемпден-гроув, гордо дефилируя мимо дома номер двадцать пять, а несчастная Вивьен, которую забыли пригласить, тихо плачет у окна.

А пока… Есть люди, которых лучше обходить стороной. В случае с Генри Дженкинсом это несложно, а чтобы не видеть Вивьен, придется уйти из благотворительной столовой. И отлично: одним махом Долли освободится из-под власти миссис Уоддингем, а свободное время посвятит леди Гвендолен.

Так Долли и поступила, и, как выяснилось, не прогадала.

На следующее утро, когда вместо того, чтобы подавать суп в столовой, Долли массировала затекшую ногу леди Гвендолен, в дверь позвонили. Старая дама махнула рукой в сторону окна и велела Долли посмотреть.

Поначалу Долли испугалась, что это Джимми – несколько раз он приходил на Кемпден-гроув, но, к счастью, тогда кроме Долли и леди Гвендолен в доме никого не было, и скандала удалось избежать. Долли выглянула в заклеенное крест-накрест окно и увидела внизу Вивьен Дженкинс. Она стояла на пороге, украдкой оглядываясь через плечо, словно звонить в дверь дома номер семь было ниже ее достоинства. Долли вспыхнула, мгновенно догадавшись, зачем пришла Вивьен. Хочет в очередной раз напакостить Долли: рассказать леди Гвендолен о воровских привычках ее компаньонки! Долли представила, как Вивьен, изящно расположившись в пыльном кресле у постели леди Гвендолен, наклоняется к уху хозяйки, чтобы посплетничать о кознях прислуги: «В наши дни совершенно невозможно найти порядочную горничную, не правда ли, леди Гвендолен? Недавно нам пришлось убедиться в этом на собственном опыте…»

Долли смотрела, как Вивьен мнется на крыльце, когда сзади раздался окрик старой дамы:

– Дороти, кто там? Я не собираюсь ждать вечно.

Долли взяла себя в руки и, не моргнув глазом, доложила, что у двери стоит плохо одетая женщина из тех, что собирают обноски.

– Не впускай ни в коем случае! – фыркнула леди Гвендолен. – Не хватало еще, чтобы она запустила свои грязные пальцы в мой гардероб!

Долли с радостью подчинилась.

Бум. Долли подпрыгнула. Ее словно магнитом тянуло к окну. Прилипнув к стеклу, Долли пялилась на дом номер двадцать пять. Бум-бум-бум. Она обернулась. Старая дама сражалась с особенно крупным леденцом, щеки ходили ходуном, при этом леди Гвендолен колотила клюкой по матрасу, чтобы привлечь внимание Долли.

– Вы чего-то хотите, леди Гвендолен?

Старая дама обняла себя за плечи и изобразила, что трясется от холода.

– Замерзли?

Кивок, еще кивок.

Долли спрятала раздражение за покорной улыбкой – совсем недавно она откинула одеяло из-за жалоб леди Гвендолен на духоту – и подошла к постели.

– Давайте-ка мы вас потеплее закутаем.

Леди Гвендолен закрыла глаза, а Долли попыталась вытащить край одеяла из-под ноги хозяйки. Задачка оказалась не из легких. Простыни сбились в комок, захватив одеяло. Долли обошла кровать с другой стороны и дернула одеяло на себя.

Впоследствии Долли винила во всем пыль. Наконец одеяло поддалось. Долли встряхнула его и подняла вверх, чтобы подогнуть, и внезапно что есть силы чихнула. Аппчхиии!

От неожиданности леди Гвендолен вздрогнула и широко раскрыла глаза.

Долли извинилась, вытерла нос, моргая, чтобы смахнуть выступившие слезы, и сквозь влажную пелену заметила, что старая дама молотит руками по воздуху, словно птица, попавшая в силок.

– Леди Гвендолен? – Долли наклонилась ниже. Лицо старухи побагровело. – Леди Гвендолен, дорогая, что с вами?

