Глава 86

Олег стоял под душем. Сделал воду горячей, очень горячей, ледяной, снова горячей, ледяной, горячей... Вялость и безразличие не прошли вовсе, они просто превратились в спокойную, будто бы заслуженную усталость. Гринев вытерся, натянул джинсы и джемпер, вернулся в кабинет. Теперь нужно позавтракать.

Спокойно, неторопливо — намазать хлеб маслом и положенной ему теперь по чину икрой — из запасов старательного, но бесполетного Чернова... Сварить слабый кофе... И покойственно, как и положено миллионеру, курить, устроившись на диванчике и пуская дым кольцами... Кажется, это некогда называлось негой и умиротворением. , Вот только — кто убил отца? Кто спланировал его убийство?

Олегу вдруг показалось, что ответ он знает откуда-то, что в горячечном сне он видел этого человека — в кругу пляшущих, беснующихся теней... Откуда эти тени?

Из прошлого? Или — из настоящего?

— Олег Федорович, вам принести горячий завтрак? — услышал он голос Ани по интеркому, невольно глянул на часы: четверть четвертого.

— Вы здесь, Аня?

— Как вы догадливы, босс...

Аня вошла, наклонилась над столом, поставила поднос, а дальше... Все случилось как бы само собою: Олег подошел сзади, обнял... Накатившая волна была горяча, стремительна, она перехватывала дыхание и все бывшее, будущее, сущее померкло в этой волне, растворилось, исчезло... Она была ненасытна, он был неистов... Словно раскаленный песчаный шквал подхватывал их снова и снова, уносил в жаркое, выцветшее добела небо, опалял лица, пока ее слезы не орошали их... Какое-то время они будто покачивались на теплых волнах, но жар нарастал снова, и снова они тянулись друг к другу запекшимися губами, и. снова неслись ввысь, чтобы утолить жажду таящейся за кромкою неба прохладой космоса...

— С тобой все так странно и так... Сначала я тревожилась за тебя... Потом — когда тебя притащили парни, я тебя едва узнала — словно это и не ты был... Ты помнишь, что выходил ночью?

— Выходил?

— Да. Я сидела на диванчике и читала... А ты подошел и сказал: «Пепел Клааса стучит в мое сердце...» Это из Шарля Де Костера?

— Я не помню.

— Похоже, ты даже не просыпался...

— Может быть.

— Я дала тебе порошок...

— Какой порошок?

— Очень сильное снотворное. С седативным действием. У тебя ведь был нервный срыв. Тоже не помнишь?

— Нет. У некоторых людей вся жизнь — один большой нервный срыв.

— Что тебе до «некоторых людей»? Ты же себя не любишь.

— Разве?

— Ты любишь тот идеал, какой хотел бы из себя сделать. А такой, какой ты есть, ты себе не очень важен и не очень интересен. Или, по крайней мере, ты думаешь, что это так. Но ты не поэтому несчастлив.

— Я несчастлив?

— Да. И я знаю почему. Тебе некуда возвратиться. Ты куда-то уходишь в ночь, а возвратиться некуда. И не к кому. Тебя никто нигде не ждет. — Аня вздохнула. — Это очень плохо, когда человек не дорожит собой потому, что ему кажется, что, кроме него, им больше никто не дорожит. И еще — ты боишься.

— Чего?

— Погибнуть после того, как сделаешь все, что решил сделать. Потому что больше ничто не будет привязывать тебя к жизни. У меня так было. В детстве.

— Правда?

— Да. У меня погибли родители. В автокатастрофе. Пятнадцать лет назад. Мне тогда едва исполнилось восемь. И меня отправили в детский дом. Сначала, лет, наверное, до двенадцати, я не верила, что родители погибли совсем. А потом... нет, не согласилась с их смертью, а просто... Мне стало ясно, что впереди — много-много света и жизни тоже, и нужно идти к этому свету, потому что иначе... мои папа и мама этого бы не одобрили... ну, если бы я стала наркоманкой или там еще кем...

— Зачем ты мне это рассказываешь? Ты ведь не делишься, ты...

— Да. Я хочу чтоб ты понял: жизнь лучше, чем тот мир, в котором живешь ты.

— Я об этом догадываюсь. Почему ты осталась, Аня?

— Мне было тебя жалко.

— И только?

— Разве я не понятно объяснила?

— Не вполне.

— Ну хорошо. Себя мне тоже жалко. Мне не о ком беспокоиться. И некого ждать. Теперь — яснее?

— Теперь да.

— Просто жизнь спешит куда-то... И где бы кто из нас ни находился в данный момент времени, все равно миллиарды миров проскользнут мимо... И жизнь любого человека кажется ему рутинной...

— Мне моя — нет.

— Это только теперь. Потому что тебе нужно двинуть что-то...

— Рынок.

— Глупость какая... Тебе себя нужно двинуть, Гринев. Совершить подвиг — и стать тем, кто ты есть. Это — как извлечь из камня Давида. Словно Микеланжело.

Каждый человек должен в конце концов это сделать для себя... И явить миру ту мощь, силу и красоту, какую он собой представляет.

— Ты думаешь, это может каждый?

— Да. Но не у каждого хватает отваги.

— Или времени.

— Или так.

— А некоторые — совсем не камни.

— Некоторые просто льдинки.

— Да к тому же... Каждый человек живет не так, как хочет, а так, как может.

— И на мир мы смотрим совсем по-разному.

— Кто — мы?

— Мужчины и женщины.

— Ты знаешь эту разницу, Аня?

— Нет. Но я ее чувствую. А ты?

— Женщины живут иллюзиями привязанностей, мужчины — иллюзиями свершений.

— Вот видишь... Значит, мы мудрее. Свершения могут и не состояться, а привязанности...

— Перейти в свою противоположность. Любовь — в ненависть...

— Нет. Любовь может перейти в сомнение и потом — в ностальгию по ней же, исчезнувшей. Если что-то перешло в ненависть — это была не любовь. Это была гордыня. Она может очаровывать окружающих, но никогда не станет любовью.

— Гордыня — тоже иллюзия. И очень стойкая. Но вся штука в том, что только иллюзиями люди и живут. Когда пропадает последняя, мы умираем.

— Последняя иллюзия? Может быть. Но есть еще надежда... Она не умирает никогда.

— Хочется верить.

— Мне можно верить, — улыбнулась Аня. — Ты мне веришь?

Олег закрыл глаза. И вспомнил древнюю мудрость: «Никто не может знать полет орла, пополз змеи и помыслы женщины».

— Ночью, когда увидела тебя с этим щенком... И ты посмотрел на меня... И сам ты был как потерянный щенок... Или — медвежонок, у которого злые охотники убили маму... Беспомощный и добрый... И я была с тобой совершенно искренней. С тобой это почему-то очень легко — быть искренней. Ты смотришь с таким... с таким восхищением, что каждая, наверное, готова на что угодно... Это возвышает.

И сколько бы тебя ни обманывали и ни предавали, твой взгляд всегда будет таким.

Потому что — ты такой. Раньше я таких не встречала.