Из глотки леди Гвендолен доносилось сипение, кожа побурела. Теперь она показывала руками на горло. Что-то мешало ей говорить…

Леденец, сообразила Долли, леденец, словно пробка застрявший в глотке!

Долли растерялась. Это было какое-то безумие. Недолго думая, она засунула пальцы в рот леди Гвендолен, пытаясь подцепить леденец.

Безуспешно.

Долли испугалась. Что делать? Постучать леди Гвендолен по спине? Надавить ей на грудь?

Она пыталась и так, и эдак, сердце выскакивало из груди, леди Гвендолен была такой тяжелой, а ее шелковый наряд таким скользким!

– Все будет хорошо, все будет хорошо, – приговаривала Долли, сражаясь с неподъемным грузом, а леди Гвендолен хрипела и билась в ее руках. – Все будет хорошо.

Наконец Долли выдохлась и сразу почувствовала, как отяжелело тело леди Гвендолен, а сама она больше не трепыхается и, кажется, не дышит.

В парадной спальне стало тихо, слышалось лишь прерывистое дыхание Долли. Затем кровать страшно заскрипела – Долли выпросталась из-под хозяйки и позволила ее остывающему телу принять обычную позу.

Доктор, стоя в ногах кровати, провозгласил, что смерть стала следствием естественных причин. Посмотрев на Долли, которая держала леди Гвендолен за руку и вытирала глаза платочком, он добавил:

– У нее всегда было слабое сердце. Последствия скарлатины, перенесенной в детстве.

Долли взглянула в посуровевшее лицо леди Гвендолен и кивнула. Она не стала говорить ни про леденец, ни про то, как не вовремя чихнула. Какая теперь разница. Да и кто поверит глупым россказням про пыль и конфеты! Леденец успел рассосаться, пока доктор по ночным улицам спешил на вызов под бомбами.

– Ну-ну, девочка, – врач похлопал Долли по руке, – я знаю, вы ее любили. Впрочем, и она отвечала вам взаимностью.

Затем он надел шляпу, взял чемоданчик и сказал, что оставит на столике внизу адрес доверенной похоронной компании семьи Колдикотт.

Последнюю волю покойной леди Гвендолен собирались огласить в библиотеке дома номер семь по Кемпден-гроув двадцать девятого января сорок первого года. Откровенно говоря, в оглашении не было никакой нужды. Мистер Пемберли предпочел бы уведомить всех наследников письменно (адвокат испытывал непреодолимый страх перед публичными выступлениями), но такова была воля леди Гвендолен, любившей драматические эффекты. Это не удивило Долли, которую тоже позвали на оглашение. Старуха терпеть не могла племянника и ни за что не упустила бы возможности лишний раз публично его унизить.

Чтобы не посрамить леди Гвендолен, Долли оделась тщательнее обычного, желая выглядеть достойной завещанного ей огромного состояния и в то же время не слишком выделяться.

Она изнывала от волнения, пока бедный мистер Пемберли, заикаясь, излагал вступительную часть, а когда адвокат напомнил собравшимся (Долли и лорду Уолси), что воля его клиентки, заверенная им, окончательная и не подлежит пересмотру, его родимое пятно покраснело. Долли надеялась, что племянник леди Гвендолен – здоровенный детина, похожий на бульдога – выслушает эти высокопарные речи с приличествующим вниманием. Едва ли он обрадуется, когда поймет, что теткино богатство уплыло из рук.

Долли не ошиблась. По прочтении завещания лорда Перегрина Уолси едва не хватил удар. Почтенный лорд не отличался терпением, и еще до того, как мистер Пемберли дочитал преамбулу, у него из ушей валил пар, а каждое новое предложение, не оканчивающеся на «Я завещаю все мое состояние племяннику, Перегрину Уолси…» он встречал фырканьем и сопением. Наконец, по истечении немалого времени, адвокат перевел дыхание, промокнул мокрый лоб платком и приступил к оглашению воли покойной:

«Я, Гвендолен Колдикотт, отзываю все ранее сделанные заявления и завещаю жене моего племянника, Перегрина Уолси, свой гардероб; упомянутому племяннику отходит гардероб моего покойного отца».

– Что? – взревел упомянутый племянник. Сигара выпала у него изо рта. – Какого черта все это значит?

– Прошу вас, лорд Уолси, – забормотал мистер Пемберли, а его родимое пятно приобрело фиолетовый оттенок, – п-п-прошу вас, д-д-дождитесь конца оглашения.

– Я засужу тебя, паршивый червяк! Это ты наушничал тетке…

– Лорд Уолси, я п-п-попрошу вас…

И мистер Пемберли продолжил читать, поощряемый одобрительными кивками Долли.

«Я завещаю все мое имущество и состояние, а также дом по Кемпден-гроув, за исключением предметов, упомянутых ниже, Кенсингтонскому собачьему приюту». – Адвокат поднял глаза. – К сожалению, представитель приюта не смог присутствовать при оглашении завещания…

Остального Долли не услышала, в ушах стоял оглушающий звон предательских колоколов.

Разумеется, леди Гвендолен не забыла упомянуть «мою юную компаньонку, Дороти Смитэм», но оглушенная Долли пропустила этот пункт. Только поздно вечером в спальне, развернув бумагу, которую второпях сунул в ее дрожащие руки мистер Пемберли, стремящийся поскорей убраться с глаз лорда Уолси, она осознала, что стала владелицей коллекции манто. Список прилагался. Все эти вещи были отлично знакомы Долли, и все, за исключением основательно потертой белой шубки, были давным-давно пожертвованы ею Женской добровольческой службе в рамках благотворительной кампании, организованной Вивьен Дженкинс.

Долли душил гнев, сжигала злоба. И это награда за все, что она сделала для леди Гвендолен, за педикюр и чистку ушей, за бесконечное злобное нытье, которое ей приходилось безропотно выслушивать? Неужели все ее страдания впустую? Ради леди Гвендолен Долли отказалась от всего. Она полагала, что их связывают почти родственные узы! И мистер Пемберли, и сама леди Гвендолен заставили Долли поверить, что ее труды оценят по достоинству. Неужели леди Гвендолен передумала? Но почему?

Если только… Ответ напрашивался сам собой, единственно верный и точный, словно удар топора. Письмо выпало из трясущихся рук. Теперь все предстало перед Долли в новом свете. Вивьен Дженкинс, этой злосчастной женщине, удалось осуществить свой коварный замысел. Наверняка она караулила Долли у окна, а потом улучила момент, когда той пришлось выйти по делам, и шмыгнула внутрь. Вивьен когтями вцепилась в старую даму, затуманила ее мозг ложью, оговорила бедную честную Долли, которая желала своей хозяйке и покровительнице только добра.

Не успел Кенсингтонский собачий приют вступить в права наследства, как сразу же связался с Военным министерством и настоял, чтобы девушек, временно проживавших в доме, немедленно выселили. Приюту срочно требовалось помещение для ветеринарной клиники. Эта перемена мало встревожила Китти и Луизу, в начале февраля сочетавшихся законным браком с военными летчиками. Две другие девушки, неотличимые в жизни, остались неотличимыми и в смерти – они погибли под бомбами в Ламбете тридцатого января, когда, взявшись за руки, спешили на танцы.

Осталась одна Долли. Не так-то просто найти жилье в Лондоне, особенно тому, кто привык к роскоши. Осмотрев три убогие комнатенки, Долли решила вернуться в Ноттинг-хилл, где жила во времена работы в магазине готового платья, когда Кемпден-гроув была для нее лишь точкой на карте, а не местом, где разбилась величайшая мечта ее жизни. Вдова Уайт, владелица дома номер двадцать четыре по Риллингтон-плейс, была рада снова увидеть Долли (фигурально выражаясь; без очков старая сплетница не видела дальше собственного носа). Она заявила бывшей жиличке, что старая комната в ее распоряжении, пусть только сдаст продуктовые карточки.

Неудивительно, что в отсутствие Долли на ее комнату никто не покусился. Даже в истерзанном войной Лондоне не нашлось человека, настолько отчаянно нуждающегося в крыше над головой, чтобы согласиться за немалые деньги жить в этих четырех стенах.

Ибо это была не комната, а недоразумение: обычную спальню разделили на две неравные части, причем окно досталось большей. В меньшей, размером с чулан, помещались узкая кровать, тумбочка и крохотная раковина. С другой стороны, из-за отсутствия света и вентиляции комнатенка стоила дешевле других, а много места Долли не требовалось: все пожитки умещались в чемодане, с которым она три года назад легкомысленно выпорхнула из родительского дома.

Первым делом Долли расставила на полке над раковиной две книги: «Строптивую музу» и дневник Дороти Смитэм. Как ни хотелось ей поскорее забыть все связанное с Дженкинсами, но у нее осталось совсем мало вещей, и ей не хватило духу выбросить книгу. Она лишь развернула ее корешком к стене. Смотрелось по-прежнему неважно, и Долли рискнула добавить на полку фотоаппарат «Лейка», который Джимми подарил ей на день рождения. Долли не любила фотографировать – ей не хватало терпения, но комната выглядела такой пустой и голой, что Долли гордо выставила бы на середину ночной горшок, если бы он у нее был. Наконец она повесила на дверь унаследованную шубку, и плевать, что теперь ее было видно с любой точки. Шубка напоминала Долли о разбитых мечтах. При взгляде на нее Долли закипала, обращая гнев, который вызывала в ней Вивьен Дженкинс, на старый потертый мех.

Долли устроилась на военный завод, потому что знала: стоит задержать оплату, и миссис Уайт живо выбросит ее на улицу, а еще потому, что работа совершенно не мешала ей думать. Все мысли Долли вращались вокруг обиды, нанесенной ей Дженкинсами. После смены, впихнув в себя несколько ложек отвратительного рагу из требухи, которое готовила миссис Уайт, и оставив подружек судачить об ухажерах и бранить Лорда Гав-Гав, Долли ложилась на узкую кровать, курила сигарету за сигаретой и думала обо всем, что потеряла: о семье, о леди Гвендолен, о Джимми… Из головы не шли слова Вивьен: «Я не знаю этой женщины». Она вспоминала, как Генри Дженкинс показал ей на дверь, и Долли вновь захлестывали стыд и ярость.

Дни тянулись, неотличимые друг от друга, но в середине февраля кое-что изменилось. Тот день ничем не отличался от прочих: отработав две смены, Долли, больше не в силах выносить хозяйкину стряпню, зашла поужинать в закусочную. Она просидела там до самого закрытия, разглядывая сквозь сигаретный дым посетителей, особенно парочки, которые ворковали и радовались жизни, словно мир вовсе не так плох. Неужели и она когда-то была счастлива, довольна жизнью, полна надежд?

По пути домой, срезая дорогу, Долли оступилась в темноте – фонарик она забыла на Кемпден-гроув (а все Вивьен виновата) – и упала в воронку от бомбы. Боль пульсировала в лодыжке, колено кровоточило сквозь порванный чулок, но больше всего пострадала ее гордость. Хромая, она кое-как доковыляла до пансиона миссис Уайт (Долли отказывалась называть его домом – ее дом отняла Вивьен), однако дверь оказалась заперта. Миссис Уайт свято блюла комендантский час: не только для того, чтобы помешать коварным планам Гитлера (хотя и подозревала, что дом номер двадцать четыре по Риллингтон-плейс – его главная мишень), но, главным образом, чтобы проучить потерявших стыд постояльцев. Долли сжала кулаки и свернула на боковую аллею. Хотя колено ужасно саднило, Долли, опираясь на старую железяку, из последних сил перелезла через стену. Стояла кромешная тьма. На ощупь она нашла окно кладовки с задвижкой, плечом отжала ставень и тихо скользнула внутрь.

В коридоре пахло застарелой грязью и несвежей мясной требухой. Стараясь не дышать, Долли поднялась по давно немытым ступенькам. Из-под хозяйской двери пробивался тонкий луч света. Никто из постояльцев понятия не имел, что происходит внутри, но как бы поздно ни возвращались девушки, свет за дверью миссис Уайт всегда горел. Чем она там занималась: вызывала духов, передавала шифрованные сообщения немцам, – Долли было все равно. Лишь бы не болталась под ногами у загулявших жиличек. Долли прокралась по коридору, стараясь не наступить на скрипучую половицу, открыла дверь и шмыгнула внутрь.

Только оказавшись в своем узком чуланчике и прижавшись спиной к двери, она перестала сопротивляться отчаянию, давно нараставшему в груди, и по-детски разрыдалась от стыда, боли и злости. Перепачканная одежда, окровавленное грязное колено, убогая обстановка, дырявое одеяло, раковина с ржавым ободком вокруг сливного отверстия: Долли с обжигающей ясностью осознала, что вокруг нее нет ничего по-настоящему стоящего, ценного или красивого. И виновата во всем Вивьен Дженкинс. Потеря Джимми, нищета, нудная работа на заводе. Даже сегодняшнее падение: разбитая коленка, порванные чулки, и то, что Долли пришлось красться, словно воровке, чтобы попасть в комнату, за которую она отдает немалые деньги!.. Ничего этого не случилось бы, если бы Долли не связалась с тем несчастным медальоном, если бы не набивалась в подруги к Вивьен, этому исчадию ада!

Затуманенный слезами взгляд Долли остановился на дневнике. Она в ярости схватила книжку с полки и, усевшись на полу, принялась листать страницы в поисках фотографий Вивьен Джексон, любовно вырезанных из журналов. Она столько раз их рассматривала, изучила их почти наизусть! Куда же завело ее слепое обожание?

Долли принялась с треском выдирать страницы и рвать изображения на мелкие кусочки. Загадочный взгляд, с которым Вивьен смотрит в объектив – долой! И куда теперь делась твоя сияющая улыбка? Теперь ты понимаешь, что значит, когда с тобой обращаются как с мусором?

Долли с радостью продолжала бы так до утра, но внезапно ее взгляд упал на обрывок одной из фотографий.

На ней поверх шелковой блузы Вивьен четко виднелся медальон на цепочке. Долли дотронулась до картинки и всхлипнула, словно заново переживая тот страшный день.

Затем откинулась на матрац и закрыла глаза.

Голова кружилась, колено саднило.

Нащупав пачку, она вытащила сигарету, закурила и обреченно затянулась.

Недавние события были еще слишком свежи в памяти. Неожиданно возникший на пороге Генри Дженкинс, вопросы, которые он задавал, его подозрительность, его недоверие.

Что, если бы их разговор продлился чуть дольше? Что, если бы она успела все ему рассказать? Слова вертелись на языке: «Не знаю, что говорила вам жена, мистер Дженкинс, но Вивьен бывает в столовой не чаще раза в неделю».

Однако она промолчала. Упустила возможность открыть Генри глаза. Заставить Вивьен заплатить за свои грехи. Теперь поздно. Генри Дженкинс не захочет ее слушать. Для него Долли – вороватая прислуга, да и доказательств у нее никаких.

Долли разочарованно выпустила дым. Если только она не раздобудет фотографию Вивьен Дженкинс в объятиях другого, фотографию, которая подтвердит все подозрения Генри. Но у Долли нет времени рыскать по темным аллеям, выслеживая любовников. Знать бы, где и когда Вивьен встречается со своим доктором…

Долли встрепенулась. О чем она думает? Почему не сообразила раньше? Ведь все так просто. Долли расхохоталась. Столько времени потрачено на обиды и пустые переживания, а решение все время было под рукой!